Кабинет на третьем этаже Искусство

Мастура Исхакова:
Продолжая воспоминания о родителях, предлагаю друзьям рассказ Джасура Исхакова «КАБИНЕТ НА ТРЕТЬЕМ ЭТАЖЕ».

В тот воскресный полдень, под чутким руководством папы я занимался подрезкой виноградника в нашем маленьком дворике. Отец сидел внизу, в тени навеса, пил чай и показывал мне, какую веточку и где надо подрезать, а что надо подвязать. Я стоял на верхней ступеньке самодельной стремянки на самом солнцепеке и мечтал, когда эти веточки, наконец, кончатся и я смогу бросить секатор в ящик, выбежать на улицу, откуда раздавались азартные крики и глухие удары по мячу. Ребята с нашего двора играли с соседскими в «Парагвай», три на три не считая вратарей. Как я понял, наши проигрывали, и я считал себя в этом виноватым.

В тот момент, когда с улицы раздался истошный крик «Го-о-ол! и моё сердце дрогнуло, во двор вошел человек с портфелем в руках.
— Ильхом-ака! – воскликнул он и, бросив портфель, ринулся к отцу с распростертыми объятиями. У меня мелькнула радостная мысль, что при появлении гостя, папа отпустит меня. Но к моему удивлению отец резко отстранился от человека.

— Подлец! – закричал он на незнакомца. – Негодяй и развратник!
— Ильхом-ака, спасите! – человек бросился на колени, хватая отца за ноги. – Умоляю вас, помогите!
Человек не видел меня. И мне вдруг расхотелось спускаться вниз, потому что такие сцены я видел только в кино.
— Убери свои грязные руки! — отец брезгливо отталкивал незнакомца от себя. Но тот полз на коленях и, брызгая слюной, повторял, словно сумасшедший:
— Умоляю, прошу! Спасите…
По лицу его текли неподдельные слёзы, и брови в пароксизме горя стали похожи на растянутую букву «Л».
— Позор! – отталкивая его от себя, кричал отец, — Ты скот, ты не человек! Вон из моего дома!
— Я больше никогда не буду! – рыдал человек, — Ильхом-ака, спасите меня, только вы сможете это сделать…
— Уходи отсюда! – отец пытался вытолкнуть его из калитки, но человек цеплялся за стойку виноградника, как тонущий в кораблекрушении хватается мертвой хваткой за плывущее бревно. Стремянка раскачивалась от бушевавшей внизу бури, и я не знал, спускаться мне или продолжать смотреть на страстную сцену. Таким разъяренным отца я никогда не видел. И, кроме того, хотелось узнать, что всё-таки случилось?
— Я всё объясню …Поймите меня…Да, я виноват…Бес попутал! Но вы бы видели, какие у неё глаза, какие косы! Я потерял голову, я просто сошел с ума! – потеряв голос, шептал хрипло незнакомец. – Да и она… Клянусь, она мне делала глазки! А я в тот день выпил немного…И не выдержал…
— Пьяная скотина! Приставать к совсем ещё девочке…Собственной ученице! Да тебя не увольнять, тебя в тюрьму посадить надо! Фельетон в центральной газете!– кричал отец. – Опозорил меня! Все в министерстве шепчутся, что Кулдашев — это мой бывший студент, что именно я давал тебе рекомендацию на должность директора школы!
— Простите меня! – продолжал ныть Кулдашев. – Я дурак, идиот, ишак! – и в подтверждение автопортрета он бил костяшками пальцев по своему потному лбу.
От собственных переживаний и назойливого покаяния бывшего педагога, отец, видимо, устал. Он присел за столик и хотел налить себе чаю, чтобы смочить пересохший рот. Но чайник был пуст. Отец вспомнил обо мне.
— Завари-ка чаю, сынок, — сказал он негромко.
Кулдашев испуганно посмотрел вверх и как-то весь съёжился. Наверное, потому, что не ожидал, что кроме отца его позорное поведение видел ещё кто-то.
Я спустился со стремянки, поздоровался с нежданным гостем и побежал на кухню ставить чай.
Когда я вернулся с чайником зеленого чая, кульминация бури прошла. Отец сидел молча, слушая излияния бывшего студента и, как оказалось, уже бывшего директора поселковой школы в одном из предгорных районов области.
— …А вчера у мамы случился инфаркт, еле откачали… — горестно рассказывал Кулдашев, глядя под ноги.- Вы же помните её?
— У тебя золотая мать… — тихо сказал отец.
— Если меня не восстановят, хотя бы простым учителем, она просто не выдержит… — и Кулдашев снова заплакал.
И вдруг мне стало жалко этого несчастного человечка, судорожно цеплявшегося за свою должность, за свой портфель, за ромбик выпускника пединститута, за галстук и шляпу, которые олицетворяли пост хоть маленького, но начальника. Видимо, и у отца дрогнуло сердце.
В то время он работал в Министерстве Просвещения и был, как говорят, на «короткой ноге» с министром.
— Только ради Мехри-холы, я постараюсь помочь тебе… — произнес отец после долгого молчания.
От этих слов Кулдашев встрепенулся, лучик надежды мелькнул в его опухших глазах. Он резво поднял с земли свой портфель и вытащил кучу бумаг.
– Вот…Я собрал… Здесь характеристики…Справка…
— Убери свои писульки, это не поможет, — перебил его отец и снова задумался.
Кулдашев взглянул на меня, натужно улыбнулся, давая понять, что я здесь лишний. Но я сделал вид, что меня это не касается, и озабоченно поднялся на стремянку, продолжая подрезать ветки винограда. Я не чувствовал уже жарких лучей солнца, не слышал шума футбольной баталии на улице. Всё мое внимание было там, внизу.
— Так…С Махкамом Обидовичем я говорить не буду, — сказал отец.- Не хочу из-за тебя пачкаться…
Кулдашев сразу поник, втянул голову.
— Но есть один вариант…Знаешь, где находится кабинет Махкама Обидовича?
— Да, конечно…На третьем этаже…
Министерство Просвещения в те годы располагалось на Пушкинской улице, в солидном, трехэтажном здании со львами на крыльце. На праздник отец водил нас туда смотреть кино в актовом зале. Здание это построили ещё до революции. Там проводили время члены Дворянского собрания Ташкента. Огромные комнаты были с высоченными потолками и богатой позолоченной лепниной. На широких ступенях лестниц были расстелены красивые ковровые дорожки. Сейчас в этом реставрированном доме находится один из известных банков. Рассказываю о здании так подробно, потому что это имеет значение для дальнейшего развития этой реальной истории.
— Слушай меня внимательно, — отец закурил, отпил чаю. – Завтра, двенадцатого, Махкам Обидович возвращается из командировки… Я должен быть у него в три часа. Ровно в три пятнадцать ты любым способом попадаешь в его кабинет. Обращаешься к министру с заявлением, чтобы тебя восстановили на работу… Просишь прощения…Естественно, Махкам Обидович пошлет тебя на три буквы… Тогда ты говоришь, что кончишь свою несчастную жизнь самоубийством. И прямо сейчас, на его глазах… Он станет выгонять тебя, может даже ударить…Ты этого достоин, подонок… Справа есть широкое окно, оно всегда открыто…
Кулдашев внимательно слушал отца, кивал головой.
— Ты бросаешься к окну и выпрыгиваешь наружу…
Кулдашев побледнел, от охватившего его страха, стал кусать губы.
— Там…Там очень высоко… — дрожащим голосом произнес он.
— Ты к тому же и трус! – вздохнул отец. — Я буду сидеть у этого окна… И в самый последний момент схвачу тебя за ноги…Так, чтобы все выглядело по-настоящему…Запомнил?
Кулдашев облизнул губы и неуверенно кивнул головой.
— Это твой единственный шанс… Не хочешь, иди работать скотником, там от тебя будет больше пользы… Всё, я от тебя устал, иди. Завтра, двенадцатого, ровно в три пятнадцать…
Кулдашев попрощался и, пятясь задом, ушел со двора.
Таким образом, я стал свидетелем рискованного и даже авантюрного плана отца. Финальную часть этой истории я пересказываю уже с его слов.
Как было обговорено, отец сел у правого окна. Про кондиционеры тогда даже не слышали. Несмотря на апрель, стояла жаркая погода, и окна большого министерского кабинета были распахнуты настежь. Отец, поглядывая на часы, обсуждал какие-то проблемы с министром, Махкамом Обидовичем. Ровно в три пятнадцать под возмущенные крики секретарши, в кабинет ворвался Кулдашев. Он сделал всё так, как говорил ему отец – просил прощения, умолял, клялся, что такого больше не повторится, и положил на зеленое сукно стола заявление. И, как предполагал отец, зная крутой характер министра, тот послал его к какой-то там матери и, скомкав заявление бывшего директора поселковой школы, бросил бумажку в корзину. Тогда, действуя строго по указанию отца, Кулдашев закричал, что сейчас же совершит самоубийство и бросится из окна… Тут надо заметить, что три этажа этого дома по высоте были равны современной пятиэтажке…
Пока всё шло по разработанному плану. Махкам Обидович заорал на Кулдашева, что он не только педофил, но ещё и шантажист.
И тогда Кулдашев бросился к окну… Но не к тому, у которого сидел отец, а к окну, которое находилось за спиной Махкама Обидовича!.. Отец, хотел, было крикнуть Кулдашеву, но было уже поздно. Несчастный вспрыгнул на широкий подоконник и, взмахнув руками, повалился вниз! В самый последний момент Махкам Обидович успел схватить его за ноги. Кулдашев повис вниз головой и министр, с помощью отца, втащил его в помещение.
Кулдашев лежал на ковре и плакал.
Министр открыл шкафчик и накапал в стакан сорок капель валерьянки.
И выпил, держась за сердце. С презрением посмотрел на трясущегося Кулдашева, вытащил из корзины заявление, расправил на столе и поставил в углу размашистую роспись красным карандашом: «Восстановить на работе».
Потом он поднял за шкирку нашкодившего педагога, сунул его заявление за пазуху и, открыв дверь, дал сильного пинка под зад.
— Пошел вон, сволочь! – это были последние слова, которые Кулдашев услышал из уст самого министра.
Кулдашев вернулся в свою школу. Пост директора ему конечно не оставили. Всю свою оставшуюся жизнь он проработал учителем по географии, пить продолжал, но уже тайно и даже стал посещать мечеть, так как автоматически выбыл из рядов партии.
И, проводя свои, уроки, он больше смотрел на карты и глобус, старательно избегая взглядов учениц с красивыми глазами. И часто смотрел в окно. Кабинет географии располагался на третьем этаже.
Несколько раз он приезжал к нам в Ташкент, чтобы отблагодарить отца. Но тот предупредил всех, чтобы его не пускали на порог нашего дома. Потому что кроме меня у него были три дочери.

Ташкент, 2008 год.
© Джасур Исхаков