Моя служба в Туркестанском крае. Фёдоров Г. П. (1870-1910). Часть пятнадцатая История Ташкентцы

XV.

Холерный бунт  в Ташкенте

1892 год омрачился для Ташкента очень грустным  событием. В самый разгар  летнего зноя появилась холерная эпидемия. Лучшую почву для развития холеры, как  Ташкент, трудно себе представить. Туземцы, населяющие Ташкент, в числе около двухсот  тысяч  душ, живут  в невообразимой грязи и в самых  антисанитарных  условиях. Они не имеют представления о самых  элементарных  требованиях  чистоты и гигиены. Я не боюсь впасть в преувеличение, если скажу, что знаменитая Авгиевы конюшни олицетворены в Ташкенте в самых  ярких  красках.

Дом сарта представляет  собою отвратительную грязную саклю, без  печей, без  окон, еле сбитую из  комков  глины и покрытую плоскою крышей, смазанной той же глиной с рубленой соломой. Конечно, богатые сарты живут  лучше, но едва ли чище, а вся огромная масса населения живет  в этих  ужасных  конурах. Дворы представляют  собою нечто ужасное. Навоз  и человеческие отбросы гниют во дворах. Улицы и проулки во время дождей представляют  собою непроходимые болота, а летом, в зной, буквально душат  ужасной пылью. Пищу туземцев  летом  составляют  главнейшим  образом  дыни и прочие фрукты и ячменные лепешки. Все это поедается в огромном  количестве и запивается отвратительной водой из уличных  каналов, проходящих по зараженной всякими отбросами почве. Можете судить, какую обильную жатву нашла себе холера в этой огромной, смрадной клоаке. Чтобы оздоровить Ташкента, нужно затратить миллионы, но и тут  самые благие намерения разобьются о косность и неряшливость неразвитого туземного населения.

Холера появилась как  раз  в очень неблагоприятное время, т.е. В самый жаркий период, и в то время, когда поспели дыни. Эпидемия приняла угрожающие размеры. Начальником Ташкента был  в это время полковник  П–в, честный, умный и энергичный человек. Роль его в борьбе с эпидемией, конечно, сводилась к нулю, и ему пришлось направить все заботы к рекомендуемым  наукой мерам  предупреждения развития холеры. Но меры эти очень ограничены и даже ничтожны на ряду с классическою грязью города. Было, между прочим, сделано распоряжение о том, чтобы покойников засыпали известью. Этим  распоряжением  воспользовались некоторые фанатики мусульмане и стали волновать чернь, проповедуя в мечетях, что правоверный мусульманин, похороненный нс по магометанскому обряду, никогда не попадет  в рай Магомета. Чернь, как  и всюду, жадная ко всяким  уличным  демонстрациям,  [459] заволновалась. В толпах  послышались угрозы по адресу полковника П–ва, и вот  однажды рано утром  из туземного города двинулась в русскую часть города огромная толпа рвани, предводительствуемая несколькими агитаторами. Не предполагая ничего угрожающего, все мы с любопытством  смотрели на эту толпу, шумливо, но без  беспорядков  двигавшуюся по улицам  по направлению к дому начальника города, по адресу которого из толпы раздавались угрозы. На Соборной улице толпа встретила самого полковника П–ва, ехавшего верхом  в свою канцелярию. Толпа его окружила, но он  заявил, что разговаривать на улице с толпой он  не будет, а приглашает  всех  в канцелярию. Толпа послушалась и двинулась обратно, имея во главе начальника города. У ворот  канцелярии П–в  слез  с коня, но тут. Внезапно на него набросилось несколько оборванцев. С него сорвали шашку и нанесли несколько ударов, а затем  бросились в канцелярию, перебили стекла и чернильницы, изорвали дела и вообще учинили полный разгром.

Всех  в Ташкенте поразило это нападение. Полковника П–ва все, как  русские, так  и туземцы, искренно любили и уважали. Это был  безукоризненно честный человек, энергичный и справедливый градоначальник  и очень полезный городской голова (в  Ташкенте должности градоначальника и головы могут  быть по закону соединены в одном  лице). Буйство толпы и насилие над П–вым  следует  приписать нескольким  фанатикам-мусульманам, которые воспользовались холерой, чтобы подбить на буйство толпу грязных  уличных  оборванцев.

Барона Вревского в это время в Ташкенте не было; он жил  на даче в Чимгане (горная местность в девяноста верстах  от  Ташкента). Губернатор  Гродеков, живший в пригородной даче, узнав  о беспорядках, немедленно по тревоге вызвал  из лагеря войска и, сам  став  во главе их, двинулся к туземной части города. Но еще до прибытия войск  писаря штаба, жившие недалеко от  канцелярии начальника города, разобрали забор  и с дрекольем  двинулись против  бунтовщиков. Говорят, что писаря избили очень многих. Толпа с угрожающими криками двинулась в туземный город, где, благодаря кривым  и узким  улицам, движение и маневрирование войск  должно быть чрезвычайно затруднительно. Тем  не менее Гродеков  быстро направил  войска вслед  за толпой. Раздались залпы, и все моментально затихло.

Между тем  русское население, особенно женское, испытывало панический страх. И действительно, при малочисленности русских, двухсоттысячное  нафанатизированное  население  могло в любую ночь перерезать всех  нас, как  цыплят. Барону Вревскому дали знать по телеграфу, и он  приехал  на другой  [460] день утром. Собрав  всех  начальствующих  лиц и выслушав  все донесения, он  очень спокойно высказал, что распоряжения Гродекова он  одобряет, что главные виновные в беспорядках  будут преданы военному суду. Что же касается паники русского населения, то он  заявил  нам, что решительно отказывается понять ее, признает  ее малодушием, не имеющим  никакого основания. «Я убежден,–сказал  он,–что беспорядки больше не возобновятся, и ручаюсь за безопасность русского населения, о чем прошу вас, господа, об явить повсеместно».

Затем, раскланявшись с нами, он  сел  в коляску и… уехал  обратно в Чимган.

Такая уверенность и такое хладнокровие во время всеобщего страха, а главное отъезд  из мятежного города на дачу как-то сразу подействовало  успокоительно на всех. Паника прекратилась, и, действительно, беспорядки не возобновлялись. Барон  же, как  ин в чем не бывало, прожил  установленный срок  в  Чимгане и вернулся в успокоенный Ташкент.