Лучший в мире пан Владек История Ташкентцы

Пишет Павел Подкладов:
Шлю Вам свой материал, который лет пять назад был опубликован в журнале «Экран и сцена».

Странно, но факт: во всем русскоязычном интернете я не нашел ни одной статьи об этом человеке. Это тем более поразительно, что его знали и любили миллионы зрителей и по театру, и по кино, и по забавной передаче “Кабачок 13 стульев”, “скоропостижно скончавшейся” во время антикоммунистических “польских событий”. А в “сети” – три строчки: родился тогда-то, работал там-то, умер такого-то числа. И – сухой список из более чем 30 фильмов, в которых он снялся. И только Леонид Филатов в свое время отдал ему дань памяти и посвятил одну из своих замечательных телепередач “Чтобы помнили”. Звали этого человека Роман Денисович Ткачук.

Пусть уважаемый читатель простит автору этих строк отсутствие талантов в области такого литературного жанра, как театральная критика. Даже если бы эти таланты имели место, я все равно не смог бы объективно и хладнокровно разложить по полочкам то, что успел сделать за свою жизнь этот актер, “поверить алгеброй гармонию”.  В этой заметке чувства преобладают над разумом, потому что с Ткачука, пожалуй, началась моя театральная биография. Именно он, сам того не ведая, в детстве заразил меня этой “отравой” настолько, что вот уже 30 с лишним лет я не могу избавиться от “напасти” под названием сцена…

Произошло это в далеком и жарком Ташкенте, куда Романа Денисовича забросила судьба из родного Свердловска. Он окончил режиссерский факультет Театрально-художественного института и остался работать в знаменитом тогда Театре им. М. Горького. Если кто-то думает, что в 50-е и 60-е годы Ташкент был похож на кишлак (по-русски говоря – деревню), где по узким улочкам  шастали верблюды и ишаки (ослы) с хурджунами (переметными сумами) на тощих крупах, а на центральных площадях рос хлопчатник, то он глубоко заблуждается. Указанный населенный пункт, как известно, считался городом хлебным, но главное — он был культурным центром всей Средней Азии. Тогда не было лозунгов: “Россию – русским!” или “Узбекистан – узбекам”!  Поэтому люди уважали и поддерживали культуру “братских соседских народов”  и даже помогали друг другу выжить. И театр здесь был в первых рядах.

Никогда не забыть первого детского похода в “Театргорького”, как мы его называли. Не буду повторять банальности, вроде того, что это было похоже на сказку, на волшебство. Но то, что это поразило в самую душу, попало, что называется “в яблочко”, — абсолютная правда. И почему-то сразу запомнился лупоглазый, улыбчивый паренек  с характерным мягким говорком. (Это сейчас он видится мне пареньком, а тогда казался просто небожителем!) Актер был до того обаятелен и правдив (театральный критик написал бы – органичен), что стоило больших усилий не поддаться искушению и не начать с ним диалог из зрительного зала, а то и броситься на сцену как к “закадычному приятелю”. Он обладал какой-то невероятной привлекательностью, магнетизмом, как бы сейчас сказали – харизмой.  И был настоящим премьером театра и кумиром многонациональной ташкентской публики. Хотя, отмечу без ложной скромности, что в те годы в Театре им.  Горького работало немало замечательных и даже уникальных артистов. Пьесы были, конечно, в основном из разряда бытово-соцреалистических, ведь советская цензура в те годы не то, что западную, но даже русскую классику не особливо жаловала. Но и в самых простеньких пьесах Ткачук, осознанно или интуитивно,  находил изюминку, заставлявшую тебя верить даже самым кондовым драмоделам. До сих пор не могу забыть его в роли какого-то морячка-сердцееда, который по воле режиссера, целуясь со своей пассией, почему-то высоко поднимал ногу и придерживал ею дверь для того, чтобы в комнату никто не вошел. Мизансцена была, что называется, “отпадная!” Но казалась классным, потрясающим ходом, потому что делал это сам Ткачук! Помню его и в роли забавного  узбека (конечно, с усами, в халате и в чалме), у которого то ли что-то стащили, то ли дочку увели, по поводу чего он страстно и жалостно причитал: “Вай, вай, вай!”

Не стоит, однако, думать, что в Ташкенте Ткачук только и делал, что развлекал публику. У него были и серьезные роли в хороших пьесах. Он играл  разбитного хулигана в печальной пьесе Зака и Кузнецова “Два цвета”,  строгого флотского офицера в “Океане” Штейна, китайца в какой-то национальной исторической драме, Присыпкина в “Клопе”, Фортинбрасса в “Гамлете”. (Да простит меня Владимир Рецептер, но моя душа тогда возмущалась: почему роль Гамлета  дали ему, а не Ткачуку?!).  Ташкентские театралы рассказывали легенды и о его Раскольникове… Словом, ролями его не обижали. И поклонники  вниманием – тоже. После спектакля возле служебного входа в театр на улице Карла Маркса всегда толклась уйма почитателей, чтобы хотя бы одним глазком лицезреть кумира. Он выходил из театра, не рисуясь, абсолютно “без понтов”, как говорит нынешняя молодежь. В нем, конечно, угадывалось чувство собственного достоинства, но оно было замешано не на высокомерии, а на сознании того, что он делает свое дело хорошо, талантливо, без дураков…

Сама Судьба привела меня на его последний ташкентский спектакль, который играли летнем театре на открытом воздухе по причине жары. Это была незамысловатая комедия греческого драматурга под названием  “Требуется лжец”, в которой Ткачук, конечно, играл этого самого очаровательного лжеца. От расстроенных билетеров узнал, что артист уезжает насовсем. Это был удар! Я не мог смотреть на сцену, не находил себе места, маялся, страдал. В антракте побежал в так называемый “Сквер революции” в ближайший цветочный ларек и купил там огромный букет красных роз. Так и попрощался с любимым артистом: с розами в руках и со слезами на глазах. А он стоял на сцене, кланялся, и руки его тряслись. Уехал он в Москву “в звании” народного артиста Узбекистана.

В Театре сатиры Ткачук, несмотря на звездное окружение, прижился довольно быстро.  Видно, опять же сказалось отсутствие “понтов”, а также то, что он не умел лезть по чужим головам в “первачи”. Поэтому-то, наверное,  его и не съели. Стал получать роли, причем, очень неплохие. В основном это были, конечно, комедии, но театралы помнят и захаровский “Темп-1929”, где был совсем другой, необычный Ткачук – тонкий, резкий, лиричный! Им с Марком Захаровым в  Григории Гае удалось соединить, как тогда говорили, тему гражданского звучания с какой-то очень проникновенной человеческой нотой, что в те годы было редкостью. Хотя люди, которые знали Ткачука близко, считают, что даже этот значительный образ был в чем-то плакатным и не позволил артисту в полной мере реализовать то лирическое начало,  свойственное его “психофизике”. Но все же в московской жизни артиста были в основном комедии, где использовался его природный клоунский дар, ради которого, наверное, Ткачука в Сатиру и пригласили. Тогда в этот театр попасть было невозможно: билетами “заведовала” мафия, выбившаяся теперь в олигархи. Но иногда проникнуть в театр все же удавалось. И однажды, добыв билетик на знаменитые “Маленькие комедии большого дома”, я был осчастливлен: вместо Анатолия Папанова в новелле “Пой, ласточка, пой!” играл мой “лучший в мире”  Ткачук. Папанов был великий актер, но и Ткачук в этой роли – ничуть не хуже…Помню его и в одном из театрально-эстрадных обозрений, поставленных Александром Ширвиндтом. Режиссер, видимо,  решил: раз ты из Узбекистана – изволь, пляши соответствующие танцы! И мой земляк не ударил в грязь лицом: надо было видеть, как  москвич уральско-ташкентского происхождения  украинец Роман Ткачук в узбекском халате выделывал ногами и плечами кренделя под  зажигательные звуки дойры (барабана), отплясывая лихую андижанскую польку! Вот и попробуй после этого не употреби расхожую фразу об актерстве от Бога…

Надо признать, что актеры театра Сатиры всегда отличались мощным темпераментом, способностью смачно “хлопотнуть мордой”, побалаганить и покуражиться на сцене, даже если это шло поперек спектакля. Это называлось импровизацией, считалось, так сказать, высшим шиком. На актерском слэнге таких “импровизаторов” всегда величали “актер-актерычами”. Роман Денисович никогда не был таким: в отличие от многих других  в нем всегда был какой-то внутренний “пограничный столб”, не позволявший ему наигрывать и  излишне бедокурить на сцене, даже если это обеими ладонями и глоткой одобрял  зритель. Хотя, наверное,  в принципе он принял правила “игры” и старался не выбиваться из “сатировского” имиджа…

Не стоит, однако, думать, что  Роман Денисович подвизался в Театре сатиры лишь на  вторых ролях. Случались у него и главные: в первые годы после приезда в Москву он, например,  какое-то время играл Присыпкина в “Клопе”, потом —  в пьесе Григория Горина “Феномены” — первой режиссерской пробе Андрея Миронова. (Судя по всему,  Андрей Александрович привечал Романа Денисовича, и потом, намного позже,  предложил ему роль Свистунова в своем последнем спектакле “Тени” по Салтыкову-Щедрину). Валентин Николаевич Плучек, в конце концов, тоже “признал” Ткачука: дал  даже роль в “нетленке” под названием “Женитьба Фигаро”. И мой любимый артист в роли вечно пьяного садовника Антонио вовсе не потерялся на фоне “звездунов”… Но вершиной его творчества стала роль Подсекальникова в “Самоубийце” Н. Эрдмана в постановке В.Плучека. Эту работу до сих пор очень живо и радостно вспоминают и театралы, и коллеги Ткачука. Театральный критик, наверное, сказал бы, что в его исполнении не было “чистого жанра”: смешной и несчастный Подсекальников вызывал массу самых разных чувств: и смех, и душевное сочувствие, и жалость. Пожалуй, только в “Самоубийце” артисту, наконец, удалось в полной мере проявить свой тонкий лирико-комедийный дар. Помнится, я сидел на этом спектакле довольно близко, и  до сих пор не могу забыть глаза несчастного Подсекальникова, в которых светилось невыразимая безысходность, отчаяние маленького человека, которого, как зверя, “гонят весело на номера”…

Ткачук, наверное,  мог бы сыграть значительно больше. Но Плучек, говорят,  не любил “Кабачок 13 стульев”. А Роман Денисович там надолго “прижился” в роли пана Владека: глуповатого, но обаятельного мужа  пани Терезы. И народ его страшно полюбил за эти качества. Ибо, как сказал поэт: “А клоун глупее вас, и это приятно вам”. И здесь судьба тоже столкнула автора этих строк с любимым артистом. Если читатель помнит, в “Кабачке” на заднем плане прыгали некие “музыканты”, которые, так же как и “певцы”- главные герои, только делали вид, что издают звуки. Лже-музыкантам давали в руки трубы, саксофоны и гитары, и они скакали по сцене или среди столиков, зарабатывая 4 руб. 50 коп. за съемочную смену. Одним из музыкантов какое-то время был и автор этих строк, который  во время перекуров между съемками удостаивался чести стоять рядом с  Державиным, Мишулиным, Рунге и… со своим любимым “паном Владеком”. Но я страшно зажимался: язык так никогда и не повернулся вспомнить ташкентские годы… Наблюдая за ним в течение этих перерывов, я радовался, что кумир моей юности не приобрел столичного лоска и звездных ухваток: он производил впечатление мягкого, интеллигентного, очень доброжелательного и толерантного человека. Те, кто знал его близко, до сих пор говорят о необыкновенном душевном тепле Романа Денисовича…

Говорили, что “кабачкистов” не любили снимать кинорежиссеры. Но Ткачука эта “обструкция”, слава Богу, миновала. В его багаже — больше 30 ролей, и в каждой всегда была какая-то изюминка, смак! Ну, разве забудешь его грустного пьянчугу – зав. клубом из “Деревенского детектива” или смешного пациента в “Собачьем сердце”? А в  “Балладе о Беринге и его друзьях” он даже сыграл самого Петра Первого! Специалисты-историки говорили, что он был как две капли воды похож на царя… Но все же свою роль в кино, подобную Подсекальникову в театре, он не сыграл. Невольно приходит на ум крамольная мысль: если бы не было великого клоуна Юрия Никулина, то его киношные роли с не меньшим  успехом мог бы сыграть Роман Ткачук. Потому что его герои были из той же когорты чаплинских персонажей, у которых не поймешь,  плачут они или смеются…

Да простят меня близкие люди Романа Денисовича, если я вторгнусь во что-то очень личное. Но расскажу лишь то, что услышал от тех, кто знал семью Ткачуков близко. Роман Денисович всю жизнь был однолюбом и просто обожал свою жену. Когда она умерла, жить дальше он не смог. И умер на следующий день после нее.