Вспоминая Файнберга Искусство

Комментарий, достойный отдельной статьи. Автор Шамиль.

Я познакомился с ним в середине 80-х, когда работал кажется в еще «Комсомольце Узбекистана», или уже в «Ташправде». Саша Файнберг был в издательстве частым гостем. Да что там гостем – своим в доску. Девчонки наши его обожали и любезно позволяли ему выходить за рамки (не такие, впрочем, и узкие) дозволенного. Соленые словечки из его уст и анекдоты без купюр воспринимались ими без ожидаемого фырканья и кокетливого смущения. Наверное, его считали большим ребенком, таким же непосредственным, наивным и прямодушным. Простота и откровенность Саши подкупали и привлекали к нему окружающих. С ним всегда хотелось поговорить по душам. Может потому, что за его абсолютно невычурным общением таилась глубокая философия, донырнуть до дна которой не всегда удавалось – просто не хватало дыхания. Возможно, в чем-то я и преувеличивал, угадывая в недосказанности брошенных им обыденных фраз «великий смысл», но ведь я при этом размышлял и не только о бренном, и в этом тоже большая его заслуга. Думаю, самая большая для меня.

Может показаться, что наши встречи оборачивались дискуссиями эстетов. Отнюдь. Как правило, болтали обо всем, особо не спорили, чаще диссиденствовали на кухонном уровне. Планка политической крамолы при этом соответствовала степени нашего подпития. Начинали потреблять беленькую по традиции еще в редакционном кабинете, продолжали где-нибудь в ближайшем заведении (в Зерафшане, например), а заканчивали в его маленькой кухоньке на Ц-1. Не хочу представлять Файнберга в дурном свете, но что есть, то есть – приложиться он был не против. Особенно в приятной и теплой компании. И не скрывал этого. Как то встретил его, бредущего к дому с раритетной ныне сеткой-авоськой, в которой заманчиво раскачивалась бутылка «Столичной» уравновешенная буханкой серого хлеба. Он нес этот набор без стыда и без вызова. Просто нес. Продукты вдохновения. Я позавидовал его непоказной искренности и подумал – не все святые должно быть трезвенники. Он даже не спросил, обыденно, будто я ждал его, сказал: «пошли ко мне». Я ответил: «пошли».
Я, вообще-то, не любитель выпить, но при случае и не ханжа. Употребить могу прилично. На знакомой кухоньке мы легко расправились с поллитрой и остатками жидкого вдохновенья, обнаруженными в холодильнике. Сашу не всегда удавалось завести до декламирования. Прямые намеки, а тем более откровенные просьбы не проходили. Нужно было зацепиться за удачную фразу, случайный символ и непоказывать свой «корыстный» интерес к его стихотворчеству. То есть, выйти на его волну. Волну Файнберга… И тогда наслаждайся. Его поэзия всегда удивляла своей неприхотливой откровенностью, отточенностью невысокопарной лексики и щедрой россыпью нужных и, главное, желаемых вами слов. Натюрморт из початой бутылки, двух граненых стаканов, неаккуратно нарезанных ломтей хлеба и изъеденных останков селедки казались здесь, как ни странно, самым удачным фоном. Еще более эта незатейливая атрибутика соответствовала его непечатной лирике. Была в его репертуаре, а может где-то и осталась, и такая. Нет, это не похабщина, а вкусные и сочные наблюдения, сдобренные понятными и осязаемыми для уха русского мужика (особенно, находящегося в соответствующей кондиции) словосочетаниями.

Кстати, однажды, он «дошел» до творческого настроения в одной из затрапезных кафешек, и стал радовать нас выдержками из непубликуемого. Завсегдатаи и обслуживающий персонал обступили наш стол и просили автора прочесть еще что-нибудь подобное. На бис. Вобщем работа кафе была парализована, и никто при этом не роптал – ни посетители, ни хозяин заведения. Может мне возразят, мол, незачем принижать репутацию народного поэта подобными сценками низкого свойства, но мне кажется такие сценки лучше всего иллюстрируют истинную народность Мастера.
Но вернемся в кухню Файнберга. Толи захмелев, толи расчувствовавшись, вобщем дал слабину, я изрек несколько зарифмованных фраз из своей, тщательно скрываемой стихотворной практики. А кто не без греха? Саша вдруг замер, глянул на меня почти трезвым оком (или показалось?) и вполне серьезно произнес – публикуем. Махнув рукой, как можно небрежнее, я схватился за пузырь, пытаясь предложить более интересный вариант развития событий. Чуда не произошло – бутыль не наполнилась живительной влагой даже на пару капель. Но Саша оказался на удивление цепким. Говорит, – я тут альманах поэтический веду, так что давай, не тяни. В ответ я многозначительно уставился на пустые стаканы. Отвлекающий маневр сработал. Александр увлек меня на улицу. Я не особо сопротивлялся. Признаться, не сопротивлялся совсем. И если бы знал куда идти и, главное, на что брать, то гарантировал бы свое лидерство. Однако карманы наши были пусты, а в магазинах такие клиенты не приветствуются. Оставалось быть в роли ведомого. Саша шел уверенно и, судя по всему, в нужном направлении. Это обстоятельство вызывало уважение и доверие.
Через несколько минут мы вошли в незнакомый мне подъезд, поднялись по лестнице и остановились у довольно приличной двери. Файнберг позвонил. Ждали недолго. Дверь открылась – на пороге стоял главред республиканской газеты «Правда Востока» Александр Пукемов. Собственной персоной. И, по обыкновению, абсолютно трезвый. Я почувствовал не то, чтобы неловкость (какая, к черту, неловкость при пересохшем горле), скорее дискомфорт. С главредом я не был близко знаком. В голове почему-то вертелась потрясающе быстро и услужливо вклинившаяся переиначенная фраза – трезвый пьяного не разумеет. Не знаю, что уразумел Александр Тимофеевич при виде не совсем импозантной пары, источающей отнюдь не пары парфюма.
Но Файнберг смотрел мимо главреда, куда-то в чрево его квартиры. Мы деловито проследовали за его взглядом и оказались на кухне. Точнее, у стоящего на кухне холодильника. Не говоря ни слова, Саша открыл дверцу хладоагрегата. Интуиция, или что там еще, не подвела поэта – на полке бытового прибора стояла запотевшая бутылка водки. Хозяин квартиры растерянно смотрел на нас, а мы как загипнотизированные на предмет нашего вожделения. Это был апофеоз идиотизма, который маститые критики отнесли бы к мизансцене из театра абсурдов. Мне же ситуация напомнила разорительный визит Вини Пуха и Пятачка к Кролику.
Пауза не затянулась. Файнберг буднично прихватил бутыль, кивком дал мне понять, что задерживаться далее нет смысла и с этой же целью молча пожал руку Александру Тимофеевичу. Последний, кажется, был рад тому, что мы не собираемся засиживаться и что отделался от непрошенных гостей так дешево. Возможно, он знал своего теску куда больше, чем я. Но Восток есть Восток, и хозяин, надо отдать ему должное, кротко намекнул на возможность поглощения нами содержимого экспроприированного напитка в условиях предельно культурной обстановки соответствующей рангу и этическим воззрениям теперь уже бывшего владельца нашей бутылки. Файнберга такая перспектива явно не устроила и мы удалились, впопыхах даже не простившись с озадаченным главредом. Вся сцена длилась не более двух минут.
Чуть позже, покончив с необычно добытым трофеем, примерно также немногословно распрощавшись с Сашей, я вышел из его творческой лаборатории, одновременно являющейся местом готовки пищи, приема гостей (таких же незваных), горячих дискуссий и т.д. Вышел в полной уверенности, что мы еще не раз так продуктивно проведем время. Не случилось. Файнберг еще пару раз при мимолетных встречах пытался втянуть меня в высокий мир поэтического искусства, а потом оставил. Виделись все реже – с развалом Союза стало не до веселых рандеву.
Александр Файнберг ушел от нас навсегда… В это трудно поверить, как невозможно осознать, что не увидеть более весенней зелени, не ощутить свежего ветра, а главное – не услышать его хриплого «Привет, старик». Неужели…
Страшную весть я узнал уже, будучи в Белокаменной – бывшей столице, бывшего государства. Незадолго до этого думал заеду к мэтру, прочту что-нибудь из последнего, наболевшего. Увы.

P.S. Все, изложенное выше – не плод фантазии. Неправда не в моем вкусе. Это может подтвердить мой первый наставник, Александр Фитц, если, конечно вспомнит почитателя его мастерских воспоминаний, которыми он, к сожалению, не так часто балует читателей сайта «Письма о Ташкенте.