За бедного Князя замолвите слово. Часть вторая. В семье не без уродов История Ташкентцы

Часть первая здесь.

Автор Айдын Гударзи-Наджафов.

Эпизод первый

Michel de Grece или Михаил Греческий. Член греческой королевской семьи, принц Греции и Дании. Внучатный племянник Николая Константиновича, и внук Ольги Константиновны, Королевы Эллинов.

Рожденный 7 января 1939 в Риме он более известен постсоветским читателям не столько как историк и писатель, сколько автор книги о своем двоюродном предке великом князе Николае Константиновиче. Книга «Белые ночи Санкт-Петербурга» издана в 2000 году в Париже {французская версия — Michel de Grece «LA NUIT BLANCHE de Saint-Petersbourg», Editions, Paris, 2000}

Впрочем, именно из аннотации к переводу этой книги русскоязычный читатель и узнал, что ее венценосный автор специализируется “по французски, и английски” на исторических романах и прочих биографиях “известных и великих” из прошлых веков. Некоторые из его произведений квалифицируются экспертами как беллетристические.

Переведенная на русский язык работа Михаила Греческого появилась на российском книжном рынке, в 2002 году. Ее глянцевую обложку украшало название «Николай Константинович Биография», и его же фотопортрет из далекой и уже познавшей плотские грехи молодости.

Без натяжки можно считать, что именно с этой книги и началось современное “воскрешение” из небытия великого князя Николая Константиновича, в образе греховодника, чудака-сумасброда, изгоя Императорского дома Романовых, немного бунтаря и почти ряженного революционера “в красном”.

Рекламной фишкой русскоязычной версии книги Михаила Греческого на Интернет-просторах стали слова “В семье не без урода” заимствованныей российским издателем из произведения русского классика баснописца И. А. Крылова «Слон на воеводстве» (1808 г). Они изначально интригуя читателя, подтверждали право авторского сведения “на нет”, даже тех известных “крох” позитива из жизни изгоя Императорского дома Романовых.

Ну, какой среднестатистический читатель будет копаться в рассеянных по миру архивных документах в “крупицах” содержащих данные о судьбе “канувшего в Лету” высокородного Романова. Особенно в условиях переполненного постсоветского книжного рынка свежими томами биографий практических всех представителей Императорского дома, в которых и сегодня акцентировано стабильно-негативное место согласно традициям советской историографии, отведено именно великому князю Николаю Константиновичу.

При этом, не делая одного важного вывода – в многовековой “семейной” истории венценосного дома Романовых подобные ему созидательные “уроды” были одним из весомых украшений российской истории.

Несколько отвлекаясь – на момент написания второй части этой работы, летом 2013 года в Лос-Анжеласе мне довелось познакомиться с одним из авторов подобного многотомного издания.

Отказавшись от рецензирования первой части настоящих исследований, он по телефону аргументировал свое решение следующими словами:

“Ваша работа разрушает устоявшееся представление об изгое Дома Романовых. Это не желательно оттого, что нарушает устоявшееся представление о великом князе Николае Константиновиче, не говоря уже о том, что все это будет нарушать покой ныне здравствующей Императрицы Марии Владимировны ”

Знает ли сегодня князь Михаил Греческий о рыночно-вольной интерпретации названия его произведения российским издателем? И согласен ли он с продолжением узко утилитарной ориентацией русскоязычного читателя на однобокое восприятие его высокородного предка? Об этом можно только гадать.

Впрочем, есть еще один не менее интригующий вопрос: Как отнеслась бы Ольга Константиновна (1851–1926) — она же любимая младшая сестра великого князя Николая Константиновича, она же “Королева Эллинов”, она же бабушка князя Михаила Греческого, — к уничижительному тону книги LA NUIT BLANCHE de Saint-Petersbourg, с описанием судьбы ее горячо любимого (!) старшего брата Ники (Николы), смиренно признавашая его амурные приключения, и даже греховность, но никак ни обвинения в краже драгоценностей их “маман”.

Начнем с того что Ольга Константиновна, как и многие ее современники в России, не считала своего обожаемого старшего брата и друга, позором семьи и династии. Соответственно и не отрекалась от него. И в этом в семье не была исключением — от него в контексте причин пожизненного удаления в отдаленные земли Российской империи, никто из его (родных) младших великокняжеских сестер и братьев не отрекался.

Одно это уже способно подвергнуть сомнению десятилетиями тиражируемое советскими и современными российскими историками утверждение о консолидированном “отречении правящей династии” от своего великокняжеского родственника.

Здесь любой пытливый читатель вправе воскликнуть: “С этого места поподробней”.

Эпизод второй

Среди шести детей великого князя Константина Николаевича и его супруги Александры Иосифовны, отношения их дочери Ольги и старшего сына Николая не были исключением.

Родительского внимания, и ласки всем шести высокородным отпрыскам, не хватало. Но именно эта черта внутри семейных отношений стала основой формирования крепкой дружбы и сплоченности детей, сыграв свою положительную в непростой судьбе Николая Константиновича.

Детьми занимались наставники-воспитатели, и учителя. Многие из них иностранцы.

Два из наиболее упоминаемых современными комментаторами детских лет Николы (Ники), ненавистный ему немец Мирбах и вполне терпимый француз мсье Рикар.

Общий список учителей и наставников конечно же украшен более известными именами российской интеллектуальной среды того времени. И можно только сожалеть что на их фоне, никем из современных авторов не упоминается уроженец Санкт-Петербурга, Эвальд Эдуард Федорович. Почтенный преподаватель русского языка, занимавшийся с периода 1857 по 1870 год с великими князьями: Александром Александровичем; Владимиром Александровичем; Алексеем Александровичем; Николаем Константиновичем.

И как знать, не Эвальд ли был тем, кто привил юному Николаю Константиновичу любовь к литературе, заявляя: “Великий князь, пусть строптив чрезмерно, но на редкость пытлив в науках и этим уже отличается от своих братьев и сестер, родных и двоюродных”.
С добрым, и начитанным учителем, Никола не без чувства огорчения расстался в возрасте пятнадцати лет.

Выйдя в шестнадцать лет замуж за короля Греции, Ольга не замыкалась на своем семейном счастье, принимая самое деятельное участие не только в судьбе народа своей новой родины, но и судьбах своих родных братьев и младшей сестренки Вера.

Но вернемся к отношениям Ольги к старшему брату. Несомненно, уже во взрослой жизни они вели переписку. Сохранились ли эти письма? Нужно время чтобы утвердительно ответить на этот вопрос.

Более или менее известны две встречи сестры, с «опальным братом».

Первая связана с ранним периодом отношений великого князя и его любовницы американки, когда они путешествуя по Европе неожиданно посетили остров Корфу (Греция)где Ольга Константиновна не просто с распростертыми объятиями встретила любимого брата, но и с почтением отнеслась и к его даме.

Вторая, встреча брата и сестры произошла в 1903 году. В тот год врачи, прибывшие в Ташкент для нового освидетельствования великого князя, сочли необходимым отправить его для лечения в Крым. По прибытию великого князя Николая Константиновича и его супруги Надежды Александровны (с 22 апреля 1899 г пожалованной фамилией Искандер), их поместили в доме жандармского начальника. Условия жизни были не княжескими, а надзор более чем строгим. Он же, не ропща на происходившее с ним, узнав о прибытие в Крым и именно к нему (морем на королевской яхте) своей любимой сестры Ольги, не мог сдержать восторга, и слез умиления. О чем они говорили? Этого никто не знает. Слава богу, никто по этому поводу и не фантазирует.

Эпизод третий

Семь писем великого князя Николая Константиновича своему глубоко почитаемому и любимому отцу Константин Николаевичу. Он писал их в Хивинской военной экспедиции 1873 года с 22 февраля – 12 мая.

Их искренне выраженное содержание, отражает настроение нашего героя, в преддверии еще неведомой ему бездны позора, и бесславия, уготованной для него тайными и явными устроителями династической политики российского императорского дома.

После десятилетий забвения в наглухо закрытых советских государственных архивных фондах, тексты этих писем, впервые появившись в недавнем прошлом на одном из российских интернет-сайтов, но так и остались практически никем не упоминаемыми и не комментированными. Жаль.

Как и многие документы, связанные с хроникой биографии великого князя Николая Константиновича, преднамеренно или невольно “рассеянные” по государственным архивам советских республик, частным коллекциям и университетским библиотекам стран Европы и США, эти письма вполне опровергают многие намеренно созданные негативные характеристики этапов его жизни.

Но и без них при более тщательном изучении биографии многих его родственников невольно делаешь вывод — “уродов” подобных ему в династиях императорской семьи Романовых, хватало с избытком, но не каждому из них выпадала столь горькая доля — в интересах державы нести бремя позора и бесчестия.

“…Лишь бы мне только удалось показать, что я не намерен идти по стопам бедного Коли, что я хочу быть полезным…” – словно страшась быть не понятым, писал великий князь Николай Константинович своему отцу в письме 12 мая 1973 года.

Кто он “бедный Коля”? Его старший двоюродный брат и теска, Николай Максимилианович (1843-1890), князь Романовский, 4-й герцог Лейхтенбергский, 4-й принц Богарне, член российского императорского дома с титулом «Его Императорское Высочество», внук императора Николая І, законный сын великой княгини Марии Николаевны (1819-1876), и герцога Максимилиана Лейхтенбергского(1817-1852).

Великая княгиня Мария Николаевна (1819-1876), старшая дочь Императора Николая I, в 1839г. вышла замуж за герцога Максимилиана Лейхтенбергского (1817-1852), сына виконта Евгения Богарне — пасынка Наполеона.

У них было три дочери и четыре сына: Александра, Мария, Николай, Евгения, Евгений, Сергей и Георгий. После смерти своего зятя, Николай I в 1852 году присвоил его детям титул «Императорского Высочества князей Романовских»}

Николай Максимилианович — генерал от кавалерии и генерал-адъютант, был не лучшим российским военным, но по праву считался блестящим ученым-минералогом, и геологом, известным путешественником, меценатом и другом Менделеева и Тимирязева внесшим вклад в развитие российской и мировой науки.

Но имя его связывали и со скандально известной в высшем свете России и Европы, Надеждой Сергеевной Акинфовой.

“Прославилась” она тем, что одновременно являясь женой полковника В.Н.Акинфова, и любовницей дяди своего же мужа, пожилого государственного канцлера Александра Михайловича Горчакова, была близка и с Николаем Максимилиановичем. Впрочем, судя по тому, какие стихи ей посвящал поэт Тютчев, симпатизировала не только им.

В 1868 году в Баварии Николай Максимилианович и Надежда Сергеевна вступили в морганатический брак, вызвав крайнее неудовольствие императора. Эта крайность вынудила Николая Максимилиановича в 1871 году покинуть Россию. Скандально брачный союз был признан законным только через 11 лет. Указом императора Александра II, Надежда Сергеевна получила титул графини Богарне.

Упоминая “бедного Колю” в своем майском письме 1873 года, великий князь Николай Константинович, подразумевая именно этот скандал, подтекстом давал обещание своему горячо любимом родителю в своих отношениях с Фанни Лир, не только не повторять ошибку старшего двоюродного брата. Нет, быть только верным воинскому долгу перед российским отчеством. Рассуждения вполне здравые, и не соответствующие его характеристике законченного полоумного и вертопраха-повесы.

Безусловно, он соответствовал всем нормативам “золотой молодежи” высшего света своего времени, но вряд ли доходил до неуправляемого скотского уровня, коим его преподнесли читателям некоторые современные европейские и российские авторы.

Напомню — по устоявшейся исторической трактовке “великий князь Николай Константинович, был определен для участия в Хивинской военной экспедиции обожавшим его отцом, обеспокоенным затянувшимися отношения сына с Фанни Лир”.
Соответствовало ли это “услуга” с желанием самого сына жаждущего достойной воинской славы?

В пятом по счету письме, датированном 18 апреля 1873 г., обращаясь к отцу, сын пишет (фрагмент):

“Милый папа, … я глубоко тронут твоим ласковым и интересным письмом. Оно глубоко запало мне в душу… Я так счастлив, что могу сказать тебе теперь, все что думаю и делаю, хорошо ли оно или же дурно. На будущее время, я убежден, отношения эти не изменятся никогда, и кроме хорошего, для меня из этого ничего не выйдет…”

Гордился ли Константин Николаевич, участием сына в сложной военной экспедиции?

Безусловно. Не исключено, что особенно после строк прочитанных в том же письме сына, датированном 18 апреля:
“… объявлена благодарность за исправное возведение укрепление и названии его Блаоговещенским, в память дня поднятия на нем русского флага”

Отец гордился, и вручением сыну, от имени императора Александра II, золотой сабли года. Не выхлопотанной по родственному, а именно заслуженной за участие в походе 22 июля 1873 года (Туркестанские ведомости. 1873. № 33 от 21 августа).

Насколько великий князь Николай Константинович, желал быть полезным отечеству, не только участием в военных операциях?

Начнем с того что в хивинском походе его собеседниками и вдохновителями в часы свободные от ратных дел были не только военные, но и “некоторое число прикомандированных почетных членов Императорского русского географического общества” (далее ИРГО).

Речь идет о Секретаре Отделения физической географии бароне Н.В.Каульбарсе, и не менее известном в российских научных кругах Д.И.Романове, инженер-полковнике, географе, этнографе, экономисте и авторе книги «С русского берега» -1862, и «Дневника 1859 года».

В своем первом письме (22 февраля 1873 г) адресованном отцу, Николай Константинович характеризует Д.И.Романова человеком “замечательно способным и милым, которого Кауфман пригласил участвовать в экспедиции для научных исследований, в особенности же устья Аму-Дарьи”.

Сообщает сын и об обрадовавшей его инициативе двух упоминаемых им ученых: ’’Они оба просили меня составлять, с моим участием путевые записки всего путешествия, в котором думают помещать, кроме событий, все, что нас поразит, и что может иметь интерес в военном, научном и промышленном отношениях. Мы предполагаем вести каждый свои журналы, засим при каждом отправлении курьера, при каждой оказии, сводить их в общее целое и посылать тебе. Мне кажется, что эта мысль заслужит твое одобрение. При этом то, что я забуду или, о чем судить не умею — будет пополнено другими. Засим, если ты разрешишь, можно отправлять их после твоего прочтения в «Русский инвалид» для печатания. Таким образом составится ряд статей подобных тем, которые печатались о путешествии дяди Низи {великий князь Николай Николаевич (1831-1891)}, в Египет, но гораздо интереснее для русской публики, так как Египет — край всем доступный и известный, а нам предстоит много нового, неисследованного. Буду ждать на то твоего разрешения”.

Письмо от 8 марта 1873 г. “… К этому письму я прилагаю записки, нами составленные под редакцией полковника Романова. Они написаны с целью быть напечатанными в газете «Голос». Просим прощенья за их невзрачный вид, они писались на станциях, довольно грязных, и в киргизских юртах. Мы надеемся, что будущие письма с похода будут интереснее…”

Безусловно готовясь к участию в своей первой военной экспедиции 1873 года, велики князь, известный пристрастием к наукам, не обошел вниманием книги о путешествиях в Среднюю Азию, благо недостатка в ученых желавших посвятить себе ее пытливому изучению, Россия никогда не испытывала.

Были ли продолжены Николаем Константиновичем его научные наблюдения после мартовского письма отцу, утверждать сложно. В письме от 28 апреля 1873 г. он с горечью сообщает – “В ночь с 17 на 18 апреля в Казалинском отряде произошло грустное событие. Полковник Романов, который ехал с нами от самого Петербурга и мечтал об исследовании русла Аму-Дарьи для заведения на ней пароходства, выстрелил себе в рот и наутро скончался. Он оставил мне письмо, которое я при этом прилагаю и которое на меня произвело ужасно тяжелое впечатление. Трудно было ожидать от человека с его спокойным взглядом на вещи, умом и образованием подобного события”.

Был ли полковник Романов тем первым ученым, привившим двадцати трех летнему пытливому и любознательному молодому мужчине интерес к исследованиям не только судоходных возможностей Аму-Дарьи, но и перспективам сельского хозяйства азиатского региона? Не исключено. Во всяком случае, на дату подготовки настоящей публикации в доступных документальных источниках “о формировании научного интереса Николая Константиновича в дни хивинского военного похода 1873 года”, иных данных автор не встретил.

Были ли два упоминаемых персонажа единственными учеными готовыми к участию в хивинской военной экспедиции 1873 года? Это риторический вопрос, даже при известном признании генерала Кауфмана изложенном в мартовском (того же года) сообщении «Императорскому русскому географическому обществу»: “В данную минуту обделен лицами специально подготовленными для выполнения подготовленной Обществом исследовательской работы”.

Эпизод четвертый

Некоторые современные авторы утверждают что, великий князь Николай Константинович практически сразу после завершения хивинской военной экспедиции 1873 году, открыв для себя очарование, и перспективы Туркестанского края, “всерьёз заинтересовался ориенталистикой”.

{Впрочем, сегодня ненавязчиво тиражируется мнение о его еще более раннем, до хивинском периоде увлечения Средней Азией, что до настоящего времени никак не подтверждено документально}.

Определение не верное, в первую очередь потому что сам он таковым себя не считал, и на это звание никогда не претендовал. Не считал его ориенталистом и глубоко чтивший эрудицию великого князя, востоковед Бартольд. Он, как и ряд его коллег, российских ученых, напрямую связанных с тематикой Средней Азии, считал Николая Константиновича скорее настойчивым исследователем.

Одно из упоминаемых сегодня действий великого князя из хроники его еще не драматического период жизни, “участие в работе «Императорского русского географического общества» (далее ИРГО), где среди учёных развивалась идея Амударьинской экспедиции”. Цель ее проведения – “продолжение полевых исследований и более детальный научный анализ региона”. Эти амбициозные планы конечно не могли не увлечь молодого полковника и без того впечатленного хивинским военным походом. Факт, обрадовавший коллегию ИРГО, до такой степени, что его не просто избирают почётным членом «Общества», но и «Начальником» выше упоминаемой экспедиции.

В недавней статье (2013 г) российского историка Н.Савиновой «Участие великого князя Николая Константиновича в оренбургском проекте создания Среднеазиатской железной дороги (1877—1878 гг.)» иллюстрируется датированное апрелем 1874 года письмо оренбургского генерал-губернатора Н.А.Крыжановского (1818—1888). Письмо было отправлено из Санкт-Петербурга в Тургайскую область ее военному губернатору и председателю «Оренбургского отдела Императорского русского географического общества» (далее ООИРГО) Л. Ф. Баллюзеку.

«Милостивый государь Лев Фёдорович, — писал автор письма — в настоящее время главное внимание «Императорского русского географического общества» и заботы его Совета обращены на снаряжение высочайше разрешённой географической экспедиции на низовье Амударьи весной нынешнего года”

Далее Крыжановский высказывает предположение “о возможном назначении” великого князя Николая Константиновича “начальником” упоминаемой экспедиции.

Было ли “сие” назначение результатом научного признания исследовательских наработок великого князя Николая Константиновича в период его участия в хивинской военной экспедиции 1873 года, Н.Савинова не указывает. Только акцентируется на “совпадении его научных изысканий с многолетним опытом исследования ООИРГО” и желанием участия его же почетных членов в планируемой экспедиции.

На этом фоне более логично выглядит версия – прием великого князя Николая Константиновича в состав ИИРГО, скорее дань уважения к его отцу Константину Николаевичу одному из родоначальников и покровителей ИРГО {первый президент созданного в 1845г. Императорского Русского географического общества}.

Конечно же, это при понимании, что “исследовательские наработки” Николая Константиновича, вряд ли были бы вообще приняты во внимание, не будь кураторства их автора двумя учеными-практиками Н.В.Каульбарсом и Д.И.Романовым. Напомню – к чести нашего героя, но именно этот факт он и не скрывал в “хивинских (1873 г.) письмах” отцу.

В контексте этих выводов справедливо напомнить — на момент описываемых событий, не только ИРГО но и представители европейской научной школы уже имели достаточно солидный научно-исследовательский “багаж” по Средней Азии. Для автора настоящей работы, подтверждением этого факта стала не только работа легендарного венгра А.Вамбери (изд.1863г.), Т.А.Терентьева (1872г), Хорошхина М. П., но и многих, многих десятков других авторов- исследователей Средней Азии.

Их фамилии и названия работ, (к примеру), отражены в «Каталоге книг, пожертвованных в Туркестанскую публичную библиотеку его императорским высочеством великим князем Николаем Константиновичем» изданного в Ташкенте в типографии при канцелярии Туркестанского генерал-губернатора в 1906 году». Один экземпляр этого истинно бесценного раритета находится в фонде ГАК НБ МГУ.

Да речь идет о таинственном “искандеровском Каталоге” (далее Каталог) — с даты своего издания он почти никогда не упоминался ни современниками великого князя, ни поздними историками и его комментаторами.

В Америке (как мне казалось) его “след”, удалось обнаружить в фондах Калифорнийского университета в оцифрованном (28.05. 2010 г.) «Научном сборнике Ленинградского Государственного института культуры имени Н.К.Крупской-1967» упоминающем «Каталог книг иностранного отделения Туркестанской публичной библиотеки. Ташкент 1891 г.». Ошибся. Где в итоге нашел Каталог это отдельная и почти детективная история. Уточню лишь – раритет состоит из 1293 названий книг. Это при условии, что в 1896г., великим князем уже было передано в библиотеку 5000единиц книг по тематике Средней Азии в описании русских и иностранных авторов.

Но вернемся к событиям 1874, когда 18 апреля в личном дневнике военного министра Д.А.Милютина появляется запись

-“Сегодня утром государь растрогал меня своим глубоким огорчением; он не мог говорить без слез о позоре, брошенном на всю семью гнусным поведением Николая Константиновича… Оказывается, Николай Константинович после разных грязных проделок, продолжавшихся уже несколько лет, дошел наконец до того что ободрал золотой оклад с образа у постели своей матери и похищал несколько раз мелкие вещи со стола императрицы”.

Через несколько месяцев, Император Александр II подписывает свой тайный «Указ от 11 декабря 1874 года» констатирующий психическую болезнь великого князя Николая Константиновича, и установленную над ним родительскую опеку, что подразумевало непосредственный контроль со стороны его отца…

После этой даты в период с 1875 по весну 1877 года признанного психически больным, великого князя перемещают меняя места его тайного, и строго поднадзорного проживания: село Смоленское во Владимирской губернии; Умань в Киевской губернии; Ореандра в Крыму; Тавров в Подольской губернии.

Предпоследний город его пожизненной ссылки Оренбург – на тот период оплот российской цивилизации на пороге Средней Азии, никогда за свою историю не лишенный монаршего внимания. Не были обделены Оренбург и одноименная губерния, вниманием и других членов Императорского дома.

В частности на период описываемых событий Константин Николаевич кроме прочих своих государственных обязанностей являлся генералом от инфантерии по Оренбургскому казачьему войску. Но более интригующие выглядит фигура великого князя Владимира Александровича (1847 — 1909). Третий сын императора Александра II, глубоко чтивший не только заслуги перед Россией своего дяди Константина Николаевича, но и высокий уровень, доверяя к нему своего отца. Именно в этот период описываемых событий Владимир Александрович был почётным покровителем «Оренбургского отдела Императорского Русского географического общества».

И не при его ли участии опальный “полоумный” младший двоюродный брат Николай пусть со множеством оговорок, но все же был приобщен к высшей научной среде России. Не исключено.

10 мая 1877 года, состоялось заседание ОО ИРГО на котором была зачитана брошюра «Пески Каракумы по отношению к среднеазиатской железной дороге». Имя великого князя Николая Константиновича в числе присутствовавших, согласно тайного распоряжения, в протоколах заседания не упоминалось. Лишь в качестве гостя значился состоявший при нем, офицер Лункевич П. И.

В Оренбург Николай Константинович прибывает 26 мая 1877 года и словно желая доказать всем заинтересованным лицам свою вменяемость на условиях навязанной ему цензурой анонимности, издает брошюру «Водный путь в Среднюю Азию, указанный Петром Великим», основой которого стал черновик написанный им еще в Тавроне.

{Справка – им же написаны и изданы на условиях анонимности тематические научные работы:

— «О выборе кратчайшего направления Среднеазиатской железной дороги» (Оренбург, 1878);
— «Аму и Узбой» с картами «Реки Средней Азии» (Самара, 1878);
— «Пески Кара-Кум по отношению к Среднеазиатской железной дороге» (Самара, 1879),
— «Поворот Аму-Дарьи в Узбой» (Самара, 1879);
— «Туркестанская железная дорога» («Туркестанский вестсник», №6 от 9 февраля 1882г.}

После издания брошюры «Водный путь в Среднюю Азию, указанный Петром Великим», в июне 1877 году оренбургский генерал-губернатор Н. А.Крыжановский, имея на то разрешение более высоких инстанций, поручает великому князю Николаю Константиновичу “проследить на местности направление предполагаемого среднеазиатского рельсового пути, пройденное правительственными инженерами, и представить заключение с дополнениями и изменениями, какие, сообразно обстоятельствам, будут признаны необходимыми”.

Для выполнения этого поручения великий князь совершает не один, а два экспедиционных выхода в Каракумские пески в следующие периоды того года:
— с 19 июня по 29 июля;
— с 14 сентября по 11 октября.

Результаты экспедиционных исследований обобщаются в двух публикациях заслуженно признанных ИРГО полезными. В одной из них указанно направление маршрута: “… от Оренбурга водоразделом Урала и Илека к горе Сын-Тас; от Сын-Таса в укрепление Ак-Тюбе и обратно; от Сын-Таса на станцию Истемес у реки Ори; от Ори, через реку Камышаклы, между озёрами Игыз-Кара и Караче-Тау, через реку Улькояк, в город Тургай; от Тургая, через речку Тэке, боры Наурзум и Аман-Карагай, речки Тобол и Аять, станицы Николаевскую и Михайловскую, в Троицк; от Троицка, через станицы Михайловскую, Наследовскую и Атаманскую, в Орск; от Орска, долиной Урала, в Оренбург; от Оренбурга в Илецк, от Илецка, через посёлок Перовский, водоразделом Донгуза и Бердянки, в Оренбург; от Оренбурга, через посёлок Красноярский и Ханский, долиной Илека, через реку Яман-Каргалу, долиной Уйсыл-Кары, на станцию Дамды вблизи реки Ори; от Дамды, через форт Карабутак, реки Яман-Каираклы и Иргиз, в город Иргиз; от Иргиза, между озёрами Джалаганч, через среднюю часть песков Каракум, на станцию Кара-Тугай у Сырдарьи; от Кара-Тугая, долиной Сыра, в Казалинск; от Казалинска, западной окраиной песков Каракумов, через Иргиз и Орск, в Оренбург; от Оренбурга, через Стерлитамак, в Уфу; от Уфы в Оренбург”.

Указан и перечень фамилий основных участников летней экспедиции, с упоминанием ее руководителя — великого князя Николая Константиновича:
— помощник начальника штаба Оренбургского военного округа генерал-майор Л. Л. Мейер;
— правительственный инспектор оренбургской железной дороги Ляпунов;
— полковник Генерального штаба граф Н. Я. Ростовцев;
— капитан артиллерии П. И. Лункевич;
— доктор Чехов;
— начальники Тургайского, Николаевского, Иргизского уездов Яковлев, Сипайлов, Редькин;
— помощники начальников Илецкого и Перовского уездов Кретцмер и Архангельский;
— исправник Троицкого уезда Тетгрен;
— исправник Верхнеуральского уезда Фёдоров и топограф Каширин.

В этом списке спорной фигурой выглядит полковник Генерального штаба граф Н. Я. Ростовцев. Спорной оттого что некоторые современные комментаторы считают его, не только исполнителем функции “контролера” поведения великого князя, но и одним из ранних авторов предвзятых характеристик о психическом состоянии своего поднадзорного. Нередко приводится фрагмент:

“Новым главным надзирателем Ники стал генерал Ростовцев. Именно он предложил Александру П сослать туда “забубённую голову” исходя из следующих соображений. Во первых, Демидова не поедет в такую глухомань. Во вторых, населяют Оренбург одни обыватели, которые, как в деревне, друг за другом следят, и все про всех всё знают. В третьих, он, Ростовцев, великому князю спуска давать не будет. Он не Ухтомский и не Витковский.

Мягкосердечный государь на это заметил:- Ну, зачем же так? Мой племянник – молодой человек. Ему надо бывать в обществе и слегка ухаживать за женщинами. Вреда от этого не будет. Вы же сами говорили, что оренбуржцы друг за другом следят…”

Вторая группа считает честного служаку одним из немногих мужество и искренне не признававшего, приписываемых врачами Константину Николаевичу психических недугов.

{Справка — (в разные годы “попечителями” великого князя Николая Константиновича были адмирал Ф.П.Литке, князь Э.А.Ухтомский, генерал-лейтенант К.Витковский, граф Н.Я.Ростовцев и (уточняется) полковник Беляев завершивший этот список в дни февральской революции 1917 года}

Конечно же, великий князь Николай Константинович знал, что на очередном заседании «Комиссии ОО ИРГО по рассмотрению брошюры», состоявшемся 19 января 1878 года подробно обсуждали свойства вод, состав песков, утилитарное значение выполненной работы.

Далее сухая хронология событий некоторые, из которых впервые иллюстрируются в настоящей работе.

19 февраля 1878 года, великий князь Николай Константинович тайно венчается с Надеждой Александровной Дрейер дочерью бывшего оренбургского полицмейстера (архивные материалы Фонда «Оренбургской городской управы, Канцелярии епископа оренбургского и уральского»)

Согласно отправленной в Санкт-Петербург Управляющему «Третьим отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии» телеграммы от 4 мая 1878 года, за подписью жандармского штабс-капитана Этенбаха -, “великий князь венчался в Бердинской поселковой церкви с девицею Надеждой Дрейер под именем отставного полковника князя Волынского…”

Несколько позже в ходе следствия проводимого в присутствии генерал-губернатора края Н.А. Кржижановского и архиерея, венчавший пару священник Райский сообщил: “Венчаны они… по незнанию моему Волынской губернии… Он как сын помещика отставной полковник Николай Иванович Волынский, она дочь подполковника, девица Надежда Александровна Дрейер. При венчании был только дрейерский (как они его называли) племянник, бывший у них за кучера”.

Несколько забегая вперед — своим Указом от 28 мая 1879 года «Святой Правительствующий синод» признал этот брак незаконным, ибо: “На брак каждого лица Императорского Дома необходимо соизволение царствующего Императора. Брак Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Константиновича с Надеждой Дрейер повенчан священником Райским без всяких документов брачующихся и с прямым нарушением предбрачных предосторожностей: не было сделано о сем браке никаких оглашений, которых по закону должно быть не менее трех, не был составлен обыск, в котором как брачующиеся, так и посторонние лица удостоверяют о беспрепятственности к совершению брака, наконец, самый брак был совершен священником Райским без всяких свидетелей…Принимая все это во внимание, святейший Синод определил: — Священника Райского по причине допущенных им особенно важных противозаконных действий и по случаю увольнения его уже за штат, низвести в причетники навсегда, с воспрещением ему священнослужения, рукоблагословения и ношения рясы”.

После событий 1878 года, опасаясь, самовольного исчезновения из Оренбурга, великого князя за ним устанавливается более строгий надзор. Примечательно, что сам Николай Константинович некоторое время отрицая венчание, одновременно не скрывал связи с Надеждой Александровной, что в очередной раз было отнесено за счет его “душевного недуга, в состоянии нравственного растления”.

В дни когда по Оренбургу метались офицеры-надзиратели вконец ошалевшие от очередной выходки ссыльного члена Императорского дома, 20 февраля 1878 г. на собрании ОО ИРГО сообщается о результатах работы «Комиссии по рассмотрению брошюры»» и прочитан журнал этого заседания…

В результате определено:
— заключение Комиссии в отношении утилитарного значения брошюры, представить губернатору города {он же покровитель ООИРГО} и с действиями согласно его предложения, и рекомендации:
— “Отдел полагал бы дело это, для успешнейшего его движения, сообщить ИРГО”;
— составленный «Комиссией» проект научного исследования песков Каракум
Отложить… ”

Через некоторое время в Санкт-Петербурге (8 марта 1878 г.) на общем собрании членов ИРГО, секретарь Общества В. И. Срезневский сделал доклад, отметив, что из всего перечня поступивших в течение февраля на рассмотрение «Географического общества» учёных трудов “особый интерес представляет исследование песков Каракумов, проводившееся в сентябре 1877 года”.

Еще через несколько месяцев (1 августа 1878 г) возвратившийся в Оренбург из Санкт-Петербурга, Н.Я.Ростовцев доложил по инстанции: “…Возможно следующим местом пребывания Николая Константиновича будет город Самара”.

Это информация подтвердилась — 6 сентября 1878 г. из Самары в Оренбург телеграфируется вопрос — когда Николай Константинович туда выезжает. На этот вопрос через несколько дней уходит ответ – “Великий князь выехал из Оренбурга в степь для проверки по изысканию пути проектируемой железной дороги, имеющей быть произведённой в Ташкент, откуда, как говорят, возвратится в конце сентября или в начале октября прямо в Самару, где и будет иметь своё пребывание”.

Фрагмент записи из «Журнала заседания совета ИРГО от 8-го января 1879 г.» :

“… 9) Секретарь Общества доложил полученное им от Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Константиновича письмо, в котором Его Высочество сообщает о подготовляемой им (третьей по счету) экспедиции в Среднюю Азию, с целью продолжать исследования среднеазиатской железной дороги и окончательно изучить вопрос о возможности поворота реки Аму в Каспий. Его Высочество предлагает Географическому обществу:

— поручить снаряжаемой им экспедиции исследование некоторых вопросов, решение которых было бы полезно для интересов общества.

Постановлено: поручить секретарю Общества выразить в своем ответе на настоящее письмо живейшую благодарность Его Императорскому Высочеству от лица Географического общества к интересам Общества, что же касается до составления программы вопросов, о разрешении которых возможно было бы просить Его Высочество, то поручить выработку такой программы «Особой комиссии» из председательствующего в Отделении…Р.Э.Ленца, М.А.Рыкачева и секретаря Общества”.

И как бы в подтверждение искренности этой благодарности в том же 1879 году в журнале «Русская старина» (том 25, выпуск 5-8.) в разделе «Заметки о новых книгах» с ссылкой на страницу 753, упоминается “брошюра неизвестного автора «Аму и Узбой» с рецензией М.И.Венюкова” {Справка — Михаил Иванович Венюков (1832—1901)— известный русский путешественник и военный географ, генерал-майор}

Фрагмент из рецензии Венюкова – “Вопрос об устройстве водяного пути из Европы в Среднюю Азию есть вопрос “исторический”… Две ученые экспедиции 1879 года направленные в Закаспийский край…одна из этих экспедиций -1879 года – частная: это свидетельствует, что люди дальновидные и патриотичные перестают у нас все заботы о нуждах нации возлагать на правительство. По видимому, одному из участников этой последней экспедиции принадлежит и брошюра название, которой выписано выше. Он доказывает в авторе большую начитанность, знакомство с географией Средней Азии и вполне ясное разумение важности рассматриваемого предмета, подкрепляемое знанием его истории. Для историка России нашего времени она послужит хорошим материалом, современники же найдут в ней много данных для обсуждения вопроса, который занимает не только Россию, но и всю Европу… Известный предприниматель Лессепс, в 1875 г. подавал целый проект по устройству среднеазиатских водных путей, а за ним этот же предмет занимал и занимает лучшие европейские умы, настолько, что даже например в скромном женевском географическом обществе все относящееся к нему {Лессепсу} сообщается и выслушивается так же сочувственно, как например, сообщение о Панамском канале, о наводнении части Сахары, и т.п. М.И.Венюков. Женева”.

18 августа 1879 г. в газете «Оренбургские губернские ведомости» был напечатан “Протокол состоявшегося 10 мая 1877 года, заседания ОО ИРГО на котором была зачитана брошюра «Пески Каракумы по отношению к среднеазиатской железной дороге». В тексте Протокола говорится, что чтение было выслушано с живейшим интересом и затем, по предложению председателя, присутствовавшие постановили “назначить «Комиссию для подробного рассмотрения данной брошюры», экземпляры которой имелись у собравшихся”.

Были ли реализованы исследовательские усилия великого князя Николая Константиновича и сотрудничавших с ним (в описываемый период) членов «Оренбургского отдела Императорского русского географического общества»? В части исследований по проекту строительства железной дороги, нет. Она пролегла по другому направлению, говоря современным языком, более рентабельному.

В контексте вышеописываемых событий великий князь появился в городе Cамаре, только в конце 1879 года.

Возможно, единственное радостное для него событие тех дней уходящего года было издание в одном из самарских издательств на условиях известной анонимности своей работы «Аму и Узбой».

Штрих — в середине 1880 года в переписке графа А.А. Адлерберга с «Главным управлением по делам печати при Министерстве внутренних дел России», влиятельный «Министр Императорского Двора и уделов», напоминает о действующем “высочайшем” циркулярном параграфе запрещающим издание любых материалов c упоминанием имени великого князя Николая Константиновича. Касалось это планируемого к изданию текста «Средне-Азиатская железная дорога», по сути уже никому не нужного.

В конце ноября 1880 года после активных хлопот отца великого князя Николая Константиновича и любимицы всех членов Императорского дома, его младшей сестры Ольги (Королева Эллинов), ему представляют “Высочайшее разрешение жить под Санкт-Петербургом, в имение Пустынька”.

И все как бы и неплохо складывается для него в сложившихся обстоятельствах жизни. Не плохо до такой степени, что не только его финансовые вклады в экспедицию, но и авторские выводы по проведенным в них полевым исследованиям читаются серьезными учеными. Да все неплохо, даже при условии, что его “ж\д проекты” не воплощены в жизнь, считаясь многими утопическими, и сравнимыми со кандально известными современниками-европейцами, например пытавшимися обводнить просторы Сахары.

Да, все не плохо, но только до поры пока он не совершал в те дни своей пусть постепенно смягчающейся, но все же ссыльной жизни тайных прогулок по Санкт-Петербургу, в течение которых из окошка неприметного экипажа до рези в глазах вглядывался в знакомые парадные подъезды императорских дворцов.

В тот же период, точнее в самом начале 1881 года в «Известиях ИРГО» (с ссылкой на июнь 1879 года) в «Списке книг принесенных в дар Императорскому Русском Географическому Обществу» в графе «От частых лиц» появляется новая запись:

“От Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Константиновича – его труд: Аму и Узбой. Самара. 1979”.

Признаюсь – в работе с материалами хроники жизни великого князя, эта запись в журнале солидного научного географического общества России, мне уже не казалась очередным нарушением пункта высочайшего Указа “О не упоминании…” его имени в публично доступных изданиях. И все оттого, что пункты данного «Указа» как бы вообще меркли на фоне ниже иллюстрируемого (фрагмент) текста.

Речь идет об издаваемых в России «Придворных календарях». В одном из его номеров “на 1881 год”, в разделе «Порядок исполнения господских и прочих церковных праздниках и статских торжественных днях» опубликовано государево «Повеление» от 5 февраля 1868 года, указывающее “чтобы впредь”:

“1)Празднование дней рождения и тезоименитства Членов Императорского Дома, кроме дней собственно Императорских, Государя Наследника Цесаревича и Государыни Цесаревны, совершаемые в ближайшие воскресные дни…”

Далее по тексту оригинала:

Далее по тексту оригинала в перечне февраля месяца 1881 года указанно (в т.ч.):

Это календарь был издан в 1880 году, и распространялся задолго до даты гибели Императора Александра II весной 1881 года. День его гибели встретил в том же имении Пустынька. Дядю он любил, чтил и был ему благодарен за ощутимые послабления в своей бессрочной опале. Оттого в горьком порыве послал своему двоюродному брату Александру Александровичу, «Прошение» на посещение Санкт-Петербург “дабы помолиться праху обожаемого монарха”.

В ответ на «Прошение», со стороны будущего Императора России прозвучало копившееся годами неприятие к просителю: “Сколько живу, не увидишь Петербурга”

На этот рык будущего венценосца, Николай Константинович ответил словами — “Сумасшедших, к присяге не приводят”.

Конец второй части