Моя служба в Туркестанском крае. Фёдоров Г. П. (1870-1910). Часть десятая История Ташкентцы

X.

Решительная политика Кауфмана в Афганистане. – Отправление к эмиру Шир-Али-Хану русского посольства во главе с генералом Столетовым. – Торжествен­ная встреча Шир-Али-Хана и Столетова в Кабуле. – Подписание договора. – Движение туркестанских войск на юг по направлению к Афганистану.–Неожи­данный возврат к прежней политике уступок. – Отозвание посольства из Афганистана и возвращение войск. – Смерть Шир-Али-Хана. – Смерть К. П. Кауфмана.

Извиняясь за это длинное отступление, я продолжаю мои воспоминания. Русско-турецкая война кончалась. Наша армия стояла под  стенами Константинополя. Еще один шаг, и город был бы в нашей власти. Предварительные условия мира, составленные нашим послом Игнатьевым, были подписаны турецкими уполно­моченными. Условия эти, не разрушая Турецкой империи, были та­ковы, что удовлетворяли национальное самолюбие победитель­ницы России. Но тут, как и всегда, в наши дела вмешалась европейская дипломатия; на наше несчастье, мы допустили это вме­шательство. Опираясь на русские штыки, мы, как и пруссаки в 1870 году, могли сами диктовать условия мира, игнорируя чье бы то ни было сование в это дело. Мы могли бы, заняв Константи­нополь и овладев проливами, твердою рукою отстаивать свои права. Но вышло наоборот: мы –победили, мы принесли колоссальные жертвы и людьми, и деньгами, мы освободили от векового раб­ства Болгарию…

За все это мы предъявили законные, по крайне умеренные требования но… нас, в свою очередь, победил еврей Дизраэли, стоявший во главе министерства в Англии. По его настоянию решено было созвать в Берлине конгресс для пере­смотра прелиминарных условий мира России с Турцией, и, к нашему национальному стыду, мы на это согласились. Всем из­вестна теперь роль, которую играли на этом конгрессе наши пред­ставители – князь Горчаков и граф Шувалов. Но, очевидно, там дела стали принимать самое неприятное для нас  положение. В это время случился факт, которого англичане никак не ожи­дали, Афганский эмир Шир-Али-Хан прислал Кауфману письмо, в котором сообщил, что готов вступить с нами в союз, для чего просил прислать к нему посольство. Это был такой прекрасный козырь в наших руках, особенно в период Берлинского конгресса, что Кауфман, получив разрешение из Пе­тербурга, немедленно послал в Афганистан посольство с генералом Столетовым во главе, в помощь которому назначен был полковник генерального штаба Разгонов. Посольство уполномочено было обещать эмиру дружбу России и помощь в слу­чае, если Англия задумает двинуть свои войска в Афганистан. Посольство наше было принято эмиром в Кабуле с царскими почестями и в первой же аудиенции передало Шир-Али-Хану  [53] согласие России на дружбу и союз. Эмир был очень счастлив и всеми средствами старался обласкать послов. Дипломатиче­ская миссия Столетова увенчалась успехом, и вскоре он уехал из Кабула в Ливадию к государю Александру II, увезя с со­бой подписанный Шир-Али-Ханом формальный договор о союзе с Россией (копия этого интересного документа имеется в Ташкенте в делах дипломатического архива).

После отъезда Столетова во главе посольства в Кабуле остался Разгонов. Между тем в Петербурге начали сознавать, что Дизраэли, при посредстве честного маклера Бисмарка, сведет на нет Bсе наши победы в Турции а потому в виде косвенного давления на Англию решено было двинуть из Туркестана экспедиционный отряд на юг. Очевидно, предполагалось направить наши войска к афганской границе чтобы или поддержать Шир-Али в его борьбе с Англией, или занять часть афганской территории. Истинная цель посылки отряда известна была только Кауфману. Но какова бы ни была эта цель, нельзя было не признать, что дви­жение нашего отряда на юг было ловким шахматным ходом.

Все войска, расположенный в Ташкенте и Самарканде, были сформированы в один сильный экспедиционный отряд и двинуты на юг, но… храбрость нашей дипломатии уже стала остывать. Получено было приказание не переходить пока (?) бухарскую гра­ницу, вследствие чего отряд был остановлен на самой границе, близ селения Джам, а штаб отряда с самим Кауфманом во главе поселился временно в Самарканде. Войска простояли на границе около двух месяцев, а в это время наши представители в Берлине беспрекословно дозволили перекроить игнатьевские условия мира в постыдный для нас Берлинский трактат. Английская дипломатия сослужила огромную службу своему отечеству уничтожив все плоды наших побед, остановив движение наших войск в Афганистане и наконец настояв на отозвании нашего посольства из Афганистана. Да, как это ни грустно, следует сознаться, что Россия, в лице своего представителя в Средней Азии, Кауфмана, торжественно, через специальное посоль­ство, предложило Шир-Али-Хану союз и поддержку, а когда, в виду движения английского отряда из Индии в Афганистан, эмир стал просить осуществления союза, т. е. фактической под­держки, то Кауфман, получивший совершенно противоположные инструкции из нашего министерства иностранных дел, вынужден был отказать эмиру в поддержке и явился, таким образом, изменником своему слову.

Я находился в составе полевого штаба в качестве начальника полевого почтового управления и часто виделся с Кауфманом, а потому могу засвидетельствовать, как невыносимо страдал этот благороднейший рыцарь чести, когда ему пришлось  [54] посылать Разгонову приказание о прекращении переговоров с Шир-Али-Ханом. Стыд, притом совершенно незаслуженный, при мысли, что он оказался в глазах верившего ему Шир-Али изменником своему слову, оказал губительное влияние и на нравственное, и на физическое состояние Константина Петровича. Эмиру афганскому, конечно, не было известно ни о князе Горчакове, ни о графе Шувалове, которые не сумели или не хотели отстоять честь и достоинство России на Берлинском конгрессе, ни о г. Гирсе, стоявшем во главе нашего дипломатического ведомства, ни об исторической «всегдашней уступчивости» нашей в сношениях с Европой. Эмир знал лишь одного Кауфмана, с ним одним вел переговоры, от него получил предложение союза и поддержки, и им же был брошен на произвол судьбы при наступлении опасности. Никого другого обвинять Шир-Али не мог, и Кауфман это хорошо понимал, и это причиняло ему невыносимые нравственные страдания.

В августе 1878 года джамский отряд начал возвращаться на свои зимние квартиры, посольству Разгонова приказано было возвратиться назад, но еще до их выезда из Мазари-и-Шерифа эмир Шир-Али-Хан неожиданно скончался.

Кауфман возвратился в Ташкент, но уже с того времени все стали замечать в нем не только прежнее отсутствие энергии, но даже некоторую апатию. Он был по-прежнему приветлив, ласков со всеми, внимательно выслушивал доклады, делал все необходимые распоряжения, даже создавал крупные и по-прежнему талантливые проекты, но прежнего орла в нем уже не замечалось. Чувствовалось, что этот человек носил уже в себе начало какого-то тяжкого недуга и что нравственная его мощь уже была надломлена. Прежде мудрый и энергичный организатор уступил место апатичному генерал-губернатору, и вся организаторская машина вдруг остановилась.

Последующие два года (1879 и 1880 гг.) протекли незаметно. Тем не менее в это время имело место событие, касающееся лично меня. Кауфмана очень озабочивало правильное устройство мест заключения. В крае было выстроено несколько тюрем, но порядки в них были неважные, главным образом по неимению людей, знакомых с делом тюремной организации. Кауфман командировал меня в европейскую России для осмотра лучших тюрем и для ознакомления с тюремным бытом, режимом и хозяйством. Я осмотрел все московские, петербургские и варшавские тюрьмы, а также одиночную тюрьму в Седлеце. Самою интересною оказалась Шпалерная тюрьма, известная под  именем  «дом предварительного заключения». Крестов тогда еще не было, а вместо них существовали исправительные арестантские роты гражданского ведомства, в которых  [55] практиковалась система мастерских, при общем молчании работающих арестантов, и разъединение их на ночь в особые кельи. На мой вопрос, каких результатов достигает эта система, начальник тюрьмы ответил, что самых отрицательных, ибо арестанты свободно разговаривают и даже поют в мастерских за недостатком надзора, а по ночам, благодаря отмычкам, устраивают настояние клубы с картежной игрой. Работая в слесарной мастерской, каждый арестант имеет возможность смастерить себе отмычку, и начальник тюрьмы показал целый большой сундук, наполненный отобранными отмычками.

Я представил Кауфману подробный отчет о моей поездке, но как раз в это время он тяжко захворал, и мой отчет неизвестно куда исчез.

1-го марта 1881 года свершилось злодейское дело на екатерининском канале, и Константин Петрович, боготворивший им­ператора Александра II, не вынес этого ужаса. его разбил паралич, и, пролежав без языка и без движений почти целый год, он тихо скончался весной 1882 года. Согласно его желанию, он похоронен был в центральном сквере Ташкента, а впоследствии, когда отстроен был, начатый еще при Кауфмане по проекту Розанова, собор, прах покойного был перенесен в этот храм.

Еще раз от всего сердца скажу: мир праху этого благороднейшего, кристально-чистого человека, этого рыцаря чести, этого верного и преданного слуги родины и Монарха.

В заключение не могу не повторить одной фразы, сказанной однажды Кауфманом:

«Прошу похоронить меня здесь (т. е. в Ташкенте), чтобы каждый знал, что здесь настоящая русская земля, в которой не стыдно лежать русскому человеку».

Вот как смотрел Кауфман на Туркестанский край.