Воспоминания московского купца Н. А. Варенцова. Часть 5. Ташкент История

Часть 1, часть 2, часть 3, часть 4.

Когда въезжали в предместье Ташкента, мое душевное настроение сразу улуч­шилось: ушли все страхи за порученное мне дело и боязнь за него. С лю­бопытством и интересом осматривал город — столицу обширного азиат­ского края — с его одноэтажными чистенькими домами, окруженными садами, с широкими тротуарами, обсаженными пирамидальными топо­лями, около которых шли арыки с проточной водой. Тройка быстро неслась по широким дорогам, хорошо содержавшимся, на углах кото­рых стояли парные извозчики. Ближе к центру города движение экипа­жей и пешеходов все более увеличивалось, и уже начали появляться от­личные магазины с разными товарами, красиво выставленными на окнах. Подъехали к одноэтажному дому, перед крыльцом его кучер быстро остановил тройку. Оказалось, что это была гостиница, находя­щаяся в центре города. Выбежавший сарт, швейцар гостиницы, услы­хав от кучера мою фамилию, засуетился помочь нам выйти из тарантаса и препроводил в номер, заблаговременно снятый для меня. Комната была довольно большая, с приличными кроватями, но, как полагается в провинциальных гостиницах, с вонючими умывальниками с застояв­шейся в них водой; комната была устлана коврами, со стоящим боль­шим трюмо, но все-таки она была довольно грязна и неуютна.

Прежде всего выразили желание иметь парикмахера: не стриглись с самой Москвы и не брились с Коканда. Явившийся парикмахер, уса­див меня перед трюмо, намылил мне как следует щеки и с особой лов­костью взмахнул острой бритвой по моим щекам раз, другой. Я с ужа­сом закричал, отстраняя его руку: «Что вы сделали? Ведь вы у меня кожу срезали!» Парикмахер обиженным голосом ответил: «Вам прежде всего следовало бы помыться, у вас на лице целый слой грязи». Оказался он прав, после стрижки и бритья нам принесли горячей и холодной воды, я и В.А. Капустин хорошо вымылись с ног до головы.

Было около 9 часов вечера, мы еще не обедали, оказалось, в гости­нице столовой нет, нам рекомендовали отправиться в «Московский ре­сторан», где, заказывая обед, увидал странное явление: люстра с четырьмя горелками, висевшая посередине комнаты, раскачивается из сторо­ны в сторону, как маятник. Удивленный этим, я спросил лакея: «Кто у вас на втором этаже сильно так возится? Смотрите: лампа качается из сто­роны в сторону». Лакей взглянул на лампу, с недоумением покачал головой и ответил: «Дом-то одноэтажный, не пошел ли кто на чердак за чем-нибудь?» Я засмеялся и сказал Капустину: «Вот так дома! Нечего сказать, хорошо выстроены: по чердаку ходят, потолок качается! Как только не провалится». На другой день в местной газете прочли: «В 9 ча­сов с чем-то было сильное землетрясение».

Из полученного списка с фамилиями доверенных контор Среднеази­атского товарищества я увидал, что в Ташкенте состоит доверенным Твердов (имя-отчество забыл). Какое же мое было удивление, когда, увидав доверенного, в лице его узнал того молодого человека, которого я года два тому назад послал в Азию в качестве простого классификато­ра, о чем мною было указано в письме с подробным изложением его обязанностей. Твердов взят был от Товарищества С. Морозова, где он состоял в качестве простого подручного у приемщика Атабекова, от ко­торого научился разбираться в качестве среднеазиатских хлопков. Я ни­как не мог себе представить, что он в такой короткий срок своей рабо­ты может очутиться на важной должности доверенного большой конторы, с подчинением ему нескольких серьезных пунктов по скупке хлопка, требующей особых качеств в смысле образования, деловитости и ини­циативы, каковыми качествами он не обладал, что ясно показало веде­ние дела в Пекенте. В Ташкентской конторе царило приблизительно то же самое, что было в Фергане, и даже хуже.

На третий день своего приезда в Ташкент я, разбираясь в конторе с делами отделения, через окно увидал подлетевшую к подъезду коляску с господином. Мне доложили: «Дмитрий Николаевич Захо желает вас видеть». Фамилия Захо мне хорошо была известна, как крупного купца, владетеля универсального магазина и большой недвижимости в Ташкенте.

Д.Н. Захо на меня произвел приятное впечатление: с длинной кра­сивой бородой, черными глазами, хотя немного лукавыми, но добры­ми, он был немного выше среднего роста и родом грек. Цель его при­езда была познакомиться со мной, чтобы в будущем получить через меня кредит в Торговом банке; об этом я догадался потом, гораздо позже.

Собираясь уезжать и прощаясь, Дмитрий Николаевич взял с меня слово, что я обязательно приеду к нему, и прибавил: «У меня бывает почти весь город, можете встретить всех нужных для вас лиц; проведете время, я надеюсь, скучать не будете, после обеда у меня всегда карты, если не любите карты, найдете интересное общество».

На другой день я отдал ему визит. Дом Д.Н. Захо находился очень близко от гостиницы, где я остановился; он был двухэтажный, сделан­ный из обожженного кирпича, тянувшийся от одного угла до другого, считался лучшим домом в городе. Двери и окна были дубовые с зеркаль­ными стеклами. В нижнем этаже помещался магазин, а во втором эта­же была квартира Д.Н. Захо. Принят я был очень любезно, Захо водил меня по всему дому, показал магазин, наполненный разными всевоз­можными товарами, свои склады, конюшни. Квартира его представляла бесчисленный ряд комнат, отлично отделанных и обставленных стиль­ной дорогой мебелью петербургских мастеров. Залы, гостиные, тянув­шиеся анфиладою по фасаду дома, были обиты все шелковой материей; по другую сторону фасада были расположены приемная, кабинет, ря­дом с кабинетом была большая комната со стеклянным потолком, красиво обставленная большими пальмами, своими перистыми листьями заполнявшими весь стеклянный потолок; посреди комнаты стоял боль­шой стол, где, как я потом увидал, шла игра в карты — в трынку[1], любимую игру Дмитрия Николаевича. За зимним садом шла большая столовая, могущая вместить несколько десятков человек.

Посидев немного, я начал собираться уходить, но Дмитрий Нико­лаевич меня не пустил, уговорил остаться обедать, после чего засадил меня за карты, и я ушел от него поздней ночью. При расставании Захо взял с меня слово, что я буду приходить к нему обедать ежедневно и его обеды не расстроят моего желудка, как этого можно ожидать при обедах в ресторанах; у него на обедах всегда присутствует кто-нибудь из его го­стей, и я вечерние часы могу проводить в семейной обстановке, а не одиноким в своем номере.

Действительно первое время я у него обедал ежедневно, после обеда Дмитрий Николаевич засаживался за карты со своими гостями, я же предпочитал общество двух молодых и красивых барышень, каких-то его дальних родственниц, которые обедали у него почти ежедневно, зачас­тую со своим отцом военным доктором. После обеда мы усаживались в самой дальней небольшой гостиной, уютно и комфортабельно обстав­ленной. В то время в Ташкенте жил известный путешественник по глу­боким и мало исследуемым странам Средней Азии Свен Гедин. Он еже­дневно приходил к Захо и беседовал со старшей дочерью доктора, знающей хорошо французский язык, я же говорил с младшей, более мне нравившейся, к нашей компании всегда присоединялся кто-нибудь, и таким образом составился небольшой кружок, где проводили время ве­село и приятно. В числе лиц этого кружка были Дмитрий Львович Фи­латов и Николай Александрович Толмачев, оставившие у меня хорошую и добрую память. Дмитрий Львович Филатов был маленького роста, с длинной бородой, сам себя называл — хитро улыбаясь — Черномором, тем намекая на составившуюся про него славу любимчика дам, но мне казалось, что он сам старался этим рекламировать себя среди любопыт­ных ташкентских дам, любительниц экстравагантностей. Он жил открыто с одной красивой дамой, отбитой им у ее мужа Вараксина, что еще более утвердило за ним эту славу как любимчика дам.

Д.Л. Филатов начал свою карьеру как и Д.Н. Захо, они были мар­китантами при русских войсках, двигавшихся в Ташкент. Это общее дело связало их, и они остались на всю жизнь друзьями[2].

При занятии Ташкента и дальнейшем завоевании Средней Азии Захо и Филатов все время работали вместе, к ним в это время деньги текли безостановочно: офицерство, получая большие оклады во время войны, швырялось деньгами на покупку дорогих вин, закусок, остальное про­игрывало в карты. После окончания войны Д.Н. Захо поселился в Таш­кенте, выстроил дом, завел торговлю, а Д.Л. Филатов поселился в Самарканде, накупил земель, развел виноградники и начал делать вино, славившееся как лучшее в Средней Азии.

Николай Александрович Толмачев уже был немолодой человек из петербургских чиновников, перешедший на службу в Волжско-Камский банк управляющим ташкентского отделения. Николай Александрович был образованным человеком, хорошо воспитанным, пользовался об­щей симпатией всех, кто его знал, за его ум, выдержанность характера и доброту.

Увидав, что он за человек, что на него можно положиться, я обра­тился к нему с просьбой указать человека, который бы мог занять место в Товариществе главного доверенного Средней Азии. Он, увидав, как это дело меня волнует, в свою очередь отнесся очень сочувственно к моей просьбе и указал несколько лиц, но при разборе всех их качеств и недо­статков пришлось остановиться на одном из них — Тимофее Ивановиче Обухове, хотя он пользовался славой как большой кутила и пьяница, но, как сказал про него Н.А.Толмачев, головы во время кутежей не теряет. Составилось знакомство с Т.И. Обуховым в городском клубе во время какого-то фестиваля. Т.И. Обухов был среднего роста, блондин, с гу­стыми курчавыми волосами, с бородкой как у Генриха IV, с довольно красивым лицом, с живыми и веселыми глазами. Когда подвыпьет, по обыкновению, начинал распевать слабым, но приятным голоском, во­ображая, что он подобен Мазини (итальянский известный тенор). Ког­да же он окончательно напивался, то делался крайне неприятным, даже противным, но это мне сделалось известно много времени спустя.

Обухов мне понравился своим живым темпераментом, общительно­стью; расставаясь с ним, уговорились завтра встретиться вечером в клубе. На другой день после хорошего ужина и выпитого вина я обратился к Т.Н. Обухову с вопросом: «Не пойдете ли вы на службу в Товарище­ство в качестве главного управляющего? Но с непременным условием жить в Коканде», — причем дал понять размер жалованья и получение от это­го дела тантьемы. По выражению его лица заметил, что мое предложе­ние его смутило и обрадовало и оно для него было лестно. «Я с радос­тью согласен, — ответил он, — но у меня имеется письменный договор с моим принципалом Н.В. Скобеевым, отпустит ли он? Да притом он в отъезде, вернется не раньше трех дней, и тогда я смогу сказать что-ни­будь определенное, переговоривши с ним».

Я ему со своей стороны тоже ответил, что, делая ему такое серьез­ное предложение, желал бы получить санкцию от правления, каковую могу получить только через несколько дней.

От правления получил ответную телеграмму за подписью Н.А. Най­денова о согласии назначить Обухова главноуправляющим в Азии, но в конце телеграммы предупредил меня, что Обухов имеется на подозре­нии по ключаревскому делу[3] .

Последнее сообщение меня сильно смутило, я не знал, как мне по­ступить: отказаться от Обухова, придется оставить дело в том положении, как оно есть, а это будет еще хуже — деньги по мелочам архаровцами растащатся, но, надеясь на Бога, я решил остановиться на приглаше­нии Обухова.

Через три дня Обухов сообщил мне, что он согласен на мое предло­жение, так как Скобеев не желает насильно его удерживать. Мне же потом стало известным, что Скобеев в довольно грубой форме ответил Обухову: «Пожалуйста, уходи, кто тебя удерживает! Все равно с этим делом не справишься!» Этими словами задел самолюбие Обухова, и они расстались почти врагами.

Обухов, обиженный Скобеевым, в отместку ему переманил несколько хороших работников от Ярославской мануфактуры, тем дал совершенно другой тон делу Товарищества; я же в свою очередь по приезде в Москву отправил несколько молодых людей, только окончивших курс в Алек­сандровском коммерческом училище, и ежегодно добавлял новыми молодыми людьми по рекомендации директора этого училища, и таким образом постепенно весь старый штат служащих был сменен, что дало делу хорошую постановку.

Принимая во внимание, что молодежь, приезжая в Азию, отрыва­ется от своих родственников и долгое время, во время летних месяцев, когда жара доходит до 60° [R], им приходится жить в тяжелых условиях без работы, так как приблизительно с марта месяца по август скупки хлопка не бывает; бездеятельность и неимение культурных развлечений тянули их к пьянству, разгулу и к картам, сбивающим их с истинного пути, и из хороших работников превращали в негодяев, я решил давать им большую льготу: предоставлено было право по окончании скупки хлоп­ка уезжать из Азии, куда они пожелают, с оплатой за счет Товарище­ства проезда их и их семей туда и обратно, с сохранением полного окла­да жалованья, благодаря чему они имели от 4 до 5 месяцев в году отпуск, что особенно ими ценилось.

Мое пребывание в Ташкенте совпало с праздниками Рождества Хри­стова и Нового года, справлявшимися с таким же веселием, как в Мос­кве. В городском клубе были балы, маскарад и танцевальные вечера; у Д.Н. Захо вечерами бывало много народа, но преимущественно играли в карты; Н.А. Толмачев тоже счел нужным устроить, как он сказал, маленький вечерок и очень просил, чтобы я к нему приехал. Жил он в доме банка, в большой квартире, хорошо обставленной. К нему при­ехал великий князь Николай Константинович, сосланный в Ташкент за разные дебоши в Петербурге, а главное, за кражу у своей матери фа­мильного драгоценного колье.

Великий князь был высокого роста, отлично сложенный, с широ­кими плечами и с тонкой талией, бритый и совершенно плешивый, с виду ему можно было дать лет 45—48. Держал себя крайне просто, вы­слушивал других, от души хохотал над рассказываемым чем-нибудь смеш­ным; его рассказы об охоте и об орошении земли в Голодной степи были до чрезвычайности интересны и занятны. Было видно, что он отлично образованный, развитой и начитанный, и его рассказы заметно увлека­ли всех присутствующих, слушавших с большим вниманием как талан­тливейшего повествователя.

Был на этом вечере Василий Александрович Шереметев, в красивой офицерской форме конного гвардейца. Он был на редкость красивый человек: стройный, с правильными чертами лица, хорошо сложенный и с красивыми глазами. Василий Александрович был в родстве с графами Шереметевыми, но происходил от другой линии, не был графом; его мать[4] была при дворе, пользовалась расположением императрицы. Васи­лий Александрович рассказал на этом вечере, как он попал в Ташкент. Сделавшись офицером, увлекся жизнью, начал кутить и безумно тратить деньги, чем взволновал свою мать; она, опасаясь, что он спус­тит все свое состояние, обратилась к государю Александру III с просьбой обуздать ее сына. Государь вызвал Шереметева и сильно отчитал и по­том сказал: «Я тебя отправляю на службу в Ташкент, к моему другу ге­нералу барону Вревскому и это делаю только из расположения к твоей матери, но помни: если получу жалобу от барона на твое беспутное по­ведение, то знай, что ушлю тебя в такое место Российской империи, которое ни на какой карте географической не обозначено».

С этим Шереметевым я познакомился раньше в клубе, где он был со своей сожительницей, красивой балериной, захваченной из Петербур­га. Жил в Ташкенте скромно, нужно думать, боясь угроз государя. Через несколько лет после этого вечера я его встретил в Москве, потом узнал, что он женился на Кузнецовой (чайной фирмы «Губкин и Кузнецов»), взяв за ней приданое 2 миллиона рублей.

Были еще на этом вечере Д.Н. Захо, Д.Л. Филатов и богатый сарт, член учетного комитета банка Бадаль Дадамухаметбаев, владелец лучших бань в Ташкенте, и я. Рассказы Д.Л. Филатова тоже были чрезвычайно интересны. Он рассказывал, когда был еще молодым, Азия его крайне интересовала как место, где можно было поохотиться на таких диких животных, каких в других частях России не было. Он проникал далеко в глубь степи, рисковал попасть в плен к сартам с последствием сидеть на остром коле. Он охотился за дикими лошадьми, кабанами, тиграми и за другими хищниками, которые в то время водились в достаточном количестве в степях Средней Азии. Его разные наблюдения из жизни хищников и способы их ловли были до чрезвычайности занятны. Великий князь, тоже большой охотник, слушал Филатова с восхи­щением, даже добавлял к его словам кое-что, пропущенное Дмитрием Львовичем во время передачи, причем было известно, что великий князь — один из людей, не допускающих лжи, он таковых без всякого стеснения обрывал и довольно грубо, между тем он Филатова уважал и всегда, будучи в Самарканде, заезжал к нему.

Запомнил интересный рассказ Филатова о том, как он, желая услу­жить генералу Скобелеву, предложил пробраться в Бухару и собрать там все нужные генералу сведения, это было в то время, когда Бухара была самостоятельным государством. Филатов говорил хорошо по-сартовски, как по-русски, знал отлично все их обычаи и порядки, пробрался в Бухару, переодетый в халат, чалму и ичиготы. Прожил в Бухаре неко­торое время, разузнав все, что требовалось. Однажды, идя по базару, Филатов столкнулся нос к носу со своим знакомым татарином из Орен­бурга, потом перешедшим в бухарское подданство из-за сильной ненави­сти к русским. Филатов счел себя уже погибшим, но татарин не узнал его, переряженного бухарцем, и прошел мимо. После чего Филатов поспешил выбраться из Бухары.

Вечер с чаепитием, потом отличным ужином с занимательными вос­поминаниями и разговорами прошел для всех совершенно незаметно, все были довольны и веселы, начали расходиться, когда часы пробили че­тыре ночи. Князь, прощаясь, обратился ко мне: «Надеюсь, вы меня навестите?»

Сарт Бадаль Дадамухаметбаев пригласил всех нас на свою тамашу на один из следующих дней. В назначенный день вечером Дадамухаметба­ев прислал за мной экипаж с верховыми, должными сопровождать до его дома, находящегося в азиатской части города. Без провожатых най­ти его дом было бы трудно, особенно вечером и без знания языка. Со­брались к нему все, бывшие у Н.А. Толмачева, за исключением вели­кого князя, В.А. Шереметев приехал со своей хорошенькой балериной. Обед был такой же, как я уже описывал, но только было шампанское, что не полагается мусульманам. Во время обеда была музыка на их на­циональных инструментах, и играли лучше кокандской. Уже в конце обеда, когда публика повеселела от выпитого шампанского, малайки спешно расстелили ковер перед музыкантами, и покрасневший от вол­нения хозяин из внутренних покоев привел двух бачей, одетых по-жен­ски, нарумяненных, с украшениями на шеях, на волосах, ушах, ногах и на пальцах рук. Началась пляска, сначала в одиночку, потом вместе.

На Дадамухаметбаева и его мусульманских гостей пляска бачей про­извела полное очарование, они сидели красные, с разгоревшимися гла­зами и под влиянием страсти и мысленных наслаждений закрывали их, жмурясь, как делают коты, когда их гладят по месту, одолеваемому блохами.

Чтобы не обидеть хозяина, пришлось покривить душой, высказывая свое восхищение от этого зрелища. Все сарты были счастливы и горды, что они бачами доставили нам удовольствие, довольно редкое для рус­ских того времени[5].

При отъезде нас нарядили в халаты, мне достался парчовый, и опять с верховыми, держащими фонари в руках, развезли по квартирам.

Несмотря на то что у Д.Н. Захо в продолжение всех святок по вече­рам собиралось большое число гостей с ужинами и шампанским, он устроил у себя еще роскошный обед, на котором присутствовало не мень­ше ста человек; его большая столовая не могла вместить всех гостей, а потому обедали в громадной зале.

Я долго отбояривался от этого обеда из-за неимения с собой фрака, но Дмитрий Николаевич настойчиво уговаривал, чтобы я обязательно был бы на нем, говоря: «Я усажу в укромном местечке, и никто вас видеть не будет, но если не придете, то сильно обидите меня».

Сел за стол рядом с милой барышней, с которой много вечеров про­водил приятно время в гостиной любезного хозяина.

Этот обед со многими интересными лицами чиновного мира во главе с губернатором прошел как-то совершенно для меня незаметным; я не имел возможности наблюдать за обедающими и разговорами их, всеце­ло поглощенный увлекательной беседой с хорошенькой моей соседкой. Помню: было много тостов, и в том числе и за меня, что меня крайне смутило и сконфузило, поскольку принужден был идти с бокалом к хозяевам дома и чокаться, а также с лицами хотя почтенными, но ма­лознакомыми, в сильно изношенном сюртуке от трепки в чемодане, сделавшем путешествие на лошадях около трех тысяч верст.

После обеда я поспешил отправиться скорее домой, чтобы не шоки­ровать своим костюмом наряженных гостей; моя соседка, узнав о моем желании уехать, попросила ее проводить до дому.

Молодость и возгоревшиеся чувства симпатии друг к другу, а отчас­ти выпитое в излишке шампанское потянули нас остаться вдвоем, что­бы продолжить нашу беседу, прерванную окончанием обеда; когда мы спускались с лестницы к выходу, у нас обоих вылилось желание прока­титься. Сели на первого стоящего извозчика и помчались, но замети­ли, что следом за нами вышел Н.А. Толмачев, севший тоже на извозчика и ехал за нами. Я велел извозчику свернуть с главной улицы, но Толмачев опять ехал за нами; куда бы мы ни сворачивали, все время видели его едущим за нами.

Много вылилось горя и досады на нашего преследователя, но мы ясно поняли, что все это проделывается Толмачевым с целью помешать наше­му tete-a-tete. К обоюдному огорчению, пришлось направиться к дому, где жила моя спутница, здесь же остановился Н.А. Толмачев. С большой грустью расстался с милой барышней и поехал к себе в гостиницу уже с Толмачевым, оставшимся посидеть у меня в номере почти с час.

Пришлось употребить все усилия, чтобы не дать понять Толмачеву, как я — в эти минуты сидения — его ненавидел, но, постепенно при­ходя в себя, сознал, что этот милый старичок поступил мудро: разго­ревшаяся страсть без должного крепкого чувства любви привела бы нас к большому разочарованию и горю.

В доме этой барышни мне не пришлось бывать, она к себе не при­глашала; из разговоров с ней я понял, что в семье их не все благополуч­но. Толмачев и Обухов мне рассказали: ее отец, будучи военным докто­ром, попал в Ташкент; настал момент, когда его потянуло к созданию своей семьи, но в то время в Средней Азии свободных русских девушек и женщин, подходящих к нему по воспитанию и образованию, не было; сартянки недоступны для русских; доктор увлекся молодой прислугой, привезенной из России семьей какого-то офицера, женился на ней и имел от нее двух красивых дочек. Доктор быстро двинулся по службе и довольно быстро достиг чина генерала. Желая дать своим дочкам обра­зование и хорошее воспитание, он отправил их в какой-то институт, так как он отлично понимал, что необразованная его жена и к тому же на­чавшая сильно пить может плохо морально на них влиять. Девочки от­лично кончили институт и вернулись в семью, где попали в тяжелую семейную обстановку.

В Новый год я уже был готов выйти из дома, чтобы отправиться к великому князю Николаю Константиновичу, когда мне доложили, что желает меня видеть городской голова Кожевников (имя и отчество забыл).

Ко мне вошел довольно полный господин в мундире с орденами и отрекомендовался: «Городской голова города Ташкента Кожевников, бывший служащий Товарищества «Н. Кудрин и К°», находившийся некогда под вашим начальством, а потому счел долгом засвидетельство­вать свое почтение и поздравить с Новым годом».

Кожевников мне не понравился: его глаза, лицо, да вообще вся фи­гура была какая-то тусклая, грубая, похожая на приказчика от стойки питейного дома. Я вспомнил, что действительно при самом начале моей деятельности в Товариществе был в Ташкенте доверенный Кожевников, и больше об нем ничего не знал.

Разговор с ним у меня совершенно исчез из памяти как весьма мало интересный. Он встал и начал прощаться. Я ему сказал, что я тоже должен пойти с визитом к великому князю Николаю Константиновичу.

Кожевников схватил меня за руку: «Что вы! Что вы! Не ходите к это­му сумасшедшему!» И рассказал: он по приглашению великого князя поехал на хутор к нему в Голодную степь, где великий князь проводил арык для орошения земли. Был принят князем весьма любезно, он уса­дил его в кресло, и они начали оживленно беседовать. Вдруг князь сра­зу изменился в лице, переменил тон, повысил голос до крика с руга­нью, схватил нагайку и бросился на него. «Я, перепугавшийся, — как рассказывал Кожевников, — не растерялся, подбежал к окну и выско­чил из второго этажа, к счастью, упал на большой куст какого-то рас­тения, благодаря чему не разбился. Вставши на ноги, подбежал к вер­ховой лошади, привязанной у крыльца дома, вскочил на нее и галопом понесся в город, опасаясь погони сумасшедшего князя. Поведение ве­ликого князя, — продолжал он, — меня сильно возмутило, я отправил­ся к генерал-губернатору Вревскому с жалобой. Вревский мне ответил: «Вам, как лицу официальному, городскому голове, должно бы прежде всего знать, что великий князь находится в ссылке и вам не следовало бы его посещать, но раз вы это сделали, то все последствия от случив­шегося должны нести одни»».

Рассказ Кожевникова меня смутил, и я решился отложить свой ви­зит к великому князю.

Когда справился у своих знакомых о Кожевникове, мне рассказали о нем следующее: будучи доверенным, он достаточно набил свои карма­ны деньгами, покинул службу, открыв свое дело. Считая себя уже до­статочно богатым, со свойственной напыщенностью ограниченных лю­дей от денежных удач, возомнил себя большим человеком с желанием пофигурировать в звании общественного деятеля, попал в гласные думы, а потом добился избрания в городские головы.

Вечером этого дня, когда у меня был Кожевников, я, будучи в гос­тях у Захо, рассказал ему все, что слышал от Кожевникова. Захо рассмеялся и сказал: «Он мягко передал вам о своем приключении. В действи­тельности великий князь сильно его избил, и если Кожевников при своей трусости решился выпрыгнуть из окна второго этажа, то только ради спасения своей жизни, и хорошо это сделал, а то очень вероятно, и не был бы живым теперь. Кожевников долго лечился от избиения, приска­кал он в город в разорванном в клочки мундире и штанах и без орденов». С визитом к великому князю я отправился в то время, когда узнал, что он отсутствует в городе, оставив свою карточку, проделал все это незадолго до своего отъезда из Ташкента[6].

Я собирался в обратную дорогу со спокойным духом, не таким, как месяц с чем-то тому назад подвигался к Ташкенту, обуреваемый дурными мыслями. Сделано было все, что возможно: приискан главный управ­ляющий, хотя с некоторым изъяном, но все-таки он был лучшим из всех тех, на которых я рассчитывал; Аигин остался главным бухгалтером и заместителем Обухова, следовательно, все распоряжения и затраты де­нег проходили через его руки, а он, как честный и умный человек, не пожелал бы скрыть от меня, если бы сделано было что-нибудь непра­вильно; главные вредители дела были удалены со службы; значительная часть других плохих сотрудников назначалась к сокращению; Обухов и Аигин были хорошо инструктированы с желаниями и требованиями прав­ления. Я, отдавши прощальные визиты всем лицам, с которыми так приятно провел время в Ташкенте, тронулся в путь. Выехал в том же тарантасе со своим компаньоном В.А. Капустиным, с пересечением Голодной степи по направлению к Самарканду. Ехали быстро, я сидел полный воспоминаний всего пережитого и не заметил, как кучер свер­нул с дороги и остановился у ворот какой-то усадьбы с домом, живо­писно расположенным среди пирамидальных тополей и кустов, позади дома протекал широкий арык, со стоящей на нем мельницей. Какое же было мое удивление, когда у дверей я заметил многих моих ташкентс­ких знакомых, с которыми я накануне прощался. Они стояли с бокала­ми вина в руках, приветствуя меня. В комнате был накрыт стол, на нем стоял шипящий самовар с расставленными закусками, пирогами, жа­реными птицами и винами. Как оказалось, эти милые люди устроили мне сюрприз, с желанием провести со мной несколько лишних часов на лоне природы, чтобы здесь окончательно со мной проститься. Они привезли с собой яства и вина, и, таким образом, получился великолеп­ный пикник с трогательными речами и тостами, в особенности после распитых бутылок шампанского.

Наконец, расцеловавшись со всеми, я тронулся в путь, сопутствуемый пожеланиями счастливого пути, а я — со своей стороны — обеща­нием скорого возвращения в Ташкент.

[1] Трынка – карточная игра, распространенная в низших слоях городского населения. Другие названия этой игры – «подкаретная», «сека». См.: Елистратов В.С. Язык старой Москвы. – М., 1997. – С. 523.

[2] Мне пришлось слышать об одном происшествии, бывшем с Захо. Он с греческой кровью был страстным человеком, как я говорил уже, любитель поиграть в карты, и по крупной. Однажды к нему собрались гости и составилась трынка, карта ему не пошла, были проиграны все наличные деньги, дом, магазин, все вещи, мало-мальски стоящие, и после чего он делался нищим. В это время к нему заехал Д.Л. Филатов, увидал его положение и растерянность, вызвал Захо в другую комнату и предложил ему отыграть его деньги, если он даст ему слово, что больше по крупной в карты играть не будет. Захо дал ему слово, Филатов сел на его место и, обладая твердым и уравновешенным харак­тером, отыграл все, что проиграл Д.Н. Захо. После чего он бросил колоды карт на стол и сказал всем играющим: «Клянусь, что карты не возьму в свои руки в продолжение всей своей жизни!» И эту клятву сдержал, и сдержал свое слово Захо: он больше не играл по крупной.

[3] Замечание Найденова о подозрении Обухова в ключаревском деле все время не вы­ходило у меня из головы. Это, казалось мне, нетрудно было сделать в то время, когда на него находила болтливость после излишне выпитого вина. Но сколько раз ой мне его ни передавал, у него всегда выходило трафаретно, как будто рассказ был заучен, но од­нажды, когда он сильно был пьян и болтал без умолку, я ему задал вопрос о деле Ключарева, он с насмешкой посмотрел на меня и заплетающимся языком сказал: «Ах, ты хитрющий!.. Думаешь… я сильно пьян!»— но, спохватившись, замолчал, но потом рассказал всю историю, как рассказывал ее раньше.

[4] Матерью В.А. Шереметева была Софья Григорьевна Шереметева, урожд. Петрово-Солово (сообщено О.В. Рыковой).

[5] В.В. Верещагин, участвовавший в среднеазиатских походах 1867-1870 гг., подробно описал тамашу и танец бачей. См. Верещагин В.В. Из путешествия по Средней Азии // Верещагин В.В. Повести. Очерки. Воспоминания. – М., 1990. – С. 140-142.

[6] В следующий свой приезд  в Ташкент мне сообщили: Кожевников заключен в тюрьму, как растративший городские деньги при исполнении обязанностей городского головы.