О спектакле «Давным-давно» (обновлено) История Ташкентцы

Пишет Зелина Искандерова.

Между прочим, в 1942, в год премьеры в Ташкенте, было 130 лет Войне 1812 года, в 1962 (в год выхода фильма «Гусарская Баллада») — 150, а в этом году — 200 лет! 
200 лет Войне 1812 года активно празднуют и канадцы…но это была их Война со Штатами, начавшаяся в 1812 году!

30 марта этого, 2012, года исполнилось 100 лет со дня рождения драматурга, поэта, театроведа Александра Гладкова.
Впервые задорные ямбы романтической комедии в стихах < Давным-давно> Александра Гладкова прозвучали не с театральной сцены, для которой писались, а из уличных репродукторов. Актеры Мария Бабанова, Дмитрий Орлов и Сергей Мартинсон читали пьесу в Москве по радио вскоре после начала войны, летом 1941….
Через два с половиной месяца играли премьеру в блокадном Ленинграде, только под другим названием — < Питомцы славы>.

На фотографиях исполнительницы роли Шурочки Азаровой в годы войны: Первое фото — Мария Ивановна Бабанова, далее — Елена Владимировна Юнгер, третья — Любовь Ивановна Добржанская…

Из воспоминаний Александра Гладкова:
«К началу войны пьеса репетировалась в нескольких театрах, но последовавшие события, эвакуации и пр. задержали премьеры. Только Н. П. Акимов в осажденном Ленинграде в нетопленом театре показал спектакль в день празднования годовщины Октябрьской революции в 1941 году. Я узнал об этом через несколько дней из заметки в «Правде». Превратности первых месяцев войны забросили меня в Чистополь. Акимов давно уже не отвечал на мои телеграммы (позже я узнал, что они до него не доходили). Так же долго я ничего не знал о Театре Красной Армии и Театре Революции. Все связи казались оборванными. И вдруг эта заметка о самой первой моей премьере. Я был горд и счастлив!»
Итак, впервые сцены из этой героической комедии в стихах прозвучали по радио в Москве в августе 1941.
Мария Ивановна Бабанова. 40-е годыАктёры Мария Бабанова, Дмитрий Орлов и Сергей Мартинсон читали пьесу в прямом эфире. Звучала она между фронтовыми сводками.
Елена Владимировна Юнгер.
Через три месяца, в Ленинграде, 7 ноября 1941, на сцене своего театра пьесу — но под первоначальным авторским названием «Питомцы славы» — поставил Николай Павлович Акимов. В роли Шурочки была Елена Владимировна Юнгер.
Затем в Ташкенте, в 1942 году, теперь уже на сцене эвакуированного Театра Революции, в роли Шурочки Азаровой блистала Мария Ивановна Бабанова (см. первую фотографию)!
И вот наконец в том же 1942, в Свердловске, в эвакуации, на сцене Театра Красной Армии Алексей Дмитриевич Попов, Тихон Николаевич Хренников и актеры театра в трудных репетициях родили тот самый шедевр, который знают все. В этом спектакле Шурочка Азарова — выдающаяся роль Любови Ивановны Добржанской. (Та самая мама Жени Лукашина в «Иронии судьбы». ЕС)

Так что у спектакля тоже юбилей — 70 лет!

Из воспоминаний о премьере в Ленинграде в 1941 году:
«…С каждым днем поступали все более тревожные вести. Город начал эвакуироваться. Ленфильм уехал в Алма-Ату. Театры, один за другим покидали свои места. Наш театр пока оставался и работал. Николай Павлович Акимов взял в работу пьесу Гладкова < Давным-давно>. Пьеса о первой Отечественной войне 1812 года. Начали срочно репетировать. Некоторая сложность в этой пьесе была в том, что она написана в стихах. А время требовала сыграть спектакли необыкновенно искренне и правдиво, чтобы патриотическая основа прозвучала в полную силу.
Заглавную роль Шурочки репетировала Елена Юнгер. С первых же репетиций было ясно, что будет 100 — процентное попадание. Все присущее этой актрисе великолепные данные сделали свое дело. Несмотря на прекрасные работы актрисы в <12 ночи> в роли Виолы и в < Валенсианской вдове> в рили вдовы, в роли Шурочки она продемонстрировала удивительную гармонию жизни своей героини.
Эта работа находится на вершине в списке ее ролей. Шурочка была предельно искренна, обаятельна и хороша собой. Благодаря своему сложению, военный костюм актриса носила на редкость пластично. А мелодия любви и нежности в голове, направленные сокровенно своему герою, покоряли зрителя и полностью завоевывали его симпатию. Это успех!
Достойными партнерами у Юнгер были Борис Тенин в роли поручика Ржевского. Это тоже точное попадание. Всем известно по многим его ролям в театре и кино, насколько сильно и убедительно работало его подлинно мужское обаяние, его стихийный темперамент и сверхприятная улыбка. Успех его в этой роли был подлинным.
Заразительно хороша была и Ирина Зарубина в роли французской певицы. Ее прекрасные вокальные данные способствовали большой удаче актрисы в этой роли.
Николай Павлович эту работу одобрил. А сам он, как всегда, удивительно поэтично и вдохновенно оформил этот спектакль.
Спектакль шел с успехом, но уже в помещении Большого Драматического театра, куда переехал театр. Помещение это было удобнее еще тем, что в нем было бомбоубежище в подвале здания, и во время воздушных тревог зрителя препровождали в это убежище. Жизнь в Ленинграде усложнялась с каждым днем…

Я (З.И.) думала, что вряд ли, за давностью событий, найдется кто-либо ташкентский, кто помнит премьеру в Ташкенте…И вот — читайте далее признание известного ученого и барда, автора < Ташкентской Саги> Дмитрия Сухарева:
< Когда бывает нужно мне, я мобилизую остатки памяти и мурлычу под нос песни Бабановой. Что-нибудь из спектаклей Театра Революции. Голос великой актрисы был серебряные колокольцы. По уверениям театралов, другого такого голоса русская сцена не знала. Хорош в пении был и постоянный партнер Марии Ивановны - Александр Лукьянов, иногда по ходу спектакля они пели дуэтом. Кто еще может это вспомнить на всем белом свете? Так получилось - в первый год войны, в ташкентской эвакуации, в труппу театра взяли новенькую.( Московский театр, в труппу которого в Ташкенте поступила мама Дмитрия Сухарева Ариша - актриса Ирина Павлова, назван в её автобиографии Театром Драмы. На самом деле это был знаменитый Театр Революции, которому заменили название, чтобы не пугать англо-американских союзников по антигитлеровской коалиции. Позже название поменяли снова, получился театр имени Маяковского. В этом театре Ирина Павлова проработала больше полувека...) Ее десятилетний сын, ведя закулисный образ жизни, выучил на память вокал Бабановой, предмета своей возвышенной любви... С этим и живу, не всякая любовь проходит. И в других постановках тоже пели немало, симпатичные песенки были в спектакле "Весна в Москве". Много песен входило в репертуар мобильных бригад, отправляемых театром на фронт. В самом Ташкенте вечера актерской песни давал на сцене Театра Революции молодой Борис Толмазов. Термина "актерская песня" тогда не было, но сама она была. Ей не вменялось в обязанность быть советской, ведь на сцене бушевали не только советские чувства, и петь могли не самые < героические> герои.
Иной клянется в страсти пылкой, Но если выпито, да, выпито вино, Вся страсть его на дне бутылки Давным-давно, давным-давно, давным-давно!
Шурочка, героиня Бабановой, отважно сражалась с французами, влюблялась, а ее усатые партнеры от души воспевали шампанское. Позже, уже в другом театре и с другой музыкой, те же куплеты пелись партнерами Ларисы Голубкиной. Что не к лицу советскому человеку, то позволительно гусарам…
Не будучи аудиторной, театральная песня была вполне лабораторной. Через лабораторию театра прошли Александр Галич и Владимир Высоцкий, но дело не в чьей-то единичной биографии, влияние не сводилось к случаю. На сцене драматического театра вызрела манера подачи, которая потом стала фирменной для авторской песни. Там же родился демократичный — не оперный и не филармонический — способ музыкального прочтения серьезной поэзии, в том числе классической. Когда вспоминаю, как в 42-м пели классику в «Питомцах славы», возникает иллюзия, будто слушаю современного барда из самых продвинутых.>

А вот, пожалуй, самые < живые> воспоминания, со слов самой Марии Бабановой и по письменным источникам:
< ...Война застала Театр Революции на гастролях. Гастроли открылись в середине мая, в Сочи, на берегу Черного моря. Была весна, все цвело, актеров встретили букетами:Истекали последние мирные дни. Они и вправду были мирные, как будто жизнь нарочно подарила их напоследок на самом пороге войны - легкие спектакли, красивые прогулки, примиренное настроение. Марии Ивановне Бабановой шел сорок первый год. Из записных книжек режиссера Театра Д. Н. Орлова: <22 июня в 5.30 утра Гитлер объявил нам войну. < Вот мы и втянуты в войну> — перед спектаклем говорил зрителям секретарь Кисловодского горкома т. Зозуля… какая тишина, слышно каждому внутреннее биение сердца соседа.
Какие сосредоточенные лица. Держатся люди мужественно. Мы верим в нашу победу. Правда на нашей стороне. Играть трудно, но это нужно. Все мы как-то посерьезнели.
: «Собака». Играть было трудно, но сознание того, что игрою можно отвлечь, повышает гражданскую ответственность.
26. VI. Чтение пьесы Гладкова «Давным-давно».
29. VI. Погрузились: и в Москву. Нас в купе 10 человек. В Москву приехали 3 июля 1941 днем, военная Москва:>

Стояло лето, дни были длинные, но Москва уже примеривала суровый военный наряд: было введено затемнение. Низко над городом висели серебристые аэростаты воздушного заграждения. Москвичи крест-накрест заклеивали окна бумажными полосками, чтобы стекла не вылетели от бомбежек. По вечерам дежурили на крышах в отрядах ПВО.
В Москве жизнь Театра Революции не отличалась от быта других театров: военное обучение мужчин, занятия по ПВО для всех, подготовка фронтовых бригад, текущие спектакли, репетиции новых пьес.
Из всего предполагаемого репертуара к постановке были приняты лишь две историко-патриотические пьесы: < Ключи Берлина> и < Давным-давно>, читанная на труппе еще во время гастролей в 1941, до войны. Это была героическая комедия в стихах из времен Отечественной войны 1812 года с главной ролью для Бабановой. Она должна была играть кавалерист-девицу Шуру Азарову. Пьеса была сочинена по мотивам биографии известной Надежды Дуровой.
В воспоминаниях Александр Гладков рассказывает, как предвоенной осенью, закончив комедию, он, по совету друзей, передал ее Бабановой, как тщетно и мучительно ждал ответа. Потом оказалось, что ей просто позабыли сообщить номер его телефона.
Пьеса, если и не была написана прямо для Бабановой, то была для нее, как по заказу. В контурах ее просвечивал водевиль с куплетами, переодеваниями и счастливой развязкой, но эту традиционную интригу овеивала и приподнимала до героической комедии не только романтика Отечественной войны. Затейливую форму наполняла и расширяла традиция старого русского театра — анекдоты его подмостков, прелестные и грустные легенды его прославленных актрис. Образ девушки-гусара был навеян не столько реальными мемуарами Надежды Дуровой, сколько изящным обликом русской травести Асенковой, безвременно отнятой у сцены могилой. Все это вело к Бабановой.

Хотя пьеса понравилась Марии Ивановне с первого чтения и был уже сделан замечательным художником Вильямсом макет декорации, до премьеры оказалось гораздо дальше, чем кто-либо мог предположить. Война вмешивалась в театральные планы самым непредвиденным образом. Репетиции были прерваны, макет погиб. Впрочем, Мария Ивановна успела сыграть < малую премьеру> на радио. Речь шла об одной сцене — Шуры Азаровой с Кутузовым.
Из воспоминаний А. К. Гладкова
< Итак - август, первая половина. Летняя Москва полна цветов, мороженого всех сортов и книжных лотков с последними новинками, хотя большие витрины магазинов в новых домах на улице Горького уже закрыты мешками с песком: Начались репетиции. Они происходили в Театре Революции. За неделю до этого осколки бомб пробили крышу Театра Революции где-то там, в сумраке, над колосниками: Слушаю из темного зала удивительный голос Бабановой. Когда я писал пьесу, я туманно мечтал, что она, может быть, сыграет мою Шуру. И вот мечта сбылась, но совсем не так, как это мне представлялось: Бабанова работает нервно, напряженно, неутомимо. Она не может усидеть на месте, хотя в радиопостановке мизансцены значения не имеют. Она вскакивает, ходит. Четко и дробно звучат ее каблучки по старым доскам сцены. По ее требованию ей принесли сапожки. Она их примеряет и чем-то недовольна. Она всегда такая на репетиции: требовательная, энергичная, подтянутая. Орлов [он играл Кутузова. - М. Т.] кажется ленивым и вялым, но мне говорят, что это его обычная манера: В те времена радиопередачи не записывались на пленку, а шли прямо из студии: Это было 8 августа. Передача началась в 1 час 40 минут и закончилась ровно в 2 часа. Когда передача закончилась, к микрофону подошел диктор Герцик с листом бумаги в руках. Это была только что полученная сводка Совинформбюро от 8 августа: Вышли в переулок вместе с Бабановой и Майоровым. Идем к улице Герцена. Майоров поздравляет нас обоих с "премьерой". Бабанова хмурится: что-то у нее получилось не так, как она хотела:>

16 октября 1941 года театр погрузился в теплушки, чтобы ехать в эвакуацию. Для того, кто пережил войну, дата 16 октября говорит сама за себя. Это был, может быть, самый отчаянный день Москвы. Казалось, немцы могут вступить в столицу. Отправляли всех, кого можно было, уезжали все, кто мог.

Из беседы с (мужем Бабановой) Ф. Ф. Кнорре:
< В этот день я был у Большакова - председателя Комитета по кинематографии. Было темно, бомбили. Я спросил, куда мы едем в эвакуацию. Он сказал: "Вы едете в командировку" - и выписал мне командировку в Алма-Ату. На вокзале было столпотворение. При нас уезжали дипломаты, грузили в поезд узлы. Кто-то из начальства предложил Марии Ивановне место в международном вагоне. "Одна - не могу, - сказала она, - я с театром". Наконец пришла электричка. Нам помог Яша Трудлер - помреж и танцовщик из Камерного, они его почему-то не включили в список. Я сказал: "Берите маму и садитесь с нами. Нам с вами оставаться нельзя. В случае чего, меня мобилизуют, как немца, а я на них работать не стану, а вас просто повесят". Мы тронулись, еще не зная куда>.

Орлов, который был болен, не дождался эшелона, уехал с Богдановой домой — так они и остались в Москве. Остальные двинулись в неизвестность. Первоначально предполагалось ехать на восток. Уже в пути — не без усилий Марии Ивановны, которая оказалась в этих обстоятельствах самым ценным < достоянием> театра, — было решено добираться в Среднюю Азию. Театр перебазировался в Ташкент.
В Ташкенте надо было начинать почти с нуля. Декорации застряли где-то еще по дороге из Минвод. Возобновлять спектакли приходилось подручными средствами. Но о невозможности, тем более о неудобствах речи не было. Не только декорации строили — оркестровые партитуры записывали по памяти. Ноты тоже пропали в пути.
11 января 1942 года театр начал играть в помещении Дома офицера. На открытии дали < Весну в Москве> — последнюю предвоенную премьеру, которая самим названием напоминала о доме, о недавней довоенной жизни. Стихотворная пьеса Виктора Гусева, только что казавшаяся пустячком, приобрела новый смысл и новое значение. Что же говорить о < Тане>!
Из < бабановских> спектаклей удалось восстановить < Таню> и каким-то чудом < Собаку на сене>. Сложные конструкции < Ромео и Джульетты> погибли безвозвратно, и поставить заново на маленькой клубной сцене многофигурную композицию А. Д. Попова не представлялось возможным. О < Бесприданнице> Мария Ивановна не очень жалела (хотя и было о чем пожалеть).
Зато она снова репетировала — теперь уже для сцены — роль Шуры Азаровой. Пылкого поручика Ржевского играл ее всегдашний партнер Лукьянов, Кутузова — Абдулов. Художником спектакля был приглашен Александр Григорьевич Тышлер (Тышлер с 1935 года оформлял спектакли Московского еврейского театра (ГОСЕТ), в 1941 г. Тышлер эвакуировался с ГОСЕТом в Ташкент, где работал в узбекских театрах, занимался живописью, графикой, участвовал в выставках — его первая персональная Выставка — 1943 год, Выставочные залы Ташкентского отделения Союза художников Узбекской ССР, Ташкент!).

Из беседы с Ф. Я. Сыркиной:
< Тышлер попросил меня достать ему в библиотеке рисунки военных костюмов - гусарских, драгунских, - это было мое знакомство с будущим мужем. Женские костюмы были легки: ампир, высокие талии. Но любой костюм был тогда задачей - делать-то не из чего. Дошло дело до Бабановой. В начале пьесы, где Шура Азарова - девочка, ей нужно было сделать платье. Тканей не было, а нужно было создать стиль восемнадцатого века, ампир. Тышлер попросил меня на вискозе - зеленоватый тон был уже сделан - нарисовать красные розочки. Мучились очень, пока получилось то, что он хотел, - приходилось рисовать их маслом от руки, трафарет не годился. Но мы еще не знали, что нас ждет. Мы пошли с этой тканью к Бабановой. Помню - солнечный день, и на улице под ее окном стоят два наших главпоста (они всегда ходили вместе) и зовут: "Мария Ивановна!" - прямо Бобчинский и Добчинский. Она глянула из своего бельэтажа - и это было совершенно в жанре сцены, непроизвольно и естественно, - она сразу же включилась в игру. Но что было, когда она увидела мою ткань! Она кричала, что это не годится - просвечивает, будет толстить, что все не то. Сколько мучились мы, Тышлер, портные, пока сделали для нее платье, в котором она была на сцене не более пятнадцати минут. Зато военный костюм был очень по ней, пригнан, сидел очаровательно. Интересно, как она смотрелась на костюмной репетиции. Сначала вышли все женщины, но они еще были в платьях, а она уже в образе - какая-то другая, удивительная какая-то. Это уже не была та капризная актриса, которая так меня злила. Она уже пробовала, ходила по сцене другим шагом. Это меня удивило. Обычно актеры просто подходят к рампе и показывают костюмы, а она не показывала, она была в образе. Потом женщины сошли в зал и вышли мужчины. Они были не в лосинах, конечно, но в белых таких чулках, вместо лосин, И вдруг я слышу сзади Марию Ивановну: "Боже, какие уроды! Что же делать-то будем?" Они, правда, оказались все кривоногие, кроме Лукьянова. У него были стройные красивые ноги. Пришлось подправлять, делать им толщинки. И Мария Ивановна смотрела на все это как-то очень активно, с такой позиции, что ей с ними на сцену выходить. Ее реплики были непосредственные, но довольно острые, как будто их тут нет или примерка идет на манекенах>.

Режиссер Майоров предоставил Марии Ивановне на сцене честь и место — спектакль был поставлен гастрольно, для актрисы, — это опять был < театр Бабановой>. Снова Мария Ивановна должна была выступить в оставленном было качестве травести, — зритель на сей раз был сообщником ее переодевания. Волею автора она без обиняков приобщалась к любезной ее сердцу традиции старой русской сцены. В то же время в старинном обличье корнета Азарова так же без обиняков могла она выразить свою излюбленную мысль: кавалерист-девица была эмансипированной женщиной эпохи александровского ампира.
Всегда очень чуткая к музыке стиля, Мария Ивановна стала очаровательным, почти что кукольным, как старинные оловянные солдатики, корнетом Азаровым в высоком кивере, живописно сдвинутом набекрень, с большой саблей и задорной мальчишеской улыбкой.

Из беседы с А. Г. Тышлером и Ф. Я. Сыркиной:
— Я сделал ей гусарский костюм — она ведь капризная была, но все-таки сделал. Сидел он очень хорошо. Она была прекрасно сложена, молодо выглядела, пропорции замечательные, и все было точно. В Ташкенте оказался ленинградец, специалист по военной форме, он помогал нам. Как она в гусарском костюме двигалась! Какая была одновременно и женственная и мальчишество в ней было — она все это играла и вместе с тем сохраняла женственность.
— Но при этой женственности она не была травести, не было в ней этой лихости напускной:
— Образ ведь опасный, я был перепуган немного, но все же мейерхольдовская школа сказалась. В сущности говоря, Бабанова и Абдулов, они вдвоем — это был концерт, самый настоящий, на них все держалось.
— Он был очень похож на Кутузова, хотя и хромой. Но верилось, что это старые раны.
— Не то чтобы прямо похож, но был полководец. На них все держалось, весь смысл и стиль.
— Мое положение художника спектакля было очень трудное. Война. Никаких материалов для декораций нет. Мне сказали: вот эта ткань есть у нас — сатин такой зеленоватый, фисташковый, — а больше нет ничего. Я стал думать. У меня был сделан рисунок — лошадка вздыбленная и гусар 267 на ней. Я подумал — надо из него трафарет сделать и разбросать по всей ткани; такие лошадки восемнадцатого века, вроде ситца набивного. Я, конечно, не для трафарета рисовал — просто образ схватить хотелось, но это стало фоном всего спектакля. В этом был образ эпохи. И архитектура очень легкая — портал и окна, вот и все.
— Но это же был не только прошлый век! В ту пору этот спектакль прозвучал актуально. Не было еще ни «Фронта», ни других пьес о войне, которые потом всюду шли. Было еще отступление, спектакль звучал патриотически, шел всегда с аншлагом. В Ташкенте это был первый спектакль о войне. И Бабанова в довольно мелодраматической роли умела вызвать глубокие чувства, настоящие. Схемы не было — была тонкость чувств. Она с грустью расставалась с домом, с куклами, и эта девочка, которая из спокойного дома идет на войну, — все это звучало очень современно. А в гусарской форме, когда она была мальчиком и похлопывала громадных гусар по плечу или прибегала после боя — в ней была правда поэтическая. И она была сложной, менялась, как волна — то пенилась, то голубела, то была черная от гнева. Сказывалась натура. Вот такое чувство она у меня оставила.
Мария Ивановна, как всегда, стройно и отчетливо двигалась: лихо козыряла, щелкала каблуками, порой грациозно сбивая своего безусого вояку на девичью плавность. Она прелестно пела, хотя ей стоило труда < посадить> свой чистый, высокий голос, когда надо было сыграть пьяного, отчаянно ревнующего корнета. С одной стороны, ревновала она, Шура Азарова, поручика Ржевского, успевшего приглянуться ей в девичьем еще ее состоянии; с другой стороны, ревновал к ней — то есть к нему, корнету Азарову, — тот же Ржевский залетную французскую певичку. Бабанова с ее техникой миниатюриста очаровательно оттеняла все qui pro quo этого двойного притворства: мужскую грубость, которую нагоняет на себя корнет по отношению к француженке; панибратство к Ржевскому, сквозь которое прорывается невольная нежность; капризные слезы обиды в удалой песне и неподдельное волнение уязвленного любовью девичьего сердца. Если < Питомцы славы> могли посчитаться четвертым < этюдом о любви>, то это была шаловливая, романтическая любовь, которую так умела показывать Бабанова.
А как легко становилось мнимому Азарову, когда приходилось отвечать на прямой вопрос Кутузова, не женщина ли корнет, — бабановская правдивость рвалась ему навстречу. В ситуации комической и плачевной актриса не боялась звенящей ноты в голосе, когда ее Шура отстаивала свое право защищать родину наравне с мужчинами, — это была частичка бабановской темы и частичка темы военной.
Изящный спектакль театр привезет из эвакуации, < Питомцы славы> будут идти на неудобной старой сцене на углу Собиновского переулка, пленяя голодную военную Москву так же, как прежде Ташкент.
И все-таки в этой очередной удаче < театра Бабановой> станет очевидна одна его закономерность: театр актрисы, выросшей под властной рукой Мейерхольда, требовал сильного режиссера. Нужды нет, совпадал ли ее личный актерский замысел с его, режиссерским, до конца. Бывало так, что роль складывалась в обоюдном споре. Но сам уровень спора определял масштаб характера — так было и в < Тане> и в < Бесприданнице>. Майоров не был ни достаточно сильным помощником, ни оппонентом. Бабанова была в спектакле предоставлена самой себе. Вровень ей был только Абдулов. Это станет особенно очевидно, когда Алексей Дмитриевич Попов привезет из Свердловска свою постановку < Давным-давно> в Театре Красной Армии, которым он руководил после ухода из Театра Революции и где удачей окажется не одна роль, а весь спектакль.
В Ташкенте Бабанова продолжала играть прежние свои роли — графиню Диану и Таню. Ее многочисленные заявления о включении во фронтовую бригаду пресекались в корне: кому-то надо было нести репертуар.
Военный быт местных жителей, потесненных массой приезжих, и самих этих приезжих, вырванных из привычного уклада, был нелегок — может быть, у Марии Ивановны был чуть легче, чем у других. Ее и Кнорре поселили сначала в гостинице, потом в доме правительства; сначала в общую квартиру, потом владелец квартиры, старый и странный человек, заболел и умер. Была другая важная привилегия: сверх литерного пайка каждую неделю давали по два мешка сахарной свеклы. Это была роскошь по тем временам: сахарную свеклу варили, жарили, делали из нее биточки, и Мария Ивановна имела возможность даже подкармливать особо нуждающихся. Так очутился на ее иждивении племянник ее бывшего мужа, Давида Липмана, который попал в Ташкент вместе с бывшим актером ТИМа Виктором Ароновичем Капланом.
Из рассказа В. А. Каплана
< Племянника моего друга Додика пришлось мне почти усыновить по несчастью: родители его были репрессированы. В ноябре 1941 года мы с ним очутились в Ташкенте. Положение наше было в самом прямом смысле бедственным, и однажды, увидев на улице афишу с именем Марии Ивановны, я решился обратиться к ней за помощью. Она сразу приняла очень большое участие в мальчике, одела его, как тогда одеть было трудно. Мне казалось, что, несмотря на свою огромную нагрузку и сложности жизни, она с удовольствием приняла на себя еще одну лишнюю заботу - о мальчике, мать которого знала. При своем не слишком легком характере Мария Ивановна была очень сердобольна, и всегда, когда она могла помочь, она делала это, не задумываясь. Нас она буквально спасла. Она и кормила нас - поневоле мы много времени проводили у нее, хотя я и старался этим не злоупотреблять.>.
Ситуация, пережитая на сцене в любимой роли Тани, роковым образом возвращалась в собственную жизнь Марии Ивановны. Если был человек, которого она любила женской любовью, то это был Федор Федорович Кнорре. Но если в жизни своей каждый не раз оказывается перед внутренним выбором, то Мария Ивановна знала, что она-то уже измениться не может и всегда выберет театр, профессию, свою внутреннюю самостоятельность, даже если это будет в ущерб женскому счастью. Ей предстояло на собственном — не легком вовсе — опыте показать, что значили ее слова: женщины, не бойтесь быть одинокими; вы теряете преходящее, находите вечное.
Впрочем, до фактического одиночества в Петровском переулке еще очень и очень было далеко. Пока только первые ласточки летали да шла своим чередом < эвакуированная> жизнь.
Представить себе сейчас, какова она была в действительности, эта жизнь, непросто даже тем, кто сам ее пережил, а объяснить и вовсе трудно. Особенно то значение, которое имело в этой жизни искусство. Именно в эту военную годину заново были опоэтизированы предвоенные годы — уже по одному тому, что были они мирные.
Как бывает в годину общих народных бедствий, физические, бытовые, ежеминутные трудности преодолевались духовным подъемом. Еще не вовсе забытые и вновь вернувшиеся продуктовые карточки, очереди, скудные запасы одежды и в особенности обуви, которые нечем пополнить, скученность, перед которой обычный коммунальный быт выглядел роскошью, а главное, оторванность от дома — все это не то чтобы не замечалось, но ощущалось временным, рождало энергию стремления к мирной жизни, которая, казалось, после войны будет особенно прекрасной. Если у человека есть шестое чувство, то в военном быту им стало чувство страстного ожидания. Ожидания писем, ожидания сводок, ожидания возвращения домой и общего ожидания победы. Оно рождало ту особую < соборность>, которая своим местом сделала концертные залы и театры. Никогда при нас театр не имел такого всенародного смысла и всенародной любви, как в это время. Недоедающие и плохо одетые, усталые и озабоченные, по вечерам люди тем более устремлялись в филармонию или в театр пережить потрясение, получить развлечение и просто приобщиться к чему-то общему, одинаково всем дорогому.
Города, которые до того были вовсе не театральными, оказывались вдруг не только временным пристанищем театров, но насквозь пораженными театральной лихорадкой. Люди, которые, быть может, никогда бы в театр и не собрались, ходили на спектакли по нескольку раз. В военных госпиталях, на неприспособленных сценах клубов — везде шли, нужны были, требовались концерты и спектакли.
Так было и в Ташкенте, и, наверное, никогда Мария Ивановна не играла < Таню> так, как в это время, когда арбатские переулки и Сокольники в снегу казались далекими и несбыточными. О громадном воздействии этих спектаклей я услышала от писателя Эдуарда Григорьевича Бабаева маленькую новеллу.
Рассказ Э. Г. Бабаева:
< В Ташкент я переехал с отцом за несколько лет до войны. Город был не театральный и не литературный - интеллигенция Ташкента искусству предпочитала природу. Было принято выезжать на пикники, загородные прогулки. Как вдруг началась война. Как будто удар Перуна - в город начали съезжаться со всех сторон литераторы, театры, люди искусства. Приехал Чуковский, Анна Ахматова. Приехал Театр имени Ленинского комсомола с Берсеневым, Гиацинтовой и Бирман и Театр Революции с Бабановой - он разместился в Доме офицера. Был еще Еврейский театр с Михоэлсом и Зускиным. Нас было несколько мальчиков, которые писали. Корней Иванович Чуковский узнал об этом, попросил собрать наши тетрадки и показать ему. Собрали. Он прочитал и сказал: "Прежде всего надо накормить этих ребят". Так мы познакомились с ним. К Ахматовой я просто подошел как-то на улице, заговорил с ней и с тех пор стал ходить к ней пить чай. Но для меня светом всего была Мария Ивановна Бабанова. Смешно и странно: к Ахматовой я не побоялся подойти, не стеснялся ходить к ней в гости; о том, чтобы подойти к Марии Ивановне, мне даже не мечталось. Она была недоступная, звезда, богиня. Я перевелся в школу для детей офицеров - она ничем не отличалась от прочих, кроме одного: находилась на территории Дома офицера, где играл  Театр Революции. До сих пор помню этот зал бывшего офицерского собрания: по углам какие-то геральдические украшения, а в них окошечки, куда вставлены были портреты Буденного и Ворошилова. Особенно любили все, конечно, "Таню". Замечу одну странность: психологически было главным, чтобы на сцене все оставалось, как было. Хотели смотреть старые спектакли. Не хотели пьес, написанных "сейчас". Помню эксперимент Театра Революции с пьесой, кажется, Погодина, "Московские ночи" - спектакль просто не приняли, он сошел. Зато, когда видели "все, как было", люди радовались, плакали - мне кажется, эта внутренняя потребность в неизменности была связана как-то с верой в победу. Если на сцене идет "Таня", значит, все вернется. Мне кажется, и актеры играли с этим чувством. Сейчас я пишу один рассказ - о лейтенанте, который потерял на войне все и всех и случайно его занесло в госпиталь в Ташкент. И вот, выйдя из госпиталя, он сидит в театре и смотрит "Таню" с Бабановой, которую он видел в Москве. Герман говорит: "Снег идет", и Таня отвечает: "Пусть идет". И в этой Таниной интонации для него заключено так бесконечно много, что он не то чтобы плачет, но видит все сквозь сияние радуги в глазах. Так было для многих тогда. Глава эта называется "Я помню чудное мгновенье". И все-таки один раз я стоял рядом с Марией Ивановной. Дело было так. У нас в классе была девочка, в которую был влюблен комендант Дома офицера. Он дарил ей цветы с клумб, которые были под его охраной. Разумеется, так, чтобы никто не видел. Но однажды кто-то из класса сказал: "Давайте этот букет преподнесем Марии Ивановне Бабановой". Так мы и сделали: поднесли ей на сцене прекрасный букет к ужасу коменданта, который сидел в ложе. Она была очень рада, обняла нас и кланялась вместе с нами. Больше близко я ее не видел, хотя был влюблен самым настоящим образом. Самое удивительное, что никогда ни до, ни после я театром не увлекался, так что для меня Мария Ивановна не просто одна из любимых актрис, но Актриса - одна на всю жизнь>.

И ещё о Тышлере и Ташкенте — из прекрасной статьи о нем:
— Александр Григорьевич, а за что вам присвоено звание Заслуженного Деятеля Искусств Узбекистана?
— Во время войны мы с Михоэлсом были в Ташкенте. Там в Узбекском театре драмы им. Хамзы мы поставили < Муканну> X. Алимджана. Надо сказать, что Михоэлс с поразительной энергией работал во всех ташкентских театрах, он заботился о том, чтобы оживилось и узбекское оперное искусство, и драматическое.
Муканна — это герой, который возглавил освободительное движение, он жил в восьмом веке. Я ничего не знал об этом времени, прочитал пьесу. Пьеса талантлива, автор — очень хороший человек. Но у меня совершенно нет никакого материала для работы. Как тут быть?
И знаете, кто меня выручил? Один очень хороший, культурный и добрый человек. Председатель Совнаркома Узбекистана. Постойте, как же его фамилия? Кажется, Абдурахманов. Да, Абдурахманов. Я сказал ему, что у меня абсолютно ничего нет, никакого материала о той эпохе. В ответ он протянул ключ.
— Вот возьмите. Это от моей библиотеки в Совнаркоме. Может быть, вы там что-нибудь найдете. У меня неплохая библиотека, — любезно сказал Абдурахманов, — покопайтесь там хорошенько. И работайте, сколько вам будет нужно.
Я пошел — и что вы думаете? — нашел! Знаете, что я там нашел? Скульптуру. Да, книги, в которых рассказывалось, что немцы делали раскопки и нашли скульптуру восьмого века. Я воодушевился. И задумал построить весь спектакль на скульптуре. Костюмы бедняков, крестьян, рабов — все строилось на скульптуре. Я всегда делал все сам — и костюмы, и декорации. Есть художники, которые передоверяют часть работы другим. Это нарушает цельность. У меня получилось неплохо. И весь спектакль удался, вышел интересным, значительным. Когда была премьера, Михоэлса уже в Ташкенте не было, он вылетел в Америку по правительственному заданию. Узбекское правительство высоко ценило его работу по подъему национального искусства и наградило почетной грамотой и золотыми часами. Я ставил еще в Ташкенте и музыкальный спектакль. Когда я включал в Ташкенте радио, мне казалось, что все время передают одну и ту же музыку. Я удивлялся: неужели у них нет другой музыки? Все время одно и то же, одно и то же. И на улице, и в чайной. Мне сказали, что это не так. Я стал прислушиваться. И понял, что это не музыка плохая, а мои уши — ослиные. У них, узбеков, очень хорошая музыка. А вот художников у них совсем не было.
Я хорошо схватываю национальный колорит, у меня есть чутье к национальному.
Слушая Тышлера, вспоминая его работы разных лет, в особенности театральные — в цыганском театре, еврейском, узбекском, — убеждаешься в правоте тышлеровских слов, он не только схватывает колорит, ему под силу увидеть, понять и передать своеобразие, душу и красоту каждого народа. Рисуя Муканну, Тышлер раскрывает натуру героя. Художник любит яркий костюм, выразительную деталь, но поверхностная восточная экзотика претит ему. Поэтому в его декорациях возник среднеазиатский пейзаж, насквозь просвеченный золотисто-белым раскаленным солнцем.
Постановка «Муканны» в театре имени Хамзы, — писала газета «Правда Востока» 12 сентября 1943 года, — является достижением узбекского театра. Постановщики — народные артисты С.М. Михоэлс и М. М. Уйгур придали спектаклю известную праздничность, правильно подчеркнув романтическую героику пьесы и усилив ее лирический элемент удачным музыкальным сопровождением (композиторы А. В. Успенский и А. Г. Мушель). Талантливый художник-постановщик Александр Тышлер, пренебрегая натуралистическим воспроизведением ненужных археологических деталей прошлого, сумел вместе с тем создать серию исторических и бытовых картин, насыщенных конкретными чертами национального и исторического своеобразия. Особенно удачны массовые сцены, имеющие решающее значение для народной драмы.

В целом театр создал прекрасный спектакль, созвучный героическим настроениям нашего времени.

8 комментариев

  • Фото аватара lvt:

    Да, спасибо большое! Прочла сразу, просто на одном дыхании!!!

      [Цитировать]

  • Фото аватара Zelina Iskanderova:

    Спасибо Вам, Элвета!
    Ваша солидарность и глубокая заинтересованность согревают душу!
    С уважением Зелина

      [Цитировать]

    • Фото аватара lvt:

      Мои родители были почитателями той довоенной Марии Бабановой. При этом папе казалось, что актриса была чертовски хороша и одета со вкусом, а мама утверждала, что в жизни актриса была «серой мышкой». Сейчас поняла, что правы были оба, только смотрели по-разному. Ни пуха вам, ни пера!!! Как хорошо, что «материализовалась» театральная жизнь города. А то она существовала только ну уровне общих фраз, переходящих из одной статьи в другую.

        [Цитировать]

  • Фото аватара VTA:

    Как интересно! Спасибо большое, Зелина, замечательно.

      [Цитировать]

  • Фото аватара ЕС:

    Любовь Ивановна Добржанская — та самая мама в «Иронии судьбы», которая воспитала бесхарактерного мямлю хирурга Женю Лукашина :-0)))

      [Цитировать]

  • Фото аватара OL:

    Еще » мама » Юрия Деточкина-»

      [Цитировать]

  • Фото аватара lvt:

    http://www.kino-teatr.ru/kino/acter/sov/1287/bio/ Здесь ещё о Добржанской и подробный репертуарный список. Смутные детские воспоминания: актриса Вера Дмитриевна Александровна рассказывает в гримёрке о премьере или одном из первых спектаклей ЦТСА «Давным-давно». О Любови Добржанской рассказывает восторженно, с показом. Отдельная тема -гусарский костюм. Показывает, как колетик и короткие сапожки исправляли недостатки фигуры. Про Добржанскую шла такая слава, что не обладая идеальными внешними данными, на сцене актриса выглядела безупречно. Только сейчас прошлое состыковалось с настоящим. Конечно, Михаил Мансуров и Вера Александровна приехали в Ташкент из Свердловска. В Свердловске в42-43гг видела она этот спектакль.
    А вот тут уже М. Бабанова в роли Шурочки http://www.bilettorg.ru/recTheatre/34/id191/ в 24-ой главе статьи.

      [Цитировать]

  • Фото аватара lvt:

    Интересно, кто музыку написал для спектакля театра Революции? В интернете есть ещё одна фамилия Рахманов Н.Н. Даже дата встречается неопределённая 1940-1945, но относится это только к «Голубому гусару» или нет, непонятно?

      [Цитировать]

Не отправляйте один и тот же комментарий более одного раза, даже если вы его не видите на сайте сразу после отправки. Комментарии автоматически (не в ручном режиме!) проверяются на антиспам. Множественные одинаковые комментарии могут быть приняты за спам-атаку, что сильно затрудняет модерацию.

Комментарии, содержащие ссылки и вложения, автоматически помещаются в очередь на модерацию.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Разрешенные HTML-тэги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

Я, пожалуй, приложу к комменту картинку.