Мемуары. Юность Искусство История

Вспоминает Рустам Шагаев.

Сотрудничать в печати я начал еще в школьные годы. Публиковался в газетах «Комсомолец Узбекистана » и «Пионер Востока».
В ташкентской школе № 54 у нас была замечательная преподаватель русского языка и литературы Клавдия Васильевна Дмитриева. Она и привила любовь к книгам. Я выписывал журнал «Юность» и когда приходил свежий номер, это был праздник.
А вот вне уроков литературы я был отъявленным хулиганом. Однажды отца вызвали в школу. Я уже думал, что дома мне не миновать порки.
Но в коридоре папу остановила Клавдия Васильевна:
— Вы отец Рустама?
Она крепко обняла отца и поцеловала:
— У Вас такой сын!..
Он опешил. А когда дома я показал ему газеты со своими публикациями, где стояла его фамилия, но с моим именем, сердце его растаяло.
После школы я решил поступать на журфак ТашГУ. А в 1970 году было условие принимать документы только тех, кто проработал в СМИ два года. Но когда председатель приемной комиссии увидел солидную подборку моих публикаций и рекомендацию от «Комсомольца» за подписью ответсекретаря Эдуарда Сагалаева, то без лишних слов принял мои документы.

Первые три экзамена я сдал на «4». Оставался последний – немецкий язык, а это для меня – сущий ад. А по конкурсу уже недобор, получи «три» — и я студент!
Об этом я рассказал старшей сестре Кларе. Она дала три рубля и сказала:
— Купи на всё цветы.
Утром я поехал на Алайский базар и купил роскошный букет цветов (три рубля тогда были большие деньги). Букет я обвернул газетами и приехал в университет. А когда объявили о начале экзамена, разорвал газеты и зашел в аудиторию. Осмотрелся. Справа сидела женщина с каменным лицом, потом уже узнал, что ее фамилия Крупяк. А слева – две молоденькие девушки, студентки романо-германского факультета. Я не знал, кому из них вручить букет и положил букет между ними. Они улыбнулись:
— Тяни билет.
А сами ушли за поиском вазы.
Первым вопросом был перевод текста. А попался отрывок из рассказа Алексея Толстого «Сын артиллериста». Тогда память была совсем свежей, хорошо помнились уроки Клавдии Васильевны.
На перевод полагалось десять минут, а они вернулись через полчаса. Спешно вызвали меня. И я с вдохновением стал рассказывать об экваторе и жарком солнце, мальчишках, нырнувших за борт корабля, о залпе пушки и мертвой акуле. Я рассказывал так, что они заслушались, но в какой-то момент опомнились: ведь я пересказал не отрывок, а весь рассказ.
— Тяни второй билет.
Вторым вопросом было изложение. Я вытянул билет, но даже не смог перевести название темы.
А незадолго до экзамена мой брат Мансур свел меня со своим другом немцем Сергеем Эггертом. Неделю он учил меня двум фразам на дойче: «Извините, я это забыл» и «Поставьте мне, пожалуйста, три».
Я долго мучился, но выучил. Разбуди меня тогда среди ночи – я бы выпалил эти слова как исконный фриц!
Так вот я и выдал девчонкам первую фразу.
Они расхохотались:
— Давай расскажи майн фамилия.
— Гут. Майн фатер арбайтен ин цэка.
Они переглянулись.
— Майн мутер арбайтен ин органенен.
Я запнулся и спросил:
— Как будет на немецком «органы»?
Они что-то ответили. Я повторил и продолжил, а как будет «Мой брат работает ученым секретарем у академика Туракулова?»
Они еще раз переглянулись. Перед ними сидел робкий паренек в модной рубашке из нейлона и невинно хлопал глазами. Они не знали, что я врал безбожно. И тогда я тихо, но внятно выдал: «Поставьте мне, пожалуйста, три».
Они опять расхохотались, и поставили «4».
Так я стал студентом.

Этот портрет Рузы Чарыев написал 11 апреля 1971 года. Мне — 18 лет.

Помню, как наш физрук Исай Григорьевич Брагинский за пропуски занятий отправил меня оформлять студенческий лагерь в Юсуп-хане. Там я познакомился с Сашей Гринблатом и Борей Аничкиным. Исай поймал нас во время очередного возлияния. И поставил условие: пока не приведу лагерь в порядок, зачета мне не видать.
А палаточный городок раскинулся в тени деревьев, надо было протереть кровати и застелить постели, пришить к палаткам тряпичные лоскутки с номерами и убрать мусор. Работы было минимум на неделю.
Я пошел в соседний пионерский лагерь и сказал начальнику, что редактор газеты «Пионер Востока» Лутфулла Кабиров заказал мне материал «Трудовой десант».
И вот десант начался. «Тра-та-та» — зазвучал барабан, «ту-ту-ту» — вторил ему горн. Отряд пионеров с ведрами и вениками вошли дружным строем в палаточный городок и принялись за дело. За час они управились со всей работой.
Исай косился на пионеров, но оценил мою смекалку и зачет все же поставил. А Лутфулла опубликовал тот фоторепортаж на первой полосе газеты.
На третьем курсе Крупяк извела, меня отчислили и я «загремел» в армию. Служил в Подмосковье, в Алабино, в «королевских» войсках — в стройбате. В детстве я заболел желтухой и после этого оглох на левое ухо. Медкомиссия признала меня годным к нестроевой службе. Лучше всех по этому поводу высказался мой покойный друг Лёва Левин: «Рустам классный журналист, но у него есть четыре недостатка. Он любит баб, делает бабки, на все хрен положил и глухим притворяется».
Бытовали забавные пословицы и в армии: «Ветер в харю, а я х….», «Что ты любишь больше – мясо или масло» — «Мясло», «Два солдата из стройбата заменяют экскаватор», «Бери больше, кидай дальше». Действительно, за день каждый из нас выкапывал до восьми кубометров грунта, а это – два самосвала.
Зимой стояли жуткие морозы, земля промерзала почти на метр. Самое трудное было продолбить этот слой, а дальше — легче. Выручал лом, который один остряк назвал «карандашом». Старики знали, что чем тяжелее лом, тем эффективнее. Вот и носили на себе двухпудовые «карандаши» по нескольку километров. Было у нас еще и табельное оружие — «БСЛ» и «МСЛ» — большая саперная лопата и малая.
В холода мы надевали двое кальсон, брюки, а сверху еще — ватные штаны. Старшина роты по кличке Балабон любил говорить: «Отдыхать будете на том свете», но учил, чтобы не обморозить руки, засовывать их в ширинку. И это спасало.
В армии я часто вспоминал каменное выражение лица Крупяк и на своей шкуре понял, почему фрицы проиграли войну.
Командир роты капитан Максимчук был редкостный отморозок. Его любимым выражением было: «На хитрую ж… – х.. с винтом». Он сразу невзлюбил меня. Ох, и гноил! За два года службы я отсидел на гауптвахте 157 суток.
Она располагалась при знаменитой Таманской дивизии. Начальник «губы» капитан Шаевич был еще больше отъявленной тварью. На «губе» полагалось пребывать наголо стриженным. На обросших «дедов» Шаевич нахлобучивал фуражку и под корень стриг торчащие волосы. На обед он выделял ровно пять минут, урезал и так скудный солдатский паек, а сливочным маслом скармливал своих собак.
Однажды он отправил солдат ремонтировать свою квартиру. Они замуровали в стене куриное яйцо и проткнули иголкой. Через месяц в квартире стояла жуткое, как в кавказском Провале, зловоние, и ему пришлось выламывать все стены…
Как-то познакомился с шеф-поваром нашей части. Его звали Эргаш, был он родом из Самарканда. По этнической протекции Эргаш взял меня в кочегары. Я вставал в четыре утра, разжигал котлы и садился писать. Смотрел на колыхающийся в печи огонь и вспоминал далекий Ташкент, свой солнечный дворик, Салар и синие горы. В голове постоянно вертелась легендарная фраза: «Кто хоть раз пил воду из Салара, тот обязательно вернется в Ташкент». И эти согревало.
Я печатался в каждом номере окружной армейской газеты «На стройке», писал на самые разные темы, подписывался «Военный строитель рядовой Р.Шагаев». Смешно, конечно, но платили хорошо. Каждый месяц я получал по 70-80 рублей, а для солдата это большие деньги.
С глубокого похмелья капитан Максимчук вызывал меня:
— Рядовой Шагаев, займи «четвертак».
Я хорошо знал, что такое «займи», и отвечал, что деньги на сберкнижке, а касса — в Москве. Он выписывал мне увольнительную, и я тут же, молча, доставал из кармана 25 рублей.
После этого ублюдка Москва была настоящим праздником. В Пединституте учились мои друзья Отабек и Марат. Я приходил к ним в общежитие и переодевался в гражданку. Тогда впервые, в Пушкинском музее, я увидел работы Ван Гога, других художников, побывал во многих театрах. Побывал и на Новодевичьем кладбище, где ни шаг, так удивительный памятник. На свежем холмике могилы Шукшина было море цветов, а к ветке склонившегося дерева, кто-то привязал кисть красной рябины…
Но были в армии не только отморозки. Я дружил с замполитом части капитаном Городецким. Он никогда не матерился, всегда внимательно читал мои опусы и относился ко мне тепло.
Однажды он остановил меня:
— Поедешь в пионерский лагерь?
Из политуправления пришла телефонограмма: срочно прислать художника. А у художника нашей части была уйма работы и вот судьба улыбнулась мне.
Вызывает меня комбат подполковник Князев:
— Гагарина можешь нарисовать?
— Так точно, товарищ полковник!
Я тут же нарисовал круглый скафандр, крупно вывел «СССР», а ниже – смотровое окошко, в нем глаза, брови и нос.
Комбат спросил у Городецкого:
— Похож?
— Так точно, товарищ полковник!
И я на три месяца укатил в Щелково. Нас было три художника, три афериста, кому поручили оформлять пионерлагерь к предстоящему лету. Каждое утро, к приезду директора, мы меняли местами щиты, и он не замечал подвоха. Жаловались, что кончилась краска.
Конечно Щелково не Юсуп-хана, но места удивительно красивые. Я нес ведро краски, чтобы продать в соседней деревне и вспоминал есенинское «березовый ситец России».
Не жизнь была, а малина!
Когда началась первая смена, я организовал в лагере фотокружок. Уже и забыл, что служу в доблестной армии, когда за мной приехал старшина.
…С тех пор прошло тридцать пять лет. Со стороны виднее. Раньше я думал, что служба в армии – это вычеркнутые из жизни годы. Но, нет, за эти два года я окреп физически, научился никогда не унывать, работать с ломом, мастерком и отвесом. Я узнал, что надо делать, чтобы в лютый холод не обморозить руки…

Плакат из журнала Белла-Терра, 2008 год.

Родился я 10 марта 1953 года. Стал пятым ребенком в семье, где росло шестеро детей. Когда я родился отцу – Махмуду Назаровичу — было пятьдесят лет, он старше мамы – Салимы — на 13 лет. Я рос на Шейхантауре, в 1959 году мы переехали в новый дом. Если прочертить на карте города линию от новой телевышки до площади Пушкина, то дом – посередине.
Папа закончил четыре класса русско-туземской школы. Он был хлопковик, многие годы возглавлял хлопзавод в Дальверзине, что под Бекабадом, потом работал главным ревизором в Министерстве хлопкоочистительной промышленности. Он был толковым специалистом. В Дальверзине о нем осталась добрая память, сейчас там его имя носит бывшая улица Жданова.
Когда папа приезжал из Дальверзина, то часто приводил разных людей. Он часто брал попутчиков и если узнал, что тому негде остановиться в Ташкенте, то оставлял ночевать у нас дома.
А мама была домохозяйкой, растила четырех сыновей и двух дочерей. В медучилище она училась с будущей женой 1 секретаря ЦК КП Казахстана Кунаева. Та как-то гостила у нас на Шейхантауре и на базаре у нее вытащили кошелек с деньгами и паспортом. Тогда подняли на ноги всю милицию, и к вечеру кошелек нашелся.