Мой Город Хлебный. К 65 годовщине Победы История Разное

Пишет Лия Мишкина.

В первый день войны — народ выплеснулся на улицы Ташкента бурной многоголосой рекой, вытек на проспекты и затопил город. Все куда–то бежали, бурно жестикулируя, обсуждали потрясающую новость. Она свалилась, на далёкий от войны и Москвы древний город, как отчаянный град в июне.

Посреди пустыни, как оазис в восточной сказке, город утопал в зелени, благоухал роскошными цветами, вдоль улиц журчали арыки и теснились деревья, с раскидистыми кронами, усыпанными взбалмошными ватагами птиц, стремящихся перепеть, перещебетать друг друга. Удивительно переливались на ослепительном солнце фонтаны, поражал хрустальным ореолом и красочными радугами посреди дня! Всюду чайханы, где с 6 утра, ни свет, ни заря, после молитвы правоверные мужчины полулёжа на тахте, пили чай с горячими лепёшками и восточными сладостями, наслаждаясь пением перепёлок, так как женщинам в мечетях и в чайхане по Корану быть не положено.

Стремительно прошумели 65 лет с окончания войны. Закончился ХХ век коммунистических утопий и его разновидности – нацизма. Остались два социалистических заповедника – Куба и Северная Корея. Нагрянул Новый Век. Наступило третье тысячелетие. Исчезла самая огромная в мире страна — Советский Союз, с разницей времени от Восточных до Западных границ в 11 часов! Почило правление коммунистов. Настало время Свободной России! Поколение внуков нынче не знает кто такие Ленин и Сталин. О Марксе и Энгельсе любознательные московские мальчишки могут вспомнить. Энгельс — это памятник на Кропоткинской площади, который назидательно взирает на Храм Христа — Спасителя, а Маркс — памятник, в виде огромной головы, на Театральной площади, прежде — Площади Революции, у которого собираются в праздники возбуждённые старики-коммунисты с красными знамёнами, портретами Ленина и Сталина, с архаичными лозунгами. И всё!

Детская память Гули отчётливо сохранила лишь ОТРЫВКИ жестоких военных лет, отчаяние соседей, получивших с войны похоронки, множество эвакуированных и раненых в городе, забитом приезжими.

Безжалостное время превратило семилетнюю отчаянную девчушку ныне в солидную пенсионерку, но оставило оптимисткой, с звонким голосом, явными признаками былой красоты, молодым задором и любовью к жизни и поэзии.

В то незабываемое утро 22 июня 41 года, Гуля, маленькая непоседа, подвижная, как крутящийся волчок, мчалась за родителями, на ходу натягивая платье и сандалии, и отчаянно ревела от страха, что её оставят навсегда одну. Мама, с незнакомо–суровым лицом, стремительно поспевала за отцом на призывной пункт, дробно стуча каблуками, как барабанными палочками.

С этого дня жизнь города резко изменилась. Жители послушно сдали приёмники, давно ставшие родными, радовавшие чувственной национальной музыкой, и индийскими песнями. Взамен им на столбах из чёрного зева репродукторов дни напролёт гудел, бросавший в дрожь, суровый голос Левитана. Как эхо, круглосуточно из репродукторов в каждой доме повторялось: — ВСЁ ДЛЯ ФРОНТА — ВСЁ ДЛЯ ПОБЕДЫ!

Новости сменялись патриотическими песнями, стихами, спектаклями, для воспитания патриотического духа граждан. Среди призывников всех возрастов, бросалось в глаза множество мальчишек и девчонок, с горящими счастливыми глазами, рвущихся на фронт защищать Родину.

На вокзал прибывали бесконечные вереницы перегруженных составов, везущих госпитали с ранеными, заводы-с оборудованием и персоналом, Творческие Союзы, институты, и ещё бог весть кого. Казалось, будто все жители и предприятия европейской части Советского Союза двинулись с хозяйством и пожитками на Восток!
В Узбекистане находились — Мосфильм, Союз Писателей, Художников, Ученых. В Ташкенте пережили войну Анна Ахматова, Раневская, Надежда Мандельштам, Чуковская, Фаворский, дочь Есенина, сын Марины Цветаевой, Мариета Чудакова, юный Валентин Берестов и ещё бесчисленное множество ныне известных личностей.

В городе ютились и простые смертные – детские дома, эвакуированные граждане, переселенцы-греки, немцы, корейцы, крымские татары и ещё многие… Они обосновались стабильно, со своими культурными центрами, театрами, издавали на родном языке газеты и книги, отмечали национальные праздники. Жизнь в городе бурлила. Наступил некий творческий ренессанс. Не смотря на жёсткую цензуру, именно в те годы создавались шедевры: прекрасные книги, фильмы, спектакли, картины, стихи и песни, любимые доныне.

Поначалу многое поражало приезжих — древние мечети, восточные базары, невозмутимые верблюды и упрямые ослики, везущие поклажу по дорогам, виноградники и фруктовые сады во дворах, щедрость и гостеприимство местных жителей.

Город извилисто пересекала своенравная говорливая речка Чорсу, в которой плавали отчаянные мальчишки, имелся обширный городской парк с озером, в центре города. Всё это сочеталось с ужасающими проблемами военных лет, гибелью близких на фронтах, голодом и нищетой. Дедушка и бабушка Гульнары, родители мамы, умерли в Казани от голода и похоронены в неизвестной общей могиле!

Население катастрофически увеличивалось. Сирот любых национальностей по несколько человек кряду, разбирали уже на вокзале узбекские семьи, имевшие не менее десятка своих детей. «Город – Хлебный» задыхался, не в силах прокормить, напоить, обеспечить кровом всех граждан. По трудовым карточкам, которые были далеко ни у всех, отпускали по 300 граммов хлеба на человека, продукты, даже воду, за которой вечно стояла с вёдрами молчаливая бесконечная очередь.

Появилось множество бездомных. Они ютились, где придётся, даже в землянках. Люди умирали от голода. Каждое утро по улицам катились скорбные телеги, на которые складывали трупы, а из-под брезента жутко торчали голые ноги почивших. Народ жил впроголодь. Люди всего боялись. Город полнился страшными слухами. Говорили, что воруют детей и делают из них пирожки. На улицах продавали «лакомство» — застывшую манную кашу, разрезанную на 4 дольки, и смазанную патокой, похожей на мазут.

Школьники получали по маленькому пончику, с дыркой посредине, которые после уроков продавали. Теснота в классах была невообразимая. Учились в две смены. Портфелей не было ни у кого вовсе. Гуля, как многие, ходила в школу с матерчатой сумкой, сшитой мамой. В трамваях и троллейбусах плата была за каждую остановку. На уроки Гуля добираралась без денег на подножке трамвая, лихо спрыгивая на ходу у школы.

От отца с фронта приходили редкие письма, в виде треугольников, без марок, которые читались вслух. Школьники шефствовали над госпиталями, ежедневно выступали, писали под диктовку раненых письма, дарили им рисунки и полевые цветы. А покалеченных войной молодых парней всё везли и везли в госпитали!

Мест всем давно не хватало. Раненые лежали всюду — в проходах, в коридорах, летом и во дворе. Все они мечтали об одном–поскорее вернуться на фронт и бить врага до Победы. Вез рук, без ног, сплошь перебинтованные солдаты, почти мальчишки, радовались жизни, выступлениям детей, смеялись, когда карапуз наяривал на гармошке частушки, а девчушка писклявым голоском исполняла песни о любви. Всех детей они знали по именам, и с нетерпением ждали. Некоторые влюблялись в сестричек и даже женились.

Мама Гульнары получала 300 рублей, когда буханка хлеба стоила с рук 200! Чтобы прокормить троих детей, она работала без отдыха и отпусков целые дни напролёт, а вечерами допоздна преподавала в Пединституте. По средствам ей пришлось снимать в Старом городе в узбекской семье подобие жилища из необожжённого кирпича, состоящего из одной комнаты и прихожей, с плитой, под глиняной крышей, на которой весной буйно разрасталась трава, цвели огненные маки, а дети пускали змейки. Вода и удобства находились в переулке. На плите готовили еду, кипятили чай и зимой обогревали жилище. Уголь покупали вёдрами у хозяев. Игрушек не было вовсе, зато для детей завели под столом в ящике шуструю белую черноглазую крысу. Летом готовили и обедали во дворе на «летней кухне» из камыша, с фанерной крышей. Мыться в баню выходили по воскресеньям затемно со своими тазами и полдня безропотно сидели в бесконечной очереди.

Мама окончила дошкольный факультет Пединститута, и посему отрабатывала по направлению в Районо инспектором по детским садам. Младшего сына ей удалось устроить в ясли, среднего в детсад, а старшую – Гулю в первый класс на год раньше, потому как оставлять её дома было решительно не с кем. От непосильной нагрузки, стрессов, бытовых проблем, недосыпания и недоедания, мама окончательно подорвала здоровье и умерла после войны в возрасте 41 год. Тогда Гуле едва исполнилось 15, и началась её суровая самостоятельная жизнь.

В военные годы, предоставленная самой себе, бесстрашная и отчаянная, как мальчишка, Гуля лазила по деревьям, крышам, пожарным лестницам, и однажды обнаружила на чердаке выброшенные тетради. Вырвав чистые листы, она сшила из них тетради, на зависть одноклассникам, которых хватило до конца войны.

Главной кормилицей хозяев была корова. Всегда голодных детей в переулке обреталось множество. Гуля, вместе с ними, таскала у коровы «лакомство» — жмых, и рвала зелёный кислый урюк, при помощи, сооруженного на конце длинного камыша, фонарика. Поспевающие фрукты и виноград хозяева сторожили.

Местные жители содержали землю в идеальном порядке. Культ бесценной священной ЗЕМЛИ, посреди пустыни, был у всех в крови. Посему, когда ночью к хозяевам через крышу залезли воры, отрезали у овцы курдюк сала, от невозможности утащить её целиком, а от злости нагадили посреди двора, возмущению хозяев и окрестных жителей надругательством над землёй, не было предела.

— Конечно,- решили все единогласно,-это были цыгане! Мусульманин не мог так надругаться над священной Землёй!

Гуля давно уже живёт в Москве, и не перестаёт поражаться отношению россиян к земле–заброшенным, замусоренным и заросшим сорняками, бесхозным участкам бесценной московской земли, чего никогда не могло быть на её Родине!

Обучение в школах начиналось с 8-ми лет, шесть дней в неделю. Учёба делилось на три ступени-до 5-го, 7-го, и 10-го класса. После 5-го ребята шли работать учениками на завод, после 7-го можно было поступить в ремесленное училище, где кормили и платили стипендию. До института доучивалось меньшинство. Институтов и техникумов в Ташкенте имелось множество, и любых!

Дело в том, что ещё в 20-е годы прошлого столетия по приказу Ленина, в Ташкент прибыли составы с учёными, артистами, всевозможными специалистами, для открытия в Узбекской столице институтов, театров, музеев, клубов, библиотек. С тех давних пор Ташкент стал политическим и культурным центром азиатской части СССР.

В городе гастролировали столичные театры. Бывала Таганка с «Гамлетом» – Высоцким. Когда в Ташкенте гастролировал Большой Театр – с Улановой, Дудинской и Лепешинской — мама на всю месячную зарплату повела Гулю на балет–как на величайшее событие века. В своё время, в городе выступали божественная Комиссаржевская, Сергей Есенин. В результате у Вольпин родился сын Есенина Вольпин-Есенин, который подвергся репрессиям. Первый сын Есенина от гражданского брака в Москве с Изрядновой – был расстрелян, «как враг народа» В Ташкенте обретались в прошлом и другие знаменитости.

В городе функционировала уникальная библиотека, печатались миллионными тиражами книги, все советские журналы и газеты, имелся мраморный музей и мавзолей Ленина на Красной площади, как в Москве, где проходили парады.

Мальчишки изучали военное дело в школе, шли со школьной скамьи в суворовское училище и призывались в армию. Служили 3, во флоте 4 года. Службой в армии гордились, считали почётным долгом перед Родиной!

Большинство жителей работало на военных заводах, особенно на трёх огромных филиалах авиационного, где, после 7 класса, из-за ранней смерти матери, работала затем Гуля, одновременно доучиваясь в вечерней школе рабочей молодёжи.

Учащихся и служащих ежегодно вывозили на 2-3 месяца на хлопок — тяжёлый изнурительный труд, до тех пор, пока не выпадет снег. Кормили плохо. Спали на полу в клубах, в хлеву на соломе. Денег не платили, но никто не роптал, не отлынивал! С каждым годом повышался план сбора хлопка, после выполнения которого груди руководителей украшались новыми орденами

С 5-го класса обучение было раздельным. Лишь на совместных вечерах и в кружках Дворца пионеров состоялось общение ребят, завязывалась дружба мальчиков и девочек.

С незапамятных времён, Гуля сочиняла стихотворения и посещала во Дворце пионеров «Литературные Четверги». Ведущая их учительница литературы тайно давала Гуле читать стихи запрещённых поэтов – Блока, Есенина, Цветаевой, Ахматовой, Мандельштама, Пастернака и других «изгоев литературы», за что вполне могла поплатиться 10 годами заключения, «без права переписки», т.е. расстреляна!

С тех пор Гуля поняла, и запомнила навсегда, как велика, значительна и опасна роль писателей и литературы, если за стихи ссылали и даже расстреливали. Ещё Гуля посещала драмкружок, где выступал юный Владимир Рецептер, ныне известный питерский артист и поэт.

Кончилась война. Отец Гули вернулся цел и невредим, увешанный орденами и медалями, дойдя с боями солдатом до Берлина, получил в Ташкенте большую комнату с прихожей в Старом городе. Без отопления, с водопроводом и общей летней уборной на улице, в многонациональном дворе семья впервые зажила под своей крышей, в весёлой дружной компании с соседями, и даже со временем завела козу, курицу и двух котят. Позже с ними поселились дедушка и бабушка, возвратившиеся из 10- летней ссылки на остров Муйнак.

В каждой махалле имелась мечеть, на макушке которой в большом гнезде, как скульптура, неподвижно красовался на одной ноге аист, а спозаранку будил с высоты минарета пронзительный голос муэдзина, созывая правоверных мужчин на молитву. Ещё непременно существовал хауз, окружённый деревьями водоём, с вечно холодной зелёной водой, в котором вечерами заливались лягушки и выделывали немыслимые рулады.