Учительница первая моя Старые фото

Пишет Татьяна Перцева. (Опубликовано повторно, так как вчера при публикации часть текста и одно фото по тех. причинам пропали. ЕС)

Прилагаемые фото — это наш класс. Первый и второй. На одном — наша учительница.

А еще я сейчас отдельным письмом пришлю еще один снимок, это класс лоры Седельниковой, тоже с нашей учительницей.. Если можно, вставьте и его, пожалуйста. (третий не получил. Жду. ЕС)

Недавно Лора Седельникова прислала мне еще одни воспоминания. На этот раз — о сорок третьей школе. Лора старше на четыре года. И дружила с Милой Покровской, жившей в нашем дворе. Со мной не дружили, кто это будет дружить с малявкой? Но Лору я знала и часто видела, а потом, через много лет, все сравнялось. Но прочитав ее рассказ, я с удивлением обнаружила, что первая учительница у нас была одна: Аделаида Михайловна. Вот о ней и первоклашках я хотела написать. Прошу учесть, что школа была женской. Мальчики пришли в седьмом классе (это что касается Лоры) и в третьем (это я про себя). Больше всего школа в моем представлении семилетней девочки, да и теперешнем, напоминала женскую гимназию. Бегали только во дворе. По коридорам ходили чинно. Директор Валентина Петровна держала всех в ежовых рукавицах. Многие учителя жили при школе. Технички — тоже. Словом, порядок и благолепие. На окнах — бесчисленные горшки с цветами,  как в коридорах, так и в классах. В каждом горшке — колышек и табличка с названием, латинским и русским.

Директор добилась того, чтобы третий этаж надстроили всего за одни (!!!) летние каникулы — сроки в те времена нереальные! И ведь надстроили же! Когда мы пришли в сентябре, (по-моему, я тогда училась в четвертом классе) этаж уже был. Полы регулярно натирались омерзительно пахнувшей мастикой, после чего вся школа начинала напоминать каток. Ох, и шлепались же мы! Во дворе некоторое время стоял бюст И. В. Сталина, который, правда, после пятьдесят третьего года исчез. По моим смутным воспоминаниям, был еще один, по-моему, погибшим на фронтах Великой Отечественной. На пришкольном участке, совершенно, как тогдашних детских книгах,  работали ученицы, и чего только там не выращивали! Физрук Владимир Ильич был фигурой несменяемой, как и многие учителя. Словом это была настоящая советская школа, со всеми отсюда вытекающими…

«В этом году исполняется 55 лет, как мы окончили 43 школу Кировского района г. Ташкента. И вот теперь пытаемся с подружками-одноклассницами вспомнить, как же все это начиналось, — пишет Лора. — Шел 1948 год, и по всеобучу в первые классы были призваны прямо как в армию, все, кто родился в 1941 году. Набралось нас довольно много – четыре класса – «А», «Б», «В» и «Г». Я попала в «А».

Жили мы тогда на улице Белинского, и прямо в конце нашей улицы находилась пятьдесят первая школа. Старинное одноэтажное здание, там училась какое -то время и моя мама. Хорошая, в общем, школа была, но престижной считалась сорок третья, находившаяся на улице  Урицкого.( Таня Вавилова рассказала, что сорок третьей школой раньше считалась та, что была наискосок, через дорогу, угол Урицкой-Кренкеля. Потом построили новую школу и перевели туда учениц. Старая сначала была узбекской, потом — к моему седьмому классу, — вечерней). Считалось, что там дают хорошие знания, и многие старались именно туда определить детей. Вот и меня туда отвели. Двухэтажное здание, третий этаж потом пристроили, большой двор со спортивной площадкой, где в хорошую погоду проводились занятия по физкультуре. Был и пришкольный участок, где царствовала учительница биологии Татьяна Владимировна. Брейтигам. Там разбивались грядки и выращивали растения, чтобы мы воочию увидели весь процесс роста. В самой школе был и актовый зал со сценой на втором этаже, где проходили все торжественные мероприятия, а кроме того — и физкультурный тоже, с канатом, «конем», «козлом» и шведской стенкой.  По тем временам наша школа считалась прекрасно оборудованной и показательной по всем параметрам. А директором у нас была Щевьева Валентина Петровна. Женщина строгая, волевая и требовательная. Ее мы уважали, но и побаивались… Она всегда следила за собой, одевалась со вкусом, но не вычурно. (на мой взгляд Валентина Петровна одевалась, как типичная учительница — строгие костюмы с белыми блузками, словом, старалась не выделяться). В общем – образец для подражания. А я попала в класс к уже пожилой учительнице Манаевой Аделаиде Михайловне. Личная ее жизнь для нас была за семью замками. Знали только, что есть у нее сын.

Аделаида Михайловна была педагогом старой закалки, прекрасно знающим свой предмет и очень добросовестно относившимся к процессу обучения. Она и нам поблажек не давала. Требовала от нас строжайшей дисциплины, наказывала за малейшую провинность. На уроках можно было заниматься только учебой. Все задания должны были быть выполнены в срок. Она настойчиво добивалась от нас красивого почерка, заставляя по несколько раз переписывать работы. Боже мой, как я ее боялась… Я ведь в классе была младшая. Родилась 23 ноября 1941 года, и в школу меня отдавать еще не собирались, если бы не приказ министерства…Сейчас бы сказали, что я просто психологически не была готова к школьному обучению. Мне бы в куклы играть. Худенькая, слабенькая, раннее детство на годы войны пришлось. Ручку в руках держать трудно, тут бы всю эту премудрость запомнить, а надо еще и за почерком следить. Домашние задания выполняла со слезами, хотела все сделать, как учительница велит, а не получалось. Боялась что ругать меня, позорить при всем честном  народе будут, как это и делала с другими Аделаида Михайловна. Сидела на уроках как статуя, не шелохнувшись… Руки на парте перед собой, правая на левой, чтобы сразу же ее поднять, если отвечать надо будет на заданный вопрос или спросить о чем-то… Меня Аделаида Михайловна всегда другим в пример ставила и не знала, что мной не сознательность движет, а страх. Как я бывала рада, если заболевала и мне не надо было идти в школу! Надо сказать, что мои способности к наукам уже в первом классе проявились. Любила гуманитарные предметы. А математика мне давалась с трудом. Родные мне всегда помогали делать уроки. Устные предметы обязательно пересказывала. Все мои письменные задания непременно проверялись, а математику в меня вдалбливали. Так вот я сначала хорошисткой стала, а потом и отличницей. Окрепла немного. А уверенность в себе почувствовать мне помогли занятия в танцевальном кружке при нашей школе, куда меня отвела мама.

Первой учительницей была бывшая балерина Галина Александровна. Она нас все у станка обучала и к дисциплине приучила. Строгая была, но мы ее любили и я старалась вовсю. А потом она ушла, и вместо нее была Клара Николаевна — полная ей противоположность. Живая, общительная, жизнерадостная. Она нас не муштровала, а сразу стала ставить нам танцы, с которыми мы на праздниках перед  всеми выступали. Она меня очень хвалила родителям. Говорила, что я не просто движения четко и правильно выполняю, а душу в танец вкладываю. Советовала даже после четвертого класса поступить в хореографическое училище. Вот она и привила мне уверенность в себе, помогла раскрепоститься, почувствовать себя способной на что–то. Мне теперь и Аделаида Михайловна не такой уж страшной казалась…Я потом все–таки с благодарностью вспоминала ее, и не раз. Приучила она меня к самодисциплине, умению доводить начатое дело до конца, добросовестно относиться к своим обязанностям, выполнять качественно даже ту работу, которая, в общем, мне и не по душе. Надо — значит надо… И почерк у меня был красивый, и грамотной я стала, и даже с математикой смирилась. У нас с первых же дней учебы начались соревнования – какой класс лучше. Раньше в начальной школе один преподаватель все предметы вел. Аделаида Михайловна нас и рисованию учила, и физкультуру проводила: в основном, зарядку делали и бегали. Она–то уже в возрасте была…. Она и петь нас учила, ну, не специально, но к утренникам готовила, ко всем праздникам, и мы очень радовались, когда на линейке объявляли, что наш класс лучше всех подготовился или за четвертную контрольную у нас больше всех положительных отметок. Ведь нас и так сравнивали. Я запомнила, как в первом классе мы готовились к новогодней елке. Велено было одеться в карнавальные костюмы. Всем раздали стихи для выступления в монтаже.(для тех, кто родился на много лет позже: «монтаж» в то время означал чтение стихотворений на одну тему, но разными участниками) Получила и я, и дома все время репетировала, очень боялась, что забуду. Запомнила его на всю жизнь: «А шалунья –белка, чтоб достать конфетку, прыгнула на елку, на сухую ветку»… А дальше разыгралась трагедия:

«Ветка обломилась и свеча упала. Вата задымилась, елка запылала».

Ведь в наше время елку всегда украшали ватным снегом и свечами… Поэтому елки часто горели. (а у меня дома была только вата, на ветви клали, как снежок, свечи не зажигались никогда: мама боялась пожара.). Видно, Аделаида Михайловна, подбирая стихи, решила заодно напомнить и правила пожарной безопасности…

А в январе начальные классы готовились  провести День Памяти В.И. Ленина. Аделаида Михайловна разучивала с нами песню. Запевать должны были все отличники и хорошисты, а припев подхватывали все остальные. Я была в числе запевал. Нас было немного, голоса слабенькие. Лично я никогда раньше и не пела на людях… Но учительница обещала нам помогать и подпевать – аккомпанемента у нас никакого не было. Она, видно, и сама понимала, что ее актив без ее помощи с задачей не справится.

И вот день настал…

ТЫ УМЕР СЕГОДНЯ НА СЛАВНОМ  ПОСТУ, ВЕДЯ НА БОРЬБУ МИЛЛИОНЫ… — затянули солисты…Тематика была еще та…. Мы и не понимали толком о чем поем, но вытянули, и нас похвалили..

Мои певческие муки закончились, когда я стала выступать от нашего класса с танцами. Я была в кружке солисткой, и Аделаида Михайловна стала очень благосклонно ко мне относиться, хвасталась даже что у нее в классе девочка, которая очень хорошо танцует. Мама шила мне к каждому выступлению очень красивые костюмы, и я чувствовала себя на высоте. Теперь я уже не боялась ходить в школу. Страх возвращался к концу учебного года. Ведь раньше мы за каждый класс  сдавали экзамены и только тогда нас переводили в следующий. Аделаида Михайловна, увы, не старалась поддержать в нас бодрость духа, а наоборот нагнетала страх. Понятно, она хотела, чтобы мы лучше готовились к экзаменам, но немного позитива тут явно не помешало бы… Родителей всегда привлекали к оформлению класса, где будет проходить экзамен.

Моя мама была в родительском комитете, а иногда ее сменяла бабуля. Из дома несли красивые скатерти, которыми застилали стол экзаменационной комиссии, хрустальные вазы для цветов и прочее оформление. Так как мой дедушка Петя работал в Ботаническом саду, то нам всегда поручали приносить на экзамен цветы, что мы и делали. Дедушка старался вовсю, и букеты были шикарными, как ни в одном классе, что льстило нашей Аделаиде Михайловне, тем более, что и ей вручался букет цветов. К экзаменам относились со всей серьезностью. Когда бывали устные экзамены, я старалась скорее сдать, чтобы уже во дворе потом болеть за своих подружек. Аделаида Михайловна вообще всегда одевалась хорошо и волосы в прическу укладывала. Сзади был пучок, а на висках она кудри накручивала, причем, видно, на папильотки. Иногда не все ей удавалось извлечь из прически и мы потом хихикали над ней, пока кто–нибудь не решался сказать ей о торчавших в волосах бумажках. А уж на экзамены она приходила обязательно в нарядной блузке и припудренным лицом, что сразу бросалось в глаза. Теперь мне ее жаль. Пожилой человек, старалась лучше выглядеть, но зрение плохое уже было, не замечала огрехов и издержек производства, а мы смеялись, злорадствовали над ее промахами. Детская жестокость и бескомпромиссность. А может и мстили за наш страх, за унижения, которым она нас порой подвергала. Вот начала я писать свои воспоминания, позвонила своей бывшей соученице Миле Пироговой, с которой мы учились вместе с первого по четвертый классы и до сих пор дружим. Попросила поделиться своими воспоминаниями, а она и говорит:

– О покойных либо хорошо, либо ничего… Аделаиды Михайловны уже давно нет в живых. Она мне, мол, все детство поломала.. Как она меня в школе унижала, как обзывала. Чуть ни дура я, ничего не соображаю, щипала меня. Трясла, когда я что–то ответить не могла, ходила, родителям на меня жаловалась и они меня наказывали. А в четвертом классе  двойки в четверти мне вывела и на второй год оставила…А я, между прочим, у других учителей нормально училась, потом техникум закончила, в институт поступила… Так что я не такая уж и дура была. Это она меня такой выставила… Любимчики у нее были, и те, кого она ни в грош не ставила. Ты, вот, мол, в любимчиках ходила… Может и так… По прошествии стольких лет трудно проводить анализ… Но строгая она очень была… Прошло уже довольно много лет после окончания нами школы, и вот мы с подружкой Светой Саяпиной как-то встретили ее на улице. Была она уже совсем старенькая, но нас узнала.

– Ты, ох, шустрая была, — говорит она Свете. – А ты хорошая , послушная девочка была, старательная… и хорошо танцевала…- это она мне…

После того как мы перешли в пятый класс, где у нас появилось много учителей, Аделаида Михайловна набрала новых первоклашек, и мы со Светой были в ее классе вожатыми. Помогали готовиться к праздникам, играли с малышней на переменках, я учила ее девочек танцевать.  Словом, общение с нашей первой учительницей какое–то время продолжалось… А потом мы стали взрослеть и нас увлекла уже новая жизнь…Все проходит…Но память нет-нет, да и подбрасывает новые воспоминания о такой незабываемой поре детства…

Прочитав все это, я впервые серьезно задумалась. А какой была школа, и какой была Аделаида Михайловна?

У родителей не возникало вопросов, в какой школе мне учиться. Сорок третья была всего в квартале от нашего дома: половина улицы Кренкеля, перейти дорогу — и ты в школе.

Школа действительно была непростой.  Можно сказать, она мало чем отличалась от пятидесятой, и в ней тоже учились ДЕТИ. В основном, в классе «А»: дочь Рашидова, сын второго секретаря обкома, и так далее.  В нашем классе «Б» (детей сорок пятого года рождения набралось всего на два класса), учились дети попроще. Даже из, как теперь говорится, неблагополучных и довольно бедных семей. Были, конечно, дети высокопоставленных родителей. Но их было мало, в основном, мальчики, пришедшие в четвертый класс. Были дети работников НКВД, в обоих классах. И нужно сказать, что между классами никогда не было дружбы: «ашки» держались довольно высокомерно, но мы к ним и не лезли. (Кстати, учительницей у них была Надежда Константиновна Белова). А вот насчет национализма — абсолютно, никакого, ни малейшего, учились в моем классе русские, узбеки, армяне, евреи, казах, и никто и никогда…  даже в голову не приходило!  Когда я сейчас читаю воспоминания московских евреев, армян и т. д. — просто диву даюсь ненависти русских к нерусскими, часто провоцируемой самими же учителями. Ничего подобного в Ташкенте не было и быть не могло!

Директор была фигурой недосягаемой, вершившей правосудие твердо и бескомпромиссно. Не дай Бог попасть в ее кабинет, и честно говоря, я там никогда не бывала. А вот пришедшие позже мальчики — довольно часто. Видимо, при переходе в другую школу, «избавились» от хулиганов и озорников. Потому что к нам в класс попало несколько. Один был сыном видного чина НКВД, но то, что он творил, не поддавалось никаким описаниям. Если остальные были рядовыми хулиганами, правда, потом очень плохо кончившими, этот был злостным. Причем каким- то очень нехорошо злостным. Как сейчас говорится — полным отморозком.  Ну и доигрался, конечно. Его исключили их школы, прилюдно, на линейке, невзирая на папу. Остальные потом ушли сами, так что к седьмому классу все вели себя нормально. Но, должна сказать, что никаким тогдашним хулиганам не снилось то, что вытворяют нынешние. Я пыталась смотреть «Школу» режиссера Валерии Гай-Германика, но не вынесла. И, говорят, это еще смягченный  вариант. По телевизору сообщают об избиениях учителей учениками (!!!) , а уж обматерить учителя — это почти норма.

Вот это уж точно даже в страшном сне присниться не могло!

Кстати, за меня родители уже не платили: платное обучение для старшеклассников и в вузах было отменено в пятьдесят шестом. А введено в сороковом. Это цитата из статьи  «Пятьдесят пять лет отмены в СССР платы за обучение»:

«26 октября 1940 года было введено постановление №638 «Об установлении платности обучения в старших классах средних школ и в высших учебных заведениях СССР и об изменении порядка назначений стипендий». В старших классах школ и в вузах вводилось платное обучение и с установленным размером годовой оплаты. Обучение в столичных школах стоило 200 рублей в год; в провинциальных – 150, а за обучение в институте уже приходилось выкладывать 400 рублей в Москве, Ленинграде и столицах союзных республик, и 300 – в других городах.

Годовая плата примерно соответствовала средней месячной номинальной зарплате советских трудящихся в то время: в 1940 году она составила 338 рублей в месяц.

Однако введение даже такой скромной платы для многих советских граждан закрыло возможность продолжить образование после 7 класса. А колхозники тогда вообще зарплаты не получали и работали в колхозе за трудодни».

Государству были нужны рабочие руки, которых после войны не хватало…

Я точно помню, что за обучение сестры в институте родители платили.

Тогда в школу записывались просто так. Не проходя испытаний. Помню, как мы с мамой пришли тридцать первого августа, и на мне была … матроска.  Нам разъяснили, что нужно приходить первого сентября и в форме.

Я тоже помню себя первоклашкой.  Все в коричневых платьях, белых фартучках, в косах ленты, у некоторых — банты, стоим с цветами на первой линейке. ( на будни имелись черные фартуки, а пришедшие в школу мальчики сначала ходили в коричневых рубашках, а на праздники надевали белые. Потом им ввели форму, как две капли воды похожую на форму реального училища — серо-голубые кители и брюки и ремни с медной пряжкой, на которой, по-моему, была изображена книга. Да, и фуражки, вот не помню, что было изображено на кокарде).

К нам подходит пожилая, казавшаяся совсем старой, женщина. Худощавая, с причудливым пучком и локончиками у висков. Иногда на пучок надевалась косынка. Аделаида Михайловна. Она действительно была очень немолодой, не только на мой взгляд ребенка. Одевалась она, опять же по-моему, очень скромно — на учительскую зарплату не разгуляешься.

Сейчас мне кажется, что она работала в школе очень давно, может, сразу после революции. Потому что, как я опять же сейчас понимаю, у нее были все манеры и приемы классной дамы. Я не помню, боялись ли мы ее, скорее всего, нет. Потом я очень боялась Любовь Петровну Арефьеву, преподавательницу русского и литературы в пятом-шестом классах. У нее были обширные знания и очень острый язык. Перед ней тряслись даже мальчишки. Что уж про нас…

А на Аделаиду Михайловну, мы, скорее, взирали, как на Бога. Ее авторитет был беспрекословен. Ее слово — закон, и никто из нас не смел не то, что возразить, а даже слово сказать. Если она сама и не преподавала в гимназии, что маловероятно, то уж точно — училась в гимназии. Это там отношения преподавателей-учеников были сугубо официальны, и учеба воспринималась, скорее, как обязанность, повинность, что ли. И запугивали нас экзаменами и оценками, потому что хотели людей из нас сделать.

…. Мы сидим на уроке.  Руки сложены, спины прямые, тишина абсолютная… гимназия, да и только. Таня Доронкина сегодня принесла на урок настоящие зеленые лимончики, а вчера приносила куклу. И то, и другое у нее отбирают… Никакой болтовни,  в классе раздается либо голос учительницы, либо — отвечающей.

Каждую тетрадь с проверенной работой Аделаида Михайловна открывает, называет отметку, объясняет, почему она поставлена, и самые лучшие, а также самые худшие проносит по рядам на всеобщее обозрение. Не помню, чтобы она кого-то щипала или трясла, не было этого, по крайней мере, у нас. Если она и издевалась, то исключительно словами. Но порицание — хуже побоев, а похвала — выше медали… Не дай Господь,  чтобы тебя сегодня поругали, расстройства и слез хватало на весь остаток дня. Двойка — позор и настоящее бедствие. Сколько раз я переписывала домашнее задание!

Каждый день мы таскаем в школу и из школы чернильницы в мешочках, сшитых, связанных крючочком, фаянсовые с голубыми каемками, или пластмассовые, с таким толстеньким ободком, украшенным выпуклыми полосками, пока кто-то из пап не сколачивает ящик с низкими бортиками, куда и ставятся все чернильницы. Я оставила свою в классе: дома у нас письменный прибор из серого мрамора с массивными квадратными чернильницами литого стекла и письменный стол, огромный, дубовый, крытый зеленым сукном.

У каждой ученицы — пенал, с перочисткой, сшитой мамой, ( у некоторых магазинные, привезены из Москвы на всеобщую зависть) деревянной ручкой, ( в Москве и Ленинграде она называется вставочкой) карандашами, перьями (только восемьдесят шестые, никаких «лягушек», которыми писала мама на работе : интересно, что сначала запрещали писать «лягушками», потом только что появившимися авторучками, а потом — авторучками разрешали, но ни в коем случае — шариковыми… так и не пойму, в чем смысл запретов, у меня так все совершенно одинаково пачкались, и я вечно ходила, украшенная фиолетовыми разводами, а почерк и так был никакой) точилками, резинками (мы говорили «резинки», а «ластики» — это в России. Только в пятом классе появились карандаши с приделанными резинками). У каждой счетные палочки, тоже сделанные родителями. В продаже их не было. У каждой — кусок полотна с встроченными кармашками для букв, этого требовали учителя, а страдать приходилось мамам. Буквы полагалось вырезать и раскладывать по кармашкам — совершенно глупое занятие, но требовалось…

Если у кого-то ломалось перо или кто-то забывал дома ручку, полагалось поднять руку и сообщить учительнице. Всегда находился тот, кто одалживал требуемое.

У каждой — альбом для рисования и цветные карандаши. Тетрадки в большом дефиците, учебники — тоже. Тетрадки выдавались в школе. Аделаида Михайловна выделяла двоих учениц, они шли в библиотеку, располагавшуюся во дворе — странное строение, куда вела деревянная лестница, — брали тетрадки и раздавали каждой. Такая обязанность считалась большой честью. Как и нагрузка в виде отстающих учениц. Я так гордилась, когда ко мне прикрепили отстающую Лору Кардаш! Лоре было явно не до учебы, а у меня ума не хватало поинтересоваться, почему. Так что нагрузка пала на маму, которая терпеливо готовила с ней уроки. Я делала свои самостоятельно.

А зимой мы таскали в школу мешочки для галош. Галоши полагалось складывать в мешочек и прятать в специальные отделения внизу вешалки, которая стояла у нас в классе. Общая вешалка со «сторожихой» появилась позже.

Наверное, многие помнят, как наша старая техничка сидела у дверей и вытирала подошвы  первоклашкам.

Помню, какой пыткой было снимать галоши, и еще большей — их надевать. Понимаю, что изобретатель галош желал людям добра, но  это было так сложно, а уж вынуть обувь из взрослых ботиков — почти невозможно. По-моему, кавуши надевались на узбекские сапожки из тонкой кожи, и потом уже не снимались вообще. И правильно!!!! Слава изобретателю туфель и ботинок «на микропорке»! Как же он облегчил нам жизнь! Это уже года через два-три.

Зимой под форму мы надевали  шаровары. Шерстяные. Именно шаровары, на резинке внизу. Лично у меня были «красные, революционные», именно красные, и это никого не удивляло и не шокировало. Кто в чем ходил! Время было такое.

А парты? Помните эти парты, черные, с желтыми скамейками, с круглыми выемками для чернильниц!! Их красили каждый год, и потом черная краска долго не высыхала до конца. Мы застилали их газетами. Потому что краска пачкала форму и руки. Если нажать карандашом, в краске появлялись канавки, и  иногда те, кто сидел на последней парте, выдавливали узоры…

Осенью в школьном вестибюле возвышались кучи зеленого курака, с коричневатой ватой внутри. И на переменах, все бегали его чистить.

Однажды, когда курак исчез, в школе устроили лотерею. И мы отдавали скопленные рубли, чтобы поиграть (нам в школу давали пять копеек, никаких обедов тогда не было. Может, и к лучшему, меньше воровства было, а в буфете «резиновый» пирожок с повидлом стоил пять копеек, и бублик, кажется, тоже).

Мне традиционно не везло, а вот моя соседка по парте, Вера Котова, выиграла туалетный набор «Гвоздика», и сказала, что подарит маме на Восьмое марта. Я страшно ей завидовала, хотя, если разобраться,большей гадости, чем одеколон «Гвоздика» не существовало: недаром его использовали, как средство от комаров.

Потом начались неприятности у устроителей лотереи, дело признали незаконным, и все свернули.

Бывшие ученики, а помните, как выглядела школа в день выборов?

Все невероятно торжественно, урны стоят в коридоре между знаменами, а у урн дежурят пионеры и отдают салют тем, кто опускает бюллетени… никаких кабинок. Да и какие кабинки, если все голосовали, как один человек, дружно и за того, кого им подсовывали?!  Но вся школа приобретала вид праздничный и официальный.

А как мы бегали по домам и поторапливали людей идти голосовать!! Нам так приказывали.

А помните наших пионервожатых? Как серьезно они относились к своим обязанностям! И октябрятами мы были. Хотя тогда не было еще октябрятских значков и звездочек…

Но вернемся к школьным дням.

Тогда еще было чистописание, и мы очень старались. Когда я смотрю на случайно сохранившийся листок со своей работой, глазам не верю. И никто не верит, из тех, кто видел мой нынешний почерк, неразборчивый, как у доктора: иногда сама не понимаю, что написала, и приходится делать волевое усилие, чтобы писать почетче. Почерк неустоявшийся, размашистый, курица лапой. А ведь писала же когда-то.

Рисование… вот мы всем классом бродим по школьному двору и собираем желтые с красным листья. Потом нам велено дома обвести лист по контуру и раскрасить…. Позже, классе в четвертом, нас учили рисовать мозаику Большой квадрат расчерчивали на маленькие, которые и раскрашивали в разные цвета. И у меня квадрат все время получался кривым. Тогда папа объяснил, как размечать расстояние от начала и конца страницы, и как циркулем ставить точки на месте будущих квадратов.

Тогда одна преподавательница обучала всему . И утренники готовить, и петь, и монтаж читать.

И Аделаида Михайловна учила. И учила хорошо.

До сих пор помню, как мы устраивали костюмированный утренник. Одевались цветами и растениями. Я была березовым листочком и в монтаже моя «партия» звучала так: «Я березовый листочек — непростой! Словно солнышка кусочек, золотой!»

На платье у меня были нашиты березовые бумажные листочки. И на веночке из проволоке тоже были листочки. И весь наш второй класс выглядел то ли феями, то ли эльфами… Все такие изящные, легкие, воздушные…

И новогодний праздник, где я была в чешском костюме: белая блузочка, клетчатая юбочка, белый передник с кружевами и головной убор с декоративным бантом на затылке.

Аделаида Михайловна ушла, теперь я понимаю, из-за того, что в школу пришли мальчики, а она боялась с ними не справиться. Опыта в обучении мальчишек у нее не было, а годы — были. И сил оставалось немного.

Я не согласна с мнением Милы Пироговой. Потому что точно не ходила в любимчиках Аделаиды Михайловны, а отметки она мне ставила по справедливости. И никого она при мне не щипала и не трясла. Пусть простит меня Мила, но для того, чтобы девочка в те времена осталась на второй год, ей нужно было очень-очень постараться. Двоек ни за что точно никому не ставили. Я видела, как учились некоторые девочки. Плохо учились. Ничего не делали. И двойки получали заслуженно. Но таких было немного — одна-две на класс. В основном, все очень старались! А слово «второгодник» считалось позорным! Даже когда в пятом классе я сильно заболела и пропустила половину учебного года, меня на второй год не оставили! Маме пришлось взять репетитора по английскому, а с математикой начались нелады и назначили переэкзаменовку. Осенью я все сдала и пошла в шестой класс.

Ведь запомнила же я Аделаиду Михайловну на всю жизнь. И не только я, а мои одноклассницы. Все безошибочно называют сложное имя, все вспоминают ее только добром…. Да, она была строга. Да, она часто нас запугивала. Но ведь и класс, в основном, был прекрасным. И учились на совесть. И знания вдалбливались намертво.

С третьего класса у нас была Клавдия Илларионовна. Вот она меня невзлюбила. Потому что когда исправляла в слове «палисадник» «а» на «о», или что-то в таком же роде, в школу немедленно мчалась возмущенная мама….  Ничего не скажешь, это была не Аделаида Михайловна, в грамотности которой никто не мог усомниться. Но и Клавдия Илларионовна  мне двоек не ставила. Не за что было. А вот четверку на экзамене по математике поставила. За то, что я написала, «сколько земли вспахали два трактора» и не прибавила слова «вместе». Ничего, пережили.

Тогда в каждом классе экзаменов уже не было. Были в четвертом, седьмом и выпускном. И устных экзаменов в младших классах тоже не было. Два письменных, русский и математика. Экзамены проходили в актовом зале, в очень торжественной обстановке. И сдавали сразу оба четвертых класса.

А в пятом учителей стало много. Классным нашим руководителем была Лидия Григорьевна, преподававшая географию. Я к ней домой ходила. Жила она около школы, в торце тупика, рядом с магазином. Там был огромный двор, делившийся на две половины. Она жила в первой. И муж у нее был художник. Рисовал очень красивые пейзажи. Он умер, а детей у них не было. Был племянник Сережа, единственный мальчик на всю школу, учившийся там, даже когда школа была женской. Хорошая была женщина, книги мне давала читать. И сестра ее была школьным библиотекарем.

И, конечно, Любовь Петровна, намертво вбившая в нас основы русского… и Татьяна Владимировна, к которой мы, как и к Любови Петровне относились с почтением и благоговением. Сколько же они знали! И как умели передать знания своим ученикам! А Клавдия Васильевна, математик, жившая на Кренкеля тоже в большом дворе…Худенькая , неприметная, она сумела привить мне (мне!!!) любовь к решению длиннющих сложных примеров, наверное сейчас я бы их и не осилила!

А позже была Инна Алексеевна, наша химичка. С ее легкой руки я влюбилась в химию и упросила родителей купить мне набор «Юный химик», Потом я читала, что имея этот набор, мальчишки что-то взрывали и что-то поджигали… так вот, все это неправда! Нечего там было взрывать и поджигать, а опыты я делала, испытывая полный восторг, потому что собственными руками творила хоть малое, но волшебство!

Нет, оглядываясь назад, я вижу, что в школе было не так уж и плохо. Хотя я школу, честно говоря, терпеть не могла. Но горести забылись, а помнится, в основном, хорошее. Не знаю, как кто, а я учителям благодарна. И сорок третьей — тоже… И помню их всю жизнь. Почти никого уже нет в живых, а память — осталась.

А ученики… все разлетелись. В Ташкенте остались очень немногие. Уехали в Израиль Люда Стамбула и Валя Тимофеева, Ира Азатьян сейчас в Америке, Лида Ильина — в Сочи, Лора Шалорьян и Баходыр Умаров — в Стокгольме, больше нет на Земле Славы Шамшина, Володи Ковальчука, Лени Миронова, Лизы Слуцкой.

Из тех старших, поколения Лоры Седельниковой, тоже многих не стало. И Мики Кайдаловой — тоже. Но Лора — в Ташкенте, а Рая Володина — здесь, в Зеленограде. Лора Осадчук и Боря Шамшидов — в Израиле, Рена Бомштейн — в Москве, Мила Покровская — в Киеве, Эвелина Степанянц — в Железнодорожном.

Мои знакомые и подруги, учившиеся классом выше, все живы, здоровы, слава Богу: и Таня Вавилова (Ташкент) и Вика Остапчук (Киев), и Наташа Даниельянц (Кливленд), и Зуля (Ташкент)…

Всего им доброго, хорошего и счастливого! И да живет сорок третья!