История депортации корейцев в Центральную Азию Разное

70 лет назад, 21 августа 1937 года, было принято постановление Совнаркома СССР о депортации советских корейцев, проживавших на Дальнем Востоке, в районы Средней Азии. Историю странствий корейцев по России и СССР восстановил корреспондент «Власти» Кирилл Новиков.

На фото: Рис сумел укорениться на среднеазиатской почве только вместе в возделывающими его корейцами.

«Люди эти отличаются необыкновенным трудолюбием»

Первые корейские переселенцы появились на русском Дальнем Востоке после того, как в 1858 году Россия получила земли южнее Амура. Китай в то время безуспешно пытался отбиться от англо-французских захватчиков, так что Айгунский договор, передававший России китайские владения в Заамурье, был подписан китайцами без особого сопротивления. Китай не слишком упорствовал еще и потому, что земли, затребованные Россией, были почти незаселенными, по крайней мере китайского населения там практически не было.

Когда же российские войска вступили на обретенную территорию, выяснилось, что снабжать их здесь чрезвычайно трудно: сельским хозяйством в крае почти никто не занимался. Местных китайцев было мало, племена тазов и орочей едва обеспечивали продовольствием себя, а русские колонисты еще не успели приехать. Вскоре выход, казалось, был найден, потому что на юге новые земли граничили с Кореей, в которой жило много работящих земледельцев, страдавших от малоземелья, произвола властей и регулярных неурожаев. Корейские крестьяне были готовы поселиться где угодно и возделывать любые земли, и российские власти решили, что от них может быть немалая польза.

Корейцам было запрещено покидать пределы своей страны, однако они все равно находили способы просочиться на российскую территорию, строили дома и начинали возделывать пустующие земли. Уже в 1863 году группа корейцев из 20 семей, явочным порядком обосновавшаяся в долине реки Тизинхэ, попросила у русских военных властей разрешения на легальное проживание, а также защиты от маньчжурских разбойников, которые изрядно их донимали. Обе просьбы были удовлетворены, и вскоре из-за границы потянулись новые корейские переселенцы. Всего через год инспектировавший корейское поселение штабс-капитан Гельмерсен писал: «Когда я видел Тизинхэ в мае 1864 года, все переселенцы были уже в домах, построенных, правда, наскоро, низеньких и тесных, но в которых корейцы могли хорошо зимовать по своей привычке жизни в холодных мазанках; земли было вспахано очень много по тем средствам, которыми можно было располагать, а средства эти были очень ограничены, потому что у многих даже не было скота, а земледельческие орудия у них были самых первобытных форм и до того неудобные, что, например, соху нужно через каждый шаг встряхивать, чтобы сбросить с нее пласт. Несмотря на это, сделано было уже очень много и селение представляло очень оживленный вид, и при всей бедности новых жителей у них не было видно обыкновенных спутников бедности — грязи и лени».

В отчете генерал-губернатора Восточной Сибири за 1864 год говорилось: «Эти корейцы в первый же год посеяли и собрали столько хлеба, что могли обойтись без всяких с нашей стороны пособий… Есть слух, что по примеру их намерены переселиться к нам еще до ста семейств корейцев, каковое переселение в видах скорейшего в Приморской области развития хлебопашества и обеспечения ее через то собственным хлебом весьма желательно, так как известно, что люди эти отличаются необыкновенным трудолюбием и склонностью к земледелию».

Таким образом, российские власти были рады видеть у себя корейских иммигрантов, однако с самого начала возникли опасения, что скопление корейцев вблизи русско-корейской границы может привести к нежелательным последствиям. Двойственное отношение к корейцам отразилось уже в первом распоряжении местного военного губернатора, которое гласило: «1. При первом заявлении корейцами желания переселяться, немедленно, без всяких затруднений, не только дозволять им, но даже оказывать содействие. 2. Стараться уговаривать их селиться далее от границы по пути к посту Владивостоку, впрочем, в этом действовать только убеждением, а в случае их нежелания предоставить им места на выбор». С тех пор российские власти разрывались между желанием использовать труд работящих корейцев и боязнью, что корейская колонизация пойдет слишком уж успешно, и Приморье однажды станет не русским, а корейским.

«Надобность в них уменьшается»

Переселение шло быстрыми темпами. Уже в 1867 году в Приморье было три корейских деревни, в которых жили почти 2 тыс. человек. Корейские власти всячески пытались воспрепятствовать переселению. Когда знаменитый путешественник Николай Пржевальский посетил один из пограничных корейских городов, тамошний губернатор просил его, чтобы русские власти вернули всех переселенцев обратно, после чего «он тотчас же прикажет всем отрубить головы». Нервная реакция корейских властей российских чиновников мало заботила, зато их беспокоило, что корейцев год от года становится все больше. В 1869 году на севере Кореи произошло сильное наводнение, и осенью через границу переправилось более 1800 голодных корейцев, которых нужно было где-то размещать и чем-то кормить. Зимой 1869 года в Россию явилось уже 4500 голодающих. Выдворять мигрантов обратно, где им «отрубят головы», русские власти не стали, но и сосредоточивать их возле границы не решились. Часть прибывших переселили на реку Суйфун, часть — во Владивосток, остальных пытались как-то распределить по другим районам Приморья. Наконец, 20 декабря 1869 года было принято решение о принятии «энергичных мер к приостановке переселения корейцам». Тех же, кто уже оказался на российской территории, начали переселять.

Часть иммигрантов была прикреплена к отдельным воинским подразделениям для угольных и лесозаготовочных работ. Часть была расселена по долинам рек Суйфуна и Шуфана, где было основано шесть корейских деревень. Некоторые корейцы, правда, обманули российских чиновников и, взяв казенный провиант и семена, перебежали в Китай, но таких было сравнительно немного.

В последующие годы корейцы продолжали просачиваться через границу, в особенности после крупных неурожаев и стихийных бедствий на их родном полуострове, и российские власти все больше опасались, что корейцы займут лучшие земли края, а русским переселенцам ничего не достанется. В 1893 году третий Хабаровский съезд губернаторов и представителей местного предпринимательства постановил по корейскому вопросу: «Поселившиеся в Южно-Уссурийском крае корейцы, хотя и приносили ему в начале пользу как производители хлеба, то теперь, с увеличением здесь русского населения, надобность в них уменьшается из года в год, к тому же способ обработки ими почвы хищнический, так как они выпахивают почву до того, что на ней перестает родиться даже трава». Особенно забеспокоились власти после 1906 года, когда Русско-японская война окончилась поражением России. Япония оккупировала Корею, и в Россию потянулись новые корейские беженцы, спасавшиеся от самурайских притеснений. Приамурский генерал-губернатор Павел Унтербергер начал бить тревогу.

В 1908 году Унтербергер писал министру внутренних дел: «После войны 1904-1905 гг., когда ненавистные корейцам японцы сделались хозяевами в Корее, переселение к нам корейцев еще более усилилось… Огромная опасность этого явления очевидна. Главная, государственной важности, задача нашей политики на Дальнем Востоке — это скорейшее, возможно плотное заселение Приамурского края русским людом, поэтому все заботы Правительства прилагаются широкой постановке переселенческого дела. В этом отношении каждый клочок пригодной для русской культуры земли дорог, и захват значительных площадей корейцами, выселение которых в будущем может встретить всевозможные препятствия, равносилен ослаблению нашего положения на берегах Тихого океана. Рассчитывать, что корейцы, даже перешедшие в наше подданство и принявшие православие, будут ассимилироваться с русским населением, нет никакого основания, так как опыт показал, что проживающие в Южно-Уссурийском крае уже 40 с лишним лет корейцы за немногими исключениями сохранили свою национальность в полной мере и остаются во всех отношениях чуждым нам народом. Нельзя также надеяться на лояльность этого элемента в случае войны с Японией или Китаем; напротив того, они тогда представят из себя чрезвычайно благоприятную почву для широкой организации врагами шпионства. Следует здесь заметить, что вселение к нам корейцев является весьма выгодным для японцев, которые поэтому и поощряют это движение. В Корее, например, образовалось утвержденное японским правительством общество, имеющее целью содействовать переселению корейцев в Южно-Уссурийский край… Наконец, проектируемый ныне способ ведения хозяйства путем отдачи земель в аренду корейцам развращает наше сельское население, которое, отвыкнув от самостоятельного деревенского труда, предается безделью и пьянству… Борьба с этим чрезвычайно осложняется, так как нельзя рассчитывать на содействие русского населения, которое, видя в корейцах удобную и дешевую рабочую силу или выгодных арендаторов, весьма охотно принимает их на свои земли».

«4000 корейцев творят безобразия, грабят, насилуют население»

Унтербергер пытался ограничить приток корейских иммигрантов, установив этнические квоты для работников. Например, на золотых приисках разрешалось иметь не больше 25% корейцев, а русских должно было быть как минимум 50%. Золотопромышленники, избалованные дешевым трудом, были, естественно, недовольны. Крестьяне и казаки, на которых батрачили старательные корейцы, тоже были против новых начинаний. Попытки генерал-губернатора выдворять из страны беспаспортных корейских нелегалов наталкивались на тихий саботаж русского населения, так что к 1910 году, когда Унтербергер лишился своего поста, выселение корейцев так и не сдвинулось с мертвой точки. Напротив, с 1906 по 1910 год, пока Унтербергер находился у власти, число российских корейцев увеличилось с 34 до 50 тыс. Между тем Россия стояла на пороге великих потрясений, на фоне которых корейский вопрос оказался далеко не самым важным.

Революция 1917 года всколыхнула все население империи, и корейцы не остались в стороне. В отличие от многих других народов, корейцы не стремились к основанию собственной автономии. Зато многие корейцы мечтали о независимости Кореи от ненавистных японцев. Поэтому, когда корейцы выходили на демонстрации протеста, они требовали не «земли и воли», а изгнания японских оккупантов. В марте 1919 года в Сеуле началось восстание против японцев, которое было подавлено с фирменной японской жестокостью — например, несшим корейские национальные флаги отрубали руки. На российских корейцев все это произвело сильное впечатление, и вскоре в Заамурье начали формироваться корейские отряды, которые собирались идти бить японцев. Впрочем, далеко идти было не надо, потому что японцы сами явились в Приморье в качестве интервентов. Теперь самурайские мечи рубили корейцев на российской территории. Рейды японцев по корейским селам стали систематическими. Корейцы же уходили в партизаны и боролись с оккупантами как могли.

Японцы остались в крае даже после того, как белое движение было разгромлено, а все другие интервенты покинули пределы бывшей Российской империи. Между территорией, занятой японцами, и большевиками была создана формально независимая Дальне-Восточная Республика (ДВР), находившаяся под фактическим контролем Москвы, но вынужденная считаться с требованиями японцев. Теперь перед большевиками стояла задача окончательного очищения страны от интервентов, и корейцы, как казалось некоторым советским вождям, могли бы оказаться полезными в этом деле.

В 1921-м корейские партизанские отряды слились в единый Сахалинский партизанский отряд. Находился он, правда, вовсе не на Сахалине, а в непосредственной близости от зоны японской оккупации. Формально отряд подчинялся властям ДВР, фактически — никому. Старый большевик, член Дальбюро ЦК РКП (б) Борис Шумяцкий попытался взять корейские формирования под свой контроль и отправить их воевать против японцев под флагом Коминтерна. Главой Сахалинского отряда Шумяцкий назначил своего ставленника Каландарашвили, которому предстояло превратиться из грузинского героя в корейского. Однако игра Шумяцкого вызвала неудовольствие руководства ДВР, которому были не нужны проблемы с японцами. Глава Совмина ДВР Краснощеков доносил наркому иностранных дел РСФСР Чичерину:

«Считая, что избежание войны с Японией является сейчас еще более необходимым, чем когда-либо, я категорически протестую против затеи Шумяцкого с корейцами, затеи, которая несет с собой крупнейшую провокацию японцев, тем более, что он поставил во главе «похода на Корею» выжившего из ума, известного на всем Востоке партизана Каландарашвили, который с видом и шумом Наполеона уже проехал всю ДВР командовать корейцами. Возмутительные факты: 1) 4000 корейцев сконцентрированы на глазах японцев у Благовещенска, творят безобразия, грабят, насилуют население, подчиняются только выборному из своей среды командованию; 2) корейский полк из Иркутска перебрасывается в Благовещенск, вызвав вопрос японцев; 3) переход старика с корейцами на китайскую территорию для двухтысячеверстного похода на Корею мог зародиться в голове, мягко говоря, поэта, но может вызвать японское наступление, вполне оправданное в глазах Антанты».

В поведении корейских партизан не было ничего необычного. Точно так же в то время вели себя и части Красной армии, включая легендарную Первую конную. Но Чичерин решил, что Шумяцкому не по чину проводить собственную внешнюю политику, и «поход на Корею» был запрещен. Однако корейцы и не думали подчиняться приказу и вышли из повиновения Каландарашвили. Кончилось дело так называемым «амурским инцидентом», когда большевистские войска окружили и уничтожили Сахалинский отряд, убив около 400 корейцев и взяв в плен еще около 900. На этом игры с корейской революцией закончились. Таким образом, новая власть за один год прошла примерно тем же путем, что и старая: от эйфории по поводу корейских начинаний до глубокого недоверия и враждебности.

«Ставится вопрос о внутрикраевом расселении»

В 1920-е годы положение корейцев в России мало изменилось по сравнению с дореволюционным периодом. Большинство по-прежнему арендовало земли у русских крестьян, а остальные страдали от безземелья. Новая власть пыталась решить вопрос по-революционному, то есть отнять землю у тех, у кого она есть, и отдать тем, у кого ее нет. В 1923 году власти решили передать корейцам землю, которую те арендовали у русских крестьян. Крестьянство ответило сгоном корейцев с земли и погромами. Многие корейцы, боявшиеся не дожить до наделения землей, бежали в Китай. К тому же русские, боясь отчуждений, перестали сдавать землю корейцам, что поставило многих из них на грань голода. Тем не менее большевики, умевшие как никто другой доводить экспроприацию до конца, отобрали земли и роздали корейцам, что не прибавило им популярности.

Предпринимавшиеся в те годы отдельные попытки расселить корейцев по территории России тоже приводили к недоразумениям с местным населением. Например, корейскую коммуну, основанную в Ростове-на-Дону, все окрестное население встретило враждебно: лояльные корейцы помогали властям осуществлять продразверстку и проводить раскулачивания. Наслышанные об особенностях корейской национальной кухни местные жители подкидывали в колодцы дохлых собак, а самих корейцев жестоко избивали.

Между тем наделить все дальневосточное «корнаселение» землей никак не получалось, и на повестку дня вновь встал вопрос о расселении корейцев подальше от границы. В 1927 году чиновник дальневосточного крайземуправления писал, что «предварительное обследование позволяет назвать районами желательного корейского расселения Курдаргинский район Хабаровского округа и Бирско-Бджанский район Амурского округа. Таким образом, ставится вопрос о внутрикраевом расселении корейцев со всеми вытекающими отсюда последствиями».

Решение о «внутрикраевом расселении» действительно было принято, но провести его в жизнь в полном объеме не удалось — большинство корейцев не хотело переезжать. Около 1,5 тыс. человек все-таки расселили, но этого было недостаточно, чтобы решить вопрос с малоземельем. Тогда власти открыли новые направления для корейского переселения.

В это время Казахстан и Узбекистан планировали завести у себя рисоводство, однако в степях и пустынях было тяжело найти людей, сведущих в этом деле. Поэтому руководители обеих республик попросили прислать к ним корейских добровольцев. В 1929 году удалось собрать 220 корейцев, согласившихся ехать в Казахстан. Узбекистан, правда, отказался принять рисоводов, потому что выделенные на их обустройство средства понадобились для других целей. Однако идея переселения корейцев в эти республики была впоследствии реанимирована.

«Шпиону мерещились новые тысячи иен»

Советская власть сталкивалась в корейском вопросе с теми же проблемами, что и царские чиновники. С каждым неурожаем в Корее на советскую территорию перебирались беспаспортные нелегалы, среди которых попадались и японские шпионы. Правда, и советские спецслужбы занимались вербовкой корейцев и заброской их в сопредельную Маньчжурию и Корею. Японская контрразведка ловила этих шпионов и устраивала показательные процессы. Тем же занимались и аналогичные советские службы.

Приток новых иммигрантов старались ограничить, а выдачу паспортов всячески затягивали. Вместе с тем в первую половину 1930-х годов корейцы быстро советизировались, усваивая новый для себя стиль жизни.

Серьезные перемены в отношении к советскому «корнаселению» начались во второй половине 1930-х годов, когда власть все больше заботилась о том, чтобы изолировать страну от контактов с жителями иных государств. В центральной прессе появились многочисленные публикации, намекавшие на то, что восточная граница, конечно, на замке, но замок не столь прочен, как хотелось бы. В частности, «Правда» писала в марте 1937 года: «Шпион-кореец. Он «работает» на своих хозяев — японцев — не первый год. Самые подлые, кровавые дела поручали ему… Недавно японский жандармский офицер поручил ему разведать, силен ли советский строй на Дальнем Востоке. Шпиону мерещились новые тысячи иен. Он согласился отправиться через границу. Поздней ночью шпион двинулся в путь. Но едва он вступил на советскую землю, как его задержал кореец-колхозник. Испытанное оружие провокатора — национальное родство — дало на этот раз осечку. Шпион просчитался. Корейцы — советские граждане — научились распознавать врага. Советский патриот-кореец доставил куда следует врага своего народа. Человекообразный хищник обезврежен». Хотя героем статьи был кореец-патриот, слова о национальном родстве как «испытанном оружии» шпиона звучали довольно зловеще. В июле Япония развязала агрессию против Китая, и дело приняло серьезный оборот.

Решение о переселении корейцев подальше от границы с Кореей и Маньчжурией, которую тоже контролировали японцы, было окончательно принято 21 августа 1937 года. По сталинским меркам условия переселения были относительно гуманными: выселяемым разрешалось брать с собой имущество, им обещали компенсацию, а желающих даже выпускали за границу.

По донесениям с мест, особых проблем с выселением не возникло. Один из офицеров НКВД докладывал: «Основная масса корейцев данное мероприятие встретила одобрительно. Наряду с этим имелись отдельные случаи выражения недовольства, в частности, корейцы жители г. Охи Цой Хун и Огай Хен говорили: «Не все корейцы шпионы, диверсанты, есть преданные советской власти люди, и поэтому и в переселении нужен был индивидуальный подход к людям»». Всего было депортировано 172 тыс. корейцев. Семьи грузили в вагоны для перевозки скота и отправляли в Среднюю Азию, где они надеялись на обещанную помощь и компенсации, но получили нечто совсем другое.

«Строительство для корейцев по существу сорвано»

«Административно переселенных» привозили зимой в необжитые районы, где приходилось размещаться в спешно вырытых землянках, а компенсаций все не было. Впрочем, дело, скорее всего, было в обычном разгильдяйстве и воровстве низовых структур. В сентябре заместитель наркома внутренних дел Чернышов докладывал Молотову: «Вследствие того что СНК Казахской ССР расселением корейцев не руководил, предоставив дело самотеку, расселение корейцев на территории ликвидированных совхозов, утвержденное СНК Союза ССР 20 февраля сего года, не выполнено… На строительство и хозяйственное устройство переселенцев корейцев Совнаркому Казахской ССР в 1938 г. отпущено 81 000 000 руб. Из них Казахская контора Сельхозбанка открыла 37 000 000 руб. Точного учета фактически израсходованных сумм ни Совнарком Казахской ССР, ни Сельхозбанк не имеют. Надлежащий контроль за правильным расходованием средств также не установлен. Совнаркому Казахской ССР отпущено в 1938 г. для корейских переселенцев значительное количество фондируемых стройматериалов, которые до сего времени не использованы и значительная часть которых находится на пристанционных складах и базах потребительской кооперации… Строительство для переселенцев-корейцев выполняется крайне неудовлетворительно, по существу сорвано. Руководство строительством со стороны Совнаркома Казахской ССР и других республиканских организаций отсутствует».

Ситуация в Узбекистане была не лучше. Из Узбекской ССР доносили в 1938 году: «В деле устройства корейских переселенцев наиболее неудовлетворительно проходит строительство жилых домов и школ. Всего намечается построить 4685 двухквартирных домов для корейцев-колхозников и 31 школу… На 20 сентября имеется всего 348 домов с готовностью от 25 до 50%».

В Средней Азии корейские поселки размещались в большом отдалении один от другого, чтобы не возникало крупных районов компактного проживания корейцев. Юридически положение корейцев было несколько легче, чем у народов, депортированных в последующие годы. Они имели право передвигаться по Средней Азии, могли учиться, становиться председателями колхозов и не были обязаны еженедельно отмечаться в комендатурах. С началом войны корейцев стали призывать в трудармию, которая занималась строительством наиболее трудных объектов.

Впрочем, судьба некоторых корейцев сложилась совсем по-другому. Командир разгромленного японцами партизанского отряда Ким Ир Сен, перешедший советскую границу с отрядом из 13 человек, попал не в трудовую армию, а в Красную и впоследствии сделал самую блестящую карьеру из всех корейцев, когда-либо попадавших на российскую землю.

После войны на советском Дальнем Востоке вновь появились корейцы. Но это были, конечно, не спецпереселенцы, которых никто не собирался отпускать из Средней Азии, а жители отвоеванного у японцев Южного Сахалина. Если японцев начали репатриировать на родину уже в 1946 году, то с сахалинскими корейцами возникла проблема. Небольшая их часть имела гражданство Японии, и не собиралась от него отказываться, но большинство существовало в СССР на положении лиц без гражданства. Вопрос отложили до того момента, когда правительство занятой советскими войсками Северной Кореи договорится о воссоединении с Южной. Однако вместо объединения началась война, и разговоры о репатриации вовсе прекратились — большинство сахалинских корейцев происходило с юга и хотело вернуться домой. А снабжать противника живой силой СССР не собирался.

Только в середине 1950-х годов вопрос о репатриации сахалинских корейцев подняли вновь. Среди корейцев решили провести опрос о том, хотят ли они остаться в Советском Союзе или уехать, а если уехать, то в какую из двух Корей. Местным властям дали указание агитировать остаться или, на худой конец, уговаривать ехать в социалистическую Северную Корею. Сахалинское руководство в точности исполнило указание. Тем, кто упорно не желал оставаться в СССР, в качестве единственной альтернативы предлагали места на пароходах, идущих в КНДР. По просьбе северокорейских товарищей советские команды, перевозившие мигрантов, «во избежание провокаций» (чтобы корейцы не захватили пароход и не заставили команду везти их в Южную Корею или Японию) снабжались оружием. С той же целью за судами с репатриантами следовали советские военные корабли.

А возвращение среднеазиатских корейцев на Дальний Восток так и не состоялась. В 1993 году Верховный Совет России особым постановлением признал незаконной депортацию корейцев, но поскольку большинство потомков выселенных корейцев жили за пределами Российской Федерации, вопрос о новом переселении больше не поднимался.

При содействии издательства ВАГРИУС «ВЛАСТЬ» представляет серию исторических материалов
Источник — Коммерсантъ