“Исповедую хирургию” (часть II) Ташкентцы

Alex Dalinsky

«Кирпичная стена»

До самой своей кончины Архиепископ Лука не захотел признаться, не захотел понять, не захотел смириться с тем, что пробивать  кирпичную стену бюрократии  бесполезно. Он раз за разом бился об нее, думая только  о жизни своих пациентов. Эти удары об стену не прошли для него даром. Но, зная его характер, можно с уверенностью говорить, что он, случись ему прожить жизнь заново, ни от одного своего удара не отрекся бы.

Сила всякой администрации, что она остается после того, как собрание, метавшее громы протеста и стрелы сарказма, разбредается по домам. А администрация начинает искать пути и лазейки, плести интриги, вынашивать планы мести. Администрация никогда  этого так не оставит.

Статья «Медицина на грани знахарства» стала местью за солидные научные аргументы сторонников Войно, за унижение, которому подверглись чиновники от науки во время свободной дискуссии. На пороге 1937 года стиль клеветнического политического доноса был разработан до тонкостей.

Но в дело вмешались Вышние Силы, по-другому это не назовешь. Не время еще было Архиепископу Луке отправляться в застенки. На Памире, во время восхождения,  личный секретарь Ленина, управляющий делами Совнаркома,  Н. Горбунов серьезно заболел. Анаэробная инфекция после  операции на аппендиците – благоприятный исход стремится к нулю.  Будь он простым гражданином, этот Горбунов, то благополучно бы  умер, в одном из госпиталей Сталинабада. Но о его здоровье из Москвы запросил сам Молотов.

Республиканское начальство пришло в смятение. И тут кто-то вспомнил про ташкентского хирурга-епископа. В другое время, прежде чем обратиться к столь одиозной личности, власти серьезно подумали бы. Но теперь думать было некогда. Умри Горбунов в Таджикистане, многие из них потеряли бы партбилеты, службу, а, кто знает, может быть, и голову. Выбора не было. В Ташкент посыпались истерические телеграммы…

Войно-Ясенецкий спас Горбунова.  У таджикских вождей отлегло от сердца. В Москву полетели победные реляции.

Операция в Сталинабаде в одночасье изменила общественный статус хирурга. В  Ташкенте отношение к нему явно переменилось. Профессора стали приглашать на консультации к высокопоставленным лицам, ему разрешили читать лекции на курсах повышения квалификации врачей. Ташкентское начальство даже сделало вид, что забыло о своем запрете лечить катаплазмами. Запрет не сняли, но опыты с мазями Вальневой продолжались. Чтобы детально исследовать свойства катаплазмов, Войно привлек шесть профессоров и среди них микробиолога, фармаколога и даже физиолога для опытов на животных.

Результаты этой совместной работы камня на камне не оставили от обвинений автора статьи. В доантибиотическую эпоху у катаплазмов были все основания, чтобы стать благодетелями гнойных и ожеговых больных. Но для этого следовало публично опровергнуть выдвинутые обвинения.И вот случилось чудо: профессор Войно-Ясенецкий, официально в газете обвиненный в знахарстве и прочих малодостойных поступках, получил возможность открыто, в той же газете опровергнуть возводимые на него обвинения. Примечателен самый стиль опровержения. Можно класть в заклад голову, что за десять лет до того и двадцать лет после «Правда Востока» ни разу не опубликовала на своих страницах ничего подобного. Таким стилем в советских газетах не пользовались ни в тридцатых годах, ни в сороковых, ни в пятидесятых.

«В 1790 году,- начинает Войно-Ясенецкий,- у Жюльяка в Гаскони упал метеорит. Начальство этой провинции отнеслось к явлению с достойным похвалы благоразумием: был составлен протокол, подписанный 300 очевидцами. Но когда этот документ представили в Парижскую Академию, то официально подтвержденное известие она сочла просто глупостью. Ученый Штютц сказал: «Только люди совсем невежественные в естествознании могут верить, что камни падают с небес».

С тех пор прошло много времени, советские ученые давно сняли мантии и береты, и президиум Ташкентского хирургического общества вместе с нами посмеется над научным чванством и глупостью парижских академиков. Однако в статье «Медицина на грани знахарства» он продемонстрировал обычную для всех времен враждебность ко всякому смелому научному новшеству и очень узкое понимание научности. Бросается в глаза его предвзято недоброжелательное отношение к народной медицине, для которой всегда наготове клеймо «знахарство».

Напомнив, что его обвиняют в отсутствии научного контроля и в том, что он не опробовал действие препарата на животных прежде, чем начал лечить людей, Войно пишет:

«Допустим, что я, тридцать три года специально разрабатывавший вопросы гнойной хирургии, не умею оценивать клинического течения гнойных заболеваний и мои «впечатления» не имеют никакой научной ценности. Но по моей инициативе в научной разработке способа Вальневой должны были принять участие шесть профессоров разных специальностей… В вопросе о действии катаплазмов нельзя придавать существенного значения экспериментам на животных, ибо большинство из них маловосприимчиво к гнойной инфекции, и у кроликов, наиболее пригодных для эксперимента, после заражения стафило- и стрептококками формы и течение гнойных процессов мало похожи на то, что происходит у человека.

Законны, конечно, опасения хирургов относительно применения в катаплазмах чернозема, содержащего много опасных микробов, но в этом вопросе они оказались «большими роялистами, чем сам король», ибо проф. бактериологии Штибен, изучивший возможности реализации катаплазм, определенно заявил в прениях, что надежная стерилизация земли легко выполнима, а опасность инфекции другими составными частями катаплазм при соответственных мероприятиях практически ничтожна».

Два года солнца в окне

Как  же давно ему не было так хорошо и спокойно… Сыновья  устроены, дочь вышла замуж. Был куплен небольшой домик с флигелем, неподалеку от больницы Полторацкого. Софья Сергеевна Велицкая, ангел-хранитель его детей, со смерти жены поселилась во флигеле, хозяйство ведут две сестры-монашки Лукия и Валентина, бывшие  с ним еще в первую ссылку в Енисейске. И на работе  все хорошо – хирург руководит самым большим корпусом Института неотложной помощи.  В его распоряжении главная операционная, сколько угодно гнойных, обожженных, травматических больных. Штатом больничным профессор тоже доволен, хотя никто никогда не слышит от него слов одобрения.

Соединяет профессора с сотрудниками прочная нить: он природный учитель, а они жадно стремятся перенять его опыт. Врачи третьего корпуса давно уразумели: защитить кандидатскую диссертацию в общем-то дело несложное, а второго такого учителя, как Войно, у них не будет.

Он поистине двуедин. Лишь по временам верх берет одна ипостась, а затем ее сменяет другая. В церкви ходит  медленно, походка его величественна, движения благообразны. Но стоит  ему переступить порог третьего корпуса, как он преображается. Затянув на поясе халат, засучив рукава, он разом обретает хирургический вид. Становится почему-то худощавым, сразу начинает ходить быстро, говорить громко, в голосе возникают властные нотки.

В отделении разрешал называть себя по имени-отчеству, в церкви проповедовал, в больнице не говорил о делах веры. Горожане уже начали привыкать к его облику, к цивильной толстовке и кремовой коломянковой панаме «поповского», как говорил доктор Левитанус, вида….

…Они пришли по обыкновению ночью: несколько человек в гражданском, милиционер, дворник. Сняли иконы, рылись в ящиках стола и шкафах. Молодой чекист распотрошил шкатулку с письмами покойной Анны Ланской. Войно сидел в углу, не произнося ни слова. Остальные тоже молчали. В общую кучу на середину комнаты летели книги, одежда, медицинские рукописи. В напряженной тишине вдруг раздался голос молодого чекиста: притомившись, он разогнулся, щелкнул портсигаром, попросил разрешения закурить. Войно ответил, не подняв головы: «Своими грязными руками вы роетесь в письмах моей жены, вы совершаете Бог знает что в моем доме, так делайте же и дальше, что хотите…» Чекист, не закурив, сунул портсигар в карман.

Это был последний  Ташкентский период. Больше Архиепископ Лука в Ташкент не вернется. Начнется новая полоса испытаний. С  Ташкентом его будут связывать лишь письма и посетители из Средней Азии, дети  да страждущие. И не блекнущая память о Войно-Ясенецком, в пациентах, врачах, друзьях, в улицах и госпиталях, в белом среднеазиатском солнце и выцветшем небе, в весенней зелени и тишине каналов. И Ташкент, как и Енисейск, Архангельск, Москва, Симферополь,  будет считать его своим Святым покровителем и заступником.

Материалы: «Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, Архиепископа и хирурга». Марк Поповский, 1975 г.