Где ты, Морико? Искусство

Автор Адыл ЯКУБОВ.
Подстрочный перевод с узбекского автора
Ташкент – 2012 г.

Жизнь полна событий, о которых порой даже во сне не предугадаешь.
Я вернулся домой после Дня Победы, где отдавали дань памяти погибшим на войне. Не успел я присесть, как зазвонил телефон.
В трубке послышался бойкий девичий голос:
— В такой-то писатель? Я звоню из Узбектуризма. К нам приехала группа японских туристов. Одна из женщин, оказывается, знакома с вами. Она хочет встретиться…
Я изумился.
— Интересно, откуда она меня знает?
— Точно не знаю, — сказала девушка. – Вы вроде участвовали в войне с Японией? Вам доводилось бывать в городе Порт-Артуре?
Я еще больше удивился.
— Да, бывал. Однако…
Девушка прервала меня.

— Вроде тогда и встречались. Вроде она читала какую-то Вашу книгу. Она знает русский язык.
… Порт-Артур! Японка, знающая русский!
Воспоминания, давно подзабытые, но, видно дремавшие где-то в подсознании, нахлынули на меня…
— Алло, — сказала девушка. – Почему замолчали? Или не хотите встретиться?
— Нет, нет, хочу…
— Тогда запишите мой телефон. Назначьте время, а все остальное организую я сама.

ХХХ
Теплые осенние дни тысяча девятьсот сорок пятого года, Построенный для японских офицеров небольшой уютный городок – Порт-Артур. Скрывающиеся среди вечнозеленых елей и сосен одноэтажные чистенькие беленькие домики. Японская девчонка Морико, смешно воркующая по-русски!.
Память вновь уносит вдаль…
Далеко позади остались нечеловеческие муки пешего похода по черной, бесконечной пустыне Гоби, протянувшейся почти на две тысячи километров. А затем – труднейший переход через песчаные горы Хингана.
За горами, до самого горизонта безграничная, ярко зеленая долина – начало северной Маньчжурии.
Нас, измученных, изнуренных солдат – в одежде, оборванной колючками пустыни Гоби, оставшихся в одних портянках, обросшими бородами и взъерошенными волосами, — вновь, как стадо, гонят по этой самой долине. Через неделю, еле волоча ногами, добираемся до какого-то городка, где проходила железная дорога. Отсюда нас, пичкают в красные вагоны, словно сельди в бочках, везут куда-то за горизонт, вдоль незнакомых доселе городов, где люди копошатся будто мухи. (Позже мы узнали, что эти города – Мукдсин и Харбин). И спустя неделю довозят до окраины того самого городка Порт-Артур, о котором говорила девушка из Турцентра и высыпают словно спички из коробок.
На холмах, куда нас высыпали – сплошь яблоневые и грушевые сады. И ветви деревьев, дугою согнутые от обилия плодов, целуют землю. Нас охватывает ощущение, будто мы попали из ада в рай. Днем мы буквально ныряем в эти сады: набиваем твердые от соли и пота гимнастерки медовыми грушами и яблоками. Мы вольные – хотим лежим, хотим бродим по садам, хотим взбираемся на верхушки холмов. Оттуда, прямо под холмом, куда мы взбираемся, начинается и уходит за горизонт, голубой, как небо, небольшой залив. Он почти пуст, нет ни кораблей, ни яхт, лишь изредка проносится, оставляя за собой длинный пенистый хвост, моторная лодка. А справа от залива – раскинулся утопающий среди еловых деревьев небольшой, чарующе красивый городок. Среди густых еловых деревьев, виднеются белые-белые, будто только что покрашенные, уютные коттеджи, чем-то похожие на игрушечные, детские домики. Это, как потом мы узнали, знаменитый городок – Порт-Артур. Он был основан, как потом рассказывали, еще в конце девятнадцатого века, когда русские завоевали Маньчжурию. Но после позорного разгром Японией русского флота, в Цусимском заливе, городок отошел к японцам. Как непредсказуема игра судьбы, подумал я, когда впервые услышал я эту давнюю трагическую историю. Но все это потом. А в то время, когда мы лежим на холме, и глядим туда, где плещутся огромные и белые как облака волны, мы думаем о том, когда и как мы вернемся в свои, пусть и не так чарующе красивые, как этот игрушечный городок, но близкие нашим душам, родные кишлаки. Но вскоре случилось то, что начисто заставило нас забыть об этих грустных мыслях и что круто перевернуло мою суровую, многотрудную солдатскую жизнь.
Однажды утром нас подняли по тревоге, приказали вычистить наши просоленные, пропитанные потом негнущиеся гимнастерки и брюки и почистить не поддающиеся чистке, искривленные и изношенные ботинки и выстроиться в одну шеренгу. Через некоторое время к нам подкатили несколько новеньких немецких виллисов и столько же американских студебеккеров. Из виллисов выскочили с десяток молодых офицеров, все как один, в начищенных до блеска хромовых сапогах, в новеньких отглаженных кителях с навешенными в два и три ряда орденами и медалями, и с ослепительно золотыми погонами на плечах. Поделившись на несколько групп, они стали прохаживаться вдоль нашего строя, изредка останавливаясь и расспрашивая солдат. К нам, где я стоял в своем отделении, подошел молодой, весь сияющий каким-то внутренним счастьем, голубоглазый майор в сопровождении такого же, как и он сам, молодого капитана и нашего ротного, вечно пьяного старшего лейтенанта в таком же, измызганном, как и у нас, солдат, одеянии.
— Вот он, — сказал комроты, указывая на меня. – Хоть и черножопый, но грамотный парень. Он выполнял у меня обязанности писаря…
Я понимал причину его доброго отношения к себе. Я всего отдавал свои «сто граммов» ему и его молодой, красивой, но неряшливой и также вечно пьяной, ППЖ – полевой походной жене, санитарке роты.
— Откуда родом? – спросил красавец майор.
— Из Ташкента, — сказал я.
— А что означает слово Ташкент?
Я заморгал глазами.
— Ташкент, значит Ташкент, — промямлил я.
— Эх, ты! Писарь, узбек, а не знаешь смысла этого лова! Слово Ташкент состоит из двух слов. Таш – означает камень, а кент – город. Значит Ташкент, это город построенный из камня. Теперь понял смысл названия своего города? – Майор как-то весело задвинул мою засаленную пилотку на мой нос и повернулся к молодому капитану:
— Возьмем его в Штаб?
— Можно, — сказал капитан.
— Так вот, — сказал развеселый майор. – Будешь у меня писарем в штабе полка. До обеда будешь корпеть над разными нужными и ненужными бумажками. А после обеда – исполнять должность денщика. Знаешь, что такое денщик?
— Тот, который должен чистить Ваши сапоги?
— Здорово! – рассмеялся майор. – И убирать наш дом. Получать продукты из продсклада. Словом, будешь полным хозяином дома! Идет?
— Идет, — сказал я.
Это потом я узнал причину такого неожиданного расположения развеселого красавца-майора ко мне: в году сорок первом или сорок втором он учился в Ташкентском военном училище, после которого началась его стремительная карьера офицера – разведчика на фронте.
Майору был отведен небольшой уютный коттедж в центре Порт-Артура, бывший дом знаменитого японского адмирала, героя Пирл Харбора… Уютный дворик, окруженный красиво остриженными елками, был разделен на две части: в первой, основной части, в коттедже, жили мы, а во второй половине, отгороженной от первой высокими кустарниками, располагался хозяйственный дворик с несколькими небольшими сарайчиками. В этих сарайчиках и жил адмирал, с двумя дочерьми в ожидании отъезда в Японию. О том, что этот угрюмый, высокий, упрямый старик был героем Пирл-Харбора, командовал там крейсером и затопил несколько американских кораблей, я так же узнал потом, когда мало-помалу сблизился с младшей дочерью адмирала, которую звали Морико и которая, то и дело заглядывала в маленький словарик русско-японских слов, старалась смешно калякать на русском языке.
А пока я с головой окунулся в свои обязанности, надеясь угодить своему молодому везучему красавцу-майору. Утром на его машине вместе едем в Штаб. До обеда пишу или печатаю на машинке всякие нужные и никому ненужные бумажки. Затем берусь за денщицкие дела: дважды в неделю езжу в полковой склад за офицерскими продуктами – беру черные и белые буханки хлеба, охапку японских печений в мешочках – медово вкусные галеты, наподобие тонких хлебных сухарей, сгущенное молоко, мясные и рыбные консервы, три-четыре сорта колбасы, несколько бутылок спирта. Словом, всякой всячины, которой хватило бы не только нам с майором, а на целое отделение солдат. Все это складываю в прохладном подвале дома, затем глажу майорскую одежду, убираю комнаты. На это уходит часа два, а остальное время, лежу на диване, гоняя мух. Заскучаю – беру майорский бинокль и наблюдаю из окна за жизнью в адмиральской половине двора, а точнее, за тем, как резвятся от скуки адмиральские дочки. Однажды за таким занятием меня застал внезапно появившийся майор. Я, оказывается, так увлекся, что не заметил как он появился, так как адмиральские дочки резвились, как дети: хохотали, выжимая платья, и шлепая ими друг друга. Видно, я совсем ошалел и напрочь забылся от вида голых девичьих задов, как неожиданно услышал возглас майора:
— Чем же тут ты занимаешься, лентяй?
Я исправно вскочил:
— Да так себе, товарищ гвардии майор!
— А ну-ка, дай сюда бинокль! – приказал майор.
Он уткнулся в бинокль, и через мгновение оказался в моем состоянии, тяжело задышал, заерзал на стуле.
— Ах вы, чертенята! – сказал он, нехотя отрывая от глаз бинокль. – Можно ослепнуть от белизны их тел. Резвятся, будто молодые телочки перед бычками!.. Младшая еще девчонка. Еще ничего не понимает в любви. А вот старшая! Я уже навел справки. Её зовут Нико! Её муж был лётчиком и погиб в знаменитом сражении в Пирл-Харборе, топил военные корабли… Так вот – она свободна!
Взволнованный майор возбужденно прошелся по комнате.
— А мы с тобой сидим здесь, как монахи…
— Слушай, приятель! – сказал он, вдруг остановившись. – Поморочим им головы? Младшая еще совсем ребенок. Хочешь, повозись с ней. А вот старшая, Нико… она мне в раз!
Я невольно вспомнил перешептывание штабных офицеров: есть приказ самого-самого верховного главнокомандующего. Он категорически запрещает связи русских офицеров с японскими женщинами. Кто на этом попадется, тому не миновать строжайшего наказания!
— А наплевать на все эти приказы! – Зло сквозь зубы проговорил майор. – Боишься воробья, не сей проса! Сам бог нам послал эти яства, а мы с тобой боимся их попробовать!
Ясные, но по-женски голубые глаза майора вдруг озорно заблестели:
— Вот с чего надо начать, — сказал он и неожиданно спросил:
— Как у тебя там с продуктами?
— Есть все. И галеты, и консервы, и сгущенное молоко.
— Тогда, давай так! – прервал он меня. – Возьми коробку, сложи туда парочку банок сгущенки. Несколько пакетиков с галетами. Они очень любят галеты! Положи также пару колбас! А пока я напишу записку…
— Они ведь по-русски не понимают! Как вы с ними объясняетесь?
— Эх ты, растяпа! Неужели не заметил? У сестер есть русско-японские словари! Они носят их повсюду и часто заглядывают туда… Иди, выполняй приказ!
В подвале я разыскал картонную коробку и заполнил ее до отказа тем, чем приказал её заполнить майор. Не успел я зайти в комнату, как он протянул конверт:
— Прочти! У меня нет от тебя секретов.
В его записке было всего несколько строк:
«Нико-сан! Я люблю тебя! Очень-очень! С наступлением темноты жду тебя. Если не придешь, повешусь. Крепко обнимаю, твой поклонник – майор Саша Ногов».
— Ну как? Понравится ей такое любовное послание?
Он весь сиял от возбуждения и от ожидаемого успеха.
— Знаю по былому опыту: ни одна красавица, получившая от меня такое послание, не отказывала Саше Ногову. Что ты знаешь, желторотый петушок? Ты вообще целовал когда-нибудь девчонку?
Майор взъерошил мои волосы и нарочито захохотал.
— Теперь, приятель, сделаешь так. Коробку спрячешь вон под той елью, а потом жестом позовешь свою птичку-недотрогу и покажешь ей наш подарок.
— А если увидит адмирал?
— А что тебе сделает адмирал, если даже увидит? Я бы на месте этого старого облезлого петуха гордился бы, что русский офицер влюбился в его дочь. А это твоя пташка-плутница станет почтальоном между Никой и мной! Если сумеешь выполнить это ответственное боевое поручение — получишь поощрение, а если нет – то тогда пойдешь в свою роту и будешь ползать по-пластунски на ученьях. Дуй, выполняй боевое задание! Гляди, они закончили купаться и поливают ели! Младшая тоже, чудесная девчушка. Я засватаю ее тебе!.
Да, умопомрачительно стройная, маленькая Морико босая, в мокрой майки и плавках, с длинный шлангом в руке, поливала свои ели. Майор был прав, я и вправду, еще ни разу в жизни не любезничал с девчонками! Понял, что майор не шутит, с сердцем, готовым вырваться из груди, я выскочил во двор. Оставил коробку под ближайшей елью и жестом позвал Морико. Мне казалось, что она убежит, если я ее позову. А Морико бросила свой шланг и, легко попрыгивая, направилась ко мне. Может сестры и впрямь тайно ожидали от нас такой сигнал. Она так близко приблизилась ко мне, что я уловил ее легкое дыхание, близко увидел её выпиравшие из-под мокрой майки маленькие груди, чем-то напоминавшие наши еще не зрелые дыни-хандаляшки. Чуть раскосые карие-карие глаза Морико глядели ласково и доверчиво, а в центре зрачков светились маленькие золотые крапинки, словно солнечные зайчики.
— Это тебе, — сказал я, и протянул коробку.
Морико замахала руками.
— Не надо, не надо! – заговорила она, с трудом подбирая русские слова, с японским акцентом. Ее улыбка, особенно произносимые на японский манер русские слова чем-то напоминали малыша, только начинающего лепетать.
— А это твоей сестре Нико! – протянул я ей записку майора. – Тайны нет! Можешь прочесть!
Морико быстро пробежала ее глазами.
— Я счас, счас! – сказав так, она как зайчик, проворно поскакала в свой дворик и исчезла за кустарниками. И я с гордостью понял, что майор мой не ошибся: сестры, как он и предполагал, ждали от нас знаков внимания.
Нетерпеливо ожидавший меня майор распахнул окно:
— Ну, что там произошло?
— Все идет как по маслу, товарищ майор! Побежала переговорить с сестрой!
Не успел я закончить, как прибежала Морико, нежно прижав к груди японско-русский разговорник, она по детски быстро-быстро пролепетала:
— Сестра сказала, — заговорила она, то и дело поглядывая в словарь. – Что она согласна встретиться. Только не сегодня, и не завтра.
— Потому что … — Она вновь полистала разговорник. – Потому что, если девушка сразу соглашается … Это будет стыдно!
Тут скрипнула дверь улицы, и во двор вошел адмирал, как всегда угрюмый и молчаливый.
Я быстро обернулся в ту сторону, где только что стояла Морико. Её как ветром сдуло, я увидел только пятки её голых ног сквозь листву кустарника.
Майор нервно шагал по комнате.
— Почему не сегодня, и не завтра? – Сердито зарычал он. – К концу света что ли придет?
Я уже не боялся его окрика.
— Ну обещала же прийти… Не уличная же она женщина. Значит, знает свою цену…
— И без тебя знаю, что не уличная. Потому и хочу встретиться с ней, что вижу, что чистая она!!! Ну, хорошо, — сказал он, постепенно смягчаясь. – Японцы – гордый народ. Мы должны встретить ее должным образом. У тебя там, в подвале есть вино?
— Какое вино, товарищ майор. Спирта – сколько хотите.
— Спирта! – Передразнил майор, но тут же смягчился. – Ну ладно, насчет вина я сам позабочусь. А та нажимай на твою пташку: пусть снова поговорит с сестрой. Скажи ей, что командир говорит, что он умрет, если твоя сестра не придет сегодня-завтра!
Морико по-детски весело рассмеялась, когда я передал эти слова:
— Хорошо, я поговорю с сестрой, — сказал она и легко попрыгивая, как козлик, ушла к себе.
Она вернулась вечером под предлогом полива цветов на нашей половине двора и то дело прыская от смеха сообщила:
— Сестра сказал, пусть твой капитан не умирает, пусть, бедняга, живет!
— Но для того, чтобы мой командир не умер, твоя сестра должна прийти к нам: когда она придет?
— Это я не знаю! Сказала она, с трудом подбирая слова из своего крошечного словарика. – Может завтра, может через месяц!..
Морико задорно захохотала и, бросив шланг под мои ноги снова, хотела нурнуть в отверстие в кустарнике, но я схватил её за локоть.
— Морико! Пойдем к нам?
Морико, наивно улыбаясь как ребенок, спросила:
— А что мы будем делать?
— Поговорим …
— И все? – она явно смеялась надо мной. Но я уже не мог остановиться:
— Если согласишься … то я поцелую тебя, один раз поцелую!
Морико игриво повела плечами.
— А мне нельзя целоваться!
— Почему?
— Потому что, я еще маленькая! Когда достигну твоего роста, тогда и могу целоваться!
Она вырвала свою руку из моих рук и с веселым полудетским хохотом козочкой поскакала к себе.
Майор нетерпеливо выслушал меня и угрюмо сказал:
— Вот это другой разговор, парень. Однако … в котором часу она придет? Не сказала?
— Нет, придется вам день-другой не спать! А то она придет, а вы храпите на весь дом. Не будет же она вас будить!
— Иди, иди, займись своими делами! – сказал майор. – Ложись, похрапи себе, не обращай внимания на нас!
Я долго пытался заснуть, прислушиваясь, как майор в соседней комнате беспрестанной вышагивал, будто лев в клетке. Уже стемнело, а от Нко ни слуху, ни духа. Постепенно мои мысли перешли к Морико. И снова теплое, как весеннее солнце, ощущение близкого счастья волною прошлась по мне. Я почему-то был уверен, что не сегодня, так завтра-послезавтра она придет ко мне, обязательно придет. И как я должен поступить, если она придет?
Окутанный чарующими сетями этих грез, я долго не мог заснуть, а потом, убаюканный этими грезами, так крепко заснул, что не заметил, пришла Нико к майору или нет.
Утром меня разбудил майор. Он был хмур и сердит.
— Спишь, как медведь в берлоге зимой, — заворчал он. – И вот что, дорогой. С сегодняшнего дня переселишься в ту дальнюю комнатушку!
— Можно узнать, товарищ майор, почему?
— Много будешь знать – скоро состаришься. Выполняй приказ!
Уже потом, когда все как-то уладилось, я узнал, что в ту ночь, когда я спал как медведь в берлоге, в окно к майору постучала Морико и передала записку, в которой на полу-русском, полу-японском языке было сказано, что Нико сейчас не может прийти, потому что не может, а когда придет, об этом не должна знать ни одна живая душа, даже солдат, который у майора служит…
— Так что дела наши принимают совершенно секретный оборот! – сказал мой командир.
Прошла неделя. Я перекочевал в дальнюю маленькую треугольную коморку, и был в полном неведении, что делается в своершенно секретном любовном фронте! А Морико? Морико тоже стала меньше «нарушать» — переходить запретную зону нашей общей «границы» во дворике. Лишь вечерами, со шлангом в руках, переходила «границу» — поливать цветы. Босая, в белых трусиках и белой маечке без рукавов, она на самом деле напоминала белую бабочку. Несколько раз, когда Морико появлялась на нашей половине дворика, я выходил из дома, но как только я появлялся, она направляла шланг в мою сторону, обливала меня холодной, как лед, струей и с веселым хохотом убегала прочь… Но я видел, что Морико стоит за кустарниками и продолжает хохотать в кулачок.
Так прошли 7-8 дней после того, как майор упрятал меня в крохотную каморку в дальнем углу адмиральского коттеджа. И вдруг, однажды на рассвете, когда я спал крепким солдатским сном, дверь моей каморки раскрылась с грохотом. Я испуганно вскочил и замер по стойке «смирно».
На пороге стоял мой майор. Он переоделся во все новое, вся грудь в орденах в три ряда, и сам он весь сиял, как натертый до блеска орден.
— Все дрыхнешь, не наспишься. И стрекозу свою не можешь поймать! – Он по-детски счастливо рассмеялся. – А вот у меня начинает получаться!
— Пришла, значит, Нико? – спросил я.
— Придет! – сказал майор. – Секретную записку прислала! – Гордо заявил он и присел на мою неубранную постель.
— Вот что, дорогой! Боевое задание. Пойдешь сегодня в продсклад. Зайдешь к завскладу, Мише косолапому. Он даст тебе бутылку вина и кое-что из сладостей – конфеты-монфеты. Понял меня?
— Так точно, товарищ майор.
Я был рад, у него начинает получаться с «любовью». Я вообще очень хотел, чтобы все получилось у этого молодого, задиристого и веселого счастливца – майора.
— Чего скалишься? А ну, убери свою глупую улыбку! – приказал майор. – В Штаб сегодня можешь не ходить! Уберешь комнаты. Чтоб все блестело. В моей комнате накроешь стол. Вино – под стол! И чтоб повсюду были цветы, хризантемы всякие! Они очень любят цветы! Понял?
— Так точно, товарищ майор!
Завскладом Миша, и вправду растолстевший от дармовых харчей, как медведь, вручил мне какую-то заранее подготовленную коробку, а затем отвел меня в сторону и заговорщицки зашептал.
— Вот что, дорогой! Майор твой – хороший парень. Добряк и храбр, как тигр. Больше ста немцев приволок на своей спине в отечественной. Да и товарищ верный. Он же меня сюда поставил. Но … — медведь оглянулся в сторону двери и еще тише зашептал. – Но то, что он намеревается делать… Ведь есть строжайший приказ самого-самого … генералиссимуса Иосифа Виссарионовича не якшаться русским офицерам с японками! Так что … язык держи за зубами и никому ни гу-гу! Он ведь и тебя приласкал добряк!
Вечером, приготовив все, как велел хозяин, я рано лег спать, а утром, когда мой майор пинком сапога распахнул дверь, то сразу понял, что Нико пришла и у них что-то получилось!
Он был почти пьян. От оскала, белых, как мрамор, зубов просветлела, казалось, даже моя каморка! Радость и желание похвастаться, выпирала из него, как лава из пробужденной горы. И он заговорил, захлебываясь от восторга:
— Ты молод, молокосос, и не знаешь, что значит молодая красивая женщина для мужика. А я вот знаю и везет мне на них. Они ведь как мухи на мед липнут ко мне. И каких только красавиц я не перепробовал в своей жизни. Своих, марусек, само собой. Украинок, немок, полячек сладострастных! Они, полячки, такие неженки, что хочется проглотить. Недаром Гоголь выбрал в героини своего романа полячку, закружившую голову сыну самого Тараса Бульбы! Но, — майор хлопнул меня по плечу и вскочив, заходил, закружился в маленькой каморке. – Но японки, оказываются, совсем особые! Я не могу подыскать слов! Ну … сто раз нежнее что ли чем т, с которыми я до сих пор занимался любовью. Столько в этой Нике такта, ласки, женственности, что с ума сойдешь!.. Ну, ладно. Я пошел. А ты приготовь стол точно так же, как и вчера!
И тут я вспомнил вчерашние слова завскладом Миши и испугался того, что майор в этом восторженном настроении, может излить все это своим друзьям – офицерам по службе.
— Да пошел он к черту, этот разжиревший медведь! – оборвал майор мою путанную несвязную речь. – Что, у генералиссимуса Сталина нет дел, кроме того, как проверять наши отношения с японками? – сказал он со злобой. – Все это придумали наши пузатые генералы. Сами не могут, а нам, молодым, завидуют! Спесь и гордыня заговорили в них: — Как это мы, победители, можем позволить себе волочиться за японками? Да и этот адмирал, герой Пирл-Харбора заражен той же болезнью – спесью и гордыней. Как это его, героя Пирл-Харбора, дочери смеют заниматься любовью с кровными врагами, русскими офицерами! Этот выживший из ума старик, едва ли догадывается о наших шалостях. Пошли они все к черту. А ты выполняй приказ!
Через некоторое время прошагал к выходу, сам адмирал. Он был в адмиральском кителе с золотыми погонами, со всеми регалиями и в фуражке с гербом Японии. Еще более мрачный, хмурый как черное облако, он пинком сапога открыл наружную дверь и исчез за забором. Тут же, будто из-под земли у окна моей каморки появилась Морико. Она выглядела совершенно растерянной и даже испуганной.
— Отец узнал, что Нико ночью была у твоего майора, — торопясь, быстро-быстро, заговорила она, — и запер ее в чулан.
— А куда он пошёл такой нарядный и важный?
— В комендатуру Япони просить, чтоб нас срочно отправили домой в Японию. Скоро будем делать «до свидания», — сказав так, она, как всегда, хотела ринуться к себе, но я схватил ее за руку.
— Морико, зайди к нам. Хоть поговорим напоследок! – взмолился я.
— О чем? – сказала она.
— Ну, я не знаю о чем… Но…
— Ладно, — вдруг согласилась Морико. – Зайду на минутку. Ведь я должна попрощаться с нашим домом…
Я хотел пригласить ее в свою каморку, но она пожелала «попрощаться» с гостиной.
— Эта была любимой комнатой нашей мамы, — сказал Морико и глаза ее наполнились слезами. – она долго у нас болела и печальная, слабая, любила сидеть вот здесь у окна. И еще она очень любила цветы. Отец ежедневно приносил ей большие букеты.
Мне вдруг так захотелось обнять ее, приласкать, сказать какие-то теплые волшебный слова, которые утешили бы ее… Но не успел я притронуться к ней, как она, мягко, но решительно, отстранила мои руки.
— Пожалуйста, ты не трогай меня, — сказала она. – Я очень сильная! Я чемпионка Порт-Артура по гимнастике. Не веришь, вот смотри!
Морико легко подпрыгнула как птичка и взлетела наверх. Но не достигнув потолка она плавно, как золотая рыбка в аквариуме, перевернулась а так же легко, как взлетела, опустилась на пол. Она стояла передо мной, сияя неописуемым счастьем. Глаза ее тоже сияли наивным детским восторгом, а золотые крупинки белков блестели, будто кто-то любовно протер их.
— Морико! – воскликнул я. – Ты самая красивая девушка в мире. Ты будешь королевой красоты на всей планете!
— Вот мой подарок за твои слова! – сказала Морико и слегка наклонив мою голову чмокнула в щеку. Не успел я прийти в себя и что-то сказать, она уже птицей выпорхнула из комнаты…
Прошло несколько дней. Адмирал, видимо, ужесточил распорядок в своем доме. Правда, Морико несколько раз показывалась со своим шлангом, чтобы поливать цветы в нашей половине двора, но как только я пытался приблизиться к ней, она шаловливо направляла струю воды в мою сторону и облив меня с ног до головы, с хохотом убегала в свою половину дворика. А приходила Нико ночью к моему хозяину или нет – я догадывался по настроению майора перед уходом на службу: то он выходил утром из своей комнаты, пинком сапога открыв дверь, хмуро и ворчливо приказывал мне, что делать, и уходил на службу, даже не притронувшись к еде. Значит, догадывался я, Нико не пришла. Иногда выскакивал из своей комнаты в одних трусах, весело хлопал меня по плечу и нырял в душевую: значит, Нико приходила ночью. В такие дни, во время чая, он доводил меня одним и тем же вопросом:
— Ну, как там на твоем фронте? Удается хотя бы поцеловать свою козочку?
Я отнекивался.
— Да она же еще совсем ребенок, товарищ майор!
— Ребенок! – передразнивал мой командир. – Это ты, я вижу, ведешь себя с ней как ребенок.
— Она, оказывается, чемпионка Порт-Артура по гимнастике. Если не война, она могла бы стать чемпионкой Японии. Да и на конкурсе красоты она собиралась участвовать!
Майор захохотал и ударил кулаком по столу.
— Так и ты бы сказа ей, что являешься чемпионом по борьбе в своей республике. И раз! Поднял бы ее на руки! И раз! Подбросил бы до потолка и снова поймал бы ее и… Ну, ладно, не хочу лезть в ваши с козочкой дела… Мое дело Нико! Была бы моя воля, я женился бы на ней, а айда к себе в Россию или в ее Японию. Но я вижу не бывать этому делу!
Потом я понял: мой майор говорил, как в воду глядел.
Я убрал квартиру и только прилег на диван, как кто-то постучал в окно. Я вскочил на ноги, предчувствуя, что это Морико. И не ошибся. Она стояла по ту сторону окна. И было видно, что чем-то очень взволнована. Я раскрыл окно… Волнуясь и сбиваясь на каждом слове, она поведала: отец добился своего. Им разрешили покинуть Порт-Артур вне очереди. И завтра рано утром они на поезде поедут в Порт Дальний, что не далеко от Порт-Артура и на пароходе отплывут в Японию…
— Вечером приходи вон туда! – Она показала на несколько деревьев ели, что росли по правую сторону дворика и скороговоркой добавила:
— Мы сделаем «прощай-прощай»!
Не успел я сказать и слова, как она кроликом ускакала к себе.
Весь день я просидел у окна, наблюдая за их двориком. Там несколько китайцев упаковывали вещи. К вечеру подошла тележка. И китайцы стали выносить вещи. А потом показался сам адмирал, грозный и мрачный как всегда. И вместе с китайцами уехал куда-то, видно на вокзал. Тогда и я, со стучащим сердцем, направился к рощице, указанной Морико.
Там, окруженная несколькими елям, была крохотная зеленая полянка, которую – я это видел не раз, — с особой любовью поливала Морико. И не успел я оглянуться, как из своей калитки выпорхнула Морико в белом платье и юбочке, на самом деле очень похожая по маленькую, белокрылую балочку. Она быстро схватила меня за руки и оттянула на несколько шагов от тропинки. Что-то творилось во мне. Я чувствовал только боль и не мог ни говорить, не шевельнуться. Морико стояла передо мной. Она пыталась улыбнуться, но что-то тоже не получалось.
— Сегодня мы делаем «прощай-прощай», — сказала она и вдруг в ее карих, чуть раскосых глазах с золотыми крупинками в белках, навернулись слезы.
— Ну, поцелуй меня. Крепко поцелуй!
Ее тонкие губы, отдаленно напоминали вкус медовых хрустящих галет, которые так любят японцы и полюбили и мы. Я всем существом чувствовал, что мы расстаемся навсегда.
Прижав мою правую ладонь к своей груди, Морико всхлипнула.
— Погладь!
Её маленькие груди показались мне нежными, кругленькими дынями – скороспелками. Но не успел я прикоснуться к груди Морико, она, будто проснувшись от глубокого сна, легко и изящно выскользнула из моих объятий.
И всё еще подрагивая, спросила:
— А как по вашему, нет, не по-русски, а на вашем языке, как обращаются к любимой?
— По-разному… Лебедь моя, ласточка моя!
Морико юркнула в чащу ельника. Оттуда я услышал ее заплаканный голос:
— Это девушке, наверно, так говорят. А я скажу тебе:
— До свиданья, мой любимый. До свиданья навсегда!
Майор мой сидел в большой комнате коттеджа, прислонив голову к спинке плетеного кресла. Перед ним стояла бутылка спирта и буханка черного хлеба. Увидев меня он уставился на меня своими хмельными глазами и проговорил сквозь зубы:
— Вот, наступил конец нашей сказке: любимый вождь наш Иосиф Виссарионович и этот герой Прил-Харбора добились своего. Благодаря их гордыне и спеси утром мы расстаемся. Ох, уж эти герои! Один утверждает: как же мои офицеры, поставившие на колени японскую армию, смеют ухаживать за женщинами побежденного народа, другой твердит, как же дочери адмирала, героя Пирл-Харбора, смеют встречаться с офицерами враждебной страны! Для них чужды простые человеческие чувства: любовь и дружба!..
Майор помолчал и заговорил более спокойным голосом:
— Вот что, приятель! Приготовь два больших букета цветов. Завтра пойдем на вокзал.
Я снова вспомнил слова завскладом и несмело попытался отговорить его.
— Может будет неудобно, товарищ майор? Вы же очень известный офицер, начальник Штаба полка.
Майор стукнул кулаком по столу так, что банка со спиртом и куски хлеба попрыгали будто лягушки.
— Какое твое солдатское дело, что будет со мной? Яйцо учит курицу! Дуй, выполняй приказ!
Вокзал находился поблизости, примерно в километре от нашего коттеджа. Еще только-только начало рассветать, когда майор разбудил меня. Наверное, адмирал со своими дочерьми уже отправились на станцию. Перрон почти пустовал. Видимо, строго-настрого запретили провожать японцев. Только там-сям, обнявшись, плакали японки, кто уезжал, а кто оставался. Мы пошли вдоль выстроившихся вагонов.
Семейство адмирала разместилось, оказывается, в третьем или четвертом вагоне от паровоза. Адмирала не было, а сестры, видно, в надежде попрощаться с нами, стояли у окна.
Они торопливо опустили окно. Мы протянули цветы. Нико, спрятала лицо за букетом и зарыдала. А Морико… Морико, улыбалась сквозь слезы. Не успели мы обменяться несколькими словами, как паровоз, протяжно загудел и состав медленно тронулся с места.
Нико продолжала плакать. Морико кулачком вытерев слезы, крикнула:
— Как по-вашему обращаются друг к другу влюбленные?
— Моя любовь, душа моя …
— Прощай, прощай душа моя …
Последнй вагон исчез за поворотом. Мы молча зашагали обратно. Мы уже подходили к концу перрона, когда услышали сзади грубый властный окрик:
— Майор!
К нам подходил рослый подполковник в погонах КГБ, в сопровождении двух младших офицеров.
— Ты, солдат, — сказал подполковник, сквозь зубы. – Марш отсюда! Но не домой к майору, а в свой полк ползать по-пластунски. Ишь, наел морду! А вы, майор, пойдете с нами!
Майор приложил ладонь к виску и насмешливо произнес:
— Есть! Идти за вами!
Подполковник со своими офицерами увели майора куда-то. Я пошёл один, но не в полк, а домой, к майору. Вечером, в сумерках майор тоже вернулся. Без погон, навеселе. Обняв меня за плечи, он сказал:
— Вот так, приятель… Утром пойдешь в свой полк, третий батальон, вторая рота. И будешь служить там. Я предупредил командира батальона, что ты надежный парень, грамотный. Так что все будет в порядке. Может быть, они возьмут тебя в Штаб батальона!
— А вы? – спросил я. – Где ваши погоны?
Он махнул рукой и безалаберно засмеялся:
— За меня не беспокойся. Я и без погон проживу! Сволочи они! Ни четыре фронтовых года, ни мои заслуги, когда, сквозь колючую проволоку тащил на плече языков – ничто не учли. Меня выгнали из армии! За что? За любовь? Ничего. Не пропаду. Я еще добьюсь своего! Наймусь на торговый корабль – хоть матросом, хоть кочегаром-истопником, но поеду в Японию. Найду Нико! А там будет видно. Может привезу ее в Россию. А может останусь там. Дай мне поесть. Я, очень устал, приятель!

ХХХ
С мадам Морико и с ее супругом мы встретились в фойе отеля «Интерконтиненталь».
В фойе было многолюдно. Но я сразу заметил за столиком буфта импозантно одетого пожилого японца и аккуратненькую ладную собой женщину и сразу, интуитивно понял: это она, Морико… Хотя это была совсем не та смешливая козочка, которая не раз обливала меня с головы до ног из своего неразлучного шланга.
Мадам Морико что-то сказал своему супругу и оба они встали. Мы поздоровались. И тут же ее муж – небольшого роста, корректный пожилой японец, вежливо откланялся. Мадам перевела его слова: у миллионера назначены встречи с деловыми людьми и он просит разрешения покинуть нас.
В отличие от том, прежней, юной Морико, мадам говорила по-русски свободно и почти без акцента.
Как только супруг покинул нас и мы остались один на один, возникла та самая неловкость, которая, наверное, возникает между людьми, которых когда-то связывало самое нежное и теплое из человеческих чувств, называемое прекрасным словом «любовь». Но это продолжалось недолго. Потом она грустно улыбнулась и эта улыбка неожиданно сделала ее очень похожей на ту юную, шаловливую, босоногую девчонку, которая, мило смеясь надо мной, не раз обливала меня из своего неразлучного шланга. И сразу исчезла неловкость. И беседа перешла на спокойное русло уже остепенившихся людей, проживших долгую нелегкую жизнь.
Мадам заказала мороженое, а я, чтобы не отстать, бутылку шампанского. Я выпил бокал, она только пригубила. Я спросил о Нико. Оказалось, что Нико сконачалась давно, через несколько лет, после возвращения в Японию.
— А мой развеселый майор? – сказал я. – Он хотел приехать за Нико в Японию. Не приезжал?
Мадам мягко улыбнулась.
— Зачем? Ведь то, что было в Порт-Артуре между ними – это была сказка. Чудесная, незабываемая сказка, — добавила она. И я почувствовал, что нам – и мне и ей – сразу стало тепло и легко.
Я пригласил мадам с супругом к себе в гости. Она, поблагодарила меня за приглашение и сказал, что они завтра едут в Самарканд и, грустно улыбнувшись, добавила:
— В город вашего Улугбека… Это правда, о чем вы писали в своей книге?
— Правда. Горькая и жестокая правда.
Мадам кивнула:
— Да, как оказалось, жизнь штука жестокая. Я потеряла и как уже говорила, любимую сестру Нико, она недолго жила после Порт-Артура. Видно, слишком полюбила вашего командира…
— Да. Он был очень добрый русский человек.
— Да, да… — закивала головой мадам. – Очень добрый был человек… И вообще – та осень … я часто вспоминаю о ней… — сказала она и вдруг резко переменила разговор:
— У вас есть дети, внуки?..
— Есть, конечно, есть…
— А у меня четверо внуков… Я не чаю души в них. Три дня как мы покинули Токио, а я уже не могу без них…
Я понял, что разговор наш кончился. Видно, это поняла и мадам. Она встала, и, грустно улыбнувшись, подала руку.

ХХХ
У моего любимого писателя – Чехова есть чудесный рассказ «Дом с мезонином». Его герой, молодой студент из небогатой семьи приезжает на каникулы к дальним богатым родственникам. У родственников – две дочери. Старшая — красавица Вера, и младшая Мисюсь. Вера так и не вышла замуж, осталась старой девой. Зато молодые влюбились друг в друга. Вера, заревновав к ним, однажды ночью исчезает, прихватив с собой сестренку Мисюсь.
Рассказ завершается печальным восклицанием героя: «Где ты, Мисюсь?». Так и я изредка, в минуты печали, спрашиваю себя:
— Где ты, Морико?!