Записки о былом. Воспоминания обрусевшего армянина. Часть 9 История

Автор С. Арзуманов.

Как я писал выше, каждому квартиранту в нашем доме отводилась кладовая-хлев. Почти все жильцы держали в них скотину. Её забой происходил обычно под зиму. Резали свиней и овец в дальнем углу двора. Нас, мальчишек, как магнитом, притягивало это кровавое, жестокое, недетское зрелище. Дворовый специалист по таким делам — огромный, мужик похожий на орангутанга, — оглушал свинью кувалдой по голове, затем вонзал большой нож в область сердца. Оттуда фонтаном струилась кровь. Но не на землю! Разве можно? В нашем дворе, в элитной, «хозяйской» части дома жила Эмма Карловна — худющая, краше в гроб кладут, немка — жена толстого, пузатого инженера. Так вот, без неё эти экзекуции не обходились, её обязательно приглашали «на пиршество».

Эмма Карловна прибегала радостная, возбуждённая. Не успеет убойщик вытащить нож, как она приставляла к ране стакан, а следом и солдатский котелок. И, не дожидаясь, когда наполнится котелок, начинала с аппетитом пить кровь из стакана, не прерываясь, пока не выпьет до дна. Вокруг её рта оставался след крови, но она, не обтираясь, ждала, пока в котелок стечёт вся кровь. Котелок с кровью забирала с собой. Сейчас в моде фильмы — «ужастики» о вампирах (упырях) — мертвецах, выходящих из могилы, чтобы сосать кровь живых людей. Чем не «ужастик» доводилось смотреть мне в детстве? Правда, кровь была не людская, а свинячья, и пил её не мертвец, но уж очень похожая на него живая женщина.

С этой «вампиркой» связана одна история. Перед переездом из Мерва, расклеив объявления, она распродавала своё домашнее имущество. А детские игрушки решила продать незнакомым нам способом. Детей нашего и соседских дворов известили, что игрушки реализуются по беспроигрышным лотерейным билетам. По билету за 30 копеек можно выиграть куклу, шашки, книжку, шахматы, даже детский велосипед! На такую рекламу клюнули многие, не зная, что кроме перечисленного будут стерки, карандаши, пуговицы и всякий ненужный хлам. Когда разыграли, то мне досталась копеечная резиновая стёрка! Как же было обидно! А некоторые девочки даже плакали. С тех пор я не покупал лотерейных билетов даже в советские времена, когда подписка на них была «добровольно — принудительной».

И последнее, что я не только хорошо помню, но часто видел во сне даже в преклонном возрасте. На моём пути в детский сад на главной улице находилась единственная в городе аптека. В её витрине, выходящей на улицу, на никелированных подставках были выставлены три больших стеклянных шара, заполненных прозрачнейшими жидкостями голубого, красного и зелёного цвета. Для какой цели и что сие означало — до сей поры не знаю. Но пройти мимо, не остановившись и не полюбовавшись — было сверх моих сил. Эти яркие, цветные, блестящие шары манили, завораживали, гипнотизировали, я подолгу любовался ими. Было занятно смотреть сквозь эти шары на людей, находящихся в самой аптеке. Они выглядели маленькими, кругленькими, смешными и цветными. Ну, как ребёнку пройти мимо такого сказочного зрелища! Впрочем, увидь сейчас в витрине такие шары, забыл бы о возрасте, остановился бы и смотрел, вспоминал, думал, фантазировал…

В начале лета 1936 года к нам приехала мец мама. Она с семьёй сына и младшей дочерью Фросей переехала в Ташкент из Мерва в 1928 году. Тогда мне было всего два года, и я совсем её не помнил. На вокзале бабушку встречали, кроме мамы и меня, ещё человек пятнадцать. Помню, как почтительно к ней обращались, видно было, что это уважаемый человек. Мне сразу польстило, я возгордился, что у меня такая бабушка. Плача, называя меня сиротой, она меня обняла, поцеловала, одарила какими-то лакомствами. Одета была во всё чёрное: просторное, нехитрого покроя длинное платье, на лбу чикхи* — полотняная повязка, покрытая платком. Даже чувяки (тапочки) — и то были чёрные. В одежде другого цвета я бабушку никогда не видел. В последние годы жизни она чикхи уже не надевала.

Приехала мец мама в Мерв, чтобы проститься с могилами мужа и младшего сына, трагически погибших в этом проклятом городе. От неё и от мамы я не раз слышал: «Мерви — эрви!», означающее «Мерв — сгори!». Это было её последнее паломничество к святым для её сердца и памяти могилам, и она достойно, до конца соблюла старинный армянский ритуал.

К нам ежедневно стали приходить многочисленные родственники, подруги и знакомые Маркарит-биби.* Усаживались за стол, пили чай с яблоками или дарчином (корицей) и предавались воспоминаниям, делились новостями, договаривались о посещении кладбища для совершения согхов. Всех поражала удивительная, феноменальная бабушкина память. Не ошибусь, утверждая, что она знала и хранила в памяти имена тысяч (!) людей, и не только имена, но и их родословную, судьбы, возраст, место и время рождения, имена их живых и умерших родных. Эго был, как сейчас сказали бы, ходячий компьютер. Я не слышал, какой она была в молодости, возможно, весёлой, но в трауре это была строгая, собранная, даже хмурая старушка с вечно грустными глазами. Между тем бабушка была очень остроумна, могла так сказать и ответить, что мало не покажется. До конца своих дней она сохранила ясный ум, память и слух, но в старости почти ослепла. Из-за этого она и погибла в 1959-м году: на подходе к трамвайной остановке её насмерть сбило машиной. Царство ей Небесное! Но вернёмся в лето 1936 года.

Помню поминальный согх на могилах деда, дяди Вагарша и других родственников. Приглашённый гусан под сазандар * пел у  могил грустные песни. Никого не удивляло, что они исполняются экспромтом. Пелось о том, как достойно прожил жизнь Уста Галуст, чего достиг при жизни, от чего умер, кого на этом свете оставил в несчастье и печали, как его не хватает родным и близким, что все помнят его. Сообщалось, чем заняты сейчас его родные и близкие, чего они достигли. И даже если могилы рядом, каждому покойному воздавался свой особый, «персональный» согх, наверно, потому, что у каждого своя судьба, своя жизнь, смерть, горе и свои оплакивающие. Запомнились и причитания мец мамы. Плача, она распевно просила прощения у своего мужа Галуста и сына Вагарша, что не уберегла их от смерти. Она корила себя за то, что на короткое время отошла от мужа что-то сделать по хозяйству, оставив его одного. Считала себя виновной, что не могла отвести от мужа тяжёлые мысли и тревоги, приведшие к роковому исходу. Вставши на колени, бабушка убивалась, прося прощения, что не воспрепятствовала сыну Вагаршу пойти купаться в этом проклятом Мургабе. Рвала на голове седые волосы, проклиная себя за то, что, занятая делом, не покормила сыночка, не дала ему кусок хлеба и стакан сметаны, которые он просил. И что всю жизнь не простит себе этого, всю жизнь будет в трауре. И эту клятву, данную на могилах её родных, она выполнила. Европейским женщинам этого не понять: у них другие традиции, они не столь жертвенны. Для восточной женщины (как, впрочем, и для восточного мужчины) нет ничего важнее семьи — такова вековая традиция восточной психологии. Поэтому потеря близкого или, не дай Бог, развод — это на всю жизнь серьёзный психологический надлом. Думаю, что и этим можно объяснить крепость восточных семейных устоев.

Из музыкальных инструментов в ритуале согха особая роль принадлежит дудуку. Это тонкая дудочка, сделанная из абрикосового дерева, как говорят армяне, не умеет веселиться, дудук девяносто девять раз плачет и только один раз смеётся. Игра на дудуке сродни молитве, он скорбит обо всех погибших. По-моему, ни один музыкальный инструмент, даже скрипка, не передает так натурально и похоже человеческий плач. Не стыжусь признаться, что когда слушаю игру на дудуке, к горлу подступает ком, мне трудно бывает сдерживать слёзы. Особенно, если это игра Дживана Гаспаряна, прославившегося после фильма «Гладиатор», в котором мелодии, исполняемые им на дудуке, являются главными в музыкальном сопровождении фильма.

В конце согха угощают участвовавших в ритуале, приглашают незнакомых людей, проходящих мимо, разделить трапезу, провозглашаются тосты за упокой усопших и благополучие его  родных и близких. По обычаю бабушка сделала ответные визиты, посетила всех, кто приходил к нам её проведать. Для меня это было здорово: везде, куда приходили, угощали конфетами и восточными сладостями, да так помногу, что оставалось ещё и для братьев. Столько было только после возвращений отца из командировок.

«Эсов изна». Мне было за 40, когда а Москва умер близкий родственник. Приехали в морг забрать тело покойного. Старший его сын отвел препаратора в сторону и о чём-то договорился. Препаратор ушел и через полчаса вынес и отдал марлевый сверток сыну покойного. Тот развернул свёрток, внимательно просмотрел, завернул обратно и убрал в карман. В марлю были завернуты золотые зубы, мосты и коронки, только что вырванные изо рта его покойного отца. Вместо них препаратор засунул в рот марлевый жгут, в подбородок стянул бинтом. Я тогда промолчал, но был так потрясён, что после похорон, вернувшись домой, пошёл к зубному врачу и попросил удалить поставленные мне ранее две золотых коронки и зуб. И впредь, чтобы никого не вводить в греховный соблазн, ставил только стальные и пластмассовые зубные протезы. Через 9 лет история повторилась. На этот раз сыночек поручил препаратору все золотое вырвать изо рта своей покойной мамочки. Я стал отговаривать: мол, неприлично, некрасиво. Он резко ответил мне (я на 5 пет был младше его): *Сейчас все так делают. Не закапывать же золото в землю?». И весь разговор. А я, наивный, считал, что это кощунственно и называется мародерством. Бедная моя бабушка, чтобы помянуть родных, не жалеючи, готова была отдать последнее. А этот, вовсе небедный человек, провожая своих родителей в последний путь, отбирал последнее, что ещё можно было у них вырвать

Начиная эти записки, я просил внука Ваню открыть в компьютере 128 страниц -файлов, рассчитывая уложиться в этот объём. Но не тут-то было! «Впав в детство», никак не могу из него выбраться: напечатал 54 страницы, а всё о детстве, когда мне только десять лет. Если так пойдёт, то на остальные 70 понадобится ещё страниц 400! Пора «наступить себе на хвост», умерить аппетит и писать только о главном и короче. Вот только не уверен, что смогу отличить главное от неглавного. А насчёт «покороче» — это в моём возрасте задача и вовсе даже невыполнимая.

Возвращаясь в Ташкент, бабушка забрала с собой меня и Володю, чтобы облегчить мамины хлопоты по предстоящему переезду туда всей семьи. Для меня начинался новый этап жизни, более хлопотный и интересный.

* Напомню, что это национальный армянский женский головной убор, обычно украшаемый одним — двумя рядами серебряных монет, плотно подвешенных к повязке. Но на ее чикхи монет не было. Мама мне объяснила, что женщины в знак траура и скорби снимают с себя и больше не носят никаких украшений, оставляя лишь обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки.

** Биби — (тётушка) Такое добавление к имени старой женщины делают в знак особого к ней уважения и признания её авторитета.

* Гусан — армянский народный певец поэт -импровизатор. Сазандар — народный инструментальный ансамбль, состоящий из тара, зурны (кларнета), кяманчи (смычковый инструмент, подобие скрипки, который при игре держат вертикально на колене),  дудука и тмблы — бубна — на нём играет гусан, а во время пения использует как своеобразный резонатор голоса).