«Их пути пересекались» Искусство

Николай КРАСИЛЬНИКОВ

ИХ ПУТИ ПЕРЕСЕКАЛИСЬ

(Сергей Марков, Сергей Бородин)
Средняя Азия или, точнее — Центральная Азия, как принято ныне ее именовать, — издавна притягивала взоры писателей, ученых, путешественников. Они устремлялись сюда, одушевленные страстным желанием своими глазами увидеть азийские степи и величественные горные хребты, зеленые оазисы и желтые барханы бескрайних пустынь, прикоснуться к истокам древнейшей культуры и, главное, — поближе сойтись с людьми, населяющими этот кажущийся фантастический мир.
Поток творческого люда, жаждущего приобщиться к былям загадочного Востока, особую интенсивность приобрел в 20-30-е годы, преисполненные крутых перемен в жизни среднеазиатских народов. Кто только здесь не побывал! Это были и уже известные писатели, такие, как Н. Тихонов, Л. Леонов, Б. Лавренев, Л. Соловьев, П. Скосырев, А. Адалис, и совсем молодые, делающие первые шаги в литературе. Приезжали по одному и писательскими бригадами, писали стихи, очерки, репортажи и, надо сказать, творческие усилия этих энтузиастов не оставались бесплодными. На магазинных прилавках появлялись такие замечательные книги, как трилогия «Нашествие монголов» В. Яна, «Ваш покорный слуга» П. Скосырева, «Повесть о Ходже Насреддине» Л. Соловьева, «Сорок первый» Б. Лавренева, «Пустыня и весна» В. Луговского и многие другие.

В годы войны Узбекистан и другие республики Средней Азии приютили многих писателей, артистов, художников России и других республик, подвергшихся фашистской агрессии. Этот наплыв творческих сил, пусть невольный, вынужденный, не прошел бесследно — ведь здесь жили и творили такие корифеи художественного слова, как Анна Ахматова, А. Н. Толстой, Корней Чуковский…
Известно, что в первых рядах энтузиастов, художественно осваивающих «землю шафранного края», находились поэты и прозаики, для которых эти места были отнюдь не чужими. В их числе значатся и такие крупные художники слова, как Павел Васильев, Леонид Мартынов, Сергей Марков. Если о первых двух существует обширная литература, то Сергей Марков явно обделен вниманием литературоведов и, надо сказать, совершенно незаслуженно. Сергей Марков — талантливейший писатель, оставивший глубокий след в отечественной литературе.
Уроженец Костромской губернии, Марков с 11 лет жил в Средней Азии, ставшей его второй родиной. Рано лишившись родителей, работал заготовителем семян, конторщиком, почтальоном, пробовал свои силы в творчестве. В 1924 году в печати появляются первые стихи восемнадцатилетнего поэта, а через четыре года — рассказ «Голубая ящерица». На творчество молодого автора обратил пристальное внимание Горький, он-то и рекомендовал Сергею Маркову издать рассказы отдельным сборником, что и было осуществлено. Выходит в свет сборник рассказов под названием «Голубая ящерица». В 1931 году — новая удача — сборник «Арабские часы». В 1932 году в издательстве «ОГИЗ» (на титульном листе значится — «Ташкент — Москва») опубликован сборник новых рассказов Маркова «Соленый колодец». Одновременно готовилась к изданию новая книга, но она так и не вышла: как и многие собратья по перу, Сергей Марков был препровожден в края, куда Макар телят не гонял, и шесть лет, как он сам выразился, находился «под надзором вьюг».
Тяжкие испытания не сломили писателя. Уже в 1946 году появляется его роман «Юконский ворон» об исследователе Аляски Лаврентии Загоскине. Этот роман выдержал несколько изданий, был переведен на многие иностранные языки, составив таким образом автору заслуженную славу. А вслед за этим произведением появились новые. Это роман — «Вершины» — о великом сыне казахского народа Чокане Валиханове, «Летопись Аляски», «Подвиг Семена Дежнева», «Земной круг»…
В 1979 году писателя не стало, а спустя 10 лет в издательстве «Молодая гвардия» увидела свет книга стихотворений Сергея Маркова «Знаю я — малиновою ранью…», куда вошли произведения, написанные им с 1924 по 1942 год. Это издание, подготовленное и прокомментированное вдовой писателя, Г. В. Марковой, представляет большой интерес еще и потому, что в него вошла найденная в архиве ИМЛИ рукопись поэта, предназначенная для публикации 1932 года, но канувшая в небытие в связи с арестом писателя.
Широко представлены в этом сборнике стихи Сергея Маркова времен его скитальничества по дорогам Средней Азии и Казахстана. Среди многих стихов, давно известных и любимых, таких как, «Баллада о столетье», «Кровь в Гарме», «Наемник», «Зеленая гусеница», мое внимание привлекло стихотворение «Разговоры рифмачей», в прежних изданиях я его не встречал. Удивило посвящение — Амиру Саргидхану.
Нетрудно было догадаться — издателями допущена досадная ошибка: в 20-30-е годы громко прозвучало имя Амира Саргиджана, ему-то и было посвящено Сергеем Марковым стихотворение «Разговоры рифмачей». Саргидхана же ни в русской, ни в какой-либо иной литературе не существовало. Известно мне было и то, что под псевдонимом Амир Саргиджан вплоть до 1941 года издавал свои произведения Сергей Бородин, чье имя станет особенно широко известным после появления таких выдающихся произведений, как роман «Дмитрий Донской» (1941), эпопея «Звезды над Самаркандом» (1953 — 1973) о великом Амире Темуре и его эпохе. Удивляло другое. В литературоведческих трудах, посвященных Бородину и Маркову, ни словом не упоминалось об отношениях между этими двумя столь разными и по темам и по стилистике писателях, чьи судьбы сложились по-разному. Да и были ли они знакомы?
Раздумья заставили меня обратиться к творческому опыту раннего Сергея Бородина, то есть, Амира Саргиджана. Знакомство Сергея Бородина со Средней Азией и Казахстаном, как и у его даровитого тезки Сергея Маркова, состоялось рано. В 1923 году Сергею Бородину, ему исполнилось в то время двадцать один год, довелось, как участнику фольклорной экспедиции работать в Бухаре. Через короткое время уже с корреспондентским удостоверением в кармане, С. Бородин оказался в Самарканде, где принял участие в археологических раскопках. К тому времени Бородин уже обладал некоторым творческим опытом — в периодике появлялись его стихи, очерки, рассказы. А какие были встречи, знакомства! Молодому писателю посчастливилось познакомиться с Садриддином Айни, Хамзой Хаким-заде Ниязи…
Откуда же Сергей Бородин взял свой столь необычный псевдоним? Догадаться нетрудно — так, шутя, звали юного писателя его новые довольно многочисленные знакомые. Имя понравилось, и вот оно уже украшает обложки книг «Последняя Бухара», «Египтянин» — эти два романа вышли в 1932 году, — сборника новелл «Мастер птиц».
Вчитываясь в произведения, созданные более чем полвека назад, я не мог не заметить разительного сходства между творческим опытом молодых авторов. Оба они, влюбленные в Восток, занялись нелегким делом его художественного освоения. Оба, переболев «детской болезнью» увлечения цветистой экзотикой, в дальнейшем решительно ее преодолевали, учились мастерству у классиков, осваивали опыт устного народного творчества, вглядывались в бурно меняющуюся жизнь, стараясь уловить ее суть.
Главное в стихотворениях С. Бородина (сборник «Перевальцы» и др.) и С. Маркова — ощущение свежести мира, искренность, восторженное чувство первооткрывателей неизведанного, прекрасного. И еще вот что важно отметить: и у того и у другого автора чётко выражено ощущение своего «я» как частицы жизненного потока. Почти каждое их стихотворение — свидетельство кровного родства поэта, его лирического героя и той среды, в какой он обитает и действует.
В первом значительном произведении С. Бородина, романе «Последняя Бухара», ощутима попытка преодолеть ориентальный эстетизм. Но вот что замечательно. Любовь автора к старому, овеянному легендами и преданиями Востоку, остаётся нетленной. Во всяком случае Бородин не отказывается от его эстетизма. С неподдельным пафосом изображает он тени бухарских минаретов, любуется их изумительной мозаикой. То же самое и во втором романе писателя, «Египтянине», об освоении узбекскими хлопкоробами нового сорта хлопка. Мы обнаруживаем в этом произведении для литературы Востока стилистический ориентализм. Принципы пейзажной живописи напоминают тонкие, изящные пейзажи восточных миниатюр. Но ведь и для творчества С. Маркова характерны те же особенности. Словесные восточные орнаменты и штампы очень скоро ушли из его творчества, их место заняла образность яркая, самобытная, воспроизводящая мир реального, невыдуманного Востока.
Творческие пути двух замечательных писателей неоднократно пересекались, и, конечно, не случайным было посвящение стихотворения «Разговоры рифмачей», написанного в 1930 г., Амиру Саргиджану, то есть, Сергею Бородину. За этим посвящением стоят памятные встречи, долгие творческие споры, общий труд. Они были разными и в то же время очень похожими в то трудное переходное время. Похожи молодым порывом, искрометным талантом, беспредельной преданностью искусству.
Позже их жизненные и творческие судьбы сложились по-разному. Сергею Бородину неизменно сопутствовали удачи. Путь С. Маркова в литературе, жизни был преисполнен драматизма. Первый уже в 1942 году становится лауреатом Государственной премии. Поселившись с 1951 года в Ташкенте, жил в большом ухоженном доме, был в чести у властей, увлекался коллекционированием древних монет и картин известных художников. Второй, вкусив прелести ГУЛАГа, почти до конца жизни ютился с большой семьей в коммуналке, а главное, — десятилетиями не мог избавиться от скверного ярлыка вчерашнего «врага народа» каковым этот кристальной чистоты души человек, понятно, никогда не был.
Да, все это так. И все же автор предисловия к книге Сергея Маркова «Знаю я — малиновою ранью…» Юрий Медведев пишет: «…он (С. Марков — Н. К.) считал себя счастливейшим из смертных, ибо пути его жизни соприкасались с путями талантливейших соотечественников — Аполлона Коринфского, Лидии Сейфуллиной, Александра Грина, Всеволода Никаноровича Иванова, Юрия Домбровского».
К этому перечню славных имен с полным правом можно присоединить и Амира Саргиджана, более известного нам под именем Сергея Бородина.

Сергей Петрович БОРОДИН (Амир Саргиджан) 1902 – 1974
Амир САРГИДЖАН

КИТАЙСКАЯ ПРАЧЕЧНАЯ

Тугими полушубками шурша,
Запрятавшись в овчину с головою,
Прохожие по улице спешат
Морозной вечереющей Москвою.
 
А на резиновый, усталый тротуар
Бьёт из подвала, клубом застывая,
Ещё горячий, беловатый пар,
Из прачечной китайца Сан-Тун-Вая.
 
Тут чистота, порядок и уют, —
Сияют белизной штаны, рубашки, лифы.
И сам хозяин бегло пишет тут
Расписок чёрные иероглифы.
 
Как ты ни мудр, расписок не поймёшь,
Запрячь скорей в карман их, не читая:
В них искренность старинного Китая
И тонкая купеческая ложь.
 
Здесь, целый день не покладая рук,
Как мыло, жизнь измыливши навеки,
Подручные, припоминая юг,
Льют кипятка испененные реки.
 
Над вечною струёю теплоты,
Где никнет пар, тяжёлый и никчемный,
Иссякли песни, песни и мечты,
Отравленные грязью иноземной.
 
Томит и сушит влажная жара,
Легко мелькают высохшие пальцы
И кислоту легко, как шулера,
Мешают с содой быстрые китайцы.
 
Там русская, бровями шевеля,
Утюжит и крахмалит, познавая
И опиум, и пользу жевеля, —
Способная супруга Сан-Тун-Вая.
 
Есть дочь у них. Её глаза — миндаль.
Смеясь, за всем следят они прилежно, —
В них русская тоскующая нежность,
И тихоокеанская печаль.

1930

КОВРЫ

Горами проходят стада,
На пастбищах пыльных пасутся.
Под тяжестью меха, всегда,
Им лень от земли отогнуться.
 
Но лето бока их нажжёт,
Хвосты, ожиревшие шаром,
И шерсть с них под солнечным жаром
Красавица с песней стрижёт.
 
Расчешет руно и расправит;
Промоет, просушит, и вот
Красильщик, скрутивши его,
В сияние красок оправит.
 
Не чудо ль, недавняя шерсть,
Способна как роза расцвесть,
Дрожа и лоснясь лепестками;
Ни взять, ни ощупать руками!
 
Не чудо ль, туранская пыль,
Шершавый туранский ковыль,
Вдруг стали не шерстью, а пеной
Под песней красавицы пленной!
 
А голые овцы орут
И пыльные пастбища мнут.
 
Струёй из всклокоченной пены
Стекает цветистая нить.
Моток, положив на колена,
Легко её, твёрдую вить.
 
Легко, если песня запета,
Легко, если песня бодра,
Сплетать из разрозненных петель
Единое тело ковра.
 
Тяжёлый ковёр полновесен,
Но станет легчайшей из песен.
 
Но жизнью он станет, когда
Красавица, сузивши взоры,
Из нитей сплетая узоры,
Из дней месяца и года, —
 
Припомнит судьбу свою к слову
И знаком любви дорогой
Вплетёт молчаливо в основу
Нить белую — ревность — к другой.
 
Нить синяя — грусть означает.
Нить красная — значит любовь.
А жёлтая нить молочая
Таит долголетнюю боль.
 
И вот, доведя до предела
Кайму по ковру, по тонам,
Волос прядь, слегка поседелых,
В узоры вплетает она.
 
И внятны нам хитросплетенья,
Нежданных фигур и тонов,
Где лёгкие пальцы в смятеньи
Вписали мерцание снов.
 
Узор завершён до вершины.
Но брезжит сквозь радость ковра,
Под хлёсткою плёткой мужчины
Родная, как сердце, сестра.

1930

МЕДНИКИ

Базар горяч. А медники, звеня,
Кладут чекан на красные кувшины, —
Затейливые сети паутины,
На томное сиянье дня.
 
И я, вернувшись из иной страны,
Медь покрываю тканью давних знаков.
В чужих краях я видел лик луны, —
Как и любовь, он всюду одинаков.
 
Но здесь, где жизнь, любовь и города
Притихли у горы непроходимой,
Привычное томление труда
Мне сладко, как объятие любимой.

1930

Сергей Николаевич МАРКОВ (1906 — 1979)

РЕНИВЦЫ

Пусть я сегодня твой покой
Нарушил — кстати иль некстати, —
Но осыпается левкой,
Стоящий у твоей кровати.
 
Он умер ночью, не дыша,
Пока окно твоё белело,
Его лиловая душа
Оставила сухое тело.
 
Он слышал вздох и поцелуй ,
Его тревожили объятья,
Он видел тени на полу
И ворох сброшенного платья.
 
И лжи лукавой не тревожь —
Ты не утешишь несчастливца —
Сухой цветок сейчас похож
На исступленного ревнивца!

ПОХОДКА

Забыть сейчас, что есть глаза и уши,
Не вымолвить ни слова до утра.
Бродить с тобой и чутким телом слушать
Волнующую музыку бедра;
 
Чтоб чудилось дрожанье лёгкой лодки
И листьев пляска над корой рябой,
Упругое качание походки,
Похожие на ветер и прибой!

ПОЭТ В СЕМИРЕЧЬЕ

Как далеко от харчевен и винниц
Ты поселился. Тревожишься ты.
Рядом с тобой — захудалый зверинец.
Чахлые тигры урчат, как коты.
 
Недоставало ещё для веселья,
Чтобы раздался сейсмический гул.
То ль голова трещит от похмелья,
То ли в печи трещит саксаул.
 
Через дувалы и буераки
Не было, нет и не будет пути…
Падают яблоки, воют собаки.
Время с ружьём за водкой идти.

КИНЕМАТОГРАФ «ХИВА», ГОД 1920

И толпа по-своему права —
Подавай её громкие картины,
У кинематографа «Хива»
На плакатах скачут бедуины.
 
… Мгла пустынь, похожая на сон,
И нашивки чёрные пилотов,
Бравый иностранный легион
Целый день лежит у пулемётов.
 
Тёмной кровью землю обагрив,
Уползая за кусты мимозы,
Умирает благородный риф,
Льются глицериновые слёзы.
 
Пошлостью заезженных легенд
Веет от потёртого экрана,
Над тобой сейчас висит Ташкент,
Холст заката, рваного как рана.
 
И напротив — у больших дверей —
Портупей начищенные пряжки,
Бороды хивинских главарей,
Шлемы и зелёные фуражки.
 
Ведь эпоха гордостью детей
До краёв наполнится, как соты;
Строгий вход в Иллюзион Страстей
Сторожат клинки и пулемёты.
 
И плакаты дела и борьбы
Утверждают право человека
Славу исторической судьбы
Уложить в одной двадцатой века.
 
Перечтёт история сама
Все дела от Пянджа до Аракса!
Пленного высокая чалма
Склонена перед портретом Маркса.
 
Жителям ущелий и пустынь
Зов газет нетерпеливей моря —
Новая, гортанная латынь
Восклицает: «Побеждённым — горе!»

Публикация Николая Красильникова.