Закрыли гастроном Ташкентцы

Автор Александр Бизяк

Вместо предисловия к поэме ГЕННАДИЯ САВИЦКОГО «Закрыли гастроном»

Наша дружба с Геннадием Савицким началась еще в Ташкенте и не прерывалась до самой его смерти (1986-й). После Ташкентского землетрясения в 1966-м я с семьей перебрался в Москву. Савицкий часто приезжал в столицу и, как обычно, жил у нас.

Как-то раз в очередной его приезд я имел неосторожность предложить ему побродить по залам Третьяковки, отправиться в Пушкинский музей, заглянуть в мемориальную квартиру Маяковского, посетить выставку работ портретиста Шилова. На лице Савицкого вспыхнула усмешка:
— Ты предложи еще планетарий посетить или зоопарк…
Больше к этой теме я не возвращался.

Эрудита, знатока искусства, литератора и журналиста, мистификатора и пародиста – Савицкого влекла иная сфера пребывания в Москве. Нет, он, естественно, тянулся к очагам культуры. Но, скажем так, своеобразно. Его тянуло в Дом кино — на четвертом этаже располагался ресторан, где можно было не только вволю выпить и вкусно закусить, но заодно и пообщаться с кумирами кино.
Любил бывать в Доме журналиста в знаменитом в те годы ресторане на первом этаже. Бывал частенько в Доме композиторов. За ресторанным столиком просил присевших рядом музыкантов: «Друзья, о музыке – ни слова!».

Не мог он равнодушно пройти мимо гастронома «Елисеевский». За углом гастронома располагался НИИ искусствознания, где поджидал Савицкого руководитель его диссертации известный киновед Виктор Дёмин, большой чревоугодник и поклонник Бахуса. Наставник Дёмин был вполне доволен своим учеником. Савицкий как заочный аспирант всецело разделял научные гипотезы своего руководителя. Их взгляды расходились только в отношении к горячительным напиткам. Заочный аспирант был приверженцем сухих и полусладких вин (желательно грузинских, на худой конец узбекских), руководитель аспиранта пил только водку и коньяк. Но, несмотря на различия в алкогольных предпочтениях, в научном плане они стояли на одной марксистской искусствоведческой платформе.

Жизнеописание этого удивительного человека достойно романа, издать который нужно непременно в ЖЗЛ. А пока, в качестве разминки, ограничусь короткими заметками о приключениях Савицкого в Москве..

ТЕАТРАЛЬНЫЕ ЭТЮДЫ

Помню, как впервые он приехал к нам в Москву. За столом, уставленным напитками, засиделись заполночь. На рассвете, когда я только-только задремал и за окнами еще стояла темень, Савицкий бесцеремонно растолкал меня:
— С какого часа в театрах начинают продавать билеты?
Я с испугом уставился на друга, промычав в ответ несколько ненормативных слов. Если бы он спросил, как скоро открывается ближайшая пивная, я бы его понял, потому, как самого мутило. Но ни свет, ни заря выяснять с похмелья режим работы театральных касс?!..
Мы с женой растерянно смотрели на Савицкого. Тот демонстративно грохнул дверью и ушел.
— Театральный извращенец! – крикнул я ему вдогонку.

Домой Савицкий возвратился только к вечеру. Как говорят в подобных случаях — уставший, но счастливый. Брякнулся на стул, плеснул в стакан «Напариули», жадно выпил. Налил еще и снова выпил. Долго и загадочно молчал. Вытер пот со лба, затянулся «Примой».
Мы ждали объяснений, где он пропадал весь день. Савицкий интригующе взглянул на нас и торжественно вывалил на стол бумажник, набитый театральными билетами. Разложил из них пасьянс. Бросало в оторопь не только количество билетов, но и подбор театров. Помимо МХАТа, «Сатиры», «Моссовета», «Маяковского», «Ермоловой», «Станиславского и Немирович-Данченко» и просто «Станиславского», обоих цирков (на Цветном бульваре и на Ленинских горах) мы увидели билеты на гастрольные спектакли Омского и Бузулукского театров драмы и комедии. Но если Омск и Бузулук вызвали у нас недоумение, то Театр мимики и жеста для глухонемых поверг в прострацию. Но как только очередь дошла до Зала имени Чайковского, где Ансамбль ВЦСПС давал торжественный концерт «Славим Родину трудом!», я не выдержал и, не смотря на яростный протест жены, налил себе «Напариули».

Тяга к драматическому искусству у Савицкого объяснилась просто – театральными буфетами. Во времена застоя в них еще можно было неплохо отовариться. Бутерброды с семгой, осетриной, с голландскими салями, конфеты с коньяком, красная и черная икра, апельсины и бананы и всякая другая невидаль.
Савицкий был фанатичным семьянином и не мог себе представить, что прилетит в Ташкент без деликатесов.
В театре он появлялся задолго до спектакля, стремительно бежал в буфет, раскрывая на ходу портативную авоську, и там торчал до третьего звонка.
Среди московских театралов поползли таинственные слухи: в столице объявился подозрительный субъект, в коричневом плаще, в очках и в кепке, скупающий билеты на неликвидные спектакли.
Кстати, как рассказывал потом Савицкий, таким смекалистым «умельцем» он был не один. В буфетах толпился в основном иногородний люд. И все с авоськами.
Как-то раз в мхатовском буфете судьба свела его с каракалпаком из Ургенча, который почти не говорил по-русски. Савицкий, будучи ташкентцем и знавшим несколько узбекских слов, с трудом узнал, что тот приехал на Тишинский рынок торговать айвой и дынями, а вечерами пропадал в театрах и концертных залах. В дальнейшем они не раз встречались на спектаклях, обнимались как родные люди (как-никак, а земляки), друг другу забивали очередь в буфетах, делились информацией – в каких театрах богаче выбор. Так, Савицкий пожаловался другу, что пятый день безуспешно охотится за карбонатом. Амангельды (так звали каракалпака) подсказал Савицкому, что карбонат иногда бывает в концертном зале имени Чайковского, неплохой буфет — в театре имени Ермоловой. Но не на основной, а на малой сцене. Там, если повезет, «выбрасывают» чешские охотничьи колбаски и конфеты «Белочка».
Но ни в одной из касс в Ермоловский, как назло, билетов не было, и тогда Амангельды великодушно предложил товарищу свой собственный билет. Савицкий отдал взамен билет в театр Мимики и жеста для глухонемых. Для Амангельды, не знающего русского, Театр мимики и жеста оказался в самый раз.

По три-четыре раза в день звонила из Ташкента Слава, жена Савицкого. Супруг подробно ей докладывал, какие посетил театры. Вчера во МХАТе (спектакль «Сталевары») отоварился тремя коробками лимонных корочек, а в ТЮЗе («Волк и семеро козлят») — «Птичьим молоком».
— Какие москвичи счастливые! — вздыхала Слава. – Не то, что мы, провинциалы. Весь сезон ташкентский зритель давится бутербродами с плавленым сырком «Волна» и вареной колбасой за рубль шестьдесят.

Через двое суток Савицкий улетал в Ташкент. В Домодедово Амангельды поехал вместе с нами — проводить товарища и помочь в транспортировке сумок, набитых театральными закупками.
В аэропорту, проходя мимо буфетной стойки, Савицкий и Амангельды понимающе переглянулись. На прилавке сохли бутерброды с сыром и пирожки с рисовой начинкой.
Отправляясь в «накопитель», Савицкий, победно размахивая сумками, декламировал цитату из Белинского. Ту самую, которую Доронина читала в фильме «Старшая сестра»:
— Театр!.. Любите ли вы театр, как я люблю его, всеми силами души, со всем энтузиазмом, со всем исступлением и страстью?
Пассажиры подозрительно косились на Савицкого. Подбежал дежурный:
— Товарищ, прекратите хулиганить! Иначе снимем с рейса.
Угроза возымела действие. Наш друг притих. Остаться на земле с авоськами Савицкий не хотел. Могли испортиться продукты.

МЯСФИЛЬМ

Произошло это в восьмидесятых. Конкретный год не помню. В последних числах декабря в Москве испортилась погода. Резко потеплело. На тротуарах образовались лужи. Пошли дожди. Растаяли сосульки. Аномальные процессы начались в торговле. В магазинах начисто исчезло мясо.
Народ, по Пушкину, безмолствовал. Смельчаки писали анонимки в партийные инстанции. В «Правде» появилось разъяснение: «В животноводстве ожидается большая ПЕРЕСТРОЙКА. Социалистические принципы разведения скота себя не оправдали. Поголовье отбросило копыта, а советскому народу велело долго жить. В колхозы завезли восемь племенных быков из Нидерландов. Теперь, на смену старым социалистическим коровам придут другие — с новым человеческим лицом социализма. Ждать не долго – каких-нибудь пять лет».
В прессе запестрели публикации о пользе вегетарианской пищи. Большими тиражами стали переиздавать романы вегетарианца Льва Толстого и труды мыслителя-вегетарианца – знаменитого индуса Махатмы Ганди.
Одновременно была мудро решена проблема ликвидации позорящих столицу тысячных очередей. Исчезло мясо, и очереди сами собой растаяли.

И тут, накануне новогодних праздников, из Ташкента позвонил Савицкий. Было семь часов утра. Телеграфным стилем сообщил, что на четыре дня летит в Москву. Везет в НИИ искусствознания новую главу своей кандидатской диссертации, но, главное, летит за мясом.
— Немедленно сдавай билет! – прокричал я в трубку. – В Москве исчезло мясо.
Савицкий растерялся:
— Но как же так? У нас со Славой тридцатого числа – юбилей совместной жизни. Мы устраиваем бал. Оглашено меню, исключительно из мяса. Приглашены высокопоставленные гости.
Я рассказал Савицкому, что мясо осталось только в Елисеевском, на Смоленке возле МИДа и в гастрономе № 40 на Лубянке, рядом с КГБ. Но туда не продерешься.
— Не дрейфь. Поступим следующим образом, — после долгой паузы сказал Савицкий. — Я звоню из аэропорта. Уже закончил регистрацию. Вылет через сорок пять минут. Пути обратно нет. Ты сейчас же едешь на Смоленку, занимаешь очередь. Я из Домодедово беру такси и прямиком к тебе. Думаю, успею.
Я усмехнулся:
— Ты успеешь, если даже завтра прилетишь. Очередь не меньше, чем на сутки…
— Не пугай, — сказал Савицкий.

К десяти утра я примчался на Смоленку. Предупредил очередь, что нас тут будет двое — к вечеру подъедет друг.
— Добирается издалека?
— Он из Ташкента добирается, — ответил я.
Я ожидал, что на меня посмотрят, как на сумасшедшего. Но нет, реакция была вполне спокойной.
— Тут как-то один из Норильска добирался. И то успел…

В 13.20 возле гастронома Савицкий вылез из такси. Не поздоровавшись и не обнявшись, коротко спросил:
— Успел?
— Стоять еще часа четыре, — успокоил я товарища. – А может быть и пять.
Савицкий ненормативно чертыхнулся. Закурил. Я его представил очереди.
Ему гостеприимно улыбнулись:
— Ну, как там, в солнечном Ташкенте?
— Мяса нет четвертый год, — сказал Савицкий.
Кто-то шепотом заметил:
— В Новосибирске мяса нет уже двенадцать лет. У меня там дочь живет.
— А в Тюмени тринадцать лет сидят на макаронах…

Я предложил Савицкому пойти в ближайшую пельменную и после самолета подкрепиться.
Мы свернули на Садовое кольцо. Пельменная располагалась по соседству с клубом медработников. На двери висело объявление: «Пельменей с мясом нет. В большом ассортименте пельмени с рисовой начинкой, с вермишелью и капустой».
Савицкий заказал пельмени с вермишелью, сказав, что пельмени с рисом он ел уже в Ташкенте. Мы выпили.
— Это катастрофа… — стенал Савицкий, приканчивая очередной стакан вина. – Пельмени с вермишелью – это символ победившего социализма… Что делать? Я на юбилей позвал гостей…
— А ты предложи гостям пельмени с вермишелью! Это будет твой коронный номер.
Савицкий отпрянул от стола. В очках его блеснули линзы. Он обнял меня, прижал к себе:
— Ты кулинарный гений!
Мы бросились к буфетной стойке. Заказали восемнадцать пачек вермишелевых пельменей. Но не тут-то было.
— На вынос не даем, — отрезала буфетчица. – Пельмени в ограниченном количестве. По одной порции на человека.
Савицкий съежился, поник. Таким несчастным я никогда его не видел.
И тут меня осенила новая идея.
— Я знаю, где мы достанем мясо!
— Где? – затравленно спросил Савицкий.
— На Мосфильме!
Савицкий снова отшатнулся.
— У тебя галлюцинации. При чем здесь киностудия Мосфильм и — мясо?!
Я рассказал товарищу, что на Мосфильме множество кулинарий, столов заказов и буфетов. Люди с улицы туда не попадают. Только кинематографисты. Когда я еду на Мосфильм, жена всегда предупреждает: «Не забудь зайти в отдел заказов».
— На Мосфильм последняя надежда.
— Но как меня туда пропустят? – спросил Савицкий.
— Билет Союза журналистов у тебя с собой?
— Он у меня всегда с собой, — сказал Савицкий.
— Едем! Берем такси и едем!
— А как же наша очередь в «Смоленском»?
— Мы десять раз успеем обернуться. Едем!

Корпуса Мосфильма встретили нас подозрительным затишьем. Пустовали павильоны, брошены операторские краны, в Четвертом павильоне, где снимался чеховский «Вишневый сад», растерянно бродил забытый всеми Фирс.
— Где съемочная группа? – спросили мы у старого слуги.
Тот отмахнулся и, чуть не плача, сообщил, что все разбежались по студийным кулинариям. Раневская и Гаев – в главном корпусе, Лопахин убежал в буфет Одиннадцатого корпуса, Трофимов Петя четвертый день дежурит в Столе заказов при центральной бухгалтерии.
Мы с Савицким бросились по лабиринтам киностудии. В безлюдных коридорах – ни души. Только раз пробежал навстречу костюмер Андрюшка Кашкодамов, прижав к груди сверток с антрекотами. Повстречалась актриса Немоляева, нагруженная сумкой. На ходу успела крикнуть нам:
— В буфете цеха обработки плёнки только что появились цыплята табака. Дают по два цыпленка в руки.
Мы рванули к цеху обработки пленки. В буфете творилось что-то несусветное. Очередь тянулась до цеха комбинированных съемок. Цыплят молниеносно расхватали. Все ждали следующих цыплячьих поступлений. Стали циркулировать непроверенные слухи, что к вечеру, возможно, поднесут лотки с телячьей печенью и борщевой грудинкой. А может быть, чем черт не шутит, и свиную вырезку.
— Прекратите обнадеживать людей, не сейте панику! – прозвучал истошный женский крик. — Народ устал и ничему уже не верит!
Кричала женщина из пошивочного цеха.
Савицкий оттащил меня в соседний коридор:
— Сусанин! Ты куда меня привел?
Я виновато промолчал. Откуда мог я знать, что и на Мосфильме свирепствует такой же кризис с мясом, как и по всей Москве. Я никогда не думал, что к мастерам кино отношение ничуть не лучше, чем к миллионам обыкновенных кинозрителей, давящихся сейчас в мясных отделах гастрономов.
Мы пристроились в хвосте длиннющей очереди. Савицкий нервничал, вышагивал вдоль очереди, присматривался к лицам кинематографистов. Искал в толпе известных кинозвезд. Но таких здесь не было. В основном здесь были ассистенты режиссеров, помощники кинооператоров, гримеры, осветители, установщики павильонных декораций и другой второстепенный люд.
Зная взрывной характер друга, я опасался, что он что-нибудь да откаблучит. Так оно и получилось. На втором часу стояния он не выдержал и громко крикнул:
— Почему без очереди пропустили Нону Мордюкову? Её здесь не стояло!
Мордюковой здесь и вправду не стояло и не могло стоять. Она была на съемках в ГДР. На Савицкого зашикали:
— Нашли время шутить! И вообще, как вы сюда попали? К какому цеху вы приписаны?
— Я киновед и кинокритик, — ответствовал Савицкий.
— Тогда вам не сюда, товарищ. Вас отаваривают в третьем корпусе. За получением мандата обратитесь к Ромму.
К Ромму мы, конечно, не пошли. У Савицкого была иногородняя прописка, и состоял он на учете в секции ташкентских киноведов.
Не солоно нахлебавши, мы покинули Мосфильм.
В Смоленском гастрономе были через двадцать пять минут. Наша очередь продвинулась всего лишь на пятнадцать метров. Народ заволновался:
— А мы уж думали, что вы не возвратитесь. Где вы были, молодые люди?
— Мы были на Мясфильме, — сказал Савицкий.

Прошло еще несколько часов. Савицкий был в состоянии мясного бешенства. Осунувшийся, бледный. Под очками тёмные круги.
Наконец минут за двадцать до закрытия отдела мы достигли заветного прилавка.
Продавщица строго предупредила:
— В одни руки – полтора кило!
Руки у Савицкого дрожали.
— Какую часть желаете? – спросила продавщица. – Лопаточку, филей, грудинку?
Савицкий посмотрел в ее глаза и вежливо сказал:
— Я попросил бы вас отрезать от лобковой части.
Очередь окаменела. Продавщица, отупевшая от смены и ничего уже не соображая, громко крикнула в толпу:
— Товарищи, лобковой части нет! Выбирайте из того, что осталось на прилавке.

Из литературного наследия Геннадия Савицкого

ЗАКРЫЛИ ГАСТРОНОМ
П о э м а

Закрыли Гастроном;
Последний, стародавний,
Что годы лучшие мои взял в долг
И возвратил мне их
Плешиной и беззубьем.

И я, как ростовщик, беру проценты с долга –
Воспоминания беру,
В небытие ушедшие картины.
И тешусь ими,
Как каракалпак – портвейном.

Закрыли гастроном!..
Скрепляю сердце,
Но оно щемит видением
Далеких детских лет,
Когда был Особторг.

Война отполыхала.
И люди жаждали икры,
Извергнутой осетром и лососем,
Колбас копченых, твердых, словно член,
Налитый и томлением, и страстью.
И семги нежной,
Точно Мона Лиза,
И крепких, как девичья грудь,
Грибков, теснящихся в бочонках.
И водок чистых и простых,
Как просто все великое на свете.

И это было все!
Конечно, по коммерческой цене.
Но мой отец, круша бюджет семейный,
Частенько хаживал сюда
И брал меня с собой.

Здесь я познал вино, о, миг священный!
О, первая моя любовь!
Тебя я не сравню с любовью плотской!
Ведь женщине ты отдаешь себя,
Транжиря нервы, мускулы и сперму…
А что взамен? Минута наслажденья.
И никаких иллюзий боле!

Вино ж – само дарит себя
И силою, и негой, и раскаяньем,
Душевным взлетом и сердечной болью.
Свободою от снов
И страхом пред грядущим, —
Всем, что есть жизнь…

…Закрыли Гастроном!
Закрыто зеркало времен и нравов!
Ушел еще один свидетель неподкупный
Великих сдвигов в бытие народном.

Он в памяти хранил эпоху пирамид,
Что создавали из жестяных банок,
В которых мучился членистоногий краб,
Томившийся бесплодным самосозерцаньем,
Не ведая, что час его придет,
И он, как редкость, будет помещен
В буфеты, скрытые от взглядов беспартийных.

Как много запахов,
Дурманящих и пряных,
Селилось здесь.
Но ни один не устоялся, не прижился.

Их выдувало ветром перемен.
Их вихрь выбивал свершений небывалых
То в крупной химии,
То в мелком скотоводстве,
То в земледелии,
Где воцарилась вдруг
Распутная блондинка кукуруза…

Никто не властвовал здесь долго —
Ни кальмар,
Ни верная сестра его бельдюга,
Ни склонная к случайным связям простипома,
Ни окунь океанский красноглазый,
Ни многоликое семейство всех сельдей,
Что дольше всех держалось.
А исчезло враз и вдруг,
Как будто вымерло
Иль родину презрев,
Покинуло российские пределы.

Куда, куда вы удалились,
Сосиски русские
И окорок тамбовский,
Печеночный паштет
Армянский портулак,
Пикантные сыры
И вина из Массандры!?..

Без некрологов вы из жизни уходили!
Все было зыбко, все не постоянно.

И только Друг Зеленый,
Хотя менял обличия и цены,
И качеством скудел неудержимо,
Не покидал поста,
Подобно рыцарю без страха и упрека.

И мы – я и мои друзья –
Ему за эту верность верностью платили!…

…Закрыли Гастроном,
Последний стародавний.
Нет! – Не на перерыв! —
НАВЕЧНО!!!

Как покойник
Он смежил очи своих витрин,
Горящие вчера огнями жизни.
Теперь в них — пустота и тлен.

Я голову склоняю
Пред годами, что ушли,
Пред юностью своей,
Перед весной и летом.

Осенний дождь меня сечет,
И жизнь скользит к последнему уклону…

Ташкент
Ноябрь 1975