Записки о былом. Воспоминания обрусевшего армянина. Часть 20 История

Автор Сергей Арзуманов.

Заместителем директора по учебной части Среднеазиатского индустриального института (САИИ) работал знакомый сестрыЛюси Сергей Варламович Григорьянц. По знакомству, без свидетельства об окончании 10-летки он принял меня на первый курс строительного факультета по специальности ПГС (промышленное и гражданское строительство). В кабинете Сергея Варламовича я засомневался: справлюсь ли с учебой, и услышал: «Не Боги горшки обжигают», для нормальной учёбы в институте 10-летка — не самое главное, важно иметь «чугунный зад», упорство, не пропускать занятия и обязательно конспектировать все лекции». Этому совету я твёрдо следовал с первого и до последнего дня учебы. Было особенно тяжело на первых двух курсах, когда вечерами при просмотре конспектов лекций по высшей математике, сопротивлению материалов и теоретической механике сначала надо было штудировать учебники за 9 и 10 классы.

Вопреки моему «мандражу» и удивлению, все экзамены я сдал на «отлично». А дальше, как говорится, схватил кураж и уже нацеливался только на такую оценку. К тому же было неудобно: по итогам 1-го семестра «попал в отличники», фото вывесили на соответствующую доску, назначили повышенную стипендию. Каково будет осрамиться на следующей сессии, оказавшись калифом на час? Я понимал, что, по существу, я «дутый» отличник, ставший им, можно сказать, незаконно, без фундаментальной подготовки. Возможно, об этом догадывались и мои сокурсники. К ним я обращался за помощью, но не всегда её получал. Возможно, они и сами были такими же «дутыми», попавшими в институт «по блату»?

Так случилось, что я стал обращаться только к своей соседке Ане Абрамович, которая ещё со школы была настоящей отличницей. Старше меня на три года, она была некрасива, худа, между чёрными еврейскими глазами на выкате «красовался» большой горбатый нос. Некрасива, но как умна, какой памятью обладала! Их семья, эвакуированная из Одессы, небогато жила на соседней улице. Так что наши пути в институт и оттуда домой совпадали. Аня, как все одесситы, была влюблена в свой город, много о нём рассказывала. Я забыл сказать, что Люся предоставила мне стол в своей половине дома, чтобы я там занимался. В комнате стояло пианино «Беккер». На нём в перерывах между занятиями я на слух подбирал правой рукой мелодии, а левой бренчал, как попало. Я проговорился об этом Ане и узнал, что она окончила музыкальную школу по классу фортепиано, но давно не играет из- за отсутствия инструмента. Пришлось пригласить домой. Она «набросилась» на пианино и часа два-три самозабвенно (Читатель, извини, за пафос) играла один за другим произведения великих композиторов. Признаюсь, что мне в ту пору фамилии Шум&, Моцарт, Шуберт или Рахманинов ничего не говорили. Я помнил лишь киношное «Шульберт» Эраста Гарина. Наверно, на концертах я раньше слушал эту музыку, но там, как говорят, «в одно ухо входило, в другое выходило», а здесь я слушал её вперемешку с восторженными комментариями исполнительницы, и она, эта музыка, доходила. Не знаю, смог бы я удержаться в отличниках (да и вообще в институте), если бы не эта умница и бескорыстная помощница. Уехав в Москву, я потерял с ней связь. В мае 1955 г. из газеты «Черноморская правда» она узнала, что я участник рейса «Славы». Аня разыскала меня, я был рад встрече, но тем для общения не нашлось. Время прошло, мы стали совсем другими. Не знаю, жива ли она. Если да — дай ей Бог здоровья, если нет — Царство Небесное!

Здание строительною факультета Среднеазиатского индустриального института, в котором я учился на 1 и 2-м курсах. Снимок сделан в октябре 2004 года.

Студенческая жизнь, разумеется, — самая яркая и счастливая пора в жизни. О ней, прекрасной, написать бы страниц, эдак, трид- цать-сорок, воспоминания так и выпирают из памяти. Но нельзя, исчерпан «лимит» страниц, нужно приступать к третьему разделу записок. Поэтому о студенческой жизни придется писать покороче, опустив некоторые события и эпизоды, хотя, конечно, жаль: было так много интересного и поучительного.
Институт находился в центре Ташкента на ул. Ассакинской, № 16. Почему так названа улица — не знаю, но записные остряки, шутя, обзывали ее «Обоссакинская». Большое старинное двухэтажное здание. Все архитектурные элементы: пилястры, карнизы, наличники, подоконники и прочее выполнены из жёлтого керамического кирпича по задумке прекрасного архитектора и сложены первоклассными мастерами. А внутри — высоченные потолки, большие светлые аудитории. Громадный актовый зал вмещал, наверно, человек 700-800. Такой же — спортзал
В первый же день я обратил внимание на объявление: «Секция штанги. Приглашаются все желающие». Я записался. Отныне трижды в неделю по 2-3 часа, облачившись в трико, стал занимать¬я у Мастера спорта СССР Мито Азаровича Мкртумянца. Это был сорокалетний богатырь среднего роста с большим бельмом на глазу. Его огромные рельефные мускулы выделялись даже через одежду. Как и многие сильные люди, он был необычайно добрый, спокойный, вызывал симпатию. И, несмотря на то, что он плохо говорил по-русски, все безоговорочно выполняли его тренерские указания. Это был фанатик гиревого спорта, его необыкновенное трудолюбие заражало, мы не смели лениться, Мито не разрешал называть его по отчеству, что создавало в секции особую обстанов¬ку. Это, может быть, ещё и потому, что в Армении, откуда он недавно приехал, даже стариков зовут только по имени. Исключе¬ние делается только для докторов и учителей. На занятиях, видя успехи, тренер стал уделять мне больше внимания, предсказывая хорошее «штангистское» будущее, по-видимому, ему нравились мои старание и упорство. Кроме занятий в секции, надо было «качаться» и дома, для чего Мито подарил мне старую списанную штангу и гантели. Два раза в день по полтора часа я «бросал железки», поднимал тонны, выполнял различные упражнения, бегал, прыгал. Через полтора года на республиканских соревнова¬ниях по штанге в троебории я выполнил 380 килограммов (жим и рывок по 85 кг, толчок — 110 кг) и стал чемпионом в среднем весе. По тем временам это был норматив 1-го разряда. Участвуй в соревнованиях хоть один мастер спорта, не видать бы мне чемпионского титула, как своих ушей, но в марте 1945 года возможные конкуренты были ещё на фронте, им было не до соревнований. Вскоре к этому прибавилось и звание тренера 1-й категории. Этому способствовало то, что, будучи старостой секции штанги, я занимался с новичками и иногда подменял Мито, если он был занят. Удостоверение тренера и медаль Чемпиона Узбекистана очень помогли мне в будущем, но об этом — впереди.
По окончании 1-го курса мне приспичило ехать к дяде Мехагу в Мары. Для членов секции штанги нужна была спортивная форма (трико, плавки, широкие кожаные пояса, обувь). Купить это в Ташкенте не удалось. Пришлось ехать в Мары, где дядя заведовал магазином «Динамо». Так назывались тогда все магазины, торговавшие спортинвентарём и спортивной формой. Незадолго до этого дядя приезжал в Ташкент по делам и пригласил меня к себе погостить, а заодно приобрести всё, что мне нужно. А ведь шла война, билет можно было купить только с разрешения военного коменданта железнодорожной станции и при наличии особого пропуска. Но это удалось легко: комендант станции Лёва Городецкий‘без всяких формальностей, оформил этот пропуск.

*    Двадцатипятилетий Лёва — капитан, фронтовик. После выписки из Ташкентского госпиталя был назначен комендантом станции. Там познако¬мился с сестрой Люсей, которая в это время работала начальником ОРСа (отдела рабочего снабжения) Ташкентского железнодорожного узла. За раненым Лввой требовался уход. Пока не оклемается, его взяли к нам на постой. Мы с ним так подружились, что он доверял мне носить свой миниатюрный, говорили «дамский», пистолет «Вальтер»». Это был красивый, удобный и безотказный пистолет, не чета моему «Коровину», хотя и того же калибра. Я его носил, не боясь, в своей кобуре вместо «Коровина».

И вот я в Мерве (уже — Мары). Родной город был мне уже чужим и непривычным. От нестерпимой дневной жары приходилось скрываться, лёжа на ковре, застеленном в большой комнате, где не выключался вентилятор (о кондиционерах тогда не слышали). Но время я зря не терял: у дяди была хорошая библиотека с редкими книгами, и я «проглотил» десятка три самых известных и интересных. Перед отъездом, по-еидимому, в благодарность за то, как я его, раненого, встречал в Ташкенте, когда он возвращался с фронта домой, дядя подарил мне пистолет «Вальтер». Точно такой же, какой Лёва Городецкий давал мне носить года три назад. Правда, почему-то просил не говорить об этом тёте Тане. В день отъезда я упаковал в кустарный фанерный чемодан спортивную форму, уложил в ящики (не смейтесь, пожалуйста) килограмм сорок • пятьдесят железных гантелей. Хватился, а пистолета на месте нет: тётя Таня «отменила дарение». Конечно, было обидно, но что подепаешь: она быпа жена-командир. Через много пет я понял, что, пожалуй, она решила правильно: мало ли что могло случиться? Между прочим, дома у меня хранился малюсенький малокалиберный однозарядный пистолет «МонтеКристо», который я всегда брал с собой на прогулки по ночному Ташкенту. Уезжая в Москву, надёжно (так думал!) спрятал его на чердаке. Но Алёша его нашел, взял с собой на практику в колхоз. В дороге у него этот пистолет утащили вместе с чемоданом. Это была моя последняя поездка в Мерв. В 80-х годах, бывая в Ташкенте, несколько раз собирался слетать туда на самолёте местной авиалинии, да всё откладывал «на потом» И вот «дооткладывался» до того, что теперь, даже если очень захотеть, на свою родину не попадёшь: туда теперь иностранцев не пускают.
Вернувшись в Ташкент, я пошел на заработки в райпищеторг заготовителем. Нужно было из колхозов автотранспортом вывозить овощи, фрукты, картофель, доставлять на базу, либо, что предпочтительней, непосредственно в продовольственные магазины. Дело в том, что, когда привозили на базу, то заготовителю ничего «не светило»: вся так называемая естественная убыль — небольшой процент от доставленного продукта, доставалась кладовщику. Если же завозили в магазин, то хозяином этой естественной убыли являлся заготовитель, он вправе был отписать столько, сколько сочтет нужным, а разницу взять себе деньгами или натурой, заодно рассчитавшись с грузчиками, которые помогали сохранить (или даже «приумножить»!) этот излишек.
Шла война, хлопок нужен был до зарезу, ведь из него делали и порох. Поэтому всех студентов на два-три месяца направляли «на хлопок». Ноя не поехал. Дело в том, что «заготовительская» работа давала право на освобождение от поездки на уборку хлопка. Проработав до декабря, я неплохо заработал. Денег хватило даже на то, чтобы купить себе чёрное кожаное пальто и (о, как я мечтал об этом!) золотые прямоугольные часы «Тиссо» с браслетом. Через пару лет в Москве, чтобы не «светиться», заменил их на более престижные, но на вид скромные часы «Омега» с секундной стрелкой.
Поймал себя на мысли о том, что об учёбе в институте, товарищах и преподавателях ничего не написал. Восполню этот пробел. Запомнился профессор, доктор наук Суханов. Студентам рекомендовалось взять в библиотеке его учебник «Сопротивление материалов». У всех он, конечно, был, но заниматься по нему надобности не было. Суханов (жаль, что не могу вспомнить его имя и отчество) лекции читал артистически. Ещё сравнительно молодой (ему тогда было лет сорок пять), высокий, стройный, в отличном костюме, он у доски выглядел, как артист на сцене. Читая лекцию приятным баритоном, он одновременно мелком на доске аккуратно вычерчивал эпюры, рисовал графики и выводил формулы, да так, что вся его лекция оставалась на доске: списывай, и никакого учебника не надо. Суханов пользовался огромным авторитетом, но был жадным на оценки. Сопромат считался «убойной» дисциплиной, на ней многие спотыкались, не сумев сдать экзамена, вылетали из института. А сколько слёз пролито было девчонками? Между собой ребята ругали сопромат: «Сопромать твою… туды — растуды»! Не миновала и меня чаша сия, хотя и в терпимой форме. Несмотря на то, что к экзамену я подготовился неплохо и отвечал бойко и правильно, Суханов оценил мой ответ на «хорошо». Я не согласился: все предыдущие экзамены были сданы на «отлично», и не хотелось портить общую картину. Пришлось готовиться основательнее и пересдать экзамен, унеся в зачётке заветное «отлично», к вящему неудовольствию профессора и удивлению студентов, знавших, что он своих оценок никогда не меняет.
Больше всего хлопот мне доставил английский язык. В школе я учил немец¬кий. В институте я узнал, что преподавание немецкого на 1-м курсе ведётся как продолжение программы 10-летки, то есть, язык нужно знать основательно. А я, как большинство школьников, твёрдо знал только: «Guten Morgen, Guten Tag, Guten Abend, Guten Nachf, ’AufWiederzehen’u ’Das Fenstef. Ну, пожалуй, наберётся ещё несколько слов. Если не забывать, что я почти не переступал пороги 9 и 10 классов, то станет понятно: надо было выбирать английскую группу, где изучение начиналось с азов. Но на свою беду я опоздал, пропустив первые три-четыре занятия, на которых изучалось самое главное и важное, с чего и начинается изучение языка — английский алфавит. Учебников английского тогда днём с огнём нельзя было найти, а о самоучителях и говорить нечего. Изучали язык только в группе, в конспекты записывались слова, предложения и идиомы, которые надо было выучить дома, чтобы на следующем занятии «отчитаться». И вот я — на занятии. Я же не знал, что в английском букву 7 надо читать где-то как «ай»(она в английском так и называется), а где-то-как’Г, как в немецком. И буква «<f вовсе не«це», а «си» и тоже произносится по-раз- ному. А таких отличий — половина алфавита. И вот преподавательница, худющая интеллигентная старушка, беспрерывно курившая папиросы даже в аудитории, просит меня прочитать какой-то отрывок из книги. Не зная ещё о различии алфавитов, уверенно и резво читаю текст. Но, о, ужас! Ни одного правильно прочитанного слова! Поправляя меня, «англичанка», ну, совсем не так, как напечатано в книге, произносила слова, проглатывала букву г, a w было не «ее», а черт-те что. Пришлось навёрстывать упущенное, а ведь известно, что хуже нет — ждать и догонять. Но всё равно получалось плохо: то, что засело в школе от немецкого, было прочнее, понятнее, логичнее, чем то, что я узнавал сейчас, штудируя и зубря английский. Честно признаюсь: отличную оценку на экзамене по английскому преподавательница поставила не за знания, а из жалости. Совсем не так было потом в Мосрыбвтузе: общаясь в течение полугода с норвежцами во время плавания на «Славе», разговаривая с ними только по- английски, я так «насликовался», что экзамен сдал досрочно на «отлично».

Другим обязательным языком являлся узбекский. Вёл этот предмет высокий худой русский преподаватель Хлебников. Говорил он еле слышно, ходил медленно, шатаясь, как пьяный. В конце 1 -го занятия на узбекском языке я попросил его освободить меня от занятий до экзаменов. Поговорив со мной по-узбекски, он согласился. Договорились, что в конце семестра я приду к нему с зачёткой и он поставит в неё соответствующую оценку. Месяца через два я увидел его в коридоре. Ему не хватало пайка, он опух от голода, еле передвигал ноги. Такие люди с забытым сейчас, слава Богу, диагнозом «дистрофия» в те голодные военные годы стояли на улицах с протянутой рукой, прося: «Подайте голодному кусочек хлеба на пропитание». Но, чтобы преподаватель института умирал от голода! Да ещё с фамилией Хлебников! Это было чересчур. Когда в конце семестра я пришел на экзамен, отличную оценку в зачётку мне поставил уже другой преподаватель.
Мне вдруг вспомнилось особенное и уважительное отношение узбеков к хлебу. Проходя по улице и увидев на земле лежащий (язык не поворачивается сказать «валяющийся») кусок хлеба, узбек остановится, поднимет его, очистит, даже обдует от пыли и положит на высокое место: на забор, подоконник либо на куст дерева, чтобы птицы склевали. А у нас? В русском языке есть прекрасные пословицы и поговорки о хлебе, например, «Хлеб всему голова». Но всё это • слова. Нашему человеку даже в голову не придет мысль отчитать мальчишек, когда они, играя в футбол, гоняют вместо мяча булку хлеба, или кидаются кусками. Где уж тут наклоняться, поднимать, очищать, обдувать, искать куда положить… Легче пройти мимо.
Больше всего часов (450) отводилось на военную подготовку. Шла война, и нас усиленно готовили к тому, чтобы по окончании этого курса присвоить звание лейтенанта артиллерии и, если потребуется, отправить на фронт. Поэтому кафедра военной подготовки, возглавляемая требовательным, увешанным орденами и медалями полковником, очень строго контролировала посещение военных занятий. Прогульщиков ожидали суровые кары, вплоть до исключения из института. Студенты это знали и не «баловались».
А вот другая дисциплина — OMЛ (основы марксизма — ленинизма) считалась ещё важней и главней. На первом занятии доцент Иван Павлович Куглеев заявил, что без знания сопромата или теоретической механики инженер может ещё как-то обойтись, но вот без знания основ марксизма-ленинизма построенные этим инженером здания могут развалиться. Несмотря на такое спорное утверждение, нашего лектора уважали. Это был немолодой беззлобный человек с седыми усами, тогда их редко кто носил. На груди был привинчен старый (не на ленточке) орден Красного Знамени, наверно, за участие в Гражданской войне. Тогда орденоносцы были в редкость. Он считал нас взрослыми, серьёзными людьми и разрешал свободное посещение.

Лекции читал монотонно, не отрываясь от конспекта, но иногда, чтобы заострить наше внимание, повышал голос, поднимал кверху указательный палец, как чеховский Беликов, и делал многозначи¬тельную паузу. Очень любил приводить цитаты, произносил их фомко и с чувством, восхищался глубиной в них заложенных мыс¬лей, повторяя иногда дважды и трижды. Всё это делалось, наверно, для того, чтобы до нас дошло и чтобы мы лучше запомнили. Эту его слабость все знали и, заучив на память несколько цитат, успешно блистали ими на зачёте или экзамене. Помню, и я на 2-й вопрос экзаменационного билета в нужном месте использовал приличест¬ующую событию цитату и с пафосом её провозгласил:
—    И тогда сбудутся пророческие слова русского рабочего, революционера Петра Алексеева «Да поднимется мускулистая рука миллионов рабочего люда, и ярмо деспотизма, ограждённое солдатскими штыками, разлетится в прах»! Ну, разве можно было нашему экзаменатору остаться равнодушным? Остановив меня словами:
—    Прекрасно, на 3-й вопрос можете не отвечать, — он поставил в зачётке жирное «Отлично». Прошло 60 лет, но разбуди меня ночью, — и сегодня эту цитату прочитаю без запинки.
Правильно говорится: «Мир тесен».*
*    В справедливости этой поговорки я неоднократно убеждался. О двух встречах с людьми, которых знал с детства и вновь встретился много лет спустя при удивительных обстоятельствах, расскажу дальше.

Проходя мимо памятников в центральном ряду старого коломенского кладбища (его называют Протопоповским), где похоронен мой младший сын Игорёк, я увидел знакомые фамилию и фото. Присмотрелся: да это тот самый. Навёл справки. Узнал, что в конце сороковых годов Иван Павлович перебрался в Коломну и здесь читал лекции по ОМЛ студентам пединститута. И наши пути ни разу не пересеклись. Знай я, что мой старый добрый преподаватель живёт в Коломне, постарался бы с ним увидеться. Недавно будучи на кладбище проверил, не ошибся ли я тогда. Действительно: «Куглеев Иван Павлович. Член КПСС с 1920 г. 1890-1962». В эпитафию вписали самое значительное и важное, что посчитали нужным — его 42-летний стаж в КПСС. Надо же! Как это тогда считалось престижным!
В институте я дружил с Тиграном Шахсуваряном. Его, моего одногодка, крепко сбитого, широкоплечего, улыбчивого и неглупого парня, однокурсники звали «Шах» или «Тигр». А часто уважительно по имени и отчеству — Тигран Вардович. Очень неплохо звучит, если знать, что по-армянски Вард — это «Роза». У армян принято звучными красивыми именами называть не только девочек, но и мальчиков. Считается, что жизнь сложится так, как назовут человека. Мы с Тиграном учились в одной группе, вместе занимались в секции штанги, ходили купаться в городе на Комсомольское озеро, в общем, были «не разлей вода». И в Москву ехать мы собирались вместе. Но его отец, известный в Ташкенте человек, не хотел отпускать от себя сына. Он оказался прав. Попади  Тигран в моё положение, кто знает, как бы сложилась его дальнейшая судьба. А оставшись в Ташкенте, он окончил институт.
Поработав на строительстве серьёзных объектов, перешёл в крупный проектный институт «Ташгипрогор». Вскоре стал его
директором. В 1976 году я был у него в гостях. В богатом доме уже немолодого, но жизнерадостного и преуспевающего человека я пробыл часа три. Попивали дорогой армянский коньяк, ели изысканные кушанья и вспоминали о двух годах нашей студенческой дружбы, о соревновании по штанге.
Тигран выступил тогда в полутяжёлом весе. Он был сильнее меня, но, показав в троеборье 410 кг, оказался вторым: у Тиграна был серьёзный соперник. А я — «средневес», взявший меньший вес, не имея достойного конкурента — стал чемпионом. А теперь чемпионом по жизни был мой старый друг, и я искренне радовался его успехам и благополучию.