Дмитрий Дмитриевич Благой (1893 — 1984) Искусство Ташкентцы
Дмитрий Дмитриевич Благой родился 28 января (по новому стилю 9 февраля) 1893 года в Москве. Его отец был акцизным чиновником, мать занималась домашним хозяйством. Но в 1905 году родители развелись, после чего мать с младшим сыном переехала в Петербург, а старший сын – Дмитрий остался с отцом в Москве. Позже учёный в анкетах писал, что с братом он не виделся с 1915 года («знаю, что он жил в Америке, куда к нему в 1924 году уехала мать»), а отец при большевиках перешёл в Наркомфин, работал там вплоть до ухода на пенсию в 1936 году, и умер в 1941 году.
Окончив в 1911 году с серебряной медалью мужскую московскую гимназию, Благой поступил в специальные классы Лазаревского института восточных языков, но буквально через год ему из-за туберкулёза лёгких занятия пришлось прервать. Он поначалу понадеялся на Италию и Францию, став там изучать изобразительные искусства. Однако вылечили его только в Швейцарии, в Давосе.
Едва окрепнув, Благой оформился на историко-филологический факультет Московского университета. Но уже в 1914 году он по семейным обстоятельствам перевёлся в Харьков. Получив через пять лет диплом, молодой филолог отправился в Крым, в Феодосию. Там он поначалу преподавал русскую литературу в женской гимназии, а потом пошёл служить властям, став завотделом внешкольного образования. Одновременно Благой исправно посещал занятия литературно-артистического кружка ФЛАК и писал стихи, которые, правда, особыми изысками не отличались.
Вернувшись в 1922 году в Москву, Благой занялся своей карьерой. Он очень скоро стал влиятельным сотрудником в Главнауке. Используя административные возможности, молодой чиновник к 1925 году пробил себе звание профессора и перешёл в Государственный институт слова. Правда, в институте от него потребовали подтвердить профессорство научными работами. И Благому ничего не оставалось, как сесть за книгу о классовом самосознании Пушкина. Позже учёный утверждал, что он первым занялся социологией творчества Пушкина. Но это не совсем так. Никакая наука в его книге и близко не ночевала. Первая книга Благого отчётливо несла на себе печать всего лишь прямолинейного прагматизма. Это была не научная социология, а грубая вульгаризация. Тем не менее сразу после выхода книги «Классовое самосознание Пушкина» молодого марксиста пригласили на преподавательскую работу в Московский педагогический институт им. В.И. Ленина.
В это время у Благого завязался роман с текстологом Верой Нечаевой, которая в 1930 году родила ему сына Дмитрия (впоследствии сын окончил класс рояля у Гольденвейзера в Московской консерватории и стал неплохим пианистом).
В интеллектуальных кругах Москвы к Благому долгое время относились весьма снисходительно и считали начётчиком. Сергей Дурылин, так тот в открытую над ним смеялся. Он считал, что Благой так и не понял, какую роль жёны и возлюбленные играли в творчестве писателей. Дурылин писал: «Только склонность наших милых Благих всюду отдавать предпочтение Сусловым и Денисовым перед Аннами Григорьевнами (Достоевский), Аннами Фёдоровнами (И.Аксаков), «свободнолюбимым» перед «законными супругами», только этой полукомической слабостью русского интеллигента можно объяснить, что Благие не обратили внимания на то, что этой, по их мнению, ничтожной или малозначительной законной Эрнестине Фёдоровне Тютчев написал несколько томов удивительных своих писем, где весь он – мысль, вдохновение, пафос, остроумие! Ума не приложу, как было этого не заметить!»
Однако Благого мнения коллег не интересовали. Он был озабочен одним: как побыстрей утвердиться на научном олимпе. Ему хотелось поскорей защититься. Но вожделенную степень доктора наук учёный получил лишь в 1938 году. Тогда же он перешёл на работу в Институт мировой литературы.
Осенью 1941 года Благой был эвакуирован в Ташкент. Вместе с ним в Среднюю Азию отправилась его жена – София Рафаиловна, которая считалась неплохим врачом. На новом месте учёному сразу же предложили возглавить в местном пединституте кафедру литературы.
В Ташкенте учёного вместе с другими писателями поселили в самом центре города, на улице Карла Маркса, 7. Анна Ахматова прозвала этот дом «лепрозорием». А Мария Белкина запомнила его как театр абсурда. В одном из писем к мужу – критику Анатолию Тарасенкову она изобразила это общежитие для эвакуированных писателей в виде сценок. Белкина писала: «Я, конечно, уже на боевом посту – как меня здесь дразнят – у коляски. Представь себе так – сцена, на сцене двухэтажный дом, два парадных, над ними два балкончика. Утро. Солнце светит сквозь пелену туч. На лестнице, сквозь разорванную мглу, кусок голубого неба и громады снежных гор (отрогов Тянь-Шаня) скорее подразумеваются, чем видятся, но в 12 часов будут ясно видны. Занавес поднят, участники спектакля – провинциальные актёры – играют пьесу плохо написанную: нет ролей, а им скучно.
Итак, занавес поднят:
На втором этаже открывается окно – высовывается мадам Благая, профессорша в белом капоте в рюшках. Дама лет 45. Грузная брюнетка, нос грушей <…> играет молодую.
Мадам Благая (за кулисы). Утёночек, утёночек…
Утёночек (проф. Благой). Появляется в окне, круглые очки. Белый колпак с кисточкой. Шея очень длинная, голова болтается, как тыква на шесте.
Утёночек. Мм… (Мадам Благая прильнула, оба исчезают…)
Появляется рыжая кошка, по карнизу подбирается к окну.
М.Благая – брысь, брысь… (кошка исчезает) <…>
В окно выглядывает проф. Благой. Кисточка на колпаке болтается, выражение лица кровожадно, в руке острый предмет. Он говорит за кулисы: «Подожди, деточка, я её, стерву, сейчас!» Кошка накалывается на предмет, взвизгивает – окно захлопывается. Благой с демоническим смехом исчезает. Сцена пуста».
По возвращении из эвакуации Благой предпочёл профессорство в Московском университете. Среди первых его студентов был недавний фронтовик Михаил Лобанов. По прошествии лет он вспоминал: «Русскую литературу XVIII века читал нам Дмитрий Дмитриевич Благой, автор содержательного, богатого фактическим материалом учебника по этому периоду русской литературы. Читал он лекции сидя за столом, в шапочке на голове, со скрупулёзностью филологического коллекционера раскладывал он перед нами, заглядывая через очки в бумагу, факты, имена, названия, и всё это озвучивалось с одинаковой сытостью в голосе, шла ли речь о литературной графомании петровских времён, мертвенности ли классицистических опусов, о Державине ли с его гениальными проблесками поэзии, или о Фонвизине с трагичностью и победительностью его пути от вольтерьянского просветительства к глубокой религиозности, постижении им духовной самобытности России перед Западом и т.д. Были и моменты своеобразного оживления: с какой-то блаженной улыбкой пересказывал Дмитрий Дмитриевич фривольную историю из пародийного сочинения о жизни олимпийских богов с физиологическими «интимными» подробностями» (М.Лобанов. В сражении и любви. М., 2003).
В отличие от своего коллеги по МГУ и тоже профессора Сергея Бонди Благой очень быстро получил официальное признание. Уже в 1945 году он получил свой первый орден Трудового Красного Знамени. Потом 17 марта 1951 года ему за компиляторскую книгу «Творческий путь Пушкина» присудили Сталинскую премию второй степени. Затем в 1953 году его избрали членом-корреспондентом Академии наук СССР. Дальше награды сыпались одна за другой: ордена «Знак Почёта», Ленина, Октябрьской Революции…
Коль я вспомнил о Бонди, надо сказать, что два пушкиниста друг друга сильно не жаловали. Это обстоятельство 3 августа 1956 года отметил в своём дневнике Корней Чуковский. Он писал: «…Третьего дня был Бонди. Бонди читал свою статью для «Литгазеты» о Дм. Дм. Благом. Статья ещё тусклая – неестественная смесь учёности с фельетонизмом. Устные его филиппики против Благого были в тысячу раз сильнее». Но что не поделили два учёных, в точности неизвестно.
Да, в 1959 году Благой почему-то из МГУ ушёл и возглавил потом сектор русской литературы в ИМЛИ.
Ещё один факт из жизни учёного: после смерти Софии Рафаиловны он женился на известной критикессе Берте Брайниной.
Умер Благой 14 февраля 1984 года. Похоронили его на Переделкинском кладбище.
Вячеслав ОГРЫЗКО
Источник
Об умерших либо хорошо, либо ничего…
Русина Бокова[Цитировать]
Кто бы сомневался! Это — неписанный закон.
еllе[Цитировать]
Только вот не вполне понятно, какое он отношение к Ташкенту имеет?
Если б после эвакуации остался, например — другое дело…
J Silver[Цитировать]
Да,я тоже не понял,какая связь всего изложенного с Ташкентом.
Кутлукхан[Цитировать]