Ургутские узоры Искусство

Николай КРАСИЛЬНИКОВ

Деревья-старожилы

В древнем Ургуте, что в Самаркандской области, очень много чинар – высоких, кряжистых, сильных. Они макушками подпирают небо. Днём купаются в лучах солнца, а с наступлением сумерек – колеблют яркие звёзды.

Самому старшему дереву-«аксакалу» более полутораста тысячи лет. (Нет-нет, я не оговорился – более 1500 лет!). А самому юному его «внучонку» – около трехсот. Возраст деревьев установили ученые-ботаники. И возле каждого поставили табличку с датой, вроде паспорта.

Чинары занесены в Красную книгу республики и охраняются законом.

Таких старых и могучих деревьев – сколько бы ни колесил по стране – я нигде ещё не встречал. Много они всего перевидали за свою долгую жизнь! Вот бы узнать, о чём шуршат-переговариваются крупные листья чинар на рассвете и на закате… И тогда бы мы прочли самую мудрую книгу жизни. А впрочем, давайте заглянем-зайдём в дупло одного такого дерева! Хотя бы этого, неподалеку от родника… Здесь поместился небольшой столик для гостей, а вокруг – полумесяцем – деревянная скамейка. Чем не маленькая чайхана?!

В дупле-чайхане даже в самую жару прохладно, сумеречно. Наш провожатый – смуглый Мирзо – принёс нам чайник чая и  несколько пиалушек. А затем зажёг на столе старинный чираг, по нашему – свечу.

При таком свете очень хорошо читаются стихи. Особенно древних восточных поэтов. И тогда я по памяти прочёл знаменитое четверостишие Рудаки, который, кстати, родился неподалеку от этих чинар около 860  года в горном кишлаке Панджруд.

На мир взгляни разумным оком,
Не так, как прежде ты глядел.
Мир – это море. Плыть желаешь?
Построй корабль из добрых дел.

Конечно, стихи Рудаки – о долге человека. О его предназначении на земле. И, может быть, об одном из тех, кто первым посадил в Ургуте эти чинары…

Брат солнца

Ургутскому большому роднику более тысячи лет. Так утверждают местные аксакалы. И расположен он в роще «Верхних» чинар у самых корней этих величественных деревьев, посаженных когда-то воинами-македонцами. И это уже не легенда, ибо конники Александра Македонского, по свидетельству летописцев, действительно проходили здесь.

Из Ургутского родника в жаркий полдень утолял жажду и возвращавшийся из похода великий Амир Тимур, прозванный в народе Железным хромцом, один из основателей Самарканда, этой «жемчужины мира среди других градов».

И вообще, сколько людей за тысячелетие прикасались губами к этому светлому источнику поистине живительных сил! Сколько прошумело вокруг войн и восстаний! А родник, знай себе, бьёт  из-под земли, из-под гранитных глыб. Как и многие века назад. И струи его поют, как най, под музыку листвы. А в них голубыми молниями проносятся форели. Приходят женщины с кувшинами-кумганами из ближних кишлаков, чтобы набрать свежей прохлады. В светлых бликах воды, отражаясь, плывут облака. Лёгкие, как орлы. И пытливому уму они напоминают то воина в медном шлеме, то белобородого чабана, то чумазого мальчишку, наклонившегося над водой… Такова сила притяжения воды, матери всего живого на земле. И её, как нигде, ценили и ценят в Средней Азии.

Поёт родник свою завораживающую песнь. А значит, продолжается жизнь. Всплывает солнце нового дня. Такое же неистощимое, как его маленький брат, не забытый людьми и молвой в древних Ургутских горах.

«Яман чапан»

Гуляли мы, гуляли по Ургуту и вдруг оказались на окраине. Здесь тоже домики, сады, огороды. Время приближалось к полудню, и августовское солнышко висело над самой высокой горой.

– Ну вот, – сказал Мирзо, – сейчас как раз мы и пообедаем у меня на… бахче. Дыней угощу!

Мы осторожно перешли бешеный поток через мостик из тополиных жердей и очутились на холме. А за холмом действительно открылось небольшое поле. И крохотный топчан, накрытый сверху от дождей и солнца камышовой циновкой. Там сидел смуглокожий подросток – видимо, сторож. Увидев нас, он соскочил с места, засмущался.

— Мой сын, Джафар, – представил Мирзо, и я пожал пареньку крепкую ладонь.

– А… а где дыни? – не удержался я от вопроса, разглядывая бахчу, ибо кроме травы ничего не увидел. Будь там дыни, они непременно бы сверкали золотистыми боками. Уж что-что, а как растут дыни, я давно знал: и бухарка, и мирзачулька, и обыкновенная красномяска.

– Дыни, говоришь? – весело переспросил Мирзо. – Хоп, сейчас будет дыня! –  И попросил сына: – Джафар, ну-ка, сорви гостю самую-самую!..

И не успели мы с Мирзо как следует устроиться на топчане, где, кстати, уже лежали горкой свежие лепешки, стоял поднос с чайником и пиалами и даже нож был приготовлен, как возле нас появился Джафар.

В руках он держал необычный круглый плод: зеленоватый, морщинистый, с белым «зеркальцем» возле привоя.  Скорее напоминающий тыкву, нежели дыню. Заметив мой удивленный взгляд, Мирзо тепло похлопал меня по плечу и, водрузив незнакомое «чудо» на поднос, лукаво подмигнул:

– Это – необычная дыня. Ты такой никогда не пробовал!..

– Не пробовал, – признался я, а, откусив ломтик, поданный мне на правах гостя первому, не сдержал восторга: – Ну и ну! Мёд! Халва! Сказка!..

– Вот видишь, – удовлетворенно крякнул Мирзо, – я же говорил…

– Что за сорт? – спросил я.

– Яман чапан! – засмеялся Мирзо. – По-русски будет – плохой чапан. Так этот сорт называют ургутцы.

– Почему плохой? – не переставал удивляться я, ощущая на губах холодноватую медовую сладость.

– Видимо, назвали из-за невзрачной кожуры, – пожал плечами Мирзо. – Ведь и ты, согласись, только что с недоверием косился на эту дыню.

– Да-а, – признался я, и самому стало неловко.

– А вообще-то этот сорт, – продолжал Мирзо, – привезли мои земляки несколько лет тому назад из далёкой Индии. И  вот, как видишь, дыня прижилась. У нас климат схожий. Лежит она себе в траве – невидная, невзрачная, никто и не позарится. Теперь «плохой чапан» можно встретить по всему Узбекистану.

– «Хороший чапан», – поправил я. – Сладкий…

– Но это не все и не сразу понимают, – согласился Мирзо. – Сам ведь знаешь, по одёжке принимают, а…

Но тут мой друг не нашёл подходящего слова, которое относилось бы в данный момент к дыне, но я хорошо его понял и так…

На тесных улочках

Улочки в Ургуте выложены из камня. И такие узкие, что «Жигулёнку» негде развернуться, не говоря уже об ослике, запряженном в арбу-тележку. Домики – тоже из камня. Плоскокрышие и конусообразные, покрытые шифером и листовым железом. За каждым низким дувалом-забором – крохотный дворик. И непременно – с фруктовым деревом: смоковницей, тутом или орехом.

Ветер, пролетая между домами, гудит туго, как барабан.

Сколько всяких людей я встречал на таких улочках! Старых и молодых. Степенных и скорых на ногу. В чапанах и костюмах. В самодельных ичигах и заграничных штиблетах. Учителей и колхозников, кожевенников и гончаров… Спешащих на базар или идущих с базара. Лица у всех темнокожие и медные – от постоянного солнца и ветра.

Но не эти мужественные и красивые лица всякий раз удивляли меня, а… глаза. Глаза – цвета бирюзы. Славянских васильков. Откуда они в этом городке, где повсюду звучит только тюркская речь? Чистая и звонкая, как камешки в роднике…

Ответ тут же нашёл Мирзо:

– Старики рассказывают, что через наши горы в древности проходили воины Александра Македонского. Греки, парфяне, римляне… Они тоже были голубоглазыми.

Конечно, мнение Мирзо на сей счёт, я посчитал спорным. Однако кто знает, кто знает…

Картинки на камне

Если идти к востоку от «Верхних чинар», то вы непременно попадёте в «картинную галерею» первобытного человека. Галерея эта необычная, она расположена под открытым небом. И все рисунки там сделаны не на холстах, как это  бывает, а на мраморных плитах. И не кистью, а отщипом – острым камнем или гранитом.

Разве мог знать первобытный художник, что его творения переживут тысячелетия?

Поэтому я так благоговейно рассматривал на мраморных плитах изображения козлов, баранчиков, верблюдов… Разные сценки охоты наших безвестных пращуров.

А одна картинка меня даже поразила. На земле лежала легко узнаваемая фигурка человека с распростёртыми руками. Ладони его были раскрыты и пальцы растопырены, а с двух сторон на него ползли извивающиеся змеи. Необычным на картинке было и то, что лук охотника находился в стороне. Будто выпал из рук. На наскальных рисунках, как правило, люди стреляют из лука или держат его наизготовку, а тут…

Мирзо, наш провожатый, пояснил:

– Этот мерген погиб от змей… Их и сейчас полно в Илон-сае!

А я с грустью подумал о другом. О скорбящей душе, которой был не безразличен этот охотник – наверное, молодой и сильный. О необычном «некрологе», дошедшим к нам через тысячелетия.

Лев Македонского

Я долго бродил по Ургуту, его окрестностям и думал: какое же самое красивое и примечательное здесь место?

Сразу признаюсь, таких мест было много: и роща реликтовых чинар, и незамутнённые родники, и шумящие сады… А всё это вместе взятое «складывалось» в неповторимый зелёный парк!

Город-парк?! Выходило, что так… А значит, не надо было мне ничего выделять.

Подтверждение правильности этой мысли я нашёл уже дома. В Ташкенте. В старинной книге монаха и путешественника отца Иакинфа (в миру И. Бичурина) «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древнейшие времена» я вычитал, что в 328 году до нашей эры Александр Македонский во время охоты в парадизе – охотничьем парке, раскинувшемся близ Ургута, – сразил сильного льва.

Прочитал это – и время и пространство в моём сознании будто сместились. Значит, совсем недавно я был в «царском парке» или поблизости, где когда-то обитали такие экзотические звери.

Правда, какой-нибудь учёный дока может усомниться в обитании львов в этих краях… Ведь это было так давно… И не проверишь…

В таком случае я могу сказать: «Ну и что же? Жили же когда-то здесь и тигры…»

Главное, я как бы прикоснулся ещё к одной тайне. К тайне природы, которая так же хрупка, как высверк молнии или венчик цветка, осветившие землю и канувшие в Лету.