Зельма Георгий Анатольевич Старые фото Ташкентцы

Родился в 1906 году в Ташкенте, и когда его семья переехала в Москву, уже достиг пятнадцати лет, словом, был вполне сознательным юношей. Он совершенно свободно владел узбекским языком — как своим родным, что уже само по себе было большим богатством. Узбекский давал ключ ко всем другим тюркским языкам, а это, в свою очередь, давало возможность общения во многих регионах российской империи — название СССР появится только через год.  Так что двуязычие ему потом очень пригодится в его профессиональной деятельности.

Голос Москвы, 1925

Первыми шагами к будущей профессии стали занятия в фотокружке, овладение старенькой камерой «Кодак», увлечение пейзажной съемкой. Большим подспорьем на этом поприще для него оказались иллюстрированные журналы. Особенно ему нравились необычные по своим художественным приемам снимки Александра Родченко, которые открыли ему тогда еще не всем известную истину: снимать можно не только «от пуза», но и с верхней точки, а также и с нижней. Теперь-то это известно каждому новичку, как и всё общепринятое. Занятие фотографией импонировало ему тем, что дело это, вообще-то, веселое и вполне соответствовало его характеру — в его прищуренных глазах всегда просвечивала лукавая искорка. В нем было что-то от Ходжи Насреддина — этакая восточная задорная хитринка, но хитринка добрая, притягивающая к себе людей. Впрочем, в этом не было ничего особенного — евреи ведь тоже народ «восточного разлива».

На реке Лена в Якутии, 1929

Продолжилось его фотографическое образование на киностудии, а потом и в агентстве «Руссфото», куда он пришел учеником фотографа и вскоре начал работать самостоятельно. Затем его, уже хорошо зарекомендовавшего себя начинающего репортера, направляют в родной Ташкент, где он как собственный корреспондент начинает активную деятельность, снабжая агентство фотоинформацией уже в виде целых репортажей, причем не только из Узбекистана, но и из других республик Средней Азии.

Одной из первых работ была съемка в Южной Киргизии, где шла земельно-водная реформа, сопровождавшаяся различными социальными коллизиями. Снимать приходилось камерой 13х18, со штатива, накрываясь черным полотном, изображение на матовом стекле располагалось «вверх ногами», и приходилось воспринимать жизнь в перевернутом виде. Сначала надо было наводить на резкость по матовому стеклу, потом рамка с ним сдвигалась и вставлялась кассета. Зельма со смехом вспоминал, как за то время, пока он вставлял кассету, из кадра исчез бай, и интересный сюжет потерял свою «изюминку». Через несколько лет он попал в то же место, и крестьяне его встретили как старого знакомого:

— А, мы тебя помним, ты, когда снимал, одеялом укрывался┘

Мастерство его быстро набирало силу, и вскоре он вышел в первые ряды фотокорреспондентов. Уже с 1928 года на обложках «Советского фото» стали появляться его снимки, и в разных изданиях — репортажи и очерки, запечатлевшие все процессы развития среднеазиатских республик. Во многих снимках проглядывает его веселый характер, и нельзя смотреть без улыбки на аксакала в наушниках, слушающего радио, или нескладно повисшего вниз головой на турнике мальчишку. А ведь снимки эти рассказывали о вполне серьезных вещах. И в последующие годы Зельма часто ездил в Среднюю Азию, среди фотожурналистов он был, безусловно, лучшим знатоком и фотолетописцем этого региона. Как он любил родной край, понятно уже из того, что сына своего назвал Тимуром. Сейчас имя Тимура Зельмы мы часто видим в титрах кино- и телефильмов — он отличный оператор, создающий широкие кинематографические полотна.

Девушка-спортсменка, 1932

В тридцатые годы Георгий Зельма окончательно укореняется в Москве и начинает сотрудничать в журнале «СССР на стройке». Первой крупной работой здесь для него становится съемка в колхозе «Партизаны», что на юге Украины. Тема: один день колхоза — от рассвета, до полуночи. Но, чтобы рассказать об одном дне, пришлось прожить там более месяца, и этот один день занял весь — целевой — номер журнала. За это время он успел подружиться с тамошними жителями, они приезжали к нему в гости, шла оживленная переписка, оборвавшаяся с началом войны. И уже в 1943 году, будучи на Сталинградском фронте, он заехал в этот только что освобожденный от фашистов колхоз, встретился со своими друзьями, они рассказали ему о бедах, что принесли им захватчики, и показали сохраненный ими журнал с его работой. Это была очень дорогая для него встреча┘ Сталинградская эпопея в творчестве и жизни мастера оказалась одним из главных этапов. Будучи военным фотокорреспондентом газеты «Известия», он перебрасывается с фронта на фронт, обеспечивая редакцию оперативными материалами. И когда началось сражение на Волге, он неизменно участвует во всех операциях, воюя своим острым оружием — фотоаппаратом. Его cталинградские снимки вошли в золотой фонд истории Великой Отечественной войны, без них не обходится ни одно издание, посвященное этой теме.

Ликбез. Воронежская область,1931

В послевоенный период он работает в журнале «Советская женщина» (тогда ко всему прибавляли определение «советское», как незадолго до того — «красное», мне довелось, например, в середине тридцатых годов пожить в рязанском колхозе, называвшемся «Красный каучук»!) О его фотоочерках, опубликованных в этом журнале, рассказывать бесполезно, как и вообще о фотографиях — их надо видеть, и, поверьте мне на слово, что женщины у Зельмы прекрасны, как прекрасны могут быть женщины в произведениях истинного художника┘

Через много лет, уже работая в Агентстве печати «Новости», Зельма создает большой фотоочерк «Легированная сталь». Вот что он сам об этой работе рассказывал: «Мне дали задание — сделать для АПН большой репортаж о людях металлургического завода, хотели, чтобы это было в Москве или где-то около, но я предложил свой завод — волгоградский «Красный Октябрь». Для меня это был родной завод, я снимал во время Сталинградской битвы бои, которые происходили на его территории. Прологом к этому репортажу стали мои фотографии того периода — разрушенные конструкции цехов и чудом сохранившиеся ворота предприятия, на которых осталось даже его название — как символ бессмертия. Собственно, кроме этого ничего и не осталось…

Бой за каждый этаж. Сталинград.,1942

Прошло несколько десятилетий, за которые практически всё было восстановлено, — а это свыше шестисот производственных зданий, сотни технических сооружений. Впрочем, вся страна уже поднялась из руин, и это чудо было рукотворным — его совершили люди. Вот я и решил показать всё через них, взяв главным героем бригадира сталеваров Анатолия Ткачева. Отсюда и название репортажа — «Легированная сталь», металл, который здесь делали — особопрочный, и таким же особопрочным был характер этих людей┘»

Так события военных лет связались с днем сегодняшним, и рассказ этот был зримым, а значит наиболее доходчивым. Опубликован он во многих журналах, которые выпускало АПН на разных языках и адресовало многим народам мира. И, несмотря на то, что в соответствии с канонами того времени, всё это привязали к партийной организации завода и подчеркивали, что все герои репортажа — коммунисты, впечатление оставалось от их героического труда, а не от их партийной принадлежности. Что поделаешь, — такое было время┘

Но мне больше запомнились другие рассказы Зельмы. Правда, тут придется сделать небольшой экскурс в наше тогдашнее фотографическое житие.

Фотолаборатория «Огонька», где я тогда работал, помещалась на первом этаже огромного издательского корпуса «Правды», и выходившая на улицу ее стена была сплошь стеклянной, — таким образом, мы смотрелись как в большом аквариуме. И все проходившие мимо наши знакомые, в том числе и репортеры, о которых рассказывается в Фотогалерее sem40, обязательно заглядывали к нам «на огонек». А проходили они частенько — ведь в этом издательстве находились редакции почти всех журналов и газет, где можно было продать свои снимки. А это было необычайно важно для наших коллег — большинство из них по пятому пункту не состояли в штате и промышляли в разных изданиях, где их с удовольствием печатали, потому что это были сильнейшие фотожурналисты страны┘ И у нас в лаборатории свободные от съемок коллеги собирались обмениваться новостями, да и просто потрепаться «за жисть». Помещение наше было довольно тесное — светлая комната, она же кабинет зав.лабораторией, — метров двадцать. Часть ее занимал большой письменный стол, к которому примыкал просторный кожаный диван, — на нем располагались гости, а в их отсутствие на этом месте разворачивалось поле боя между любителями шахмат.

Заходили к нам весьма знаменитые наши друзья — кукольник Сергей Образцов, кинооператор Роман Кармен, многие писатели и прочий творческий народ. Письменный стол был трибуной. И когда появлялся Зельма, все тут же кричали:

— Гриня, расскажи что-нибудь!

Он усаживался на стол, и начиналось действо — именно так, потому что он всё изображал в лицах, и лица эти были, главным образом, как теперь говорят, среднеазиатской национальности. Я уже упоминал, что в нём было что-то от Ходжи Насреддина. И его рассказы перекликались с недавно вышедшим фильмом об этом веселом персонаже восточного фольклора, где главного героя великолепно сыграл актер Лев Свердлин, между прочим, тоже числившийся по пятому пункту, но лучшего Ходжу Насреддина нельзя было бы и придумать.

Особенно запомнились рассказы Зельмы о хозяйственнике, назначенном директором ташкентского оперного театра (как у Аркадия Райкина: «И бросили меня на культуру»). Этот директор возмущенно выговаривал актерам после спектакля, что Фигаро не должен быть то тут, то там, а обязан сидеть за кулисами и делать свою парикмахерскую работу, пополняя казну театра, а барабанщик («хоть узбек, а сволочь: один раз в бубен ударит, полчаса молчит!»), должен так выбивать, чтобы всем зрителям захотелось танцевать… Или другая байка — о том, как узбек участвовал в конкурсе на лучший несгораемый шкаф. Под его сейфом развели костер, а он все требовал подбрасывать дровишки, и когда через час сейф открыли, петух, сидевший там в качестве испытателя, был обнаружен зажавшимся в углу и трясущимся от холода — «замерз весь..». Во всех его рассказах всегда было двойное дно, — кто захочет — поймет. Эти, как теперь их называют, тусовки, плавно переходили в профессиональные беседы, в обмен мнениями по разным вопросам текущей жизни, и такое творческое общение сплачивало фотографов в единую семью, способствовало их творческому развитию. И, видимо, недаром возникло крылатое выражение: «Фоторепортеры — это не профессия, это нация!» Казалось бы, удивительно — при том творческом соревновании, когда каждый из них стремился быстрее и лучше других напечататься на страницах своего издания, никакого антагонизма между ними не было. Наоборот, если у кого-то на ответственной официальной съемке случался прокол, — камера отказала или пленку ненароком засветил — кто-нибудь из коллег обязательно выручал, — давал ему «соседний» негатив, и дело кончалось благополучно. А если с кем-то стряслась беда, √ все спешили на помощь. Может быть, это срабатывал Закон: «Все евреи ответственны друг за друга», распространявшийся на всю фотографическую братию? Ведь она процентов на девяносто состояла именно из евреев…

В последние годы своей жизни Георгий Зельма много времени и сил отдавал юным фотолюбителям — в подмосковном поселке Вороново, где был хороший клуб, он помог создать фотогалерею и при ней детскую студию, привлек к этому редакцию журнала «Советское фото» и щедро делился с ребятами своими знаниями и умениями, причем не только фотографическими — его жизненный опыт был неиссякаемым родником, откуда можно было почерпнуть массу полезного на все случаи жизни.

Юрий Кривоносов, специально для Sem40.Ru