Дворцовая жизнь в центре Ташкента или судьба Шимона — Довида Вигдороса, после крещения будущего пролетарского писателя Алексея Свирского… Часть 2 История Ташкентцы

Пишет Олег Николаевич

… Утром на другой день со стороны скотного двора раздается конский топот, шум голосов, крики и смех. То возвращается домой великий князь.

Вот он сам идет из сада ко дворцу в сопровождении Харченко, Гуссейна и нескольких бухарцев.

Князь что-то рассказывает. Одни из слушателей почтительно и тихо подхихикивают, а другие гогочут во все горло.

Князь одет бухарцем — обычный халат с красными полосами на синем фоне охвачен широким оранжевым поясом. На ногах козловые сапоги с мягкими задниками, а на бритой голове обыкновенная тюбетейка. Он худ и очень высок ростом. Голова небольшая, птичья.

Вид Дворца с центрального входа.

Никогда никто не скажет, что этот человек обладает большим богатством и носит звание великого князя. Если бы не предупреждение Харченко, я тоже принял бы его за обыкновенного таджика.

Не решаюсь близко подойти и наблюдаю из-за угла домика, где помещается контора управляющего.

Князь говорит, широко размахивая пестрыми рукавами халата, и поминутно оглядывается на свою свиту, как бы желая удостовериться, все ли смеются.

Запоминаю широкие, круто изогнутые брови, быстрые коричневые глаза, клювообразный нос и маленькую темнорусую бородку.

Князь велит приготовить завтрак на большой веранде.

Харченко, освободившись на минутку, объясняет мне, что сегодня князь хочет быть простым, добрым и веселым.

— А чем все это кончится, сам чорт не знает, — говорит Харченко и добавляет: — Ну, иди к княжескому столу…

— И мне иттй?..

— Да, да, и тебе, и старшей скотнице, и непьющим мусульманам — всем приказано садиться на ковры. А не пойдешь — хуже будет…

Ничего не понимаю, немного трушу, но приходится подчиниться.

Со стороны Соборной улицы к парадному подъезду в двухместной коляске, запряженной парой вороных, подъезжает жена князя Надежда Александровна с крохотной собачонкой на руках. Экипаж, лошади, кучер, княгиня и даже собачонка — все покрыто густым слоем серой пыли.

Встречает хозяйку Пивень в сопровождении Геркулеса — желтобелого сенбернара.

Надежда Александровна на редкость красивая женщина. Она немного выше среднего роста, брюнетка.

Несмотря на простой дорожный костюм, она все же очень изящна.

Приезжая легко и гибко выскакивает из коляски и приветливо ласкает черными глазами и нежной улыбкой толстого, неповоротливого Михаилу.

Княгиня подходит к сенбернару, велит ему стоять смирно и усаживает на его широкой лохматой спине Альму -свою любимицу, левретку с тоненькой мордочкой. Все идут в дом.

Геркулес, сознавая, должно быть, что несет на себе большую ценность, ступает осторожно и мягко. Черным пятнышком вырисовывается среди желтой шерсти сенбернара Альмочка, слабо повиливающая маленьким хвостиком.

Обширная веранда княжеского дворца превращена в большую ковровую залу восточного характера. Две глухие стены украшены чудесными персидскими коврами, кривыми саблями с золотыми рукоятками, осыпанными жемчугом и рубинами. Тут же висят старинные пистолеты, ружья и длинные, бисером обшитые чубуки древних кальянов. Дорогие ковры, привезенные из Геок-Тепе, из далекого Тавриза, из дворцов ханов древней Бухары и Хивы, распластаны по деревянному настилу веранды.

Вид на Дворец с северо-восточной стороны.

Вход в подвальные помещения – именно там располагался фотокружок при Дворце пионеров, где меня обучали азам фотографии в далекие 50-е годы…

Солнечные лучи, играя тополями, бросают на- пол ажурное плетение ветвей и подвижные золотые блики. За длинными, узкими и низенькими столиками, покрытыми узорными бархатными скатертями, сидят, поджавши ноги, слуги князя.

Сам он, в тюбетейке, съехавшей на затылок, и с засученными рукавами халата, сидит в центре. Вокруг него возвышаются горки набросанных пестрых шелковых валиков, мягких и легких.

В глиняных узкошейных кувшинах играет вино. Пьют из высоких хрустальных бокалов. Князь поминутно припадает губами к своему фужеру, наполненному шампанским.

— Эй, други!.. Пейте, не робейте!.. — выкрикивает князь на таджикском языке.

И «сарты», как называет князь узбеков, охотно опоражнивают бокалы.

Они — единственные во всей Средней Азии мусульмане, пьющие вино.

Князь пьян и весел. Белым шелковым платком с золотой каймой он вытирает вспотевшее лицо.

— Эй, Харчи, кто этот маленький, черный? — обращается князь с вопросом к Харченко.

— Это наш новый библиотекарь, — отвечает Харченко.

— Пьет?

— Так точно, — не задумываясь, отвечает Харченко.

— Дать ему русскую, — приказывает князь.

— Слушаю, — раздается голос Харченко.

Предо мною сверкающий на солнце необычайных размеров хрустальный бокал, наполненный водкой.

— Пей залпом и до последней капли, — нашептывает Харченко, слегка наклонившись ко мне.

Поднимаю бокал. Чувствую на себе колючий взгляд князя.

Наступает тишина. Пью, закрыв глаза. А потом все лица сливаются, вся веранда, слегка покачиваясь, покрывается серой пеленой, и я постепенно теряю соображение.

Прихожу в себя незадолго до рассвета и не могу понять, где я и что со мною.

Лежу на полукруглой деревянной скамье садовой беседки. В .предрассветных сумерках выступают деревья, и серой полосой светится дорожка аллеи.

Со стороны дворца слышны громкие человеческие голоса, перекликающиеся между собой. Похоже, что кого-то ищут или за кем-то гоняются.

Стараюсь припомнить вчерашнее, но в отяжелевшей голове ни одного воспоминания. Доносящиеся крики приводят меня в тревогу. Неужели ищут меня?..

Кто-то бежит по аллее. Вот уже совсем близко…

Встаю. Хочу выйти из беседки и вдруг в квадратном просвете вижу женщину. Она торопливо переступает порог и тяжело дышит.

— Ах!.. — испуганно вскрикивает она, а затем шопотом спрашивает: — Кто здесь?..

Узнаю Надежду Александровну и прихожу в смущение.

— Простите, это я… библиотекарь…

— А я тут немножко посижу… За мною гонится князь… Он, понимаете, хочет, чтобы я танцевала… Такой чудак… Это, конечно, у него пройдет, но сейчас он в очень плохом состоянии…

Голос молодой женщины взволнованно прерывается и дрожит.

Крики со стороны дворца продолжаются, но понемногу слабеют.

Рассеивается сумрак, и яснее вырисовываются предметы.

На красивом лице Надежды Александровны все еще блуждает страх.

Вдруг со всего размаха в беседку влетает сенбернар и бросается с радостным визгом к хозяйке. Вслед за этим раздается чьи-то мерные шаги, и показывается круглая, толстая фигура Пивня.

Со стороны дворца уже больше ничего не слышно.

— Ну, годи… Успокоився князь… Буде крипко спаты, як маленький… Можете иты до дому, — добавляет Михайло, обращаясь непосредственно к Надежде Александровне.

Княгиня благодарит и выходит из беседки. За нею, виляя пушистым хвостом, следует Геркулес…

Правый флигель (вид по улице Сайилгох – Кауфманской)

Остаемся с Пивнем вдвоем. Узнаю от толстяка, что со мною было, когда опьянел после водки. Оказывается, я по настоянию князя читал стихи, распевал песни и был очень весел, пока меня не стошнило. Тогда меня унесли в сад, положили в беседку, где нахожусь и сейчас.

Рассказ Михаилы вызывает во мне чувство жгучего стыда.

— Что же теперь будет? — спрашиваю я.

— А нычего… Выспится гетьман и зараз стане похожим на человика.

Наступает затишье. Взбудораженная жизнь входит в берега. Князь ежедневно ездит на построенную им фабрику шелка. Часами сидит у себя в кабинете, принимает приезжих баев и часто призывает к себе Харченко, отдавая ему те или иные приказания.

Вечером того же дня, когда мы с Петром Даниловичем остаемся наедине, между нами происходит разговор, имеющий для меня большое значение.

Харченко рассказывает мне некоторые подробности прошедшей ночи. Князь развеселился до того, что облил чалму Гуссейна коньяком и незаметно поднес зажженную спичку. Голова Гуссейна вспыхнула зелеными огоньками.

На счастье, некоторые догадались набросить на горевшую голову халат и тем спасли «любимца» князя.

— Сейчас ходит наш Гуссейн без бороды и без бровей, — продолжает рассказывать Харченко. — А потом пошла стрельба в цель и гоньба за княгиней… Эх, и жизнь проклятущая! — с сердцем добавляет Харченко, стукнув кулаком по столу. — А тебе мой совет — уходи отсюда, пока не поздно.

— Что ж… Уйду, если так… Но куда?

— Хочу тебе дать совет, — после некоторого раздумья говорит Харченко, — поезжай в Бухару. Там нужны люди. Мне пишет мой бывший сослуживец Калмыков, что там жизнь дешевая, хорошая, сытная.

Пока говорит Харченко, у меня в голове уже созревает целый план. Увижу там отца Сони. Поступлю на службу, заработаю. много денег, приоденусь, накуплю книг, займусь самообразованием и приеду в Россию настоящим человеком.

— Надо будет попросить князя, чтобы он записку дал тебе к господину Лессару.

— Это кто?

— Политический агент. Для Бухары — большая шишка. Нашего князя знает. Когда был здесь в Ташкенте — здорово выпивал.

Желание уйти отсюда, уйти в Бухару так сильно овладевает мной, что думать о чем-либо другом я не в состоянии. Взлетают мечты, и, как всегда в подобных случаях, ухожу от действительности и попадаю в мир сказок и несбыточных радостей.

Наша беседа с Харченко неожиданно прерывается.

К раскрытому окну подходит с забинтованной головой Гуссейн и велит мне итти к князю.

— Эй, сочинытель, тебэ кличет князь… Скорей иды…

В библиотеке на красном складном стуле сидит в пестром халате князь и в упор смотрит на книги, расставленные мною.

Вхожу в сопровождении Харченко. При виде меня князь улыбается, пальцем указывает на полки и спрашивает: — Твоя работа?

Едва слышно отвечаю: — Да…

— Да?

И громкий, неудержимый хохот князя заполняет обширную комнату.

Харченко из вежливости тоже посмеивается. А мне не до смеха.

Стою без дум, с низко опущенной головой.

— Мне говорили, — начинает князь, обращаясь ко мне, — что ты сочинитель… И стихи и романы пишешь… Ну, и молодец… И, видно, хорошо английский язык знаешь… Чудесно привел в порядок библиотеку…

И опять неудержимый смех.

— Ну, ступай… Ты больше мне не нужен, — переставая смеяться, говорит князь.

Сгорая от стыда, ухожу, забыв поклониться князю.

Спуста немного Харченко возвращается от князя и передает мне двадцать пять рублей деньгами и маленький треугольный клочок бумаги с надписью: «Господину Лессару. Прошу устроить подателя на службу. Николай».

— Доволен? — спрашивает Харченко.

Вместо ответа я крепко пожимаю ему руку.

— Но этого мало, — продолжает Харченко, — наши завтра едут в Самарканд и могут тебя захватить. Ну, а там из Самарканда до Бухары по железной дороге попасть не трудно.

И снова предо мною далекая дорога в неведомое…

Где-то здесь, на месте Церковного скверика при Иосифо-Георгиевском храме упокоилась в 1918 году душа ВК НК…

Далее в последующих главах рассказ о пребывании в Бухаре, холерной эпидемии и бегстве из Туркестана…

Всю книгу при желании не сложно скачать из сети. Не вся она также интересна, как эта глава, но для общего развития в части еврейского вопроса в имперской России, весьма показательна…

Кратенько о реальной биографии автора:

8 октября 1865 года родился Алексей Иванович Свирский.

В бедной еврейской семье родился мальчик – то ли в Петербурге, то ли в Житомире.

Мальчика нарекли Шимон — Довид Вигдорос. Семья жила в нищете, а к восьми годам мальчик уже потерял родителей, став житомирским беспризорником. Однако рос он любознательным – изучать страну, в которой родился, начал с 12 лет, не сидя за партой, а с “практических занятий” — начал бродяжничать. География его скитаний была столь же велика, сколь велика страна. За почти пятнадцать лет молодой человек побывал в Крыму и Бессарабии, на Кавказе и Туркестане, в Сибири и Польше, побывал даже в Персии.

Попав в Москву, где жила сестра, по ее настоянию скиталец принял крещение.

Так еврейский юноша Шимон-Довид стал Алексеем Ивановичем Свирским. Оторванность от “корней”, от диаспоры только усилилась, а вот опоры в жизни вряд ли прибавилось.

Странствия продолжались. Работал, где придется: был грузчиком на Волге и в портах Черного моря, работал на шахтах в Донбассе, рабочим на винокурнях, на плантациях табака и хлопковых полях, тяжелый труд на кирпичных заводах тоже принадлежал таким как он. На жизненных дорогах будущий писатель встречался с разными людьми: бродягами и промысловыми нищими, честными рабочими и мелкими авантюристами. Однажды любознательного юношу свела судьба с человеком, который, сам того не подозревая, изменил судьбу юноши. Свирский побывал примерно в 32 тюрьмах, иногда сам приходил в полицейский участок и заявлял об отсутствии у него паспорта, чтобы хоть как-то пережить зиму. Вот так однажды, уже в двадцатитрехлетнем возрасте, у Свирского появился учитель грамоты – им стал помощник тюремного надзирателя…

…Автобиографическая повесть «История моей жизни», рисующая тяжелое детство автора, его скитальческую голодную жизнь, жестокую борьбу за существование и постепенное осознание порочности существовавшего общественного строя, представляет яркий и волнующий документ недавнего прошлого. «История моей жизни» написана уверенной рукой писателя, владеющего техникой реалистического, глубоко правдивого художественного повествования…

При желании можно найти в сети об этом человеке много чего интересного, но я считаю, что свою задачу заинтересовать читателей еще одним неординарным человеком, описавшим наши края, я выполнил…