“Одинцовой, Одинцовой!!!” Искусство

Автор Юрий Эдикович Геворкян

Все чаще и чаще накатывает депрессия – старость накатывает незаметно и неотвратимо. Лежу на диване, думаю: сорок лет мужику, а что впереди. Дальше уже не будет лучше. Дальше будет только хуже. Может взять и повеситься? Или застрелиться! – возможность есть. Одно только любопытство удерживает – чем же все это закончится. Хотя глупость. Чем закончится – понятно. Кончится у всех одним и тем же. Последний деревянный пиджак и квартира метр на два…

И позади не так уж интересно. Хотя если вспомнить…

Намакну-ка я авторучку в чернильницу – еще много есть листов чистой бумаги. Это я говорю не потому что хочу подражать старым мастерам, которые пользовались гусиными перьями. Просто у моей авторучки испортился наборник чернил. Послать за новой авторучкой некого, самому идти лень. Сижу макаю авторучку во флакон с чернилами…

Началась вторая хлопковая кампания в моей жизни. На этот раз нас вывезли загодя, как в старые добрые времена, когда всем и каждому было ясно, что основной ударной силой в уборке урожая белого золота в Республике является организованно-заэнтузиазированная часть студенчества высших и средне-специальных учебных заведений.

Но как и в те годы, нам выделили поля, где самый смак, т.е. практически весь урожай собран близ расположенным местным населением либо хлопкоуборочными машинами. На нашу долю остались ощипки, запоздало-недораскрывшиеся коробочки и упавшие с куста, смешавшиеся с мусором после прохождения комбайна, ошметки хлопка.

Подбор этих остаточков и объедочков гордо именовались интернациональным долгом нашей республики перед остальными республиками Советского Союза и подобрать их считалось честью и долгом патриотически настроенной молодежи.

Пользуясь прошлогодним богатым опытом, я с первых же дней записался в передовики производства, с негласным правом «партизанить».

Партизанить – это значит болтаться по полям в произвольном направлении, выискивая наиболее богатые залежи и зависи «белого золота», (что другим студентам категорически запрещалось и малейшие поползновения немедленно пресекались бдительными преподавателями). Но с обязательством к вечеру сдавать не менее 80 кг подбора. Это требовалось для повышения среднесборочного показателя, что бы переплюнуть в выработке другие факультеты. Социалистическое соревнование было внедрено в широкие массы и стало уже почти природным рефлексом. Завтра больше чем сегодня. А сегодня больше, чем у других.

Еще вчера, по приезду, наметанным глазом я сразу определил перспективные для разработки места. С непривычки я слегка перестарался, набрал неподъемную кучу. Хорошо рядом вкалывали парочка других партизан из национального потока, я попросил их помочь взвалить тюк мне на спину. Самому мне нипочем не поднять: как минимум килограмм сорок восемь — тесемки фартуков не выдержат.

Когда тюк на «загривке» – идти можно, но лучше не останавливаться и уж тем более нельзя опускать ношу на землю, для передышки. Рядом никого не окажется, а сам не поднимешь.

Вот так, навьюченый, как верблюд, с той лишь разницей, что уважающая себя скотина, позволяет нагружать свою спину в расчете на зимнюю подкормку, а я добровольно, за сегодняшнее выполнение «нормы», передвигаюсь наперекосяк по полю, чтобы укоротить дорогу к хирману. Спотыкаюсь чуть не падая о кустики, но строго выдерживаю направление. Я уже довольно много прошел, а в октябре бывают еще довольно солнечные деньки. Пот градом не только со лба, но и по спине до самые… под брюки. Я ступаю по верхушкам рядков, подминая кирзовыми сапогами ненавистные кустики хлопчатника, шума произвожу не меньше, чем удирающий от погони дикий кабан в камышах.

Вдруг в двух шагах от меня раздается медовый голосок.

-Девчонки, посмотрите на этого красавца! — и смех.

Я неуклюже разворачиваюсь, но поскольку шея пригнута к груди сорока килограммами мусора, а после совершенного марш-броска, кажется все шестьдесят — ничего не вижу. А посмотреть нужно – кто и кого имеет ввиду, ехидно называя, красавчиком.

Сбрасываю на землю поклажу, выпрямляю задеревеневшую от непосильного груза спину.

Прямо передо мной стоит девушка, ладненькая, стройненькая, со всеми положенными округлостями и выпуклостями, чистейшая блондиночка, ямочки на щечках — кого угодно сведут с ума.

Злобный идиот, не имеющий ни малейшего понятия об женской красоте, весь день может высматривать изъян для критики и не найдет. Она такая – именно какая должна быть девушка в идеальном варианте. Огромные синие глаза в упор смотрят на меня.

В детстве я любил читать узбекские народные сказки, в них нередко встречается ситуация, когда прекрасный принц едет на своем верном коне и увидев луноликую красавицу, без чувств валится из седла. Признавая, что это всего лишь красивая выдумка, сказка, все же такие места мне казались, что называется слегка «переборщили». Как это можно потерять сознание от красоты? Я понимаю, когда перегрелся на солнцепеке, или неожиданно стукнули дубинкой по башке, или от долгого недоедания. Вариантов много, но от простого лицезрения красоты? Извините.

Но тут я впервые на собственном организме убедился, что даже мой, нахально-упрямый организм может дать слабину. Чувствую ножки мои дрогнули, головка закружилась…

-Ты кто?

-Я Таня, — просто отвечает она и не отводит взгляд.

А я признанный чемпион по «пристольноглядству». Я могу нагло, не мигая, смотреть в глаза самому жуткому преподавателю и всегда соперник первым отводил взгляд.

Я смотрю на нее в упор. А она на меня. И еще улыбается. Я не привык сдаваться без боя. Однако, внутри из подсознания, что эту «мамзель» не пересмотреть. Нужно прекращать это опасное занятие.

Если кто-то не может себе представить, что в народе называется «белокурой бестией», то стоящая передо мной Татьяна наилучший демонстрационный образец. Больше не добавить ни убавить.

-Что-то я в первый раз тебя вижу, ты с нашего факультета? – вопрос мой скрывает комплимент. Такая девушка не могла оказаться вне моего внимания. Почему не знаю!?

-Конечно, только я уже на пятом курсе.

-А, понятно. И что же ты здесь стоишь?

-Если хочешь, можешь помочь собрать мне хлопок и мы вместе пойдем сдавать, — не то спросила, не то предложила она.

Странный вопрос хочу ли я собирать хлопок? Да если бы не боязнь, что меня вытурят из университета – сто лет моей ноги не было в этой дикой сырдарьинской степи. Кому нужно гнуть здесь спину от зари до зари, из-за какого-то интернационального долга перед другими республиками, где климат не позволяет выращивать, очень ценное сырье «белое золото». Еще в прошлом году я насобирал столько хлопка, что его до конца жизни хватит мне на трусы, еще и Тому Парню останется.

Но в ее словах был зарыт невидимый капкан в виде двух слов «вместе пойдем».

Она прекрасно знала воздействие этих двух слов. Это слова завоевательницы, королевы, которая милостиво разрешала своему подданному облобызать туфельку. Конечно ради того чтобы лишнюю секунду «вместе» с ней, я готов на любые неприятности. Вернее не я готов, а мой организм готов. Сознание еще продолжает сопротивляться. Но это бессмысленное сопротивление, инстинкты все равно сильнее.

— Ну давай свой фартук, где твой хлопок? – не искушенные в девичьих интригах, мои неопытные мозги еще по инерции держатся привычек нормального грубоватого мужлана.

Наши девочки изобрели новый метод сбора хлопка; вместо того, чтобы собранное складывать в фартук и таскать на себе все увеличивающуюся тяжесть, они рационализировали процесс: вначале они просто бродят по рядкам, мило беседуя и срывая, то что попадает под руку и сбрасывая все под ноги, затем ногами сгребают в междурядьях кучки, чтобы не испачкать ручки. Женский разум действует по своим законам; бесполезно объяснять, что они одну работу делают дважды. Им кажется, что так легче. Может им и действительно так легче…

-Вот мои кучки, — ласково сообщила она. – Нужно их просто собрать и все! Вместе мы быстро управимся, правда?

-Да конечно. Чего уж тут…

-Только он такой колючий и… такой грязный, — она сморщила носик от отвращения.

-Ну хорошо, держи раскрытый фартук, а я буду загружать туда кучки.

-Ты такой славный, — от такой улыбки с радостью можно влезть и не в такое дерьмо.

Но когда в ее фартуке оказалось три кучки, она опять сморщила носик.

Так тяжело нести, там уже, наверное, пять килограмм.

Я взял у нее фартук, в нем не было пяти килограмм. От силы два. Но раз уж ей тяжело…

-Ладно, давай я сам соберу тебе… Только ты иди передо мной и показывай свои кучки.

Такой вариант распределения обязанностей ее вполне устраивал. Она пошла впереди, мило болтая всякую всячину, плавно покачивая бедрами. А может у нее от природы такая походка…

Я ни на шаг от нее не отстаю и мешок волочу, и хлопок загружаю и в голову мне не приходит, что меня элементарно используют. Наконец мы дошли до конца грядки.

-Все! –удовлетворенно сообщаю я. По правде говоря, я давно проголодался. Наши уже ушли, а поскольку миска у нас одна – дежурная — на троих у меня много шансов остаться без обеда.

-Нет, еще на той грядке осталось несколько кучек.

Мы сходили собрали хлопок с другой грядки.

-Ну теперь-то все? – уже более осторожно спрашиваю я.

-Нет. Должно быть еще где-то, но я не помню. Сейчас я найду. Ты постой здесь, не мучайся. Тебе ведь тяжело.

Она стала ходить взад вперед по дорожке, отыскивая грядку со своим хлопком. Время уже – обед, народ всей массой потянулся к хирману, а она все ходит взад-вперед.

-Где-то здесь должно быть. Я помню, что я где то здесь собирала.

Конечно, ей жалко бросить, все-таки вложен труд. А меня беспокоит судьба моего мешка. Пока я таскался с ее кучками по полям, мой мешок оставался без присмотра.

Народ здесь ушлый; заметив бесхозный мешок, его запросто могут закоммуниздить или просто прихватить с собой неизвестные доброжелатели.

-Брось ты, черт с ними с этими кучками. Все пошли уже сдавать.

-Но у меня же совсем мало хлопка. Меня вечером вызовут на проработку в штаб.

-Не вызовут не бойся.

-Да тебе хорошо говорить. У кого меньше всех собрано за день, тех вечером вызывают в штаб и пропесочивают.

-Не будет у тебя меньше всех.

-Ну да, не будет. Девчонки вон по сколько все насобирали. А я с тобой заболталась и вот..!

Действительно ее мешок имел внушительные габариты и незначительный вес. Килограмм восемнадцать, не больше. Как у меня на первом курсе. Так всегда бывает когда сборщик хлопка боится запачкать ручки.

Не слушая ее стенаний, я потащил ее за собой. Наконец мне удалось отыскать и свой мешак. Это просто чудо, что его не увели за столько времени.

-Ага, вон у тебя сколько собрано… А у меня?

Если говорить по справедливости мой мешок был значительно тяжелее Татьяниного, но знающие люди сразу определят, что там не только хлопок, а точнее не столько хлопок, сколько «просолка». Но с другой стороны, просто некому было спросить какое отношение имеет вес моего мешка к весу ее мешка. И почему они должны равняться. И это при том., что я битых полтора часа ищачил на нее.

-Ничего, сейчас уравновесим.

Я выхватываю охапки хлопка из своего мешка и впихиваю в ее фартук. В результате ее мешок распух до безобразия. Впрочем и мой не стал заметно меньше и легче. Вот что значит работал специалист по трамбовке…

-Ну что хватит теперь?

-Это ты мне отдаешь? – глаза ее светились счастье.

-Кому же еще? Конечно тебе.

-Все мне? Весь мешок?

-Да весь, весь. Бери скорей мешок, и так мы одни остались в поле.

Она взялась за бечевки и легонько потянула на себя. Естественно мешок не сдвинулся с места.

-Ой! Он такой тяжелый – я не подниму.

-Ты же говорила, что ваши девчонки помногу собирают. Они же как то тащат.

-Я не смогу поднять, — удивилась она моей бестолковости.

Опять не слава богу. Ну ладно. В моем мешке осталось килограмм двадцать восемь и в ее примерно столько же. Одним мешком я еще с грехом пополам загружусь. Но два мне никак не поднять. У меня собственный вес всего пятьдесят и я никогда не любил тяжелую атлетику. А два раза тащиться на полкилометра жутко не хочется. Я смотрю на ней и начинаю понимать, что вляпался в историю. Она смотрит на меня в ожидании моих решительных действий. Ну какой выход? Выхода нет. Она ведь смотрит. И не просто смотрит трагически оценивающе. Если я сейчас не оправдаю ее надежд, наше знакомство этим и кончится. Не знаю зачем мне это было нужно, но мозг потребовал чуда, смертельно опасного геройства от тела, лишь бы она улыбнулась. Могу поклясться чем угодно такой вес мне был не под силу. Даже если бы речь шла о звании чемпиона мира и миллиардным гонораром за поднятый вес, я бы и пробовать не стал. Но под ее взглядом невозможно быть рассудительным. Я взваливаю один мешок за спину и за ним второй и молча направляюсь к хирману.

-Ой какой ты молодец! Чтобы я без тебя делала? – щебечет она и идет прямо передо мной, в буквально смысле путаясь у меня под ногами. Сорвав коробочку хлопка, она отрывает створки, как с ромашки лепестки «любит — не любит». Бесполезное гадание – там обычно пять створок с чего начнешь, тем и кончишь.

-Хочешь я тебе помогу, — вдруг предлагает она и виснет на правом мешке. А я скрытый левша. Придавленный грузом, бреду спотыкаясь и мучительно соображаю, как все это получилось? Ведь всего два часа назад у меня было вполне естественное намерение сдать собранный хлопок и прикорнуть минут сто в тихом тенистом укромном местечке.

Весовщик и учетчик из числа наших же преподавателей и сотрудников ждали только нас. Они весь день в поле вместе с нами и тоже давно проголодались. И несвоевременный чрезмерный энтузиазизм их не вдохновляет.

Мне они сказали:

-Ну что ты так медленно? Не можешь побыстрее шевелить ногами.

Вообще я так воспитан, что в крайних случаях не осмеливаюсь дерзить старшим и начальникам. Но в данный момент мне было не до красноречия.

А ей, после взвешивания сказали:

-Татьяна, ты делаешь успехи – у тебя сегодня больше всех в вашей группе.

Она гордо приосанилась, как будто это ее достижение.

Всю дорогу к бараку она была весела и беспечна. Мы договорились вечером пойти гулять вдвоем.

Я поужинал с ребятами, взял ведерко и пошел умываться. Разделся до пояса, плеснул из ведра за голову, хотя по вечерам уже довольно прохладно. Но за день я так напотелся и пропылился, что самому противно от себя. Кстати, это только в первые дни над студентами довлеют дурные городские привычки… Через недельку, в ненастный, не теплый денек я буду вполне способен зарыться по уши в заброшенный хирман хлопка, полный мусора и откровенной грязи, где не редкость напороться на кучку натурального дерьма. За то, из-за начавшегося процесса гниения – внутри тело и уютно, а запах быстро впитывается в тело и становится собственным. Но это позже. А пока, в начале пути, хочется не терять человеческого достоинства, тем более что в плане важное мероприятие…

Я сосредоточенно растираю грязь по телу, сзади голосок:

-Ты не боишься заболеть? – стоит Татьяна и вроде как бы любуется мной, хотя откровенно говоря демонстрировать мне особо нечего.

-Я скорее заболею от этой паршивости, — храбро отвечаю я, хотя дураку понятно, простая любовь к чистоплотности и гигиене не сподвигли бы меня на эту процедуру.

-Какой ты мужественный и закаленный. Но смотри не заболей – ты не забыл мы с тобой собирались вечером пойти погулять.

-Минут через десять я буду готов, говорю слова, вроде бы все правильные. Но с другой стороны я ведь не собирался ничего такого говорить. У меня была трудно разрешимая дилемма: мы с ребятами собирались отметить первый ударный день специально припасенной бутылочкой…

Если бы еще вчера кто-то сказал, что я компании старых добрых друзей с бутылочкой и закусочкой, предпочту прогулку с некоей особой, я бы не поверил.

И тем не менее, после маловразумительных и неприятных объяснений с ребятами, я иду отыскивать закуток, где устроились пятикурсницы.

От остального внешнего мира они отгородились ширмочкой из обыкновенных простыней – постучаться некуда.

-Девочки, Таню можно? – спрашиваю я в надежде, что она первая услышит мой голос и вылетит в мои объятия.

Оживленная перепалка за простынками стихла. Одна из них сдвинулась и в проеме появилась очаровательная разлохмаченная блондинистыми кудряшками головка.

-Ах это ты уже пришел? – произнесла она удрученно. – Ты знаешь, случилась такая неприятность. Я мыла посуду и пролила воду. Как назло прямо в сапоги. Теперь они мокрые. В них нельзя ходить.

Не знаю каким чудом я успеваю прикусить язык и не ляпнуть нечто вроде: « Я готов носить тебя всю ночь на руках — сапоги тебе не понадобится» или еще похлеще.

-Ну ладно, тогда в следующий раз, — отзываюсь я сильно огорченный и раздосадованный, в из-за ширмы раздаются девчачьи голоса:

-Танька, как тебе не стыдно? Перестань парню голову дурачить.

-Девчонки, он такой простой и наивный, Вы не поверите.

-Ну так тем более, поимей совесть!

-Ой, ну что я такого сделала? Он же сам захотел.

Я еще никуда не ушел. Стою рядом – все слышу. Но самое позорное, что и они знают, что я здесь и все слышу.

Стою думаю. В самом деле, что такого она сделала? Я в полном сознании, сугубо добровольно…

А! В крайнем случае, есть еще надежда, что Андрей с Виталиком еще не всю усушили.

Мои друзья – порядочные ребята, на следующее утро ни словом не обмолвились о моем хамском, по отношению к ним, поведении. Как ни в чем ни бывало, мы идем неразлучной троицей, и грядки выбрали себе подряд.

У каждого своя метода сбора хлопка, но скорость примерно одинаковая, так что между делом рассказываем друг другу анекдоты по восьмому разу…

Вдруг я теряю нить разговора и ловлю себя на том, что бодро шагаю поперек поля в неизвестном мне направлении… Но оказываюсь вблизи пятого курса. Потихоньку в мозгах проясняется, что мне срочно нужно увидеть ее улыбку, эти ямочки на щечках… Иначе сегодняшний восход солнца теряет всякий смысл. Но не могу придумать ничего путного, чтобы объяснить ей и другим окружающим для чего я приперся сюда из другого конца поля.

Девушки с пятого курса замечают меня раньше, чем она и чуть не пальцами на меня показывают:

-Вон пришел твой ухажер.

-Перестаньте смеяться, — скрывая улыбку, хмурится Татьяна. – Может, он вовсе не ко мне шел. Может у него свои важные дела.

Мне приходится создать на физиономии независимый вид и продефилировать дальше, хотя на тот момент я уже четко понимал, что шел именно к ней.

Я шел и шел, все прямо и прямо, строго на запад, наступая на голову собственной тени, и минут через десять оказался опять прямо перед ней.

Это было похоже на неудачный маневр, который никого не мог ввести в заблуждение. Опять послышались смешки и хихиканье. Я гордо прошагал мимо них, ориентируясь точно по восходящему солнцу строго на восток и, однако, через пятнадцать минут оказался опять перед ней.

Если бы мне нужно было объясняться перед другими, они бы имели полное право засомневаться в том что я действительно имел серьезное намерение придерживаться прямолинейного маршрута… Но перед самим собой, не скажешь же, что, видимо, периодически терял контроль над собой, и руководствовался чьей-то чужой волей, извне… Так же не бывает.

-Танька, твой воздыхатель, так настойчиво дает круги. Хоть бы ты уж сжалилась над ним.

-Никакой он не воздыхатель. Он просто благородный рыцарь, — отзывается она.

И им всем смешно.

-Ну как дела? – задаю я беспримерно идиотский вопрос.

-Нормаль. Мы только что про тебя говорили, — сообщает она, как будто я не слышал.

-Да? Очень интересно…

-Они такие ехидины. Им бы только позубоскалить. Они же неправду говорят?

-А что они говорят?

-Что я тебе голову вскружила. Что я свожу тебя с ума. Врут ведь правда? Ты ведь вполне самостоятельный мужчина и способен держать ситуацию под контролем.

Конечно, -уверенно отвечаю я. – Твои подружки просто болтушки. Не обращай внимания.

Ну вот и славно. Ты придешь мне помочь? А то я вон сколько кучек насобирала.

— Вообще-то мы с ребятами собирались пойти на колхозную бахчу. Может там еще остались съедобные арбузы, — вру я, так после того как она озвучила мнение своих подруг о наших отношениях, мне показалось, что не так уж они не правы. Хотя, конечно, лестно было послушать про мою «мужскую самостоятельность и контроль над ситуацией», нужно принимать срочные меры по ликвидации всяких слухов и пересудов.

-Лучше давай сделаем по-другому. У тебя уже собрано килограмм десять. Есть на чем посидеть – ну и достаточно. А я потом добавлю на твое имя.

-Как это добавишь?

-Ну я часть своего хлопка попрошу записать на тебя. Двадцать пять килограмм на сегодня тебе хватит?

-Конечно, хватит. Только вдруг они не согласятся?

-Кто не согласится? Преподаватели? А какая им разница на кого писать, хлопок-то реальный, килограммы они и есть килограммы.

-Это было бы просто замечательно, — просияла Танечка.

-Добре, значит договорились.

Вот пусть ее подруги лопнут от злости, а меня больше рядом с ней не увидят.

Мы славно устроились в обмелевшем поливном канале. Осенью хлопковые поля не нуждаются в поливе и рыба здесь больше не живет, зато камыши образовали замечательной густоты заросли, в которых нас тут сам черт не сыщет. С утра пораньше, насобирали мусора смешали с распушенным хлопком в достаточном количестве, что бы придать видимость первосортного «подбора» и теперь, со всем возможным комфортом устроились предаться заслуженному отдыху и развлечениям. Наиболее доступный, достойный и разумный вид отдыха – это игра в карты. Мы играем в старую добрую «тысячу».

В карты мне никогда не везет. Вернее везет, иногда, но именно в этот момент со мной что-то случается, небольшое помутнение разума, я заказываю или слишком много, или сдаю туза, или захожу не с той масти, меня тут же ловят, «сажают», прокатывают, так что я улетаю в минуса.

Поэтому все очень любят играть со мной в карты.

Особенно на деньги… Хотя ставки мизерные, чисто символические.

Обычно это мероприятие у нас длится до обеда, до того момента, когда сборщики хлопка сдают собранное и с чувством наполовину исполненного долга, отправляются в барак, пополнить истощившиеся запасы жизненной энергии.

Мне нужно сегодня закончить игру пораньше, чтобы еще насобирать хлопок для Татьяны.

-Куда это ты засобирался, Геворк? – всполошились мои товарищи, когда мы закончили очередную партию, и я расплатившись за проигрыш отказался дальше играть.

-Мне нужно, — это конечно не самый исчерпывающий ответ, но более подробно я не мог объяснить по понятным причинам.

-Ну что ты разобиделся? Не так уж много ты проиграл на этот раз. Поверь фортуна рано или поздно повернется и к тебе… В конце концов мы можем поверить тебе и в долг, если у тебя кончились деньги.

-При чем тут деньги? Просто у меня такое обстоятельство.

-Вот! Посмотрите на него. У него обстоятельства! – специально-непонимающим тоном говорит Виталик. – Ну какие это обстоятельства? Вот мы сидим втроем, достижения, примерно, у все одинаковые, шансы у всех равны. У нас никаких обстоятельств нет, а вот у тебя одного- есть. Интересно, как это получается?

— Боб, ну скажи ему, — обращаюсь я к Андрюше, потому что он настоящий друг и не задает лишних вопросов. А Виталий Витальевич постоянно старается «вывести меня на чистую воду» и уточнить все подозрительные нестыковки.

Но на этот раз Андрей полностью на стороне Виталика, ему тоже не хочется, чтобы распалась наша компания.

-А почему ты откровенно не расскажешь, что это за обстоятельства? Разве мы не друзья, разве мы тебе не поможем, если появилась проблема.

-Это сугубо личная проблема, я вполне справлюсь с ней сам.

-Наоборот, если это архиважно, мы не оставим тебя в беде.

Мягко так, неназойливо, мои лучшие друзья приперли меня к стенке.

-Мне нужно еще немного хлопка пособирать. Совсем немного. Вам не обязательно себя утруждать.

-Вот! В этом он весь и заключается, — победно заключил Виталик. – Геворк, мы же договаривались, что будем собирать одинаково, если будут ругать, то всех. Похвалят тоже троих. Почему ты всегда нарушаешь наш джентльменский договор и хочешь чтобы у тебя показатели были лучше, чем у нас. Ты же нас все время подставляешь. Ты знаешь что бывает с нарушителями «конвенции»?

-Может быть и есть такой грешок. Но на этот раз все гораздо хуже. Могу поклясться чем хотите – сегодня у меня не будет больше, чем у Вас.

-Не нужны нам никакие клятвы и заверения. Скажи как-нибудь вразумительно, чтобы и нормальные люди могли тебя понять.

-Ну, короче говоря, мне нужно пособирать хлопок не для себя.

Такого в природе еще не встречалось. Мои друзья имели полное право мне не поверить.

-А для кого? За того Парня?

-Нет. Для одной девушки.

-Еще не легче. Для какой девушки?

-Ну зачем вам это? Я говорю, что не для меня. Гарантирую, что мой сбор не превысит вашего. Разве этого недостаточно?

-Отнюдь, — сказал Виталий Витальевич, он любит всякие устаревшие категорические словечки.

-И в самом деле, Че, если эта девушка существует в реальности, почему бы тебе не назвать ее?

-То что она существует и не дальше нашего факультета – это конкретный факт. Но зачем Вам эти уточнения? Я не знаю как ее фамилия.

-Ну вот, — Виталий Витальевич заостряет внимание Бобо на интересном моменте. – Что я говорил? Видите ли он ее фамилию не знает! Хлопок для нее он собирает, а фамилию не знает. Туман во мраке…

-Да, Геворк, что-то здесь не все клеится. Ты уж извини, конечно, но такого не может быть, потому что не может быть никогда.

-Честное слово, ребята. Я не знаю ее фамилии. Зовут ее Таней. Учится на пятом курсе. Она такая… блондиночка.

Андрей с Виталием Витальевичем переглянулись.

-Ты веришь ему?

-Черт его разберет. Лично я на пятом курсе знаю только одну Татьяну, но и та не настолько! Чтобы для нее хлопок собирать.

Андрей и на этот раз поддержал его.

-Это же белокурая бестия. Как ты умудрился с ней связаться.

Я невольно усмехнулся. Просто удивительно, как мы одинаково оцениваем одинаковые факты и явления.

-Как ты ее назвал, Боб?

Андрей, наверное, подумал что применил слишком сильное выражение.

-Хочешь переспрашивай, хочешь нет, но я сказал, то что сказал, и не побоюсь повторить еще раз. Это белокурая бестия. И она не доведет тебя до добра. Правда приоритет здесь принадлежит не мне. Виталий Витальевич еще вчера так сказал, но я не поверил.

-Старик, ну у тебя же ясный аналитический ум, мы все почти гордимся тобой, как же ты так?

За витиеватостью построенных предложений у Андрюши кроется крайняя озабоченность моей дальнейшей судьбой.

-Ну что же делать? Я ведь обещал ей. Оказывается она такая лентяйка. Когда в первый раз мы говорили, ей до минимума в 25 кг не хватало трех килограмм. Ну я подбросил. На следующий день потребовалось уже пять. Вчера она собрала уже только тринадцать. А сегодня мне, по-видимому, придется подбавить ей не меньше пятнадцати кг. Надоело, блин.

-Вот, победоносно воскликнул Виталий Витальевич. – Ты сам подтверждаешь наши слова, а действуешь вопреки здравому смыслу.

-Здравый смысл, Здравый смысл! – передразниваю я их. – В чем он здравый смысл? Мне вовсе не трудно помочь девчонке, подкинуть ей пять-шесть килограмм. Мне это полчаса делов.

-И что взамен?

-Абсолютно ничего! – тороплюсь я заверить свих друзей, не дай бог им заподозрить, что мной движут гнусно-корыстные поползновения в отношении к Татьяне.

-Вот именно, — неожиданно реагируют они. – Вот именно, что ничего.

-Это то мы и пытаемся вдолбить в твою неразумную головушку.

-И что? По-вашему нельзя девушке просто так помочь? – они старались запутать меня и выбить какое-то признание. Но я стойко держался, и, как мне казалось, ловко выкручивался.

-А почему ты тогда не помогаешь другим девушкам. Например, с нашего курса?

-Я что Вам ЧТЗ что ли?

-По моему он уже заговаривается, — кивнул на меня Андрею Виталик. – Что это за выражение ЧТЗ?

-Я не заговариваюсь. ЧТЗ — это машины с навесными агрегатами челябинского тракторного завода.

-Очень удачное сравнение и сходства гораздо больше, чем ты предполагаешь. И не только в работоспособности. Но, не будем о грустном. Думаю, что лучше нам продолжить наши игры.

-Я не могу. По-моему, я уже все достаточно подробно объяснил. Больше мне нечего прибавить.

-Если тебе больше нечего прибавить – продолжим. Пятнадцать килограмм – это пустяки. То что ты соберешь за полчаса, втроем мы соберем за десять минут. В крайнем случае прибавим по пять килограмм и проблема решена. Садись.

-Да, ну тогда конечно. Тогда я не откажусь.

Мы продолжили игру. Теперь они похоже переняли мою манеру играть, делали непростительные глупости, путали карты, не играли свою игру. То есть старались вывести меня в победители, чтобы отвлечь от ненужных мыслей. В радостном возбуждении мы, конечно, заигрались. Не осталось и десяти минут для Татьяны. Побежали сдавать хлопок. У них ноги длиннее — они дошли первыми. Наконец добрел и я, повесил свой тючок на весы.

-С меня тоже спишите пять килограммов на нее.

-Не понял с кого тоже, за что и куда, — весовщик тоже торопился на обед.

-Как с кого тоже, с них и с меня. Боб, Виталик, Вы что не написали на нее пять килограмм.

-Нет, мы забыли.

-Так дело не пойдет, — возмутился я, как будто это мои кровные интересы. – Вы же обещали.

-Да брось, Геворк. После обеда напишем.

Я чувствую, что вечером история может повториться. И обращаюсь уже прямо к весовщику.

-По пять килограмм снимите с них с обоих и прибавьте к ней.

-К кому к ней?

-Ну ей Татьяне.

-Какой Татьяне?

-Ну которой всегда.

-Одинцовой что ли?

-Одинцовой так Одинцовой я не знаю.

Весовщик удивленно пожал плечами, но исполнил мою просьбу.

Боб с Виталиком обиженно надулись. С одной стороны, их, конечно, можно понять. Я, фактически, вырвал у них изо рта заработанное. Но с другой стороны нечего было обещать. Сами предложили помощь. Я потребовал ровно столько на сколько уговаривались.

После обеда они демонстративно отмежевались от меня. Завели беседу о высших материях и философии, так чтобы я ни слова не понял и не смог встрять в разговор.

Не хотите, как хотите. Не очень то и нужно.

Однако чувство вины меня не оставляет. Не надо было их слушаться с самого начала. Надо было пойти и собрать эти вонючие пятнадцать килограмм. Настроение испорчено. Что теперь можно придумать, чтобы замазать свою сволочность?

Ушел с поля одним из первых. Так и так они теперь вечером устроят мне бойкот. Пойду найду тетрадку – буду сочинять новый романчик. Про сексуальных маньяков и фанатиков террористов. Время надо будет как-то убить. Но немного я успел насочинять; у лестницы послышалась громкая возня и недовольное пыхтение – над полом появилась голова Виталия Витальевича.

-Эй, Геворк, так дальше не пойдет, — решительно заявила голова, но все остальное не торопилось подниматься наверх. – Пять и пять будет уже десять. Так я не согласен. Пять это еще куда ни шло. А десять, согласись – это уже перебор.

-Какие пять и пять будет десять? О чем это Вы уважаемый, Виталий Витальевич?- я еще только приступил к изнасилованию очередной юной жертвы, со своим новым ужасным героем – не так просто сразу переключится и сообразить, что до такой степени раздосадовало моего, невозмутимого товарища.

— Они опять списали с меня пять килограмм.

— Кто они? Что произошло? Толком можешь объяснить?

— По-моему все и так понятно. Но для тебя я повторю медленнее. Я приношу свой хлопок сдавать, а весовщик, как его там, радостно улыбается: «пять килограмм как всегда Одинцовой!». Я ему говорю, что никакой Одинцовой знать больше не желаю. А он: «Одинцовой, Одинцовой!» и ехидно, по-змеиному так улыбается. И с ним невозможно спорить. Так он и записал мой хлопок на Одинцову. Вот Боб придет спросишь у него.

-Что с него тоже списали?

-Конечно.

-Извините, но это уже не от меня. Я давно сижу здесь, никого не трогаю, ни с кем не разговариваю.

Я развел руками, выражая свою полную беспомощность. Моя злопамятность получила приличную дозу удовлетворения.

-Но Боб тоже очень недоволен.

Боб пришел мрачнее тучи. Он не стал бы разводить бодягу, из-за каких-то пяти килограммов. Придумал бы какой-нибудь маневр, чтобы избавиться от такой напасти. Но поскольку Виталик уже успел обрисовать ситуацию, он тоже выразил свое мнение.

-Это какое-то свинство. Мы не должны горбатить спину из-за какой-то… неизвестно из-за кого.

-Но я то тут при чем? В обед да, было мое вмешательство. А на этот раз это полностью Ваша инициатива.

-Никакой нашей инициативы здесь нет. Если тебе нравится валять дурака, пожалуйста, сколько угодно. А нас ты должен оградить.

-Как вы это себе представляете?

-Ты можешь подойти к весовщику и объяснить, что это только с тебя нужно списывать хлопок для Одинцовой. И больше ни с кого.

-Вы думаете это поможет?

-Поможет не поможет, неважно. Но ты должен это сделать.

-Хорошо, я твердо обещаю, что первое что я завтра сделаю это скажу весовщику…

В это момент внизу послышался ангельский голосок.

-Мальчики, Вы уже здесь? – Татьяна сама пожаловала к нам гости, собственной персоной.

Моих друзей как подменили. В жизни не видел такой разительной перемены в людях. Не ожидая приглашения, Татьяна уже поднималась к нам на второй ярус. Боб с Виталиком мигом навели порядок в нашем жилище; в том числе скинули вниз наши кирзовые сапоги, застелили одеялами матрацы, которые, кстати, оказались ничуть не лучше и не чище, рассовали по рюкзакам три дня не мытую посуду, заботливо подставили ей мою подушку;

-Присаживайтесь.

-Вы такие молодцы. Никогда бы не подумала что Вы такие дружные. Во всяком случае я Вам очень благодарна.

-Да ну что Вы. Какие благодарности. Вовсе не из чего. Нам это ничего не стоит.

-Вы присаживайтесь, сейчас мы Вас чаем угостим, с чем то вкусненьким, — Виталий Витальевич уже сунул свой нос в рюкзак.

У них завязалась милая беседа. Вот какие у меня славные друзья. Только я как-то между прочим, остался не у дел.

-Татьяна, позвольте вопрос? Как Вы относитесь к чешскому ликеру «Бехер»? – Виталик уже извлек на свет плоскую бутыль с зеленой этикеткой. Одну мы уже пробовали выпить. Удивительно признаться, но не осилили до конца. Удивительная гадость. Несмотря что дешево. Почему он решил что это покажется ей «вкусненьким».

-Вообще-то не очень, — она мило сморщила носик. – Давайте лучше пойдем гулять, все вместе. Такая погода прекрасная.

-О, отличная идея, подхватил Андрей. Как ты, Геворк? Погулять все вместе втроем?

-Погулять втроем я категорически против. Это Вы уж как-нибудь без меня.

Моя резкость их нисколько не смутила и не остановила.

-Ну тогда не скучай, мы скоро вернемся.

Они почти на руках снесли ее вниз, и перебивая друг друга в старании завладеть ее вниманием удалились на ночную прогулку.

С меня спало оцепенение. И в мозгах как будто прояснилось. Я спустился вниз, нашел свои сапоги и водрузил их на прежнее место: по центру наших нар, рядом с подушкой.

На следующий день я быстро набираю килограмм под десять хлопка и иду к хирману. Я всю ночь не спал, поджидая моих друзей. И максимум, что я могу сделать теперь для них – это выполнить их вчерашнюю, настоятельную просьбу.

-Азамат Ибрагимович, я хлопок принес.

-Что то ты рановато. И почему так мало?

-Это не мне. Это Одинцовой. И у меня к Вам большая просьба. На Одинцову списывайте хлопок только с меня. С других не надо.

-Ничего не понимаю.

-Я буду приносить хлопок для Одинцовой. Больше никто. Понимаете? Другие никто не при чем.

-Все равно ничего не понимаю.

Это он просто так говорил про непонятливость. На самом деле он все прекрасно понял. И даже чересчур. К обеду уже весь факультет знал, Одинцова и я… с вытекающими большими перспективами.

Утро раннее. Настолько раннее, что еще и не утро. Темно на улице совсем. Но наши преподаватели уже бродят в потемках по бараку и уговаривают нас просыпаться. Естественно, это предложение многим не по нраву. Кое-кто спросонья отзывается не совсем благозвучно и пристойно.

Я вскакиваю одним из первых, хотя этот подъем мне не нравится больше других; я сегодня дежурный в нашем закутке. На моей совести добыть и доставить жидкость подозрительного цвета и еще более сомнительного вкуса, с гордым названием чай. Кроме него нам полагается по паре кусков хлеба и крохотный ломтик сливочного масла. Где-то там наверху решили, что этого вполне достаточно для завтрака неприхотливому советскому студенту, после этого он будет готов на трудовые подвиги во славу партии родной. А спорить и разбираться в принципе не с кем… Не говоря об опасности такого мероприятия.

Маршрут мой простирается недалече – метрах в пятидесяти от барака, с полуночи колдует над самоварами наш славный чайханщик Федя Ратушпак.

Он, паршивец, рационализировал свой труд, сославшись на нехватку дров, приноровился использовать в качестве горючих материалов тракторные шины, недостатка в которых не будет еще лет десять. Что ж, честь ему и хвала, тем более что до сих пор для меня остается загадкой, как он умудрялся разрезать тракторную шину до размеров, пригодных для пропихивания в топку самоваров. Эта задача под силу только мастеру спорта по вольной борьбе супер тяжелой весовой категории.

Одно удручало: тракторная шина при горении выделяет очень много сажи. – не хватает подачи кислорода для более полного сгорания. И из топки вместе с пламенем вырываются пухлые черные снежинки сажи. То что Федя по этой причине постоянно ходит чумазее племенного негритоса – это его проблемы. Но сажа элементарно оседая, попадает в кипяток, как только с самовара снимают крышку. Поэтому нужно быть первым; зачерпнуть кружку именно в тот момент, когда Федя только приподнял крышку.

Нет, если чай пить, то несколько комочков сажи аппетита мне не испортят. Тем более, что как химик с вполне порядочным (второкурсным) образованием, могу со всей ответственностью заявить, сажа никакого вреда не может нанести несгибаемому здоровью советского студента. И даже более того, некоторые модификации сажи, под названием активированный уголь продается в аптеках, как раз как адсорбент для многих ядов, попавших в организм.

Но вот если умываться такой водой с сажей – результат может оказаться прямо противоположным задуманному.

Парни, если уж почувствовали совсем неодолимую необходимость в такой утренней процедуре, вполне могут обойтись и холодной водой. Лично я считаю это мероприятие в походно-полевых условиях вообще излишним. Отпустил бороденку, а что под ней пусть никого не волнует.

Девушки другое дело. У них на этом бзик. Им и испачкаться то толком негде; в работе они стараются ручки не замарать, спят на белоснежных простынках, а вот нет же, утром им обязательно нужно умыться, и непременно теплой водой…

…Вот я уже бегу за второй порцией – это уже нам на чай. Ребята меня уже заждались.

-Где тебя носит? Ты что за чаем через Куйлюк ходил?

Их недовольство можно понять, я выскочил из барака первым, а вернулся последним, и жидкость, которую я доставил, густо посыпана черными ошметками.

Виталий Витальевич сосредоточенно роется в недрах своего рюкзака. Наконец до него доходит, что то что он ищет – не найдет, потому что Этого там попросту нет. Он выпрямляется, поправляет очки, указательным и средним пальцами потирает кончик носа – это выражает крайнюю степень его задумчивости.

-Я же точно помню: было три банки. Две мы съели, — начинает он вслух размышлять. – Одна же должна остаться? Геворг, что ты думаешь по этому поводу?

Я усиленно вылавливаю сажу из кипятка.

-По какому поводу? – моей невозмутимости мог бы позавидовать сам штурмбанфюрер Штирлиц.

-Вот если было три банки сгущенки. Две мы съели. Одна должна остаться или нет? – поясняет он терпеливо. У него уже есть какое то свое мнение. И он получает удовольствие раскручивая сюжет.

-Не знаю сколько там было и когда. Все зависит от того какую дату иметь в виду. Но если сейчас ее там нет, то скорей всего и вчера ее там не было. Потому что я сплю очень чутко. Сегодняшней ночью никто к нам на нары не поднимался и к твоему рюкзаку не притрагивался.

-Геворг, я не прошу тебя делать глубокомысленные умозаключения. Я задал простой вопрос и хочу получить простой конкретный ответ. Ты можешь это сделать ради нашей дружбы.

-Ради нашей дружбы я могу это сделать. Если было три банки и две из них мы съели, то одна банка должна была остаться.

-Так вот ее там нет, — с абсолютным спокойствием констатирует он удивительный и невероятный факт.

-Ну нет так нет, — я пробую замять этот неприятный вопрос.

-И все же должно быть какое-то объяснение?

-Я не ел твоей сгущенки, — нагло заявляю я и это стопроцентная правда, хотя всем известно, что я ужасный и ненасытный сладкоежка.

-Боб, как ты думаешь какой процент истины в словах Геворга?

Андрюша всячески старается не вмешиваться.

Он замечательный преданный друг, но с другой стороны у него врожденное, обостренное чувство честности и справедливости. И эти два качества трудно совмещаются, когда между ними оказывается моя персона.

-Он же говорит, что не ел? – Андрей легко просыпается рано, и соображает быстрее и четче среднестатистического человечка. Он тоже уже уяснил ситуацию, но вслух не хочет делать никаких предположений.

Но Виталий Витальевич напирает.

-То, что он сказал, не есть достоверный факт. А достоверным фактом является то, что банки сгущенки в рюкзаке нет. Давай предположим, пока только предположим, что мы поверили Геворгу. Тогда вопрос «куда девалась банка сгущенки» все равно остается.

-Ну что ты пристал со своей сгущенкой? Сгущенка! Сгущенка! А между прочим, почему ты не заметил, что вместо нее в твоем рюкзаке появилась банка «шпротов»?

-Ну вот, ситуация начинает потихоньку проясняться, — удовлетворенно замечает Виталий Витальевич, потирая нос своим излюбленным способом.

-Кстати, банка сгущенки стоит пятьдесят пять копеек, а Шпроты – рубль, — как бы между прочим замечаю я. Такие арифметические подсчеты должны подействовать благотворно на раздраженного Виталия Витальевича. Он известный любитель «выгодных» обменов, и, когда сальдо, даже в несколько копеек, оказывается положительным для него, он остается очень доволен.

«Мелочь, а приятно», -говорит он в таких случаях.

Но на этот раз явная выгода в копейках Виталия Витальевича совсем не обрадовала.

-Во-первых, реальная ценность вещей может изменяться в зависимости от условий. Может твои «шпроты» и ценнее в городе, за праздничным столом. А здесь на хлопке банка сгущенки лучше. ЕЕ можно три дня мазать на хлеб и завтракать сладким. А шпротов нам едва хватит на один раз. Во-вторых, значит ты все таки лазил в чужом рюкзаке? – задал он свой сакраментальный вопрос.

-Что значит лазил? И что значит в чужом? Вон мой рюкзак – можете брать из него что захотите. Мы же друзья.

-Боже упаси. Зачем бы мне это потребовалось, если как ты говоришь мы друзья. И куда делась все таки сгущенка.

-Отстаньте от меня со своей сгущенкой. Надоели совсем.

-Боб, как ты думаешь, мы можем без помощи Геворга предположить судьбу сгущенки.

Это слово « сгущенка» уже столько раз произносилось за утро, что уже слипло язык с небом. Будь она трижды неладна.

Боб сочувственно кивает. Мол, что уж тут предполагать и так все ясно.

-В конце концов, дело не сгущенке, — от каждого нового произнесения вслух этого слова меня словно дубинкой по башке стукает. – А в том как ты ею распорядился. Почему то жизнь тебя, Геворг, ничему не учит.

В принципе он был прав. Жизнь меня ничему не учила. И их добрые советы тоже. И сам себе я зарекался близко не подходить к этой Одинцовой. И ее насмещливо-пренебрежительное отношение ко мне должно было поддержать мою волю и дух. Однако, временами, я просто впадал в транс и не соображая что делаю, оказывался перед ней. Как Сивка Бурка. Каким то образом она умудрялась с любого расстояние блокировать мое сознание и вызвать к себе. Тем более это странно и необъяснимо, что все чаще ей больше не нужна была моя помощь. Она управлялась своими силами. Несколько добрых слов в мой адрес и я уже был уверен, что это я преследую ее, не даю ей покоя, порчу ей репутацию.

С ребятами отношения разладились. После этой чуханой сгущенки мы почти не разговариваем. Каждый сам по себе. Вроде как я объявил им бойкот. Одному объявить бойкот двоим сложно. Им хватает общения вдвоем. А мне плохо. К тому же я потерял свои часы. И это было бы пол беды. Но я их и нашел. И это меня доканывает.

Ребята чувствуют что со мной творится нечто неладное.

-Что то ты совсем сник, Геворг. Может отменишь свой бойкот?

-Какой еще бойкот. Ничего такого я и не задумывал.

-Странно, а нам с Бобом показалось, что ты демонстративно с нами не разговариваешь.

-Да нет, вот еще Вы придумали. С какой бы это стати.

-Чем же тогда объяснить твое глубокомысленное молчание.

-Случилась кое какая неприятность.

-Она тебя отшила? Это не неприятность. Это большая радость. Уж ты поверь мне. Ради такого дела я готов даже сбегать в поселок, если Вы, конечно, скинитесь на троих.

-При чем тут она? Вообще она тут не при чем.

-А в чем же дело?

-Я потерял свои часы.

-Какие часы? Как потерял?

-Мои часы, с голубым циферблатом, день недели и число месяца показывают.

-Да это неприятность.

-И как же ты их потерял?

Опять он начинает свое дурацкое расследование. Я прекрасно помню как я их потерял. Я отдал их Татьяне. Они с девчонками собирались «смыться» с поля и, что бы не прозевать обед, она попросила мои часы. И вспомнил о них только на следующий день, когда увидел на руке у одного парня. Но как я в этом признаюсь? Опять начнется: «тебя жизнь ничему не учит», ты не слушаешься дружеских советов». Легче пережить потерю часов.

-Хреново! – только и смог я сообщить.

-Ну ладно, что уж тут убиваться. Жалко, конечно. Но и не такие вещи люди теряют.

-Если бы они потерялись навсегда, было бы легче. А так, прямо покоя нет.

-Боб, ты понимаешь что он говорит? Он потерял часы или потерял не до конца. Или нечасы или невсегда?

-Ну что тут непонятного? Я потерял часы. А они оказались у Бобомирзы.

-У какого Бобомирзы?

-У нашего, с национального потока.

-А ты точно знаешь что это твои часы?

-Как же мне не знать. Мне их мам подарила на день рожденья.

-Но такие часы могут быть не у одного тебя.

-Да у других тоже могут быть такие часы, но не у Бобомирзы. Он вчера приехал из кишлака. Он в жизни первый раз видит часы. А я эти часы четыре года с руки не снимал. Я каждую царапину на стекле помню. Это были самые дорогие часы в магазине, пятьдесят пять рублей стоят. Это подарок моей мамы.

-Ну и что же ты не заберешь их обратно, если уверен.

-Как я заберу – он же не украл. Я их сам потерял.

(я хотел сказать, что не уверен, что их ему не подарила некая особа, но слава богу сдержался.)

-Вообще, какой ты странный Геворг.

Виталик спустился с нар – он никого не знал с нац.потока и все они были для него на одно лицо. Однако, через некоторое время он вернулся с моими часами.

Я буквально не верил в такое счастье.

-И что он не стал спорить, что это его часы?

-Чего ему спорить, если это не его часы.

-Не знаю, я бы на его месте так просто не отдал.

-А он бы на твоем месте так просто их не потерял!

Что Виталик имел в виду последней фразой? Может ничего, может просто так сказал. А может и нет.

Наконец Республика полностью выполнила план по заготовке хлопка-сырца, потому что гидрометеоцентр, предсказал резкое ухудшение погоды в ближайшее время. Утром за нами приехали автобусы. Все так неожиданно получилось, мы даже не успели погромить наши барак. Через несколько часов мы уже в Ташкенте. Какой классный у нас город!!! Оказывается, я весь месяц ждал этого мгновения — опять оказаться в Ташкенте!.. Ну здесь все другое и небо и земля, и воздух и вода. Все родное и привычно-необходимое.

Одно плохо – нас вывезли неожиданно. Утром встаем – автобусы у дороги, пожалуйте на выход, господа. Даже нары в бараке не успели как следует порушить, не говоря уже про утренний моцион.

-Андрюша, постереги мои шмотки с раскладушкой – я на разведку, где здесь можно облегчиться. А то я уже на пределе.

-Давай, только побыстрее, у меня тоже не все спокойно в этом отношении.

Сто автобусов вдоль дороги, вернувшиеся студенты, понаехавшие встречать родители и знакомые – несметные тыщи человек, расползаются во все стороны. Ближайшее дерево в таких условиях не вариант, даже учитывая мою слабую щепетильность в такие моменты. Надо искать, что то более укромное и приспособленное для такой малой нужды. За какой угол не сунешься там толпа народу – все радостные, возбужденные и, видимо, из-за этого движения у всех хаотичные, непредсказуемые. Только схватишься за пуговицу, кто-то уже прется. А когда уже совсем собрался было и… резко тормозить очень трудно и вредно для организма. И так еле терплю, а тут еще такие провокационные маневры…

Соображаю, что лучше перебраться на ту сторону дороги, к общежитиям. Там народу поменьше и общая обстановка такова, что на лишнюю лужицу никто не обратит внимания. И натыкаюсь на Татьяну.

-Ой как здорово, что ты меня нашел, — она кидается ко мне, как будто я единственный ее знакомый в этом марсианском городишке. — За мной никто не приехал. Я прямо не знаю что мне делать.

-Подожди здесь буквально одну минутку. У меня здесь маленькое дело наметилось. Потом что-нибудь придумаем.

Такая безмерная печать легла на ее личико, как будто я сожрал последний сухарь из неприкосновенного запаса, и ей не осталось ничего другого, как умереть голодной смертью. Но именно ей я не могу объяснить насколько важно для меня предстоящее мероприятие. Любому другому я конкретно объяснил, что еще полминуты и его карман покажется мне вполне подходящим приспособлением. Но только не ей.

-Минутку ты можешь подождать?

Она молча, едва заметно покачала головой.

-Я только до «общаги» и назад.

Не верящий взгляд исподлобья.

-Ну ладно, все, я никуда не ухожу. Ты далеко живешь?

-Около ЦУМА.

-Ого, самый центр. На себе не дотащишь – это надо машину ловить.

-Ты не беспокойся, у меня есть деньги.

-Я беспокоюсь совсем не из-за денег…

-Не сердись на меня.

-Я не сержусь на тебя.

-Нет сердишься – я же вижу.

-Ничего ты не можешь видеть – это не сердитость.

-А что тогда?

-Ничего. Я возьму постель, а ты бери сумку и пойдем.

-Куда пойдем? Это очень далеко.

-В любую сторону, только подальше отсюда. Здесь мы еще часа два такси не найдем.

Предвидя ее возражения, хватаю и ее сумку и скорым шагом трогаюсь в путь. Ей ничего не остается как бежать за мной. Весь университет уже знает, что я и Одинцова это нечто, что должно восприниматься, в нормальном виде, как одно целое. Вскоре мы проходим вперед самого первого автобуса. Здесь наши шансы на машину в десятки раз увеличиваются. Останавливаем такси, грузимся, едем. Наконец и к ней приходит радостное возбуждение от долгожданного возвращения домой.

Центр города, оказывается не настолько удобен, как кажется, мечтающим туда переселиться, то здесь проезд закрыт, то там дорога перекрыта. Вот он ее дом, а приблизиться к нему никак.

-Тормози, шеф, дальше и пешком дойдем. Я успеваю расплатиться раньше, чем она настоять на дальнейших попытках проехать прямо к подъезду.

Опять навьючиваюсь и вперед! Денечек выдался теплый, наши синоптики опять предсказали погоду с точностью до наоборот. Но на этот раз наши особо не возражают. И все же за эти сто метров и успеваю изрядно пропотеть. И вроде из мочевого пузыря обратно рассосалось по организму, стало немного полегче.

-Вот и мой подъезд, -сообщает она.

-Дальше сама донесешь? – я очень вежлив и предупредителен, чтобы не ставить ее в щекотливое положение.

-До лифта донеси, -просит она.

Вот мы уже у двери лифта.

-Спасибо, теперь я сама справлюсь.

-Дальше идти мне не надо?

Она смотрит мне прямо в глаза.

-Если хочешь пойдем, я познакомлю тебя со своими родителями.

У девочек это проверка ухажеров «на вшивость». Знакомство с родителями это последний шаг к более законно оформленным отношениям. Не каждый проходимец рискнет. Девяносто процентов тут же отсеивается на этой стадии. Но со мной она могла крепко ошибиться. Я категорически был не против жениться на ней. Более того, я по ночам уже штук десять вариантов речей заготовил, на разные случаи жизни. Но вот именно этот момент получился непредусмотренным. Я едва не приплясывал от нетерпения справить в общем-то естественную потребность, и ее родителям мои выкрутасы могли показаться странными. Но более того меня беспокоило положения Боба, который вообще был привязан к месту, поскольку охранял наше совместное барахло. Злоупотреблять и рисковать растяжимостью его мочевого пузыря я не мог, как бы дружески он ко мне не относился.

И я не пошел знакомиться с ее родителями.

Я уже на пятом курсе. Заканчиваю, так сказать, полный курс химического факультета. Мог бы и не ехать на хлопковую кампанию в этом году. Из наших никто не поехал. Я единственный из европейского потока. Преподаватели и сотрудники не обращают на меня внимания. Никакое выполнение и перевыполнение норм сбора хлопка меня не касается. Я целыми днями болтаюсь по полям, сколько-нибудь собираю с утра, чтобы было на что прилечь. И еще чуть-чуть чтобы оправдать кормежку. Я не собираюсь зарабатывать деньги. Но и не хочу чтобы наше дорогое государство осталось в обиде на меня, что задарма кормит пятикурсного лоботряса. Младшекурсники смотрят на меня с уважением и с нескрываемой завистью. Над ними довлеет Дамоклов меч невыполненного плана — дневной нормы сбора. Как добросовестно они не стараются трудиться, мало кому удается обезопасить себя от вечерних разборок с грозными преподавателями. Мне их проблемы кажутся смешными. Недосягаемую для них норму, при желании, я могу набрать за три часа. Но для пятикурсника такое рвение просто несолидно. Что бы не озвереть от скуки, развлекаюсь понемногу, разыскиваю колхозные бахчи, где нередко попадаются еще вполне съедобные арбузики. Однажды мне здорово повезло – я набрел на арахисовое поле. Тоже колхозное – следовательно, там будет, чем поживиться. На мое счастье, это оказалось не поле, а настоящая золотая жила, куда ни копни палкой – можно набрать целую пригоршню орешков. Тут уж я конечно не удержался, развернулся во всю. Что поделаешь – жадность это такая черта характера, с которой мне труднее всего бороться. С тех пор я хожу с двумя фартуками; один для хлопка, другой для орешков. Арахисы оказались отличной валютой, можно сменять на что угодно. Жаль только что ничего не угодно.

Запоздало возвращаюсь на свое поле, тащу несчастных десять килограмм хлопка – все таки труд вложен жаль — бросить. Хотя пользы от него… Только зря теряю время. Еще одна фигура маячит в чистом поле. Распорядок дня вещь неукоснительного исполнения. Хоть раньше уйти, хоть задержаться – расценивается как нарушение. Смыться с поля раньше других – заманчиво каждому, это вполне понятно и объяснимо. Но попасть «на карандаш» нашим бригадирам задержавшись в поле – это должен быть кто то моего уровня. Кто бы это мог быть? Что то не узнаю с такого расстояния. Любопытство разобрало. Почти по пути, я доворачиваю азимут и подхожу к трудолюбцу. Оказывается это не Он, а Она. Великолепна девушка, насколько можно разглядеть в наступающих сумерках. Ростом чуть повыше меня, стройненькая, кожа беленькая. Не знаю каким образом, но я тут же понял, что эта девушка – мечта всей моей сознательной жизни.

-Добрый вечер, есть проблемы?

-я не умею фартук завязывать, — она поднимает на меня полные слез глаза.

В жизни бы не подумал, что такая операция может у кого-то вызвать затруднения – четыре тесьмы по углам полотна, связать попарно и все дела.

-Я не умею, — даже капризные нотки, кажутся милыми.

Я связываю ей фартук двойным морским узлом.

-Вот и готово, пойдем? Тебе помочь донести?

-Не надо я сама, — обрывает она мою попытку оказаться ей полезным, однако сама и не притрагиваются к тюку. Стоит и смотрит, как я поступлю дальше. Только я уже насмотрелся за свою жизнь на всякие их женские штучки и не особо настаиваю.

-Не надо так не надо? Пойду я что ли?

-Ну иди, — голос спокойный, но в нем слышится явная угроза; если уйдешь, то потеряешь столько, что всю оставшуюся жизнь не простишь себе этот поступок.

-Ага, пойду я.

-Ну иди, иди.

-Ну и пойду… — вдруг чувствую такое простое намерение осуществить труднее, чем кажется. В ее настойчивом «иди, иди» вложен как раз обратный смысл.

Не то чтобы кто-то опутал мне ноги, заломил за спину руки, однако при всей видимости свободы выбора дальнейших действий, я стою как загипнотизированный и что самое непонятное: жду указаний. В жизни такого не случалось. Вернее случилось – только один раз. Но это было уже давно, поэтому не считается.

-Ну ладно, если хочешь- можешь помочь мне донести хлопок, — царственный жест. Ее величество снизошло до позволения служить ей.

Однако ни капли возмущения от такого нахальства у меня не возникает. Я цепляю ее мешок и трогаюсь к хирману.

-Что-то маловато Вы насобирали, — недовольно констатируют результат взвешивания учетчики. В данный момент их не столько интересует выработка, сколько задержка в поле из-за такой незначительной прибавки.

-Это тоже ее, — бросаю и свой мешок.

Весовщик становится еще более недовольным. Без моего довеска у него вечером была прямая необходимость беседы с хорошенькой девушкой, на тему любви к Родине и комсомольском патриотизме. Теперь сорвалось. А с меня, как с пятикурсника спрос небольшой, да и беседа со мной, на любую тему не покажется ему даже на процент такой же приятной.

Девушка умиленно смотрит на него. Она все понимает. Ей кажется, что я навлек на себя большие неприятности, спасая ее. Девчонка еще совсем. Когда то и я был таким.

Учетчик и весовщик быстро сворачивают свою бухгалтерию и хорошей рысью пускаются в барак.

Мы идем за ними, но не торопясь. Не знаю как получилось, но в какой то момент наши плечи, руки соприкоснулись.

-Не прижимайся ко мне, — тут же возмутилась она.

Не скажу что мне было неприятно это прикосновения, но точно я к нему не стремился. Это получилось, наверное, случайно. Поэтому я послушно делаю шаг вправо. Однако через несколько шагов опять прикосновение. Мы прошли шага три, пока она не спохватилась.

-Я же просила тебя, не прижимайся ко мне. Ты что не понимаешь.

Смелости у меня не хватает, что бы откровенно сказать, что мне приятно ощущать тепло и упругость ее тела. И ничего страшного от этого с ней не произойдет. Поэтому я опять делаю демонстративный шаг вправо. Через несколько шагов опять чувствую упругость ее плеча и бедра. Опять она выговаривает мне. Но я же контролировал каждый свой шаг – я иду строго параллельно обочине дороги, я не «прижимаюсь». Все же мне приходится опять сделать шаг в сторону. В конце концов я столько раз брал правее, что мы метров на сто пятьдесят промахнулись мимо барака. Это понятно, если каждые пять шагов, делать шаг в сторону от нужного направления, то нипочем не попадешь куда хотел. Но в результате оказалось, что это я сбил ее с правильного пути. Мы поворачиваемся в сторону барака, но история продолжается. После ее очередного: «не прижимайся ко мне» я, наоборот, чуть разворачиваюсь в ее сторону. Это конкретное, осмысленное действие с моей стороны. Больше она не делает недовольных замечаний и мы кратчайшим путем добираемся к бараку. Жаль только, что я не рискнул приобнять ее, по крайней мере было бы теплее.

На следующий день я ушел дальше, чем обычно – близлежащие бахчи, были бессовестным образом запоганены моими сотоварищами. Лень нагнуться и сделать надрез и они спелость определяли пинком кирзового сапога. Все арбузы расколоты и раздавлены. Причем, арбузы, которые могли быть вполне вкусными, после такого опробирования оказываются непригодными к пище. Ну не скоты. Слава богу, страна наша бескрайняя, всегда найдется бахча, куда не добрался сапог нашего студента. Нужно только не жалеть ноги. Вечером возвращаюсь с добычей: четыре вполне добротных на вид арбуза и два подозрительного качества, но некоторым нашим паршивцам сойдут и такие.

Мне нужно успеть к тележке, пока преподаватели еще там. Второй день подряд ничего не сдавать – это уже перебарщивание. Я не люблю ни в чем перебарщивать. Все нужно делать в меру. Хотя я хлопка сегодня не собрал ни коробочки, но думаю, что содержание моего фартука они с удовольствием засчитают за самое первосортное «белое золото», несмотря, что оно ярко зеленое. В наступающих сумерках ясно вижу цель моего пути, но ноги заплетаются и спотыкаются буквально на ровном месте.

На несколько шагов я отвлекаюсь, и этого хватает чтобы ноги сами вынесли меня прямо к Ней.

У Нее очень недовольный вид.

-Ты где был?

Удивительный вопрос и основная его странность заключается в том, что мне его еще никто не задавал, включая моих весьма требовательных родителей.

-Где-то здесь недалеко. А что?

-Ничего. Ты такой узел вчера завязал, я никак не могу его отвязать. Все ногти обломала, — она показывает мне вполне прилично наманикюренные коготки, непонятно что в них ей не нравится.

-А его и не нужно развязывать. Собирай хлопок внутрь и все. Кто каждый день фартук развязывает-завязывает?

-Ну ладно. И все таки где ты был.

-Здесь рядом, везде. А что случилось?

— Ничего не случилось! – в ее голосе крайняя степень раздражения. — Просто опять я осталась последняя в поле. С этим проклятым хлопком…

Слава богу, хлопок тоже оказался повинен, не я один.

— Ну ладно, не сердись. Пойдем?

— Я не могу! Я устала!

У нее в фартуке максимум восемь килограмм. Как она умудрилась устать? И при чем здесь я?

-Ты сам отнеси мой хлопок. Я тебя здесь подожду.

Я радостно соглашаюсь, как натуральный баран, у которого нет никакой своей мысли, и главным определяющим дальнейшую жизнь являются крики и жесты пастуха. «Я тебя здесь подожду» — это громадный кредит, за который мне во век не расплатиться. Я в самом деле так считаю. Прямо в восторге, что так удачно все получилось. Правда есть подозрение, что она не дождется и уйдет одна. Но фартук то ее останется у меня. И это вполне причина, что бы вечером зайти к ним в гости.

-Без проблем, давай. Только, извини, на кого записывать? Как твоя фамилия?

Она смотрит на меня, как будто я не угадал сколько будет дважды два.

-Я Одинцова.

-Как ты сказала?

-О-дин-цо-ва! – четко по слогам выговаривает она.

Это действует на меня как хороший неожиданный удар дубинкой индюшонку по башке.

-Как как ты сказала?

-Ты еще и глухой? Одинцова.

-Ты точно знаешь что Одинцова?

-Ты сумасшедший или просто издеваешься надо мной?

-А как тебя зовут?

-Марина.

-Марина? Замечательно.

На факультете больше половины студентов девушки. Среди них частенько встречаются вполне приличные и симпатичные. Однако я элементарно обхожу их стороной. Ни одна не смогла меня «зацепить». Я всегда гордился что не попал в их лапки. Как же получается, что существа с фамилией Одинцова господствуют и повелевают мной, как самым забитым из рабов.

-Все. Я понял. Не сверкай на меня своими глазами, миледичка. Я все сделаю, как ты хочешь.

С этого дня жизнь моя на хлопке наполнилась смыслом. Я знал, что я должен собирать побольше хлопка, каждую минуту быть в готовности предстать перед ее синие очи, если ей станет скучно, сделать грозный вид влюбленного, а может даже устроить показательную потасовку, чтобы никакой другой ухажер даже не пытался к ней приблизиться.

Это была самая замечательная хлопковая кампания в моей жизни, если не считать первую… И пролетела очень быстро.

В одно прекрасное утро «преподам» не пришлось нас будить. Автобусы у дороги действуют лучше любой команды.

Я не стал даже собирать манатки – это последний курс, больше меня сюда не загонишь без роты автоматчиков. И шмотье это мне больше не понадобится никогда. До чего же здорово!

Последняя деталь меня ждет в Ташкенте. Не обремененный собственной поклажей я нашел Марину. Не стоит видимо уточнять, что она почти в прострации, сидела на своих узлах и «ждала у моря погоду».

-Ну как дела? – спрашиваю я.

-Ну где ты пропадаешь? – оживляется она увидев меня.

-Спокойно, я от нашего автобуса, напрямую шел сюда, никуда не сворачивая и нигде не задерживаясь.

-Да? – она, прикусив нижнюю губу, испытующе смотрит мне в глаза.

-Пойдем. Там меня товарищ ждет на машине.

Вранье, конечно, обычный «левак».

Мы устраиваемся в машине, я называю водителю ее точный домашний адрес.

Она с ужасом и некоторым сожалением смотрит на меня.
Не переживай, я знаю, что нужен тебе в последний раз…

март 2003 г.