Закаспийская область и Фергана История

Прислала Е. Морозова.

Татищев А.А. Земли и люди: В гуще переселенческого движения (1906-1921). — М.: Русский путь, 2001.

Возвращаюсь, однако, к первому году моей службы в Ташкенте. За первые два месяца я успел более или менее войти в курс всех общих вопросов и решил начать свои поездки по краю. Начать я решил с Закаспийской области, чтобы успеть побывать в ней до начала летней жары, которая, по рассказам, бывала там невыносимой.

Надо сказать, что Закаспийская область во многом отличалась от коренных областей Туркестана, и, в частности, пер-вые представители нашего министерства были туда посланы за месяц до моего приезда в Ташкент, на основании соглаше-ния, выработанного в предыдущем году при поездке в Туркестан Кривошеина.

Собственно говоря, казенных земель в области не было, но были земли «кярендные», эксплуатируемые в пользу местной земской кассы путем взимания пятой части урожая. Кажется, это были земли вакуфные, мусульманский общинный доход которых Куропаткин при завоевании края решил обратить на местные нужды, чтобы помешать использовать их на цели борьбы с русской властью.

Для начала Управление земледелия командировало двух землемеров и поручило им принять от уездных начальников заведование кярендными землями. Один был командирован в Тедженский уезд, другой — в Мервский. На первое время они ограничились составлением описи этих земель и сбором платы, но постепенно выяснили возможность, по наличию водных запасов, увеличить площадь посевов, и эти новые земли стали сдавать в аренду за деньги в пользу казны, против чего местная администрация не возражала. Этим способом открылся новый источник дохода для казны, который в Мервском уезде был довольно крупным, так как там новые земли сдавали под хлопок.

Заведующие государственными имуществами (так, кажется, были названы командированные в Закаспий землемеры) были увлечены своей работой и повезли меня смотреть кярендные земли. Ехали мы верхом, так как дорог в этой части земель не было, а приходилось часто переезжать арыки. Несмотря на раннее время года (апрель), жара была основатель-ная, но я сравнительно легко ее переносил, взяв себе за правило, которому неизменно затем в Ташкенте следовал, никог-да не пить в дороге, кроме как на привале. Иначе, выпив один стакан, нельзя удержаться от следующего, а постоянное питье сильно ослабляет человека. Зато на привале дневном, а особенно вечером, я ухитрялся выпить невероятное количество чая: раз, помнится, 14 стаканов.

Помню, что в эту поездку меня сильно поразила точность распределения воды для орошения. В одном месте я заметил два кола, вбитых в дно арыка: оказалось, что это сделано, чтобы замедлить ток воды в данном арыке и сравнять его оросительную способность с соседним. В другом случае я заметил, наоборот, примитивность способа починки оросительной системы. Чинили борт большого распределителя, для чего было созвано, должно быть, все население большого аула, и туркмены подносили землю в полах своих халатов. Тачек они не знали.

Впрочем, Закаспий во многом отличался от других областей. Начать с того, что у них были озимые посевы: сев проводился, кажется, в декабре, а в конце апреля — начале мая — жатва, используя таким образом редкие зимние дожди, воды же весенних паводков являлись основой яровых посевов.

Было в Закаспии и другое оригинальное явление. Так как общая площадь земли значительно превышала площадь, могущую быть орошенной, то население засевало в концах оросительной системы добавочные площади «на всякий слу-чай», и если паводок бывал обильный, собирали урожай с лишних десятин, если нет — терялись семена, на таких «за-пасных» десятинах высевались очень скупо: пуда два на десятину.

Побывав в Мерве и Теджене, я приехал потом в Ашхабад познакомиться с начальником области генералом Лешем и условиться с ним и его помощниками о дальнейшем направлении работы наших чиновников в области.

Вторая большая поездка моя была в Фергану. Начал я ее с областного города Скобелева, чтобы познакомиться с губернатором А. И. Гиппиусом и с представителями нашего ведомства.

Не знаю, отчего в Фергане было решено для областной администрации создать новый центр, а не приурочить его к одному из существующих городов области. Но вышло так, что экономическая жизнь сосредоточилась в старых центрах: Коканде (бывшей резиденции ханов) и Андижане, насчитывавших в мое время каждый около 120 ООО жителей, и отчасти Намангане с 60 ООО , тогда как администрация обосновалась в правда прелестном, утопающем в садах, но эко-номически совершенно мертвом городе Скобелеве . Жило в нем чиновничество, были расквартированы войска да торго-вало несколько магазинов, их обслуживающих. Тишина, особенно вечерами, была поразительная. Наш чиновник по ир-ригации Матисен очень картинно рассказывал (может, и привирал), как, приехав в Скобелев, он вечером вышел за калитку: «Все тихо кругом. Вдруг чихнул, и залились по всему городу собаки».

Гиппиус оказался губернатором старой туркестанской традиции, для которой идеал администратора воплощался в уездном начальнике, разбирающем дела населения по совести и здравому смыслу. Как-то он вовсе забывал, что, благодаря хлопковому хозяйству, Фергана более других частей края вовлечена в оживленный коммерческий оборот. К чиновникам нашего ведомства относился с большим недоверием, а агронома Курбатова (правда, человека довольно ядовитого) прямо не переносил и принципиально делал все напротив. Но в душе был человеком добрым и действовал по мере своего разумения. Кончил он свою карьеру довольно печально. Когда в 1916 году в крае было восстание, он, будто бы желая успокоить население, надел халат и в мечети целовал Коран, стремясь объяснить, что русская власть не желает нарушать туземных обычаев. Куропаткин, назначенный тогда генерал-губернатором с широкими полномочиями, немедленно сменил Гиппиуса (как, впрочем, и всех остальных губернаторов).

Из Скобелева я приехал в расположенный поблизости Андижан, в то время бывший еще конечным пунктом Сред-неазиатской железной дороги. В Андижане была недавно устроена опытная станция, во главе которой стоял агроном Му-хин, по словам Понятовского, человек больших способностей, хотя на вид очень невзрачный и чрезвычайно скромный.

Из Андижана я должен был проехать в глубь уезда в так называемую Кугартскую долину, где был перед тем основан ряд переселенческих поселков, а затем в господствующую над долиной Кугартскую лесную дачу со знаменитыми орехо-выми лесами, откуда шли ореховые наплывы, дорого ценимые мебельными фабрикантами Западной Европы. По дороге предполагалось осмотреть и семенные плантации нашей агрономической организации.

В Андижане меня встретил местный уездный начальник полковник Бржезицкий, человек живой и словоохотливый, которому понравилась мысль проехаться в уезд вместе со мной в качестве «хозяина» уезда. Он взял на себя организацию поездки, и должен сказать, что так мне больше не пришлось потом ездить в Туркестане. Это была даже по тому времени «старорежимная» поездка, и думаю, что, кроме губернаторов и, конечно, генерал-губернатора, так никого не возили.

Выехали мы из Андижана рано утром целым караваном хороших колясок, запряженных отличными лошадьми, поставляемыми волостными старшинами окрестных волостей, через которые приходилось проезжать.

Впереди нашего «каравана» скакал староста очередного кишлака с двумя или тремя аксакалами (урядниками), затем на некотором расстоянии — волостной старшина со своими джигитами. Надо заметить, что сартовские волостные редко бывают менее шести пудов (100 кг) весом, так что я невольно жалел их верховых лошадей. Затем уже следовала коляска Бржезицкого, в которой он предложил мне ехать с ним, а сзади наш лесной ревизор с агрономом и заведующий водво-рением переселенцев вместе с заведующим казенными оброчными статьями. Кругом еще человек десять-двенадцать верховых сартов, уж не знаю, по долгу ли службы или так, из удовольствия сопровождать «начальство». Эти окружающие сарты периодически сменялись, думаю, они ехали только в пределах данного кишлака.

Верстах в 20 мы въехали в большой кишлак, проехали крытую улицу с лавками и остановились перед домом волост-ного старшины, где группа седобородых сартов поднесла на блюде чуреки (плоский хлеб) и дистирхан (угощение). Я ду-мал, что надо им что-нибудь сказать, но оказалась, что достаточно поблагодарить. Здесь сменили лошадей и поехали дальше. В следующем волостном селе, кажется, Избаскент, после такой же встречи было предложено позавтракать (обычный при поездках суп с курицей и плов, а потом в изобилии фрукты, абрикосы (урюк), виноград еще не созрел).

Под вечер, думаю, часу в пятом, мы подъехали к большому кишлаку Джалал-Абад, расположенному на другом берегу широкой реки (Карадарья, образующая слиянием с Нарыном Сырдарью). Здесь пришлось расстаться с колясками, и нас ждал десяток арб, на которых предстояло переправиться через реку. Туркменские арбы — повозки на двух колесах, диаметром с человеческий рост. Благодаря этому они не увязают в грязи во время осенней распутицы и легко переезжают через небольшие арыки, где русские телеги застряли бы колесами. В большинстве случаев арбы имеют крытый, полукруглой формы, верх.

Меня усадили в арбу, и мы тронулись. Должен сказать, что мне до того не приходилось переезжать через быстрые горные реки, и я первое время совершенно не понимал, что происходит вокруг. Впечатление, будто с невероятной быст-ротой мчишься назад, если смотришь на воду. Если же смотришь на берег, понимаешь, что лошадь не без усилия, но уве-ренно подвигается к намеченному пункту высадки. Река оказалась неглубокой, и до оси вода не дошла. Ширины, думаю, было сажень 200 или немногим более.

В Джалал-Абаде мы заночевали, а на следующий день двинулись дальше верхом, так как местность начала повы-шаться, и мы почти тотчас выехали за пределы поливного района. Начиналась Кугартская долина, где благодаря высоте местности выпадало достаточно осадков, чтобы вести неполивное хозяйство с «богарными» посевами. Думаю, все же один полив в начале лета этим посевам дается. Хлопка здесь уже не сеют, но пшеница и ячмень вырастают хорошо, и урожаи даже бывают обильные. Поэтому Переселенческое управление образовало здесь ряд поселков (хуторского типа), через которые мы и проехали.

Следующую ночь или две мы уже провели в юртах, которые к нашему приезду в условленных местах были установ-лены местными киргизами. Мы все были с походными кроватями, так что ночевки были очень приятными. После жаркого дня была приятна ночная свежесть и чистый горный воздух. Мы были уже недалеко от Кугартского перевала, отделяющего Фергану от Семиречья, кажется, около 7000 футов высоты. Следующий день мы ехали лесами. Для меня было новостью, что насаждения держатся только на северных склонах, южные же складки всех гор всегда безлесны. Вообще понятие «лесной дачи», с которым, особенно на Дальнем Востоке, я привык соединять представление о сплошном лесном пространстве, пришлось видоизменить. Здесь «лесная дача» имеет обычно «полосатый» характер. Редкие деревья склона, обращенного к северу, сменялись параллельным пространством, совершенно безлесным. Исключение составляли ореховые леса, которые занимали полосу предгорья, сравнительно плоскую. Среди этих «лесных дач» встречались более или менее крупные овечьи стада, основной источник дохода, сравнительно с которым доход собственно лесной играл роль совершенно второстепенную.

Лесные объездчики — главной задачей их было взимание сбора с баранов (по 5 коп. с головы) — поразили меня своей чисто военной выправкой. Правда, все они были из отставных унтер-офицеров. Встречали они меня на границе сво-их «объездов» и при встрече «рапортовали».

Должен сознаться, что подробности этой поездки у меня теперь совершенно изгладились из памяти. Помню, что при переезде через одну горную речку у Педанова (лесной ревизор) лошадь споткнулась и он невольно выкупался в ледяной воде, что, несмотря на тщательное смазывание носа и щек калодермином, у меня вся кожа на лице сошла, не выдержав ярких лучей южного солнца в горной местности. Помню, что заехали к чудодействующему якобы и чтимому туземцами источнику Хазрет-Аюб (Святого Иова). Небольшой бассейн довольно мутной воды с сернистым запахом, в который влезают туземцы, будто бы исцеляет от ревматизма. Не без того, думаю, чтобы передавать некоторые заболевания, так как туземцы влезали в него по многу человек зараз. Общее впечатление, оставшееся от поездки, — крайне богатого края, живущего своей замкнутой в отношении нас, русских, жизнью. Местные русские власти ведались с туземной сельской администрацией — волостными и сельскими старшинами. Внутреннего быта туземного кишлака мы сознательно не касались, кроме уголовных правонарушений, предоставляя туземцам право разбираться самим в своей среде. В отношении населения, привыкшего направлять всю свою жизнь по шариату, политика эта была, думаю, правильной. Конечно, были у нас и отрицательные стороны: одна из них — фактическое всевластие волостной администрации, несом-ненно, облагавшей жителей волости незаконными поборами.

Но кажется, однако, ни один сарт, ни киргиз не посмел бы жаловаться. Я как-то разговорился на эту тему с нарынским участковым начальником Ивановым, служившим также в коренном Туркестане, и спросил его полушутя, во сколько обходятся населению мои поездки.

—           Ну ваши, — был ответ, — не так уж дорого, тысяч 5— 6, губернаторские больше, тысяч 10—12, генерал-губернаторские и подавно.

—           Под каким предлогом?

—           Да как вам сказать… Туземец считает, что начальство не может не брать (волостные все берут), и чем важнее, тем больше. Поэтому, когда после проезда должностного лица волостной старшина объявляет по волости сбор в 2 рубля с хозяйства, всем это кажется естественным и не приходит даже в голову, что фактически приезд начальника волостному старшине, кроме беспокойства, расходов, собственно говоря, почти не причинил.

Что дала наша власть населению? Несомненно, экономический подъем, особенно в последние годы в связи с разви-тием в крае хлопководства, повышением урожайности из-за применения более отборных семян и ростом цен. Но правда, что этот дополнительный заработок в большей части своей оставался в руках посредников из-за ростовщических про-центов, взимаемых при выдаче дехканам авансов под будущий урожай. Все же общий подъем благосостояния местного населения не подлежал сомнению, ясно свидетельствовал о нем и рост торговых оборотов московских текстильных фирм в крае.

Труднее ответить на вопрос: снискали ли мы любовь местного населения. Должен признаться, что человек, всю жизнь проведший в крае и, казалось, хорошо его знавший, Н. П. Остроумов, директор учительской семинарии, подготовлявшей преподавателей так называемых русско-туземных училищ, говорил мне, что и дня не остался бы в крае, если бы из него вывели войска. Думаю, однако, что он не совсем прав: во время войны гарнизоны Туркестана были ослаблены очень заметно, но то восстание, которое произошло в 1916 году (я буду о нем еще говорить дальше), было, во-первых, местным, а главное, вызвано нашей административной ошибкой, совершенно непростительной. В большей части края оно отзвука не получило, и к слову сказать, в самый разгар его я спокойно проехал на почтовых от северной границы Семиречья почти до самого Чимкийского уезда — более тысячи верст в сердце киргизских степей.

В июне в Управлении земледелия состоялось «соревнование» на сдачу в аренду казенных земель в Кокандском уезде (Каракалпакская степь) путем машинного орошения. На этот способ увеличения площади хлопковых посевов воз-лагались одно время большие надежды. Построен этот метод на том принципе, что в местностях, где Сырдарья течет полноводно у самого берега, можно получить воду без дорогостоящего головного сооружения путем выкачивания воды прямо из реки при посредстве механического двигателя. Основные затраты были ничтожны по сравнению с выводом из канала, текущий же расход (керосин и тому подобное) вполне окупался хлопковым урожаем в местности, близкой к Коканду. До известной степени прообразом этого орошения являлся туземный «чигирь», род мельничного колеса с приделанными к нему ведрами, из которых вода шла потом по желобу и выливалась в оросительный арык. Было одно хозяйство (я в нем был, но забыл фамилию хозяина. Это был поляк, кажется Карпинский, инженер, орошавший мотором участок в 300 или 400 десятин и, кажется, недурно зарабатывавший).

Еще до моего приезда были выбраны и составлены планы шести участков, которые, казалось, было легко оросить этим способом из Сырдарьи. Участки разной величины, но довольно большие, помнится, 800— 1500 каждый. Министерство хотело привлечь к этой аренде русских, и потому было решено отступить от обычного способа сдачи казенных земель с торгов, а вызвать желающих на «соревнование», при котором высота предложенной арендной платы не играла бы роль преобладающую, а можно было бы отдать предпочтение лицу, более «желательному» по соображениям общей политики.

Трудно сказать, что из этого вышло бы при нормальных условиях. О предстоящих «соревнованиях» много говорилось в кругах московских промышленников и среди петербургского и московского общества. Местные же дельцы отнеслись к делу скептически. В итоге ко дню «соревнований» в Ташкент приехали и подали заявления о желании арендовать землю (с предложением довольно высоких цен) несколько человек, в Туркестане ранее не бывавших и едва ли способных толково поставить эти, в общем, весьма сложные предприятия. Поляк, у которого я был, жил сам на участке в скромном домике и сам следил за работой мотора и нагнетательных машин. Помню в числе «соревнователей» камергера П. А. Тучкова, полковника Нарышкина, светлейшую Лопухину-Демидову. Остальных забыл. При отсутствии местных кандидатов этим приехавшим было легко договориться и распределить между собой сдаваемые участки. В сущности, они даже преувеличили арендные цены, которые оказались выше, чем мы в управлении ожидали.

При сложившейся обстановке управлению оставалось только представить результаты «соревнования» в министер-ство и высказаться за сдачу каракалпакских участков тем лицам, которые о них просили. Министерство так и поступило.

Фактически из всего дела ничего не вышло. К организации орошения арендаторы должны были приступить в следу-ющем году. Но до начала войны ни один из них в Туркестане не появился, а там стало не до заведения новых сложных хозяйств. Думаю, однако, что, не будь войны, эти арендаторы дела бы не сделали, во всяком случае, сами они своего труда, по моему впечатлению, в дело вкладывать не собирались. При разговорах в моем управлении они мне показались типичными «грюндерами», искавшими выгодных концессий, которые можно было бы благодаря петербургским связям получить, а потом с барышом перепродать.

Вообще, стремления тех годов проводить «националистическую» политику в области экономических мероприятий вело подчас к результатам совершенно абсурдным. Особенно запомнился мне, в этом отношении, случай со сдачей в аренду права сбора цитварной полыни.

Цитварная полынь, из которой добывается сантонин (средство против глистов, применяемое европейской фармакопеей, но еще более китайцами и японцами), водится только в степях Чимбайского уезда Сырдарьинской области. Таким образом, казна являлась, по существу дела, монополистом этого продукта на мировом рынке и теоретически могла бы продавать eгo по произвольно высокой цене. Фактически право сбора цитварной полыни составило казенно-оброчную статью, сдаваемую в аренду с торгов на 12 лет за небольшую сравнительно сумму, кажется 1200 рублей в год. Арендаторами являлись местные землевладельцы — садоводы Ивановы (имевшие в крае крупное виноделие). Срок аренды кончался в 1913 году, и было решено на торги эту статью не ставить, а вызвать желающих и выбрать среди «соревнующихся» наиболее желательного кандидата.

По вопросу о возможной прибыльности этого дела говорилось тогда очень много. Представитель туркестанской ка-зенной палаты (Министерства финансов) утверждал, что если бы казна взяла это дело в свои руки, то можно было бы получить чуть не миллионы. Правда, он исходил из цен на сантонин гамбургской фирмы Мерка, и упускалось из виду, что потребность, даже мировая, на сантонин довольно ограничена и во всяком случае гораздо меньше, чем в Туркестане имеется цитварной полыни. Вообще было опасение, что, если преувеличить цены на цитварную полынь, окажется, что Мерк в Гамбурге без нас просто обойдется благодаря запасам, купленным в предыдущие годы. Так или иначе, министерство велело нашему управлению устроить соревнование.

Ташкентским Ивановым, естественно, не хотелось идти на соревнование, где цены были бы, вероятно, сильно повышены, и их представитель Иван Николаевич Иванов, старший из трех братьев фирмы, пытался одно время склонить меня на продление аренды без торгов, властью управления сроком на один год. Предлагал, кажется, довольно высокую плату — 5000. На это я согласиться не мог, но не помню, почему официального отказа ему не послал. Впоследствии я этим обстоятельством воспользовался. Дело в том, что вопрос об организации соревнования почему-то затянулся, и к моменту сбора цвета полыни (20—25 августа) право этого сбора не было никому сдано. По имевшимся у меня сведениям, ташкентские Ивановы рассчитывали на этом сыграть и скупить полынь у собирающих ее киргизов, не платя ничего в казну. При таких условиях надо было что-то предпринять, и помню, что 15 августа (в день Успения) я поехал к управляющему контрольной палатой, а от него к замещавшему губернатора его помощнику и получил их согласие сдать на один год право сбора полыни Ивановым за предложенные ими 5000 и в тот же день послал об этом телеграмму Ивановым и местному лесничему. Помнится, что Ивановы были этим исходом очень недовольны и пытались обжаловать мое распоряжение в министерстве, но в этом не успели, потому что в моих руках было их предложение, сделанное весной.

Само соревнование состоялось вскоре после этого. Участие в нем приняли:
1) Иванов Иван Николаевич, бывший арендатор.
2) Иванов Сергей Абрамович, отставной действительный статский советник.
3) Иванов Виктор Михайлович, отставной генерал-майор.
За двумя последними стояли банки. Предпочтение было отдано среднему из Ивановых (Сергею Абрамовичу), как предложившему наивысшую цену, но самый факт появления в качестве «соревнователей» трех Ивановых чрезвычайно характерен для той эпохи. Чувство «имперское» уступало место более узкому «русскому» национализму. Думаю теперь, что это было ошибкой