Записки о былом. Воспоминания обрусевшего армянина. Часть 13 История

Я не могу сказать, что наша семья была религиозной, никогда не чигались молитвы, не ходили в церковь, а когда умер отец — его хоронили без отпевания, молитв и свечей. Так, в разговоре, мама или бабушка, вздохнув, произнесут «Аствацы, тани» — «Господи, по-милуй». И все. В семье знали о мец маминой обиде на священни¬ков. Она их не только терпеть, но и видеть не могла. Мама расска¬зывала, что эта нелюбовь к «попам» наступила у мец мамы после того, как армянский священник (по-армянски — «тертер»), сославшись на занятость, не явился отпевать её трагически погибшего сына Вагарша, а отправился нести службу у богатого купца-армянина. Этому попу мец мама закатила скандал и с этого времени, охладев к религии, прекратила ходить в церковь. Только Беглар продолжал не напоказ веровать в Бога, не приступал к трапезе, не прочитав про себя молитву и не произнеся по-армянски: «Господи, пусть благословенна будет эта пища!».

Уже далеко не молодым, переехав в столицу, дядя стал прихожанином единственной в Москве армянской церкви, что на территории Ваганьковского кладбища, был в дружеских отношениях с настоятелем церкви. На этом кладбище спустя год с небольшим после кончины (дядя умер 04.08.69 г.) после настойчивых хлопот сына Эдуарда и содействия настоятеля церкви Беглар был перезахоронен. Историю эту я знаю, поскольку мне пришлось изготавливать железные ограды сначала для первого погребения, кажется, в Реутове, а второй раз — уже на новом месте делать эскиз, решать, как установить, где будет калитка и т.д. Рядом с Бегларом покоятся теперь его жена Соня и сыновья Сосик, скончавшийся 01.07.2003 г., и Эдуард, ушедший из жизни день в день ровно через год -01.07.2004 г. Какое-то мистическое совпадение числа и месяца смерти родных братьев!

Годовщина со дня смерти дяди — 4 августа 1970 года — совпала с 40-летним юбилеем Алёши. Его друзья — музыканты национального ансамбля ресторана «Армения», что в самом центре Москвы рядом с Лубянкой, пожелали украсить его юбилей своей игрой и песнями, согласипись также по-кавказски отметить и годовщину со дня смерти дяди Бегпара. Сначала совершили согх с музыкой и песнопениями на месте захоронения, затем повторили его по всем правилам в дядином доме, построенном им недалеко от ВДНХ (ныне — ВВЦ). Эти нацио¬нальные ритуальные поминки произвели на всех впечатление, они были данью светлой памяти авторитетнейшему патриарху нашего рода. От дядиного дома вереница автомашин проследовала в Луховицы, где на турбазе авиационного завода пышно и весело был отмечен юбилей, в котором приняли участие чело¬век двести Алёшиных родственников, друзей и знакомых.
Но вернёмся к моим школьным временам. Вдруг дружбы со мной стал домогаться мой одноклассник Али. Выходец из Азербай¬джана, он плохо говорил по-русски, перевирал слова, путал род и падежи, а ещё хуже было у него с правописанием. Его держали в школе только потому, что его дядя — здоровенный, пузатый и очень важный, вальяжный мужчина — был директором кирпичного завода. Али подражал своему дяде, тоже ходил важный, насупленный, постоянно повторял какую-то банальную фразу (забыл какую), которая ему, судя по его смешку, очень нравилась. Оказывается, он снизошёл до дружбы со мной, чтобы вместе делать уроки, то есть, нашёл во мне бесплатного репетитора с целью в третий раз не остаться на 2-й год в этом классе! Он считал, что оказывает мне честь, «водясь» со мной: как же, он ведь — племянник директора! Мне скоро надоели его дурацкие шутки, выпирающие глупость и высокомерие, я стал избегать его, перестал ходить к нему домой или звать к себе делать уроки. К тому же мама не приветствовала моей дружбы с великовозрастным и самовлюблённым хлыщом. Чем это кончилось — немного дальше.
Кстати, Клавдия Григорьевна просила взять шефство над другим учеником, жившим по соседству, Равилем Чегодаевым.

Внешне малопривлекательный, тщедушный, горбатый на одно плечо, бедно одетый, коряво говоривший по-русски, пожалуй, самый слабый ученик в классе, он, в отличие от Али, был смешлив, приветлив, не заносчив, в общем — хороший мальчишка, общение с которым не было в тягость. Родители Равиля — чернорабочие на заводе — жили бедно, в их комнате-халупе почти не было мебели. Днём родители Равиля были на работе, поэтому, придя из школы, он начинал готовить пищу на керосинке. Терялось время, да и еда была не та, что у моей мамы. Поэтому вскоре мы стали заниматься у нас дома, где и условия, и еда были несравнимо лучше. Равиль стал делать успехи, за что в конце учебного года мне в школе вручили грамоту, а его отец приходил благодарить меня и маму и даже чем-то помог по хозяйству, что-то чинил, копал, прибивал.

Но, оказалось, что Али не простил мне «самовольства». Года через два-три он попытался мне отомстить. Мама часто посылала меня за продуктами на базар. Путь туда проходил мимо дома, где  он жил у своего дяди. Однажды, когда я возвращался с базара, на подходе к его дому ни с того ни с сего ко мне нахально пристали два пацана года на два-три младше меня. Сначала я не понял, в чём дело, но огляделся и увидел ухмыляющегося Али. Догадавшись, что это он подговорил малолеток спровоцировать скандал, я оттолкнул их и продолжал идти домой. Но не тут-то было! Али что-то им по-своему крикнул, и они стали задираться еще пуще. Я вынужден был дать им по оплеухе и ускорил шаги, чтобы уйти с этого места. Вдруг слышу: сзади меня с криком догоняет азербайджанка, по-видимому, мать этих мальцов. Я остановился, чтобы объясниться. Куда там! Ей не моё объяснение было нужно. Она вцепилась в меня, пытаясь расцарапать лицо, отомстив таким образом за своих «обиженных» чад! Естественно, я стал вырываться. В это время со двора выбежало еще несколько женщин, и мне ничего не оставалось, как «сделать ноги», чтобы избежать скандала, но толпа была настроена воинственно.

Как раз подъезжал трамвай. Я перегородил трамвайный путь и замахал рукой, указывая на толпу «агрессоров». Трамвай остановился, и я доехал до дома, думая, что инцидент исчерпан. Каково же было моё удивление, когда вечером, находясь у соседей, узнал, что за мной приходили два милиционера (!), чтобы отвести в милицию. Оказывается, женщина, которая собиралась меня расцарапать, преждевременно разродилась, и муж её — директор кирпичного завода — поднял на ноги милицию, требуя «посадить в тюрьму хулигана». Так что инцидент только разворачивался, дело приняло серьёзный оборот. Сестра Люся, подробно расспросив меня, велела несколько дней пожить у родственников и «не высовывать носа». И правильно велела, потому что за мной в эти дни приходили несколько раз, один раз даже ночью. Никого не интересовали «первопричина» этой истории и главный её виновник. Взыграла директорская амбиция: «Карфаген должен быть разрушен». Пришлось Люсе подключать «тяжёлую артиллерию». Её хороший знакомый — начальник городской милиции Бравник — распорядился разобраться с этим делом. С меня сняли обвинения, и я «вышел из подполья». Соседи нам передавали, что «кирпичный директор» не успокоился и грозился посадить меня. Но «Бодливой корове Бог рог не дает».
Но Бог есть! Вскоре этого провокатора Али так измолотили в городском парке, что из него навсегда вышибли не только всю спесь, но и один глаз, после чего к нему прилипло прозвище «Косой Али». В 60-х годах я зачем-то зашёл в продовольственный магазин у Тезикового базара. Физиономия продавца показа¬лась мне знакомой. Присмотревшись, я узнал в нём моего давнишнего «добро¬желателя» Али. Куда девались его былой лоск и высокомерие? За прилавком стоял обычный, какие на каждом шагу, продавец-азербайджанец в грязном тёмном халате. Я сделал вид, что не узнал его. Мог покуражиться, напомнив о былой его подлости, а, заодно и сообщить, что теперь я работаю директором не кирпичного завода, как в своё время его дядя, а (бери выше, статус покруче — самого большого в Московской области мясокомбината, что я там «член плем», депутат и прочее.) Но не стал это делать, Бог с ним, его судьба уже наказала.
Всю жизнь буду помнить, кому я обязан избавлением от неминуемой тюрьмы. Не будь рядом моей дорогой сестры Люси, не будь у неё влиятельного знакомого — загремел бы я на несколько лет. Это, несомненно. Жизнь была бы покалечена, а мне уготована судьба многих миллионов граждан «великой и счастливой страны социализма», прошедших через сталинские тюрьмы и лагеря. Даже если бы Люся в дальнейшем больше ничего для меня не сделала, этого было достаточно, чтобы быть благодарным всю жизнь, боготворя её. А ведь впереди были, как сейчас говорят, судьбоносные и решающие её участия в жизни нашей семьи и особенно в моей судьбе (Люся не скрывала, что из братьев больше всех она любит меня, от себя добавлю, что это взаимно). Но об этом ещё впереди, надеюсь успеть рассказать.