ЧП на ОТФ Разное

Владимир Черноморский

Слышал, что никого из этих людей уже нет. Но откуда мне знать наверняка на другой стороне Планеты? Не знаю. Они все еще при мне. А драму, которая когда-то разыгралась на ОТФ, я вновь и вновь переживаю с чувством глубокого наслаждения.

Что такое ОТФ? Это Общетехнический факультет Ташкентского политехнического института. Располагался он на углу проспекта Навои и улицы, ведущей от него к Панорамному кинотеатру и стадиону «Пахтакор». Учились там все первокурсники, независимо от специальности, обязательным наукам, вроде мат-анализа, начертательной геометрии, физики, химии, теоретической механики и т.д.

Автор фото: Makiwo Chew, 1999 год

Учились на первом и втором этажах. А на третьем располагались кабинеты институтского начальства, партком, профком, комитет комсомола. И еще там был довольно приличный актовый зал со сценой и большим фойе, где к стеночке прислонили звездатую тумбу, на которой был бюст В. И. Ленина.

Нехилый такой бюст – метр на метр примерно. Вот этому бюсту и не повезло. Сначала – когда на третий этаж взошли три брата Рахматуллаевы. Красавцы-метисы, крепыши, погодки, но смотрелись, как близнецы. Характеры только разные. Старший Володя был умным и степенным, средний Валера – умным и талантливым, младший Гена – умным, но больше спортивным. Учились они на разных факультетах, но когда закончили, их, вроде, призвали всех на службу в КГБ… Но вот взошли эти братья на третий этаж. И умный и талантливый Валера, вероятно, немало перед тем бухнувший, приложил свой носовой платок к носу вождя мирового пролетариата, потребовал от него, чтобы тот высморкался: «Ну, же! Ну! Давай!» Бюст вождя не давал.

А в это время на этаж поднялся Петя Клейнер, мой ближайший друг и премьер знаменитого тогда институтского СТЭМПа (где «П» означает – «политехников»). Видать, именно он незадолго составлял компанию Валере, был весел и стал требовать от умного и спортивного Гены показать ему прием дзюдо. Гена отнекивался, но в конце концов легонько швырнул моего не шибко атлетичного друга. А тот, шаркнув по паркету фойе, вписался в постамент опять же вождя мирового пролетариата. Вождь, поколебавшись, как линия партии, рухнул на пол. И превратился гениальный череп в гипсовые черепки. Тут положено было бы написать: немая сцена. Но она была настолько немой, что было слышно, как на челе умного и степенного Володи пробивается пот.

Петя смертельно побледнел и произнес: «Мама!» И это не был возглас из детства. Петю, как он потом рассказал, обуял ужас, что рушится жизнь не только его, но и несчастной Клары Абрамовны, которая, работая на трех работах уборщицей, растила его практически одна. Муж – инвалид войны, алкоголик… Но обожаемый сынуля, изумительно одаренный, которым все восхищаются… И Петька обожал свою мать, и знал, что эта рана будет для нее смертельной. Ведь его теперь исключат из комсомола и из института… Исключат!..

Петя ушел страдать на задний ряд актового зала. Туда пошел его утешать Леня Цой, у которого был опыт взаимодействия с вождями мирового пролетариата. То есть, когда решался вопрос: кто из лидеров команды КВН ТашПИ должен выходить на конкурс капитанов, решили провести свой конкурс, в котором участвовали Леня Цой, Саша Титель, Яник Лифиц и я. Победил Яник Лифиц, он умел абстрагироваться от обстоятельств и реакция у него оказалась быстрее. Но Леня тогда проявился тем, что на вопрос, были ли прозвища у вождей, сказал: «Точно могу поручиться, что жена Карла Маркса звала его Карлик».

Итак, Леня утешал. А Гена Рахматуллаев, не сказав никому ни слова, поплелся в комитет комсомола сдаваться. В кабинете комитета (на правах райкома) тогда находились его секретарь Аманулла Азизович Кадыров, т.е. Амон – если для всех, и я, в то время член бюро по культуре, куда меня затащили за создание (вместе с Мишей Худковским) первой в Средней Азии и успешно участвовавшей во всесоюзном телешоу команды КВН…

Впрочем, вернемся: пришел Гена и все рассказал…

Белокожий Амон сильно покраснел, его сросшиеся брови низко упали на лицо аристократа, как минимум, ханской породы, заставив лоб сжаться по горизонтали. Задумался… А думать он, выпускник Ленинградского электротехнического, умел. Не зря потом защитил в Москве и кандидатскую, и докторскую, стал завкафедрой автоматики, дальше – не знаю…

Впрочем и тогда я об Амоне знал не все. К примеру – о его происхождении. Родился до войны в каком-то городке под Бухарой, где мама преподавала в школе (внимание!) французский язык, сам знал в совершенстве и узбекский, и таджикский… Но здесь и сейчас Амон продемонстрировал еще и отменное знание русского языка: «Вы, бл@@дь, ох%%ели!» Снова задумался и сказал: «Скрыть не получится… Идем, Гена, в партком. Все вместе будем решать. А ты, Володя, пойди обеспечь, чтобы эти долбо@бы, убрали сраные черепки!»

На месте «аварии» я решил долго не задерживаться. Сказав Петьке, что все будет хорошо, ринулся в партком. Там секретарь – многомудрый (не зря потом стал первым секретарем Октябрьского райкома) Яков Павлович Абрамян уже кричал через открытую дверь своей секретарше: «Хадича! (не уверен в имени) найди мне Лавочника немедленно! Лекция у него или что – пусть мигом сюда!» Лавочник Абрам Моисеевич был заместителем секретаря парткома, а еще и завкафедрой на мехфаке. Мехфак тогда был неподалеку — на Шейхантауре, а потому Лавочник прибыл уже через 15 минут.
— Все знаю, Яша, уже прошел мимо них, — с порога заявил он.
— Хорошо, а что делать будем, Абрам? Почеши еврейскую голову…
— В таких условиях она не лучше армянской. И тоже отрубить могут…
— Ты не кличь. Ситуация, действительно, херовая. Допустили уничтожение бюста Ленина… А если это со злым умыслом? Ты представляешь, что бы с нами было еще каких-то пятнадцать лет назад? Слава бо… Ну, ты представляешь?.. Думай, Абрам!

Но Абрам Моисеевич, видимо, уже все представил, и одно это повергло его в дрожь. «Вы поймите, — он обратился и к находившемуся в кабинете Амону, — мы, конечно, можем наказать и Клейнера, и Рахматуллаева… Должны. И по самой строгой… Но для нас это ничего не изменит…

— Тогда, может, не нужно никого наказывать! – подхватил Амон. – Ну, споткнулся парень, ну, врезался в бюст. Тот разбился… Чего не бывает… Пацан-то Петя хороший, — закончил Амон.
— Ага! – подхватил Яков Павлович. – Да, оступился… , тфу! Споткнулся! Сломал в результате офисный инвентарь… – Абрамян осекся, поняв, что произнес слово, за которое неминуемо получил бы расстрел. Да и сейчас ему бы не поздоровилось, если бы кто донес. Ленин… Инвентарь… — Но это значит, что бюст нужно заменить и все! А виновный должен быть наказан рублем. Он должен возместить стоимость бюста. И тогда никакая комиссия не сможет придраться.
— Кто должен возместить? – уточнил Лавочник.
— Ну, ты, Абрам, непонятливый! Клейнер, конечно!
— Яша, Клейнер живет с мамой-уборщицей в мазанке с земляным полом за забором мясокомбината… – тихо сказал Лавочник.
— Ты откуда знаешь?
— Мне Изя сказал (Иса Рафаилович Якубов, гл. режиссер Республиканского театра кукол и по совместительству руководитель СТЭМПа).
— М-да, — помрачнел Абрамян, — такой талантливый… Мазанка с земляным полом…
— У мясокомбината. – продолжил Амон. – Вонь представляете?
— Хадича! Позови сюда Мирзабекова.

Круглолицый, всегда веселый любитель прекрасного пола председатель профкома Борис Борисович Мирзабеков тут же пересек коридор из кабинета напротив.
— Боря, — сказал ему доверительно Абрамян. – У нашего студента Петра Клейнера обокрали квартиру. Вынесли все до нитки. Ты можешь выписать ему материальную помощь?
— Чью квартиру обокрали?! – переспросил Мирзабеков, и лицо у него повторило легендарную окружность художника-возрожденца Джотто. О ком, о ком, а о нашей компашке, которой он время от времени подбрасывал матпомощь на развлечения, Бор Бор знал все. А потому, придя в себя, он еще решил поиздеваться: «Кто же эти суки, которые обобрали до нитки Петю Клейнера?»
— Кто-кто?.. – задумался секретарь парткома, — Дед Пихто! Так ты выпишешь ему матпомощь?
— Конечно, выпишем. По максимуму – 40 рэ.
— Сорок, конечно, не хватит…
— Ну, соберем как-нибудь, — сказал Амон.
— Я доплачу! – ворвался из приемной в открытую дверь Гена Рахматуллаев.
«Пошел н@хуй!» — одновременно вскричали все три общественные организации.

Двери захлопнулись, что лишило и меня возможности подслушивать. Но все дальнейшее было понятно, поскольку в кабинет прошествовал высокий, элегантный, красивый (Ширвиндту делать нечего вообще), щекочаще-усатый проректор по общим вопросам Самуил Моисеевич Ганапольский. Ему, видимо, был задан вопрос, может ли он срочно организовать новый бюст вождя мирового пролетариата в мастерских худфонда. Ганапольский, которые был по совместительству шурином секретаря ЦК КП Узбекистана Акила Умурзаковича Салимова, очевидно, сказал, что это не проблема. И величественно вышел.

Вышел и Амон «Пойдем, успокоим этого мудака!». А когда мы это сделали, предложил пойти выпить по 100 граммов коньяка в баре в средмашевском доме на другой стороне улицы, ведшей к Панорамному кинотеатру и стадиону «Пахтакор». Со стороны ОТФ этот бар всегда закрывала огромная, метров эдак 60 на 10 (в высоту) реклама свежего фильма. На сей раз там были нарисованы танки и комиссары и огромными буквищами было написано: «МЫ – РУССКИЙ НАРОД!».
— Вот, — сказал Амон, — читай!
— Наверное, про войну, — осторожно догадался я.
— Ну, да, — усмехнулся Амон, — это о нас…

Был конец 1968 года. Оттепель в солнечном Ташкенте завершалась дольше, чем где бы то ни было, но все-равно завершилась.