Апология Ташкента. Повествование в картинках Искусство

Автор Александр Махнёв

Пролог

Есть города, чей колорит, чьё очарование настолько необычны, настолько ярки и особенны, что знакомы даже тем, кто никогда в них не бывал.
Таков Париж – потому что Эйфелева башня, Монмартр, импрессионисты, шансон, не тот который имени Шафутинского, а настоящий, французский…
Рим – потому что Колизей, римский папа и вообще Вечный город…
Санкт-Петербург – Медный всадник, Эрмитаж, мосты и белые ночи…
Нью-Йорк с его небоскрёбами и предпринимательской мощью…
Одесса с Привозом, Дерибасовской и анекдотами…
В конце каждого ряда многоточие, потому что ряды эти можно (и должно!) продолжать и продолжать. Причём для этого, совсем необязательно быть лично-непосредственно знакомым с названными городами.
Ташкент, город, в котором я живу, тоже имеет свои устойчивые ассоциации. Самая известная: «Ташкент – город хлебный». Жара, пожалуй, в значительной степени «ташкентское» понятие. Но он ведь много разнообразней! Он не похож ни на что другое. И мне кажется, что люди творческие, которые собственно и формируют образы городов, в долгу перед ним.
Это скромное сочинение как раз попытка «легендирования» Ташкента. Такой местный вариант «одесских рассказов».
Надеюсь, что этот сборник коротких историй и зарисовок, нечто вроде повести в картинках, расширит представление о МОЁМ городе у тех, кто в нём никогда не был.
А тем, кто здесь побывал, может быть, послужит поводом для воспоминаний.

Глава первая. Город

Рано. На блёклом небе справа ещё видна луна, а слева уже солнце. И то и другое чёткое до деталей. Нигде я больше такого не видел. И чимганские горы, словно в сотне метров.
«Ожидается солнечная погода, лёгкая облачность без осадков»…
Город глотает меня на остановке, криво ухмыльнувшись троллейбусным ртом. «Рогач» ползёт, навстречу подмигивающим светофорам, изредка брызгая искристой россыпью. Вот здесь, пожалуй, сойду. Я иду по городу и слушаю его, и вдыхаю его запахи и пробую его на ощупь.
Из рации ГАИшника стоящего на обочине доносится что-то вроде:
-Первый, первый я второй, отъём! Принимай клиента отъём!
Истерический визг внезапно затормозившей легковушки. Маленький золотисто-коричневый автомобиль «Тико» похож на цыплёнка табака. Из него выбирается весьма объёмный водитель, инспектору: Салам аллейкум, ака. (здравствуйте) Рукопожатие. Кечерасиз, ака. (извините) И в обнимку оба отходят в сторону. Они договорятся. Здесь так принято.
Ворчливо дребезжат трамваи. Уже полно народу, и он всё прибывает, заполняя улицы. Солнечные зайчики рассыпались по фасадам, витринам тёмного стекла, зелёным муравейникам кустов и деревьев, телам людей и машин. Заглянули на задние дворики с непременным атрибутом — мусорной кучей на видном месте. И побежали по серебряным куполам мечетей, золотым крестам православной церкви, огненной меди католического костёла. Лёгкие, перистые облака, ободрали перышки о шпиль телебашни.
А внизу колготится народ. В кафеюшках ошпазы (специалисты по приготовлению плова) раскочегаривают огонь под тяжёлыми чёрными казанами. Торговцы «в разнос», врастяжку, на манер муэдзинов зазывающих на молитву, выводят: Ка-а-р-р-ртощкя, люк, марковькя бо-о-ор! Малина, ябляка есть Кисьлий –свежий маляко, каймок! Старый вещи покупааааем! Каляськя, раскладущкя берё-оом».
Кто-то терпеливо ждёт общественного транспорта, кто-то небрежно ловит такси…
Город вступает в новый день. А вот двое на скамеечке никуда не спешат:
— У тебя есть цель в жизни?
— Нет.
— И у меня нет. Давай купим лотерейный билет, будет.
Базары шумят и суетятся. На тряпичном вам всё расскажут о товарах. Польстят: разбираетесь в качестве. Сообщат, что скупой платит дважды, и сдерут втридорога. Успокоят напоследок: я каждый день здесь. Ну конечно здесь, где ж ещё. Торговый город. Вся Турция, Малайзия и Китай работают на нас. Интересно, а мы на кого работаем?
А на продуктовом! Дунганская редиска, чиназская рыба, сурхандарьинские яблоки, паркентская картошка. Плюс мандарины из Грузии, бананы из Эквадора и киви с ананасами чёрти откуда. И прочее, прочее…
— Почём ваши персики?
— Шестьсот.
— Дорого – говорит покупатель и делает попытку уйти.
Продавец, хватая за рукав:
— Пятьсот, брат!
Покупатель уходит.
— Эй брат четыреста, дешевле даю! — и уже вслед удаляющемуся кричит — Майли ака (ладно), двести пятьдесят будет!
Тут же поесть. Армянский чалагач, корейский суп кук-си, русские пельмени… А как вам понравиться грузинский ресторан в узбекском городе с названием написанным английскими буквами в русской транскрипции? С ошибками конечно. Поесть здесь любят, и готовить умеют.
Да здесь и названия географические под стать всем этим съедобностям. Такие же пряные и ароматные –Сагбан и Лабзак, Чорсу и Бодомзор, Домробад и Дархан…
Вот ряд коммерческих заведений. Адвокатская контора с несколько двусмысленным названием «Галеры». Нечто медицинское с жизнерадостной надписью над входом «Безболезненное лечение. Рвём зубы, протыкаем уши, режем, долбим, зашиваем».
Барахолки. Конечно лукавы и изобретательны. Такое можно встретить! Горн конницы товарища Будённого, потерявший голос на фронтах гражданской войны, баранья челюсть слегка подработанная напильником и выдаваемая за акулью. Шеренга медных подстаканников, успешно пережившая своих более хрупких партнёров.
Обломки чьих-то жизней, остатки чьих-то увлечений.
-Что ты мне говоришь четыреста, когда я сказал окончательную, нормальную цену тысячу двести и меньше чем за шестьсот не отдам, потому что мне нет смысла.
Но вот учреждение. Мне как раз сюда. Чего-то завизировать. Но там он. Чиновник, медлительный как закипающий чайник. Я стою, мнусь, потею, смотрю умоляюще. А он глядит на меня с ленивой подозрительностью и до последнего момента ничем не выдаст своего желания помочь. Где их этому учат? Но вот! Музыка для просителя. Шлепок о поверхность, треск резины отрываемой от листа, внятное шуршание ручки выводящей резолюцию и жёсткий росчерк подписи. Слава Аллаху!
На улицу. Я так не могу. Где тут рюмочная? Пятьдесят грамм коньяку, под обед, ясности мысли не повредит и чёткости шага не помешает. Закусить не решился. Чёрт его знает, из чего изготовлен салат под названием «Экспромт».
Где-то вдали ухающая сирена пожарной машины. Рядом: Закяз сомса бо-о-о-р (имеются пирожки с мясом)! Сбоку: Девушка с севера…. Круто ты попал на ТиВи ты звезда… Келинь, ака, мархамат (заходи брат пожалуйста), дешевле даю…
Попытка познакомиться на улице.
-Девушка!
-Отвали.
-Вы меня неправильно поняли я не с целью меж-половых отношений, вы мне как человек понравились.
-Тем более отвали.

Мерный стук ударного инструмента и скрежет металла об асфальт. Это кувалда и лопата. Кто-то строится. В таблице предпочтений строительство стоит здесь сразу после еды и торговли. Отдельные граждане, будучи не в курсе социальной политики так увлекаются, что умудряются возвести дома, напоминающие по стилю нечто среднее между дворцом и постоялым двором.

Один любопытный домишко видел. Гляжу – не понимаю; что за стиль такой? Фрагменты фасада, отягчённые многочисленными архитектурными изысками, поражающие своей мудрёностью, то и дело сменяются по-солдатски незатейливыми элементами. Потом сообразил: это график поступления денег на счёт хозяина. Вот карниз, пилястр, фронтон – это они были. А вот угловатый выступ без излишеств – это их не было.

А пахнет то как! Свежей зеленью с едва уловимым, больше воображаемым горьковатым привкусом арчи, азиатским можжевельником. Амбре цветущего урюка. Одуряющие ароматы горячего хлеба и шашлыков настигнут вас всюду, не оставив никаких шансов равнодушию. И ещё дымный дух сухой травы «исрык», говорят от сглаза.
Дело к вечеру. По серому ещё не пыльному асфальту, по мягким травяным коврам с жёлтыми кляксами одуванчиков, по недавно появившейся брусчатке цокают элегантные туфельки на каблуках, уверенно ступают ботинки, не спеша, шаркают калоши. Разбредается по своим надобностям городской люд.
Вот уже и смеркается. На фиолетовом теперь небе, алое солнце с ореолом цвета краплак. Но город не замирает, он только перемещается в чайханы, кафе, зелёные дворики, пивные и закусочные. Что бы остыть от дневной жары. Благоухание шашлыков делается ещё интенсивнее. Хотя казалось бы куда ещё? И новый запах прибавляется – запах прохлады.
Нет, конечно, мне не всё нравится в этом городе, но всё любопытно. Любопытны люди, которые здесь живут. Даже те, от которых мне что-нибудь нужно.
Всё что здесь хорошо – наше, и всё что здесь нехорошо — наше, и нам никуда от этого не деться. Если конечно мы собираемся здесь жить.
И я устраиваюсь в небольшом кафе, поближе к дому, и хлопнув предварительно кружечку холодненького пивка заказываю сто водки. Я хочу выпить за этот город и особенно за тех, кто будет строить его дальше, за тех, кто сделает его лучше. За вас мои земляки!

Несколько почти лирических приложений к главе первой.

№ 1. Безумный день.

Восемь часов утра. Двое мужчин бредут по тротуару – один другого держит под руку. Оба пьяные «в дугу». Но ещё сохраняют остатки соображения. Ещё видать не совсем накрыло. Один, очень высокий, шагает молча, сосредоточенно передвигая ноги. Полная концентрация внимания придаёт всей его фигуре некую величавость. Вне всякого сомнения, именно он ведущий. Ведомый, маленький, плотный мужичок, в пиджаке на голое тело, то поднимает голову вверх, ища сочувствия у товарища, то резко бросает её вниз ударяя подбородком в грудь и с трагической интонацией в голосе время от времени повторяет: «Безумный день!» И через паузу: «Безумный день…»

№ 2. Торговля как искусство.

В некоторых городах, я слышал, торговаться на базаре дурной тон. В Ташкенте напротив, торговля необходимая и даже обязательная прелюдия к собственно акту покупки. Больше того: продавцы на ташкентских базарах покупателей не торгующихся, конечно любят, дело понятное, но всё-таки немного не уважают.
Чтобы выбрать хороший арбуз его надо приложить к уху и простучать. У спелого звук глубокий и звонкий. Мой товарищ музыкант и потому прослушивает арбузы особенно. И стучит как-то необыкновенно элегантно. Его длинные пальцы барабанят по их полосато-зелёным бокам как по чёрно-белым клавишам «Стейнвея». А лицо внимательное, сосредоточенное, как у опытного настройщика.
Продавец, седобородый, шоколаднолицый бабай (бабай по-узбекски «дед») некоторое время косится на привередливого покупателя, но в итоге не выдерживает: Какой ноту ищещ ?
Си-бемоль мажор, отец – шутит мой друг, не отрываясь от своего занятия.
Дед кряхтя тянется за арбузом и, подавая, говорит:
— Мана ака, вот хороший сибамол. Сладкий как сахар.
Миша, так зовут моего товарища, принимает блестящего красавца, прикладывает к уху, простукивает:
— Хороший. Триста пятьдесят будет?
-Зачем триста пятьдесят, – кипятится дед – слушай звук какой, пятьсот!
— Майли ака, — примирительно завершает Миша – четыреста, больше не дам. И тут же добавляет: Сам послушай, на пятьсот не звучит.
— Эээ… бери. — соглашается продавец и оба расстаются довольные друг-другом.

№ 3. Драматургия.

За спиной одного из торгующих на барахолке огромная груда металлического хлама. Хозяин оттуда периодически что-то выуживает и, придав ржавой железяке с помощью абразивной шкурки и керосина некое подобие презентабельности, укладывает её перед собой – «на витрину». А там уже лежат, в том числе и книги. Тоже изрядно потрёпанные, будто вытянутые из той же железной кучи.
Между прочих фадеевский «Разгром».

Глава вторая. В налоговой.

Одно время числился я в коммерческой фирме главбухом. Вторая часть этой аббревиатуры в моём случае имела большее отношение к слову «бухать» и гораздо меньшее к слову «бухгалтер». Практически всю бухгалтерскую работу выполняла наша, с остальными учредителями, хорошая знакомая, моя же функция была в основном представительская.
Но вот подошло время первой налоговой проверки. Париться с присланными инспекторами пришлось уже мне лично. Неделю они листали документы. Вздыхали, цокали языками, чего-то спрашивали. Я нёс какую-то ахинею. Но в принципе прицепиться им было не к чему.
Я, с непривычки, жутко трусил и потому старался выглядеть непреклонным. То есть никак не реагировал на их намёки относительно небольшого вознаграждения за тяжёлый труд налогового инспектора.
Наконец они поняли, что намекать бесполезно и (у нас не отвертишься) потащили меня к своему начальнику.
Классический кабинет бюрократа, с фальшивыми дубовыми панелями и огромным столом. Сам в тёмном костюме «с иголочки».

— Здравствуйте дорогой Александр Николаевич! – начинает он с видом доброго знакомого, хотя видимся мы с ним впервые.
— Добрый день многоуважаемый Бахтиёр-ака!
— Как Ваше здоровье Александр Николаевич!
— Спасибо Бахтиёр-ака, хорошо.
— Слава богу, а то я уже стал волноваться.
— Ну что Вы, что Вы. Стоит ли беспокоиться.
— А как же Александр Николаевич, мы ведь проверочку то, закончили.
— И?
— Ну?
-Что?
— Какие Ваши предложения Александр Николаевич?
Я конечно не полный идиот и чего от меня хотят знаю. Одного я не знаю – КАК это делается. Но, глубокий вдох, и как в омут: Надо?
— Обязательно – говорит Бахтиёр-ака и пододвигает ко мне настольный калькулятор.
Я смотрю вопросительно, он кивает и до меня, наконец, доходит. Вывожу на дисплей цифру «100» и возвращаю калькулятор в исходную позицию.
Длинная пауза. Начальник строго смотрит на калькулятор, потом на меня, тепло, по-отечески почти. Он уже понял, с кем имеет дело, и мягко пытается объяснить: Александр Николаевич только Вы не обижайтесь.
— Я не обижаюсь.
— А Вы и не обижайтесь. Ваше предложение задевает мне честь налогового инспектора (услышав эту фразу я честно говоря едва со стула не рухнул). Мне Александр Николаевич к начальнику неудобно будет зайти. Он меня, Александр Николаевич, (здесь его голос приобретает заговорщицки-доверительную интонацию) даже уважать не станет.
— Как я Вас понимаю.
— Спасибо. Надо мной ведь ещё семь человек.
— Извините уважаемый Бахтиёр-ака.
— Ничего.
— Понимаете Бахтиёр-ака…
— Понимаю Александр Николаевич.
— Дело в том Бахтиёр-ака…
— Надо Александр Николаевич.
— Никак Бахтиёр-ака?
— Никак.
— Двести?
Бахтиёр-ака тяжело вздыхает и печально произносит: Триста. (мне сразу вспоминается Ильфопетровский Альхен)
— Может быть…
— Не, не, не. (торопливо прерывает он) А зато мы Вас уважать будем, и в следующий раз не раньше чем через два годика.
— Ну, если уж никак…если через два годика…
— Вот и славненько, вот и чудесненько. Вы Александр Николаевич удивительно милый человек.
— Приходится Бахтиёр-ака.
— Всего хорошего уважаемый. С Вами очень приятно общаться.
— Ну, дак … А как же иначе то?

Приложения к главе второй.

№ 1. В чайхане, время обеденное.

Стоим на раздаче. Прибегает официантка, симпатичная девчонка в мини-юбке, с глазами по пятаку. С трудом отдышавшись, почти кричит:
Карим-ака мне шурпы и мяса побольше.
ТАМ… (глубокий вдох) ИЗ МИНИСТЕРСТВА!
Идём дальше, за чаем. Опять прилетает эта длинноногая:
-Пиалушки, чистые, покрасивее. ТАМ ИЗ МИНИСТЕРСТВА!
Сели кушаем, прямо напротив нас шинкуют салаты. И опять наша знакомая суетится:
Не трогайте эти салаты! ЭТО министерству!
Пообедали, садимся в машину, мимо нас проносится всё та же девчонка с минеральной водой. Видать в магазин заслали.
Тут я не удержался: Это министерству?- острю вслед.
Она на ходу оборачивается и устало улыбается.
Какие у нас люди в министерствах работают. Легкоранимые, плохо питающиеся эстеты.
А нам, между прочих блюд, предложили салат «Дружба». Мы отказались. Ассоциации нехорошие. «Дружба» — пила- лесоповал. Ещё чего доброго опилки попадутся.

№ 2. Мёртвый город.

Конец трудового дня. Тащусь к остановке измочаленный и задумчивый. Перспектива добираться домой тремя транспортами отнюдь не вдохновляет. И здесь, в переулке, выходящем на главную дорогу, меня тормозит милицейский кордон.
— Стой брат!
Чё за хрень? Оглядываюсь по сторонам и соображаю. Чуть в глубине по всей трассе, сколько ловит взгляд – кучки граждан. Вдоль дороги многочисленные милиционэры и разноцветноберетные спецбойцы с коротко угрожающими штурмовыми автоматами. Ну конечно! Ожидается проезд правительственного кортежа. Ждём минут десять. Почти в полной тишине. Производит всё же эта военнообязанная мощь впечатление.
Наконец-то! На скорости не меньше ста: две машины милиции — одинокий чёрный «мерс» — два «джипа», — спустя время уже целая эскадрилья чёрных «мерсов» и наконец, арьергард из джипа, милиции, ещё чего-то…
Дальше как в замедленном кино: улицы некоторое время остаются пустынными. Мёртвый город!!! – успеваю подумать я. Но длиться это лишь несколько десятков секунд. Люди… больше, больше, машины, автобусы, вдруг, как из-под земли (а вернее изо всех окрестных подворотен, куда их загнали на время следования) и шум городской, вернувшийся так же внезапно, как и исчез. И этот чёрный правительственный кортеж воспринимается уже как нечто нереальное, мистическое, дьявольское. Привидевшееся на мгновение.

№ 3. Культура поведения.

Вечер. Мы с товарищем ужинаем в прибазарной «кафешке». На столе салат, шашлык и водка, проданная нам тут же в кафе, совершенно законно. Выпиваем. Неожиданно появляется милицейский патруль.
— Эй брат, культур-мультур немножко есть?
Не сразу сообразив, что это нам, мы поднимаем свои удивлённые физиономии. На лице сержанта выражение уязвлённой добродетели. Которое впрочем, тут же меняется на начальственно- раздражённое: Убери бутылку под стол!
Уличённые в отсутствии культуры допиваем водку уже из-под стола.

№ 4. Заботы.

Элитные дома в городе обычно плотно, со всех сторон, облеплены многочисленными адвокатскими и нотариальными конторами, где предлагается и такая загадочная для меня услуга как «легализация». Центрами обучения иностранным языкам и оформлением выездов за рубеж. Разумеется супермаркеты, бутики и (вот это уж безо всяких исключений) аптеки.
Господи как много им, обеспеченным гражданам, надо. И оформиться и защититься и легализоваться и выехать. Да плюс на стол чего-то деликатесно-недоступного и на себя остромодно – недешевого. Заботы, заботы… Ну как тут не заболеть?

Глава третья. Жара.

Жара – это когда небо выгорает, меняя свой привычный ярко-голубой цвет на белёсый, выцветший. Жара – это когда воздух останавливается, а плавящееся дорожное покрытие приходит в движение, колышется и шевелится под ногами как живое. Мозги же плавящиеся параллельно с асфальтом напротив вымирают. Это когда водку можно пить исключительно не отходя от холодильника, а пиво заливаешь внутрь лишь для остужения имеющихся там органов. Это когда свет в помещениях включают только в крайнем случае. Потому лампочки они ж накаливания, а накаливать дальше некуда. Это когда прикосновение другого человека, независимо от пола, раздражает. Жара это когда ты с состраданием смотришь на старенький «фрэзер» у «комка» при остановке. Тот бедолага, обливаясь слезами, так и не успевшего сформироваться льда, молотит как ненормальный. Но, увы, все, что в его слабых силах – не дать прохладительным напиткам закипеть. Жара это когда даже мухам неохота шевелиться и они лениво сидят рядом оставив свои казалось бы неистощимые попытки атаковать. Перемирие, Великая Сушь, мы с тобой одной крови. Ни хрена себе и с ней, с мухой, что ли тоже?!
Жара это когда что бы перенести её необходимо абстрагироваться от неприятных ощущений типа липкого пота медленно стекающего по спине — иначе не вынести.
В своей нынешней квартире я живу чуть больше десяти лет, на самом излёте СССР получил. В зале, на стене, имеется комнатный термометр. Тридцать семь градусов выше нуля критическая отметка на нём. Каждое последующее повышение температуры хоть на четверть градуса воспринимается уже как проклятье, а понижение наоборот как божья благодать. А как вам СОРОК ДВА?
Вот что такое жара: Середина лета – по местному «чилля», ОНА достигла апогея.
Лежишь пластом на полу (хорошо ещё когда есть такая возможность – лежать), потихоньку растекаясь и безуспешно стараясь затечь подо что-нибудь.
НУ НЕТ!!! Да я бля, этнический русский то в конце-концов или где?! Гей славяне! Нас без хрена не сожрёшь.
Разве не о нас в период раздела Союза в свежеосуверененных республиках слагали страшные легенды? Как появились МЫ вдруг, неожиданно незнамо откуда и, сметая на своём пути культуру и традиции коренных жителей, расселились повсеместно, иссушая моря и реки и загрязняя всё остальное своей бешенной атомной энергией. Как беспощадно штурмовали МЫ многочисленные крепости, обороняемые местными патриотами. Как подгоняемые имперскими амбициями колонизировали и лишали независимости, как мигрировали и оккупировали … Короче наворотили делов. Когда только всё успели…
Так пред жарой то при таких раскладах и вовсе отступать негоже! Клин клином вышибают.
Врубаем газ! В смысле конфорку. На неё чугунную сковороду и пока она калится, замешиваем блинную болтанку. Народное блюдо. Р-р-русское народное. ЭЭЭЭХ! РАЗЗУДИСЬ ПЛЕЧО! Огонь горит, сковорода шипит и брызжет раскалённым маслом, а повар весь в поту, поварёшкой словно шашкой. ВРРРЁШЬ НЕ ВОЗЬМЁШЬ! С пылу, с жару блины пошли. В дыму, в пару, в горячке. Поглядим ещё кто кого допекёт: светило меня или я его.
«Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»…
Ш-ш-ш-ш… ах… щ-щ-щ-ссссорок два градуса на термометре и по всему видать вверх поползло.
Напёк бл… блинов в смысле напёк. Неее. Есть я их не буду. Тут ежели сырым внутрь отправишь дак и то пока до желудка доползёт пригорит. А лучше я на свет божий, на уличку. Там уж дело к вечеру, вроде как похолодало. Ну после моих кулинарных опытов, точно, только что не морозно. А для закрепления, слава аллаху, магазин рядом, пару пива внутрь – внизу вроде тоже заледянилось. И хорошо-то как!
А к чему это я? Чего это меня понесло?
Перегрелся чутка. Малёха лишка абстрагировался. Ну дык жара, Азия, всякое бывает.

Из знойного Ташкента с пламенным приветом!

P.S. И кружечкой студёного пивка запьём!

Приложения к главе третьей.

№1.Склероз.

Иду по улице, вдруг слышу – Здрассте! Поднимаю башку — прямо передо мной молодая, симпатичная девчонка. Это она со мной значит здоровается. Я хмурюсь и через паузу отвечаю. И всё. Разошлись как встречные трамваи. Как она не знаю, а я весь день напряжённо соображал: Кто? Откуда знакомы? Единственным результатом моей мыслительной деятельности стала фраза: «Склероз его не забывал».
Интересно если мужчина перестаёт запоминать молодых, симпатичных девушек это мудрость избирательной памяти или начало маразма?

№2.Магазин «Детский мир».

Вертлявый пацан лет пяти скачет вокруг мамы, высокой, строгой, молодой, женщины и канючит:
— Мам ну купи игрушку, ну купи мам, вон ту.
Мама, с выражением крайнего презрения на лице, оценив выбор сына, отвечает:
-Ну зачем тебе эта НЕФУНКЦИОНАЛЬНАЯ БЕЛИБЕРДА?

№3.Целомудрие.

Малярная бригада занималась ремонтом некоего административного здания. Пожилой малярше тёте Гале досталась перетирка мужского туалета. К обеду вся бригада собралась вместе. Тётя Галя появилась в лёгком возбуждении и с порога протараторила: Ой ребятки, а в мужском туалете такие хорошенькие рукомойнички, а у нас (в смысле в женских туалетах) почему-то таких нету.
После паузы вся бригада взорвалась лошадиным ржанием. Дошло, что Галина Лаврентьевна назвала рукомойничками писсуары!
Вот какое было поколение: простое и целомудренное.

№4. Порядочность.

Работница коммерческого секса свой отказ от орального контакта мотивировала клиенту следующим образом: Я девушка порядочная. Не какая-нибудь там. Я четыре года замужем была.

Глава четвёртая. Ночной гость.

В половине четвёртого ночи (или утра?) раздался стук в дверь. Минут десять мне понадобилось, чтобы сообразить кто я. Шлёпаю к двери, открываю. На пороге «Пентиум». Знакомый компьютерщик, Аркадий он же «Пентиум», как и все его коллеги слегка с приветом, но в общем добрый малый.
Обобщённый портрет компьютерщика, на мой взгляд, выглядит примерно так:
Мигает красными, воспалёнными глазами. Физиономия отсвечивает голубым. Связная речь то и дело прерывается малопонятными фразами на вроде бы знакомом языке. На вопрос, который час лихорадочно щёлкает клавиатурой. При знакомстве интересуется конфигурацией и возможностью совмещения. Предложение запомнить сопровождает диким криком: Где мой винчестер!
Во всяком случае, в отношении Аркадия это справедливо. К тому же он холостой и от этого очень гостеприимный. Хотя конечно может быть и наоборот.
Короче, матюгнувшись и успокоив жену, впускаю, неудобно отказать. Сам не раз у него ночевал. Он коротко пересказывает свои приключения.
Выпивал дома с подружкой, оба набрались, кончились сигареты Аркаша естественно на передовую. Дверь захлопнул, ключи не взял, подружка пока он ходил, видать вырубилась, разбудить её решительно невозможно. Ну не мёрзнуть же на улице?
— Да нет, конечно, зачем же на улице — говорю.
Аркадий здорово навеселе. А у него есть такая особенность — по мере «заполнения» его речь всё труднее разобрать. И постепенно он вовсе переходит на «БЕЙСИК», это такой язык, в котором трезвому человеку понятны только отдельные слова.
Нет — думаю — так не пойдёт. Достал бутылку водки. Хлопнули. Наладилась беседа.
-Ты Санёк, отдушина — говорит.
-Почему? — обиделся я.
В смысле от души.
Ну, тада ладно.
Потом Аркаша попросил гитару и запел. На «БЕЙСИКе».
Бу, бу, бу,бу… гусары, ля, ля, ля, ля..кивера
Тарарара эполеты… бу, бу, бу, бу… игра…
А вообще у нас с ним, если хорошо принять, недурно получается дуэтом:
Есть только миг между прошлым и будущим
Есть только миг за него и держись…
Душевно. И главное громко.

Приложения к главе четвёртой.

№ 1. Репетиция.

Члены клуба авторской песни репетировали самодеятельный концерт. Самодеятельный же режиссёр, трезвый и злой, то криком, то уговорами пытался придать репетиционному процессу хоть какую-то толику организованности. Барды – авторы и исполнители авторской песни, народ мягко говоря слабодисциплинированный. Валера, Алла! – кричал режиссер, брызгая слюной – давайте же уже на сцену. Ваш номер, чёрт бы вас всех побрал!
Наконец искомый дуэт, молодая супружеская пара, появился, и со сцены зазвучали гитарные аккорды и очень, правду говоря, недурные голоса.
Так, так, отлично – подбадривал режиссёр – стоп! Вот здесь бы хорошо скрипочку добавить. Алла ты же вроде скрипачка. В следующий раз давай со скрипкой попробуем. Хорошо?
(пауза)
Валера у вас же была скрипка? Где?
(пауза)
Нету?
(утвердительная пауза)
Режиссёр, язвительно: Пропили?
Валера, немного помявшись: Ну… почему сразу пропили. Не было денег, пришлось продать.
Теперь уже режиссёр взял паузу, подумав сказал: Что пропили (потёр виски) хвалю, а что скрипку (укоризненно с нажимом) НЕОДОБРЯЮ!
И репетиция продолжилась.

№ 2. Дело — труба.

Мой старинный товарищ Андрей в далёкие уже наши школьные годы, занимался ещё и в музыкалке по классу (так это, кажется, называется) духовые инструменты. А проще: учился играть на трубе. И конечно упражнялся дома, разучивая гаммы. Звуки надо вам сказать при этом получаются такие, что смело, могут конкурировать со звуками издаваемыми пенопластом карябающим стекло. Соседи были, мягко говоря, не в восторге. Но всё-таки народ у нас культурный, так что в основном терпели. И тут в квартиру прямо под Андрюхой въехал новый сосед. И давай скандалить. Родители Андрюхины, а именно мама, пытались некоторое время объяснить ему что, мол, ребёнок тянется к прекрасному. Ограничили время занятий. Но сосед попался максималист. Если вы говорит, не прекратите вовсе то я… далее шла неразборчивая смесь из слюней, соплей, угроз и ругательств.
Как я уже упоминал, переговоры до этих пор вела мама. Папа Андрюхин, дядя Гриша, чрезвычайно колоритный, подвижный и остроумный человек, довольно щуплой наружности, пока терпел. Надеялся, видимо на мирное разрешение конфликта. Но тут его терпение лопнулось. В очередной приход дебошира он вышел к нему лично. Угрожающе жестикулируя, с лёгким блатным проносом, он сказал так: Ну, ты чё, не понял что ли? Ребёнок музыкой занимается. А если бля ты ещё раз придёшь скандалить, я его на барабан на хрен отдам.
Больше соседа не видели.

Глава пятая. Сквер.

Этот сквер был заложен в конце позапрошлого века. Задумывался он как главный архитектурно-планировочный центр города. Может по этой причине всякая власть на протяжении уже более сотни лет норовит впендюрить в центре этого центра какой-нибудь памятник. Сообразуясь естественно со своими политическими и пропагандистскими резонами.
Поначалу здесь стоял скульптурный портрет генерал-губернатора. В восемнадцатом году победившие пролетарии развалили царского сатрапа и на его месте воздвигли Памятник Освобождённому Труду. Руководствуясь декретом о монументальной пропаганде — из дерева, фанеры и кумача. В виде серпа и молота.
Немудрено, что в 1927 году вышеуказанную, монументальную вещь пришлось заменить на новую. Теперь это был памятник 10-ти летию Октября.
Но и он простоял недолго, поскольку потребовалось место для вождя народов и по совместительству друга всех физкультурников Иосифа Сталина. Изваяли из бронзы в полный рост. На века.
Через очень небольшой, в историческом смысле, срок выяснилось, что сия знаменитая личность всё-таки маленько перебрала с собственным культом.
В тот раз думали долго, подбирали что-нибудь бесспорное. Сошлись на Карле Марксе. С одной стороны умер, с другой основоположник. Опять же фактура лица выразительная.
Скульптор надо сказать даже несколько увлёкся фактурой, так что на постамент
взгромоздили даже не бюст, а сразу голову автора «Капитала». Со стороны это сооружение слегка напоминало вафельный кулёчек с мороженым.
Кстати кафе мороженное располагалось тут же на сквере и пользовалось бешеной популярностью у молодёжи от шестнадцати и старше. Мороженое с сухим белым да в жаркую погоду, м-м-м… эх!
Надо отдать должное Карлу, он простоял на этом месте дольше всех.
Но и он, в конце концов, услышал сакраментальную фразу — Которые тут временные? Слазь!
В ознаменование свержения коммунистического режима и для закрепления независимости освободившееся место решили занять национальным героем. Мужественным и желательно непобедимым. Очевидный выбор пал на человека военного. Полководца ясное дело сварганили верхом. Всё как положено — скульптор, архитектор, эскиз, макет, торжественное открытие. И только после того как отгремел оркестр, отшумели аплодисменты и разрезали ленточку кто-то из приглашенных заметил, что негоже такому серьёзному мужчине сидеть на кобыле. Тут конечно и многие, остальные обратили внимание на заднюю часть непарнокопытного животного. Сунулись в справочники, действительно военачальнику положен конь. Со всеми соответствующими этому высокому званию причиндалами.
В авральном порядке оплошность исправили. Скульптору ничего говорить не стали. Человек пожилой, уважаемый чего даром беспокоить. Одно досадно. Автора лошади теперь знают все, а тот, кто превратил её в коня и тем спас полководческую репутацию, так и остался неизвестным. Самозванцев много было. С одним из них я лично пил водку в пивной. Говорил, что собственноручно изваял искомый предмет. А хотя кто его знает, может и не врал.

Приложения к главе пятой.

№ 1. В редакции городского периодического издания.

Яша Магазинер с похмелья пошёл ксерокопировать приличную пачку документов. Командир редакционного ксерокса Алина принялась за дело. Яша стоял рядом. Стоять было тяжело, и он оперся на агрегат. Алина некоторое время косилась на него, а потом сказала: «Зря вы стоите над ксероксом Яковиваныч, от него при работе идут вредные испарения». На что Яша незамедлительно ответил: « Я Алиночка сейчас на выдохе такое выдаю, что ещё неизвестно кто больше рискует я или ксерокс».

№ 2. Суета.

Площадь Дружбы Народов. В центре её памятник семье кузнеца Шамахмудова. В годы Великой отечественной усыновившей пятнадцать ребятишек-сирот разных национальностей.
Композиция такая: В центре в полный рост стоит кузнец, его ладонь простёрта над головой мальчика. Рядом сидит жена кузнеца с девочкой на руках, ну и вокруг остальные дети. Памятник надо сказать, хороший.
Рядом «халтурит» фотограф. Любят граждане сниматься на фоне достопримечательностей.
И вот вижу такую картину: на внешнюю сторону бронзовой кисти кузнеца садиться живая горляшка, дикий среднеазиатский голубь. Блеск! Вот теперь композиция закончена – думаю. Обхожу памятник кругом, любуюсь с разных ракурсов. Вот ведь кадр какой пропадает. И тут натыкаюсь на фотографа.
— Ака,- спрашиваю, — вы фотограф?
— А, да, я! – радостно соглашается тот, хватаясь за свой аппарат.
— Смотрите – говорю – уважаемый, какой кадр пропадает.
Ааааа, да,. – вяло кивает, вежливо и равнодушно улыбаясь.
И тут же, заметив потенциальных клиентов приближающихся к памятнику, теряет ко мне всякий интерес: Фотографироваться, на память, друзья! Мархамат! Всего пятьсот сумов.
Суета.

Глава шестая. Называйте меня промоутер.

Воскресенье. Жена с утра мечется по квартире. Уборка, готовка, стирка…
Я в это время сижу за компьютером. «Работаю». Недурная работёнка да?
Как там у Жванецкого: Чего он там ещё напишет неизвестно, а пока сидит, обдумывает.
И своей невозмутимой неподвижностью я, наконец, её «достаю».
Любимая внезапно вырастает передо мной немым укором, немота впрочем длится недолго: Да в конце то концов я у вас для чего в доме!?
Не спеша, отрываюсь от экрана монитора, потягиваюсь, с целью размяться, и мечтательно изрекаю: Ты у нас мамочка… для красоты.
В-о-о-т!- протяжно и торжествующе восклицает она.
Немного помедлив, добавляю: Вот и пойди на кухню, наведи там красоту.
И тут же втыкаюсь в клавиатуру, торопясь записать этот любопытный диалог.
Жена вздыхает и, уходя, презрительно и одновременно обречённо бурчит себе под нос: Писс-сатель!

Моя супруга вообще довольно остроумная женщина. Другой со мной и не ужиться. Причём её остроумие непроизвольное и непосредственное.
Разгадывает как-то кроссворд. «Мужское шейное украшение». (пауза)
Молчу. Не дай бог ввязаться в этот процесс, весь вечер к чертям.
«Мужское шейное украшение»? (долгая, вопросительная пауза)
— «Жена» что ли?- восклицает удивлённо, так и не дождавшись помощи извне.
И уж только мой смех даёт ей понять, что родилась острота.
Однако смех смехом, а моё шейное украшение типа ожерелье, семья то бишь, за последнее время сильно пообносилось. Папа ихний, то есть я, ударился в литературу.
Чё-то подзаработать бы надо.
В результате сих нехитрых рассуждений и оказалась в моих руках газета с объявлениями.
Для начала сделал я несколько неожиданное открытие. Ташкент буквально наводнён престарелыми девушками на выданье. Потому 70% объявлений связаны либо с торговлей омолаживающей косметикой, либо со сдачей напрокат свадебных платьев.
А не поторговать ли мне косметикой?
Звоню, договариваюсь. Ещё по телефону посулили мне не менее пятисот зелёных в месяц.
(В пересчёте на московские скажем цены, это штуки полторы.)
Распространение косметики? — уточняю. Ну вы же взрослый человек – поправляют меня строго – должны понимать, «распространение» — это венерических болезней, а у нас промоутеринг. Будете промоутером. Вам это слово о чём-то говорит?
Интонация не оставляет мне никаких вариантов для ответа, кроме ожидаемого: Нет- говорю, не в курсе. Ну вот видите – торжествует телефонная трубка — приезжайте, поговорим. Еду. Говорим.
Краткая фраза «А нельзя ли поконкретней»? вставленная в паузе понадобившейся моей визави для вдоха, и прервавшая её многословную сагу об истории и сегодняшней мощи краснознамённого гиганта химико-парфюмерной промышленности с которым мне выпала честь (это уж не подвергалось сомнению) сотрудничать, дама решительно обрубила возмущённым выкриком: Да вы не даёте мне слова сказать!
Далее она красочно описала мои перспективы ( Остап Бендер с его Нью-Васюками отдыхает). Комната, в которой произносилась пламенная речь, наполнилась бриллиантовым дымом. Стало тяжело дышать, и я попросился на воздух.
Вообще-то я периодически подрабатываю «маляркой». Но зима не самый удобный для этого дела период. Байка такая есть: Лето. Маляр, маляр хлебушка хочешь? Да шёл бы ты! Булками закидаю. Зима. Маляр, маляр хлебушка хочешь? Положи на камушек, а то обманешь.
Это ещё если не считать того, что в Ташкенте вообще теперь трудно с работой.
Но таки нашёл я работодателя и на сей предмет…
Устроился в строительную организацию. Работа в другом городе. Командировка на цементный завод. Прорабом кореец по имени Артур – весьма важный, но при этом собственно в строительстве тупой как пробка. Впрочем, по нынешним временам профессионализм не в почёте – самое востребованное умение — умение считать деньги. В этом деле Артур, по-видимому «собаку съел».
Наше дело исправить ранее запоротое. Любопытно: на цемзаводе существует два вида штукатурки — или с минимальным, на грани отсутствия, содержанием цемента, или, напротив, с такой концентрацией основного продукта, что штукатурный слой по своим характеристикам напоминает стекло. Твёрдый и хрупкий. Норма почему-то не получается никак.
По дороге к объекту познакомился со своими напарниками. Первый, Степан — добрый малый (кинул меня потом), недавно вернувшийся из Москвы. Дельный маляр, правда, несколько неразвитый, я имею в виду в общеобразовательном смысле, и немного заторможенный, причём последнее обстоятельство весьма органично подчёркивается его лёгким заиканием.
Другой мой коллега дядя Лёня. Взрослый мужик лет пятидесяти с «хвостиком». Чрезвычайно напоминающий Шарикова из «Собачьего сердца». Особенно после принятой сотни грамм, когда он начинает энергично рубить воздух ребром ладони правой руки и убеждённо нести всякий вздор.
Прибыл, между прочим, для производства плотницких работ. Из инструмента прихватил: отвёртку, видавший виды шпатель и устрашающих размеров зубило, сработанное из 48-ой арматуры. Мастер широкого профиля. Из серии: «всё могу, нихрена не умею». Инфантильный до неприличия. Так я и не понял, чего его понесло в командировку, и на что он собственно рассчитывал.
Во всё командировочное время он был нашим верным оруженосцем и сыном полка.

Бытовые условия командировки ужасающие. Ели как свиньи, спали как собаки, работали как лошади. Вода пополам со щёлочью, очень жёсткая (башку после работы помоешь, волосы как проволока), воздух пополам с цементом. Если прибавить сюда что территория завода усиленно охраняется, то всю эту музыку можно охарактеризовать как строительный объект тюремно-лагерного режима с ослабленным питанием.
По возвращении работодатель сообщил нам что «деньги он, безусловно, заплатит», но потом. А пока можно начать другой объект. Тут он, работодатель, неплохой, в общем, мужик, по-отечески добавил: Не люблю когда мои люди, без работы сидят. Вам ведь нужна работа?
В своей ответной речи я пояснил, что мне нужна не работа, а заработок. А с целью достижения максимального эффекта сформулировал свою мысль в ненормативных выражениях.
Работодатель не оценил мои стилистические изыски, и мы разошлись, оставшись «при своих».
В итоге, врезав, я рассудил трезво…
Алкоголизм, как известно, не порок, а болезнь. Я ею страдаю в достаточной степени или даже больше. Попался мне как-то на глаза, в глянцевом журнале тест «Много ли вы пьёте?». Дык у них уже шкала давно кончилась, а я всё продолжал набирать баллы.
Если домазать сюда графоманию, коей я несомненно подвержен, имеем безнадёжно больного человека нуждающегося в срочной государственной помощи могущей как то скрасить последние мои дни.
Жду вот теперь.
Вообще, должна же быть у нормального государства какая-то программа помощи моральным уродам?!!!

Приложения к главе шестой.

№1.Чувство юмора.

Компания NESCAFE в своей рекламной компании использовала нехитрый трюк. Купивший определённое количество банок кофе получает в подарок фирменную кружку NESCAFE. Александр Михайлович Березовский, мой «куратор» в изредка публикующем меня журнале, для своей юмористической странички сделал симпатичную пародию. Под фотографией этой самой кружки написал:

Хотя удобны для руки
И выглядят довольно мило
Они для водки велики
И — видит Бог!- малы для пива…

Но не кори посуду, брат
Она практична –вот те слово!-
Так как подходит в аккурат
К похмельным порциям рассола!

Был жуткий скандал. Местный представитель NESCAFE прислал протест в редакцию. Дискредитация торговой марки. А.М. лишили премии и обязали написать опровержение.
Что делать с идиотами? Может дихлофосом… Хотя… граждане с полным отсутствием чувства юмора уже сами по себе довольно забавны.

№ 2. Сарацины.

Ползем. Продираемся сквозь колючие заросли. Я, мой напарник и козёл. «Козёл» деревянный ему «по барабану», а мы как раз настоящие и наша живая плоть, разодранная шипами, ноет от боли.
Красим фасад дома арабского посла в Узбекистане. Заказанный цвет фасада, по-видимому типично аравийский – песочный. Весь участок вокруг дома щедро усажен всевозможной растительностью. Преимущественно колючей почему-то. Ну отчего же розы, чёрт возьми?! Почему не гладиолусы, пионы? Ромашки, наконец! Что за странное пристрастие к шипастому и колючему?
Впрочем… может они напоминают детям пустынь верблюжью колючку и соответственно животных давших название этому растению? Дом, наверное, напоминают. Тот, другой, который на родине.

Глава седьмая. Выходной.

Суббота вечером. Дача. Пыльный город позади. Заботы, обязанности, обещания…
— Ну, наконец-то, прибыли. Сеточки, свёрточки, бутылочки. Машину чуть сдай. Водичку в бассейн пусти. Сейчас всё откроем. Ну что ты маячишь? Иди, переоденься.
— Наливать?
— Погоди. Картошки почистим. Лучок, огурчики, помидорчики. Культура пития – есть закуска плюс неторопливость.
— Я понимаю, наливать?
— Не суетись. Дров поруби, щепочек. Вот. Хорошо горит. Казанок где? Картошечку вчетверо, лучок кольцами, баранинку на рёбрышки разбери.
— Наливать?
— Что ж ты гонишь то?! Сейчас жирочек вытопим. И не хрусти, пожалуйста, огурцом. Нервирует.
— Дак, может наливать?
— Потерпи. Всё в казанок уложим аккуратненько и …
— Наливать?
— А ты чё ё-моё не налил ещё?
(выпили, помолчали.)
— Ещё по грамулечке?
— Токо по грамулечке.
(выпили, помолчали.)
— Воздух какой а? Соловьи поют!
— Кошки орут.
— Комары жрут, суки!
— Обезболимся?
— Не без этого. ( выпили.) Ну, теперь купаться.
— Неее…
— Да давай сполоснёмся.
— Не, не, не, не. Холодно.
— Наливать?
(выпили, помолчали.)
— Теплее кажись.
Терпкий дымок мангалки смешиваясь с парами приготовляемой баранины обволакивал их снаружи, алкоголь мягко проникал изнутри. Беседа делалась всё более искренней и от того менее внятной.
— Скупнёмся?
— Обязательно!
Бултых, всплески, сдавленные возгласы, фырканье и тот, кто вынырнул первым: Водки мало взяли.
Другой промолчал, в знак согласия, и чуть погодя: Наливать?
— Чисто согреться.
— Там кипит. Вроде готово.
Сняли казан. Аромат, сбивающий с ног. Лёгкий ажиотаж. Особый. Азиатский. Спеша, но не торопясь. И вот оно на лягане. Картошка вся в луке, маслом брызжет. А сверху, ой щас закричу, баранина, обливающаяся соком от предвкушения удовольствия быть нами съеденной.
— Ну, это ж, так нельзя… Под горячее?
— Что ты всё время спрашиваешь! Наливай уже скорее!

Приложения к главе седьмой.

№ 1. Утро. Похмельный синдром.

— Люди! Люююди!
— Ну чего тебе?
— Дайте мне пистолет и два патрона, я застрелюсь.
— А два то зачем?
— Молотит меня, боюсь с первого раза не попасть.

№ 2. Напугал.

Звоню как-то товарищу: Выпить хочешь?
— Не, не могу.
— Чего так?
— Да я блин свой самый рабочий орган застудил.
-Э??????
— Да не!!! горло. Глотать не могу. Даже водку, не говоря уже о пиве.

Глава восьмая. Экскурс.

Настоящее сочинение автор, иногда, будучи в приятном расположении духа, считает явлением литературным. В связи с вышесказанным, небольшой литературный (разумеется, а как же иначе) экскурс может быть и кстати.
Немалое количество великих, больших, хороших и неплохих русских писателей и поэтов упоминали Ташкент в своих произведениях. Любопытно проследить контексты этих упоминаний.
Герой романа Толстого граф Вронский, после неудачной попытки самоубийства «…без малейшего колебания согласился… » (жертва однако) отправиться в Ташкент, в связи с назначением которое ему ПРИДУМАЛИ. «От греха» так сказать. Толстой характеризует сиё назначение как «лестное и опасное». Вспомним что Туркестан в это время, только-только присоединён к Российской империи.
Один из героев романа Достоевского «Подросток», князь Сокольский, находясь под следствием и будучи заключённым в тюрьме говорит в том числе и «о возможности колонизоваться и выслужиться в Ташкенте». Опять же скрыться от общества и начать новую жизнь.
Герой Солженицинского «Ракового корпуса», тяжело больной ЗеКа вовсе приезжает в Ташкент «умирать».
То есть контексты всех трёх упоминаний в том смысле, что Ташкент это уж вовсе — край. Дальше некуда.
А вот современник Толстого и Достоевского Всеволод Владимирович Крестовский, тоже писатель, хотя и почти забытый довольно неожиданным образом отметился в литературной истории Ташкента.
Крестовский автор нашумевшего в своё время романа «Петербургские трущобы. Книга о сытых и голодных» (в конце прошлого века российское телевидение сняло телесериал по этому роману под названием «Петербургские тайны») некоторое время служил в Туркестанском крае «чиновником особых поручений». По прибытии в Ташкент вместе с назначенным туда генерал губернатором Черняевым Крестовский получил от него поручение осуществить ревизию основанной в 1870 году Туркестанской публичной библиотеки (ныне имени Алишера Навои). Результатом был рапорт Крестовского Черняеву, где указывался факт преимущественного интереса читателей к неблагонадёжным произведениям писателей и журналов России. Что, вообще говоря, учитывая поступающий сюда из России контингент и неудивительно.
Указав на ряд недочётов в деятельности библиотеки Крестовский главнейшее зло усмотрел в том что «большая доля внимания подписчиков посвящается повремённым изданиям, между коими первое по количеству спроса, место занимает журнал «Дело», затем «Отечественные записки», «Вестник Европы» и проч… Из русских авторов наибольший спрос на сочинения Щедрина (Салтыкова), Добролюбова, Писарева, Некрасова.
13! Декабря 1882 года последовал приказ № 302 о закрытии библиотеки с 1 января 1883 года. Были даже планы распродажи с «публичного торга» значительной части библиотечного фонда. К счастью они не осуществились. Через год библиотеку открыли. Но уже под названием Книгохранилище при ташкентском музее» и под присмотром специально созданного «Наблюдательного совета».
А весной 1921 года в одном из залов недозакрытой библиотеки выступал прибывший в Туркестан за восточными впечатлениями Сергей Есенин. Его «Персидские мотивы» во многом берут своё начало и отсюда из Ташкента.
Сам чайханщик с круглыми плечами,
Что бы славилась пред русским чайхана,
Угощает меня красным чаем
Вместо крепкой водки и вина.
Тут немного назад вернёмся. Что касается настоящей главы. Или наоборот, если придерживаться хронологии, вперёд забежим. У Солженицына в «Раковом корпусе», так описывается одно из впечатлений от Ташкента выздоравливающего, выкарабкавшегося с «того света» главного героя:
«Шашлык!
Затягивающий был запах – этот смешанный запах дыма и мяса! Мясо на палочках не только не обуглено, но даже не было смугло-коричневым, а в том нежном розово-сером цвете, в котором оно доспевает. Неторопливый ларёчник, с кругло-жирным лицом одни палочки поворачивал, другие передвигал от огня в сторону пепла».
И у Есенина и у Солженицына продавцы ташкентские округлы. Так и есть.

В двадцать третьем году Александр Скобелев под псевдонимом Неверов написал небольшую повесть «Ташкент – город хлебный». О поволжском мальчишке, отправившемся из голодных своих краёв в Ташкент за хлебом. О повести и снятом по ней фильме теперь немногие вспомнят, а название стало крылатой фразой. Между тем о Ташкенте в повести всего-то десяток строк.
« Высунулся Мишка, увидел торговцев с корзинками на головах, услыхал нерусские голоса. Из корзинок, из деревянных корыточек глянули яблоки разные и ещё что-то, какие-то ягоды с чёрными и зелёными кистями, широкие белые лепёшки. «Вот так живут!» – подумал Мишка облизывая сухие, голодные губы.

У Ильи Эренбурга в его книге «Люди, годы, жизнь» я нашёл такой интересный факт: Елизавета Ивановна Димитриева в молодости, на заре двадцатого века, интриговавшая Петербург своими стихами, публиковавшимися под экзотическим псевдонимом Черубина де Габриак, оказывается соавтор нескольких детских пьес Самуила Маршака. «Козёл», «Лентяй» и хорошо всякому читающему известный «Кошкин дом». Припоминаете?:
Слушай, дурень, перестань
Есть хозяйскую герань!
Ты попробуй. Очень вкусно.
Точно лист жуешь капустный.
Потом, уже при советской власти, Димитриеву выслали, (куда бы вы думали?) в Ташкент естественно. И имя её изъяли из заглавий вышеуказанных сочинений. По поводу чего Самуил Яковлевич весьма переживал. Да и теперь в Интернете соавтор не указывается. Напрасно, я думаю.
А Димитриева так в Ташкенте и скончалась. В 1928 году.

В Великую Отечественную войну в Ташкент было эвакуировано огромное количество предприятий, организаций, простых граждан.
Здесь пережили трудные годы еврейский театр Соломона Михоэлса, киностудии «Мосфильм», «Ленфильм», киевская, одесская. Здесь были сняты фильмы «Два бойца», «Александр Пархоменко».
С Фаиной Георгиевной Раневской исполнившей в последнем фильме великолепную эпизодическую роль (помните пианистка в ресторане) в Ташкенте случился любопытный казус. Раневская очень любила мясо бройлерных индеек и слышала, что вроде для выращивания их помещают в сетки в подвешенном состоянии в тёмном помещении и кормят исключительно орехами. Так она и сделала. Подвесила прикупленную пару индюшек в подвале, куда регулярно доставляла орехи. Увы индюшки не только не поправились но напротив похудели до состояния не позволяющего надеяться на их бройлерное будущее и были позорно и тайно утилизированы.
Ещё вот: в фильме Эльдара Рязанова «Гараж», в том эпизоде где запертые в музее герои устраиваются на ночлег, за кадром едва слышна фраза: «… я вспоминаю эвакуацию, ташкентский базар…»
Завершая это небольшое «кинематографическое» отступление, скажу также, что в Ташкенте родились великолепная актриса, мастер эпизода, Рина Зелёная и звезда шестидесятых Татьяна Конюхова, да и знаменитый «Мюллер» — Леонид Броневой актёрский диплом получил именно здесь.
Воротимся, однако, к писателям. В Ташкенте в эвакуации жили Анна Ахматова и Алексей Толстой.
Корней Чуковский отпраздновал здесь своё шестидесятилетие. В его дневнике есть запись от 1 апреля 1942 года: «День рождения. Ровно 60 лет. Ташкент. Цветёт урюк. Прохладно. Раннее утро. Чирикают птицы. Будет жаркий день. Окна во двор — во дворе около сотни ребят, с утра до ночи кричащих по-южному»
А у Ахматовой о моём городе великолепные строчки:
И вспомню, словно на лету
Ташкент, я в огненном цвету
Весь белым пламенем объят
Пахуч, горяч, замысловат
Невероятен!
Вот так бы написать бы.
Юный Юрий Трифонов ещё только будущий замечательный советский писатель жил в Ташкенте в эвакуации с сестрой и бабушкой.
И ещё любопытная история из военных времён.
26 июня 1942 года на борту военного корабля класса «лидер» из Новороссийска в осаждённый Севастополь отправился военный корреспондент Евгений Петров (Катаев). Тот самый, что вместе с Ильфом написал «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок». Военный корабль имел боевую задачу доставить в Севастополь пополнение и боеприпасы, а так же эвакуировать раненных. Подобные корабли называли блокадопрорывателями. Казалось бы, какое отношение имеет сиё событие к теме настоящей главы? Некоторое всё-таки имеет. Собственное имя судна, на котором в служебную командировку отправился Евгений Петров, было «Ташкент». Такой вот поворот.

Приложения к главе восьмой

№ 1. Как О’Генри.

Однажды отнёс я в редакцию «толстого», литературного журнала свои сочинения. Через некоторое время встречаюсь с главредом насчёт моих дальнейших перспектив. Нормально – говорит – годится, будем печатать. Побеседовали немножко, а уже прощаясь немного конфузясь главред (милый, интеллигентный человек) спрашивает: А как у Вас с крупными литературными формами? В смысле — есть чего пообьёмистей? Я застеснялся и отвечаю – нет, пока такая вот только мелочёвка. И, для солидности видимо, приврал – мол, есть и большие вещи, но они ещё не закончены.
Редактор помолчал, вздохнул сочувственно и что бы меня как-то ободрить говорит: ничего, О’Генри тоже короткие рассказы писал, а вон какой знаменитый. Нормально – думаю — буду как О’Генри. Не так уж и плохо.

№ 2. Желания и возможности.

Решил я как-то, наконец-то, освоить Достоевского. Не изучить, но хоть бы прочитать полностью. В связи с этим решением я и обнаружил, что в нашей домашней библиотеке отсутствуют «Бесы» и «Идиот». Ну с «Бесами» понятно, библиотека у нас с советских времён, тогда их издание кроме как в собраниях сочинений не приветствовалась. А с «Идиотом» как же? Замылил видать кто-то. Отправляюсь на книжный «развал». Вижу «Идиота». Надо сказать что книги в Ташкенте теперь дёшевы. Совсем недавно видел собрание сочинений Марка Твена за пару долларов. До сих жалею что поленился тащить такую тучу книг. Да и теперь не так чтоб дорого. В среднем книжка (ежели это конечно не что-то остромодное) 500-1000 сумов. Полдоллара-доллар. А за «Идиота» отчего-то 2000 просят. Чего-же так дорого?-спрашиваю. Продавщица, пожилая женщина, поясняет:
— А он программный.
То есть пока ещё в программах местных учебных заведений. Следовательно котируется.
Подумав немного, отвечаю: Так ведь тут такое дело уважаемая, для того, кто Достоевского читает это дорого. Выбор стоит: то ли мяса кусок, то ли книжку купить. А кому это недорого тот его и не читает вовсе.

№ 3. Интерьер.

Пожилая, хорошо одетая женщина припёрла в пункт приёма макулатуры целую библиотеку. Прекрасный подбор книг. Все в отличном состоянии. Нулёвые – что называется. Хозяева по всей видимости так и не нашли времени их почитать. Пока взвешивали, остальные клиенты, тоже люди немолодые приумолкли. Вспомнили, наверное, недавние времена. Когда для получения абонемента, на который потом уже можно было приобрести книжку, нужно было сдать 20 килограммов макулатуры да ещё выстоять длинную очередь. Наиболее предприимчивые граждане, вот вроде этой гражданки как раз, очередь у приёмного пункта занимали с вечера, спали на раскладушках принесённых с собой, что бы с утра быть в первых рядах. Очень модно было в то время иметь в доме хорошую библиотеку.
Относительно увесистости: Толстой Лев Николаевич не подкачал — бумага плотная, шеститомник, по курсу, почти на сорок центов потянул. Достоевский уже послабее. А Марк Твен совершенно разочаровал, за полное собрание сочинений, двадцать томов между прочим, даже доллара выручить не удалось. Дама, всё-таки чувствуя некоторую неловкость, объяснила происходящее так: дети ИХ не читают, да ещё ремонт сделали.
Другие времена, другая мода. Не вписываются книги в современный интерьер.

№ 4.Чего изволите Ваше сиятельство?

Магазин, торгующий сантехническими изделиями, под названием «Лорд» ?!
А впрочем… есть в современных унитазах что-то царственное, тронное я бы даже сказал.

Глава девятая. Архаики.

Тесная, извилистая улочка, сплошь обсаженная старыми деревьями и такими же одноэтажными ветхими строениями. Петляя, то и дело рассыпаясь на переулочки и тупички, она словно заяц уходящий от всё сжимающих кольцо облавы охотников: железо-бетонных монстров охваченных электрическими огнями, отделанных ярким, «кричащим» пластиком, зеркальным стеклом, обвешанных баннерами и прочими пугающими раздражителями будто призванными загнать одинокого зверя в угол и там прикончить. Агрессоры наступают уверенно и планомерно, прорубая широкие просеки проспектов и автострад сквозь отживающих свой век архаиков. Вряд ли они их даже и замечают.

В одном из приговорённых тупичков притулилось заведение дядюшки Карима. Карим- ака милостью божьей цирюльник вот уже сорок лет держит здесь по-местному сартарошхону. Проще говоря, Карим-ака парикмахер. Он благообразен, его лицо испещрено тёмно коричневыми морщинами цвета трещин на старой глиняной пиале. Клиентов у него немного, но их постоянству может позавидовать самый модный столичный визажист.
Хотя в арсенале Карим-ака всего-то бритьё опасной бритвой и три вида стрижки: «под Котовского» или «на голо», под машинку или «ёжиком», а так же «полубокс». Под последнюю категорию подпадают все виды причёсок не подпадающие под первые две. Карим-ака вдохновенный импровизатор. Ежели, предположим, посетитель не желает радикального сокращения растительности на голове, мастер, оценив черепно-лицевой рельеф клиента и проведя большим и указательным пальцем по своим толстым губам, стрижет «как Аллах на душу положит». Прямо скажем Карим-ака не виртуоз, но редко кто уйдёт недовольным. А секрет несложен.
Карим- ака хорошо знаком со вкусами посетителей. Любит их и всячески им потакает. Люди любят, когда им потакают. Один пожилой холостяк обожает сюда заходить: по два раза в месяц стрижётся, хоть всех волос -«три волосинки в шесть рядов». Почему? Да потому что только в парикмахерской он и чувствует, что о нём кто-то заботится. Старый парикмахер знает с кем поговорить о футболе, с кем о дороговизне, о погоде, кому предложить пиалу ароматного зелёного чаю, кому подмигнуть понимающе: мол, недурно вчера посидели.
А если вдруг появится незнакомец, так с помощью двух-трёх вопросов и богатого жизненного опыта хозяин вмиг нащупает живую тропинку к его сердцу.

Впервые я наткнулся на белый глинобитный домик, со старомодной дверью выкрашенной голубой краской и надписью «Сартарошхона» над ней, совсем случайно. Был в гостях, по-соседству, а выйдя увидел вывеску: чего бы, думаю, не подровняться? Спустя несколько месяцев уже, опять оказался в тех краях и, вспомнив про уникальную парикмахерскую и её очаровательно болтливого мастера, опять зашёл.
Карим-ака сильно увлечённый разговором с заглянувшим к нему, видимо просто потрепаться, седобородым аксакалом в синем банарасном чапане (это такой шёлк ручной выделки), на меня – как будто даже не обратил внимания. Я обиделся, всё же в прошлый раз мы так разговорились, я всё же рассчитывал на особое внимание, а он…Предложил сесть в кресло, глядя в противоположную сторону. Рассеянно вороша мои волосы и продолжая разговор отнюдь не со мной вдруг осёкся… И уже обращаясь непосредственно:
— Я Вас уже стриг?
— Да – говорю, стараясь вложить в короткий ответ всё своё недовольство — к сожалению уже случалось.
— А я чувствую волосы знакомые – задумчиво продолжает он, не обращая на мою иронию ни малейшего внимания. И тут до меня дошло: он клиентов по волосу, на ощупь узнаёт. Мастер! Такому всё можно простить.

Последний раз, когда я проходил мимо цирюльни Карим-ака на её двери висел замок. А глянув поверх крыши, увидел, там, подальше над древними карагачами пыльное облако и услышал звук тяжёлой строительной техники. Они уже здесь. Прощайте архаики!

Приложения к главе девятой.

№1. Ошибочка.

— Почём мясо?
— Какое? У нас разное. Грудинка, антрекот, росто, корейка, транш, бон-филе… Колбасы сырокопчёные. «Царицынская», фабрики Микоян, салями финская. Буженина, пожалуйста, ветчина, карбонат…
— Всё, всё, всё. Я всё понял. Где тут у вас выход?

№ 2. Смешные люди.

Кладбище. Здоровенный памятник из чёрного мрамора, сама могилка залита добрым слоем бетона. И почему обращает на себя внимание – чрезмерно всё как-то.
Видать родственники усопшего на увековечивание денег не пожалели. Вот поспешили только – просела могилка. И бетон лопнул, а мраморная плита покосилась и треснула. Заросло всё это сооружение густым бурьяном, не топтаным давно.
Родственники как памятник справили, так видать больше и не появлялись. Посчитали свой долг выполненным.
Смешные люди, и по сей день, наверное, думают, что соорудили монумент покойному. Ан, нет! Себе, ребятки, себе.

№ 3. Рокировка.

Помните, по всему бывшему Союзу прокатилась волна переименований, разрушения памятников и пересмотра ценностей? Это как раз из тех времён, запись: «Памятник Гоголю на улице Фонтанной заменить фонтаном. Улицу соответственно назвать именем Гоголя». – совсем немного в этой фразе художественного вымысла, потому в реальности:
На месте памятника Ташкентским коммисарам, очень приличном с точки зрения скульптурного искусства, воздвигли некую несуразную композицию в виде ладоней поддерживающих медальон с изображением герба Ташкента. Ученическая работа студента первого курса. Памятник немедленно перекрестили – «лепёшка на ладошка».
Вместо огромного (метров в десять высотой) памятника Горькому вдюндюрили маленький фонтанчик. На фоне окружающих его высоток очень похожий на пепельницу.
На постамент, занимаемый раньше памятником вождю мирового пролетариата Ленину, водрузили странное сооружение, получившее в народе название «Глобус Узбекистана».
А на нескольких станциях метро поспешно ободрали барельефы, напоминающие о «советском прошлом» и уже десяток лет зияют стены станций заплатками. Ломать как гриться не строить. И строить это тебе тоже – не ломать.

Глава десятая. Пассажиры.

Зима, пасмурно, сыро. Утро. Конечная остановка городского транспорта. Толпа не вполне проснувшихся граждан плотно окружила закрытые двери одного из автобусов. Ещё три машины стоят в разных концах остановки. Во всех наглухо закупоренные двери, водителей нет. Тот первый тарахтит незаглушенным двигателем. Народ, ёжась и зевая, жмётся к дверям. В надежде первым ворваться внутрь на «сидячее» место. Напряжённое ожидание скрашивается тревожным разговором. Мужчина в спортивной куртке и шляпе: «Этот первым поедет, точно вам говорю, вишь и мотор не заглушил». Из задних рядов: «Да им то что, бензин казённый. А этот водила чаёк уважает. Пожалуй, что вон тот с фанерным окном, первый тронется, там шоферюга пошустрей. Женщина в пуховом платке, в левой руке авоська правая на автобусной двери: «Ну, прям, скажите тоже, тот с фанерой, токо, токо приехал, а наш — тёплым взглядом окидывает дверь — уже давно стоит. И не так уверенно, в надежде на поддержку, добавляет — «Должен же у них быть какой-то график». Остальные, в общем, соглашаются с последним пожеланием, но те, что подальше от двери перемещаются к фанерооконному автобусу. В этот момент часть граждан, проявив недюжинную реакцию и сообразительность, семенящим бегом устремляется к третьей машине. Это самые опытные, они следили не за автобусами, а за дверью диспетчерской. И первыми заметив вышедшего оттуда водителя, мгновенно оценив, к какому автобусу, он относится, рванули вперёд, в доли секунды облепив двери нового фаворита. Долговязый шофер, не спеша, с полным осознанием собственной значимости шествует к кабине. Важно открывает дверь, долго, будто навечно, устраивается на сиденье, заводит двигатель, и так и не открыв пассажирских дверей, трогает. Народ бежит некоторое время рядом с машиной, но скоро отстаёт — толпой это делать несподручно.
Водитель, видимо вполне удовлетворённый результатом, останавливает автобус и открывает двери. Часть пассажиров, проигравшая несколько минут назад забег к дверям неожиданно оказывается ближе к желанной цели, чем отставшие победители и тут же реализует свой шанс. Посадка в автобус напоминает загрузку плохо тренированного десантного взвода.
В дверях образуются пробки. Женщина с авоськой, истошным голосом: «Ой, ё, ёй! Что же вы мне всю руку оторвали! «Здоровый мужик испуганно отстраняется. Дама лихо использует полученный эффект, прошмыгивая в салон. Прежде чем мужик успевает сообразить, что его надули, в образовавшуюся брешь проскальзывает бабушка с веником и внуком. Наконец до мужика доходит и он с криком: «Посторонись!» бросается в дверь вперёд головой. В задней двери застревает тётенька угрожающего сложения и несколько секунд понадобившихся остальным «заднедверникам» для того чтобы протолкнуть её внутрь решают дело. «Переднедверные» захватывают все сидячие места. Посадка становится более спокойной. Наконец салон набивается «под завязку» Отчаянные крики оставшихся за бортом: «Пройдите в середину, там же совсем пусто!», или «Ну ещё на пол человека!» вызывают лишь придавленные улыбки изнутри. Автобус, с трудом закрыв двери, трогает, кряхтя и тяжело вздыхая, как штангист перед взятием веса. Водитель: «Осторожно на остановках контролёры, выход только в переднюю дверь!»
Остановка. Выходящие судорожно пропихиваются к передней двери, вызывая бурную реакцию остальных. «Ну, куда ж ты прёшь!», «Ухо отпустите!», «Чего ты свою ногу в мой карман пихаешь, зараза!!». «Мужчина вы выходите?» Мужчина, здоровяк: «Ну. — «А впереди выходят?». «Конечно!- немного подумав — токо они об этом ещё не знают» Впереди шум, крик. Водитель: «Чё ты мне суёшь козёл? Чё ты мне суёшь?»
Хлипкий мужичок в кепке: «Проездной это». «Да на фиг мне сдался твой проездной! Ты знаешь, что у меня план? Знаешь? Достали уже своими проездными суют и суют. А план кто я, что ли сдавать буду?» Наконец автобус возобновляет движение. Водитель: «До метро выходящие есть?» Дружный хор: «Нету, нету!!!» Одинокий, неуверенный голос: «Нет, ну как же? А я? Есть выходящие, я выхожу».
Тяжёлый бас: «Заткнись мужик, все до метро едут, а тебе выходить приспичило. Раз решили, значит решили. Большинством. Давай шеф до метро, без остановок».

Приложения к главе десятой.

№ 1.Уделал.

Водитель городского автобуса немного рисуясь, со вкусом, общается с пассажирами посредством внутренней связи. «Добрый вечер, автобус работает по маршруту, остановки и пр.» Корит и распекает нерадивых пассажиров нежелающих продвигаться в середину.
Он, несомненно, гордится своим «дикторским» голосом. А лёгкий блатной прононс выдаёт бывшего «сидельца». Догадку мою он блестяще подтверждает.
В автобус загружается группа курсантов милицейской школы. Нейтрально-попсовые мелодии в салонных динамиках немедленно сменяются вызывающе- блатным репертуаром.

А по белому снегу уходил от погони
Человек в телогрейке или просто ЗеКа…

И далее:

И родная в бриллиантах и слезах
Провожает до машины как всегда
Я вернусь к тебе опять, какой базар
Если вышку поменяют на года.
Но это ещё не всё. По маршруту имеется остановка «Таштюрьма». Это надо было слышать! Каким развесистым букетом эмоций и интонаций снабдил водитель, нехитрую фразу: Следующая остановка «Таштюрьма». Тут и злорадство и ирония и явное и очевидное удовольствие. Уделал ментов, ох уделал! А начальнички то будущие и не прокнокали.
Про меня он конечно не знал.

№ 2. Условный рефлекс.

Ветхий дедок, поднимаясь в автобус едва не рассыпался на очень медленном ходу. Но вот углядел свободное место и мимолётное но мгновенное преображение: мощный рывок, зад зависший над сиденьем и … старичок медленно оплывает вниз. Вот она субъективная сила условного рефлекса — сильнее даже объективной физической немощи.

№ 3. Страшная сказка.

Зелёным-презелёным ташкентским летом, в зелёном, зелёном трамвае, сжимая в потном кулаке зелёный, зелёный билет, за который только что было заплачено зелёной-презелёной купюрой* сидел зелёный- презелёный от злости пассажир. Электричество выключили. Трамвай встал -сука!.

* двухсотсумовая купюра, в которую до недавнего времени оценивался трамвайный билет, зелёного цвета.

Глава одиннадцатая. Яблоки на снегу.

Предновогодний базар. Хожу по рядам, непрерывно щупая в кармане жалкую наличность. Денег – «кот наплакал». Да ещё тот кот — скупой на слезу. А продавцы как «с цепи сорвались» заломили «праздничные» блядь цены, не подступиться.
Суки, падлы, ублюдки – ругаюсь про себя. А может уже и не про себя. Может уже и вслух, может это мне только кажется, что «про себя». Ну, вот то же самое, вчера, в два раза дешевле! Да послезавтра же отдадите за то, что я хочу! Но сегодня три шкуры дерут идолы. Раз… их в корыто!
Внутри меня пожар. Закипело все, что накопилось за прошлый год. Всё дерьмо. Торгашей блядь, поубивал бы всех нах! Всех к стенке и залпом! Забить пробками из шампанских бутылок насмерть!
Все мои личные обиды, неудачи последнего времени, захлестнули и уж «горлом пошли» было…
И тут продавец, слева от меня, сделал неловкое движение и яблочную пирамиду тщательно им же выстраиваемую, обрушил вниз, с прилавка. В раскисший, смешанный пополам с грязью ташкентский снег.
Ну (хотите верьте, хотите нет): непроизвольное движение – кинулся подымать.
Чего-то Д’ Артаньянское есть в нас всё-таки. Неистребимое и нечаянное.
Тем более, что ему бедолаге, на внешнюю сторону прилавка не перебраться никак! Аншлаг блин полный. И для покупателей и для продавцов. Передаю ему сердешному яблоко, и тут мы встречаемся глазами.
Я, и задубевший, на сыром, промозглом ветру, мужичёк. Дехканин, по-нашему, по-восточному. Измученный, недобрыми, косыми взглядами оппонентов, задолбанный прошлогодними проблемами, не меньше меня самого.
Улыбается виновато, неловко ему как будто, что я ПОКУПАТЕЛЬ! ему ПРОДАВЦУ помогаю.
Рахмат, ака – говорит. А голос срывающийся, то ли от волнения, а верней от хронической простуженности. И становиться мне как-то неловко за свои злобные думы.
С Наступающим уважаемый – отвечаю, и продолжаю подавать ему яблоки..
Собрали всё. Другие торгаши помогли. Тоже надо сказать довольно удивлённые, моим неординарным поступком.
В оконцовке, облагодетельствованный, протянул мне яблоко, тщательно обтерев его о собственную, засаленную весьма, фуфайку, и сказал, почти нежно: Спасибо брат.
И как-то лучше сделалось на душе, добрее и праздничней.
Новогодней даже как-то.

Приложения к главе одиннадцатой.

№ 1. Подсознательное.

Продавцы в Ташкенте по большей части из коренного населения, торговля одна из национальных традиций. А вот ценники им приходится писать в основном по-русски. Рыночная экономика в действии. Город то интернациональный. Ошибки в написании, поэтому, дело вполне объяснимое. Но как блестяще иллюстрируют они подсознательное отношение к поименованным предметам.
Ну например: «БАРАНЫЙ РЁБРЮЩКИ»
Чувствуете, как брызжет сок от бумажной этикетки? Какое нежное, пиететное я бы даже сказал отношение к банальному продукту!
Или: «СЛИВОЧНАЯ МАСЛА»
Это ж просто не всякий любящий сын с подобной интонацией к обожаемой мамаше обращается.
Каково, а?!
Между прочим, таким же образом пишут «САЛА». Вопреки всем религиозным канонам местные мусульмане очень этот продукт обожают.
Или вот немножко другой случай: Пожилой мужчина, в подземном переходе продаёт хрен. В смысле корни растения, используемые для приготовления острых приправ. Перед ним товар, разложенный кучками и кусок гофрокартона. На нём написано крупно «ХРЕН» и далее изготовитель, видимо охваченный сомнениями по поводу благозвучности надписи, добавил чуть ниже, через дефис, уже меленько, (места то на картоне почти не осталось) «ОК».

№ 2. Демагог.

Решили с мужиками немножко, «на троих», отметить наступающий Новый год. Именно немножко! Безо всяких излишеств типа «запой» и прочее. Затарили продукты, напитки. Прибыли к месту посадки. Разгружаемся: шуршим пакетами, звеним бутылками.
— Чё то я не понял, договорились же «по чуть-чуть»! На фиг стоко водки взяли?
-Скоко стоко? Как договаривались – две бутылки.
— Так, ты чё? Издеваешься?
— В смысле?
— Ну блин они же литровые! В пересчёте на стандартный объём все четыре выходит?
— Ну вам ё-моё не угодишь! Их же две? Кто скажет, что их четыре пусть первый бросит в меня пробкой.
И ответственный за спиртное, ухмыляясь, протягивает своим, озадаченным собутыльникам пробку от только что вскрытой им пивной бутылки.
И вот как ему возразишь?

№ 3. Зима.

На базаре. Ряды, отведённые под торговлю бобовыми. На прилавках манящие россыпи круглого и продолговатого, большого и маленького, зелёного, белого, красного, жёлтого… Фасоль, горох, маш. Рядом и сухофрукты. Залежи кураги, кишмиша, всевозможных орешков. Десятки сортов, сотни оттенков. Здесь я бросаю перо, предварительно расписавшись в собственном бессилии. Ну нету у меня таких талантов – цветовая гамма всего этого великолепия просто неописуема
Продавцы зазывают вовсю всякого забредшего в их поле зрения, но чаще безуспешно. Дорого.
От нечего делать, да и для согрева часто пьют чай, вместе. Компанией. И вот в такие моменты, когда большая часть из них удаляется от своего товара, сверху, вдруг, словно стая пацанов на чужой огород на пёстрые россыпи камнепадом обрушиваются горляшки. Среднеазиатские, дикие голуби.
Летом пищи достаточно всюду, зимой похуже и чаще жмутся птицы к базарам, где круглый год изобилие. Ухватывают, кому чего попалось, и взмывают вверх, сопровождаемые громовыми проклятиями продавцов и смехом оказавшихся свидетелями этого зрелища покупателей.

Глава двенадцатая. Наверное не последняя.

У магазинчика в маленьком микрорайоне на окраине города припарковались двое. Пожилой водитель на автомобиле «Москвич» системы «пирожок» привёз свежий европейский хлеб в буханках. А местный коммивояжер на старой детской коляске, от которой оставлен только каркас, на каковой и водружён широкий самодельный деревянный поддон – хлеб восточный. «Иссык нон» — горячие лепёшки. В узбекском языке нет по отношению к хлебу понятия «свежий», а только «горячий». В смысле первой и единственной свежести)))

Внутри уже похмеляются окрестные алкоголики, наглядно демонстрируя весь опыт бывшесоветских граждан приобретённый в этой области в ушедшем столетии.
150 водки плюс пиво – конечно.
Бормотуха по риске и водкой до края долить– безусловно.
Стакан бормотухи плюс пиво три глотка сразу, а допить потихонечку.
Водка с соком, минеральной водой (нужное оплатить).
Просто бутылка айрана – ответственный человек.
Раз- сто, два –сто. Нет. Ему не удастся, хоть он и хорохорится и говорит: Всё!!! Именно так – с тремя восклицательными знаками.

Рядом с магазином небольшая крытая терраска. Несколько четырёхэтажек и составляющих наш микрорайончик, заселены, в основном, недавними деревенскими узбекскими хлопцами, слегка разбавленными европейцами.. Все мы когда-то работали в одном РСУ от него здесь квартиры и получили. Так что у нас тут небольшой несколько вертикальный кишлак. Все друг друга хорошо знают.

А вот терраска, к которой мы теперь вернёмся, замечательна тем, что в самое жаркое время года, вечерняя прохлада посещает её первой. Так что после шести вечера здесь весьма оживлённо.
Значительная часть местного мужского населения после трудового дня собирается здесь. Сплетничают, беседуют, случается и скандалят. Всё как в любой деревне.
Выпивают естественно, для оживления беседы. Наиболее наоживлявшиеся – это как раз те утренние посетители.
А мне тут нравиться, распечатав новый текст, посидеть «попереваривать» написанное. У Л»ьва Толстого в «Казаках» есть такая сцена: К главному герою Оленину русскому дворянину, отправившемуся на Кавказ с целью переосмысления своей непутёвой жизни, приходит его местный друг: старый казак дед Ерошка:
«Увидав что Оленин пишет он огорчился.
-Пиши, пиши, отец мой, — сказал он шёпотом, как будто предполагал, что какой-нибудь дух сидит между им и бумагой, и, боясь спугнуть его, без шума, потихоньку сел на пол. …
Оленин ещё раз взглянул на него, усмехнулся и продолжал писать.
Улыбка ободрила старика.
— Ну, брось, отец мой! Брось! – сказал он вдруг решительно. – ну обидели тебя – брось их, плюнь! Ну что пишешь, пишешь! Что толку?
И он передразнивая Оленина, постукивая своими толстыми пальцами по полу и изогнув свою толстую рожу в презрительную гримасу.
— Что кляузы писать? Гуляй лучше, будь молодец!
О писании в его голове не умещалось другого понятия, кроме как о вредной кляузе».
Как это сильно похоже на мою реальность! У меня здесь своих «ерошек» — хоть отбавь.
Сижу пописываю, послушиваю, подсматриваю. Правда нынче это уже несколько сложней: нынче о том , что «Саша-акя писател» знает вся махалля. Но, да ведь и это не без приятности)))

Приложение к главе двенадцатой.

Писател.

Однажды меня узнали. Воскресным утром я по обыкновению «делал базар» — то есть затаривал продукты на грядущую неделю. По завершении процедуры традиционный ритуал: в открытой кафешке, на выходе с базара, сто водки плюс пиво и пописать (с ударением на третьем слоге… хотя и на втором случается тоже). Напротив устроилась узбечка лет тридцати. Лепёшка, каймак, чай. Здешняя видать, базарная. «На ногах» наверняка часов с шести, для неё это уже и не завтрак, а скорее обед был. Так вот – присела она за мой столик и робко (прекрасная женская робость, едва сохранившаяся в местных дамах и уже совершенно утраченная их европейскими сёстрами) украдкой наблюдала за мной. Ожесточённо строчащим в блокнот. А потом, пересилив таки очевидный испуг, всё-таки спросила: «Ви писател?»
Я едва не прослезился.
— Да – говорю – вроде того.

Эпилог, который на самом деле таковым не является.

Я не родился здесь. Больше того я родился не здесь, а за тысячи километров отсюда. Но здесь, в этом городе я рос, учился и женился. Здесь родились мои дети. Здесь стоят дома, которые я строил, а в здешних журналах иногда печатают то, что я пишу.
Здесь живут люди, которых я люблю. Я пустил здесь корни. Я коренной ташкентец. Поэтому когда мне говорят, что надо уезжать — я не понимаю зачем и не знаю куда. Хотя я, конечно, маленько устал объяснять, что это не я штурмовал ту крепость, которую в тысяча восемьсот каком-то году обороняли местные патриоты. И это не я распорядился сажать то, что они и посадили. Тем более кого. Я просто здесь живу. Так получилось. А они зачем-то соскребли с автобусов надписи, чтобы сделать их на государственном. Зачем они это сделали? Там же было полно места. Я здесь живу и люблю этот город не меньше любого другого. Город, в котором весна начинается в феврале, а когда начинается зима, не знает никто, включая аксакалов. Город, где на базаре вас могут серьёзно спросить «Вас обсчитать или обвесить». Город, где к мужчинам обращаются «брат», а к женщинам «сестра». Где «хоп майли» это по-русски, а «кушай на здоровье» по-узбекски. Где можно выпить и закусить через каждые сто метров, в центре через пятьдесят и всё это круглосуточно и круглогодично. А небо здесь…

Тут, я извиняюсь, сделаю ещё одно, последнее, почти лирическое отступление. В моём городе широко распространено следующее приветствие: ладонь правой руки прикладывается к сердцу. Это восточное выражение крайнего почтения и уважения. Ну, то есть подобный жест совсем не обязательно означает, что вас так уж безмерно уважают. Но! Это значит, что вас никак нельзя проигнорировать. Невежливо это будет. Такой аналог американской «резиновой» улыбки.

Тилипаю как-то с утра на работу. Задумался. Чего-то надумал, Как ни странно. В смысле мысли. Дай, думаю, в книжечку запишу. Ну и непроизвольно хлопаю себя ладонью по нагрудному карману рубашки, с целью уточнить со мной ли записная книжка. А навстречу мужик, принял моё движение за приветствие. И в ответ приветствует. Чрезвычайно почтительно.
Принято считать, что у меня интеллигентная внешность. У моих друзей принято. Право же и не знаю отчего. Из интеллигентного у меня разве что очки. И вот мужик, мент, между прочим, сбитый с толку обманчивым внешним видом и естественно не понимая, кто собственно с ним здоровается, очень, просто очень! почтительно отвечает на моё якобы приветствие.
И подумалось вдруг: Отчего это мы их, представителей правопорядка, недолюбливаем? Нехорошо это.

Впрочем, продолжим, вернее сказать закончим наш эпилог, на чём я там остановился, а…

…а небо здесь голубое до звона в ушах и рези в глазах. А сам город бело-розовый весной и зелёный летом, а другие времена года почти не заметны. Здесь тысячи фонтанов бьют в десятках направлений, странным образом никогда не попадая в вечно сухие арыки. Здесь суперсовременные гостиницы, заселённые иностранцами уживаются с архаичными глинобитками и панельными многоэтажками набитыми «своими». Он очень разный этот город, да и как же иначе? Ведь здесь два миллиона по прописке и ещё столько же просто проживающих. Он цветной и многонациональный и я думаю, что это хорошо. И вряд ли кто убедит меня в обратном. Это наш город! Это мой город! Но я не претендую на монополию и того же жду от остальных. Ведь мы живём в городе, у которого есть своя история, не имеющая, как известно, сослагательного наклонения. Так что не надо её отковыривать, полировать и переделывать. Её нужно просто продолжать. И лучше всем, сообща. Как говорят в этом городе «хашаром».