О Миле Лейкине (и не только о нём) Ташкентцы

Борис Пономарев

Несколько лет тому назад у моего приятеля С.А., с которым я когда-то учился в 50-й школе (он был на класс старше меня), умерла жена, с ней он прожил вместе много лет. Для ее погребения было выбрано «Коммунистическое» кладбище, расположенное в Ташкенте рядом с православным «Боткинским» кладбищем.

На «Коммунистическом» кладбище похоронены мой папа и мой тесть. Моя мама тоже хотела, как говорится, обрести вечный покой на этом кладбище в одной могиле с папой. Но при этом она говорила: «Если только удастся это сделать». Данная фраза произносилась ею совсем не случайно. Она предвидела невозможность такого развития событий. И мама оказалась права. Когда она умерла от инсульта, я ринулся в дирекцию кладбища с просьбой помочь выполнить ее волю. Там мне ответили, что они не будут этому препятствовать, если мне удастся получить в горкоме партии разрешение на такое захоронение. Я рванул в горком, где получил категорический отказ, так как мама не была членом партии. На мой риторический вопрос, почему она, не будучи членом партии, тем не менее, имела право лежать с папой, членом партии, в одной постели, но не имеет сейчас права лежать с ним в одной могиле, мне ответили, что ей нужно было заранее подумать об этом и своевременно вступить в ряды КПСС.

А теперь возвращаюсь к похоронам жены С.А. Когда все действия по ее погребению подошли к концу, я бросил случайный взгляд на памятник, стоявший рядом со свежей могилой, и превратился в соляной столб. На нем была надпись: «Эмиль Лейкин, 1938-1958».

Люди, прошедшие через состояние клинической смерти, очень часто рассказывают о том, что они буквально за считанные секунды успевали увидеть своего рода кинофильм о прожитой жизни. Нечто подобное молнией пронеслось тогда в моей голове. Конечно, это не был фильм, в хронологическом порядке описавший мою жизнь, однако, хотя и очень хаотично, но четко осветивший почти все обстоятельства, касавшиеся судьбы Мили Лейкина. Эти своего рода видения сопровождались мыслями и рассуждениями, имеющими отношение к данным событиям. Попробую, если у меня это получится, разложить все по соответствующим полочкам.
Во второй половине пятидесятых годов прошлого столетия в стране появились так называемые «стиляги». Это была молодежь, любившая очень модно одеваться. На головах у таких ребят часто были прически в виде набриолиненного кока. Одежда у них тоже сильно отличалась от той, которую можно было купить в магазинах одежды: длинные пиджаки, чрезвычайно узкие брюки, очень яркие галстуки, часто с изображением пальм и обезьян, туфли на очень толстой каучуковой подошве. Такой внешний вид вызывал у многих людей, а особенно у партийного руководства, желание сурово покарать строптивых модников. Конечно, среди «cтиляг» было немало, как говорили в Одессе, «форменных адиётов», но большая их часть не имела никаких негативных наклонностей. Они вели нормальный образ жизни и хорошо учились.

Но время шло, и руководство страны решило принять строгие меры для полного искоренения этого явления. Сначала к такого рода борьбе против «стиляг» привлекли работников искусства. Так, например. знаменитый в то время эстрадный оркестр Эдди Игнатьевича Рознера включил в свою программу песню «Стиляга», написанную композитором Вадимом Людвиковским. Солистка этого оркестра, замечательная певица Нина Дорда, пела:

"Может, когда маленьким он был,
Кто-то его на пол уронил,
Может, болен он, бедняга?"

После этих слов весь оркестр выкрикивал, направив указательные пальцы на Эдди Рознера, облаченного в одежду, которую обычно носили «стиляги»: Нет, он просто-напросто «стиляга»!

Тогда же на экраны кинотеатров вышла кинокомедия «Секрет красоты», в которой в роли «стиляги» снялся великолепный актер Олег Анофриев.
Затем руководство страны перешло к решительным карательным действиям. В наш институт пришла директива исключать «стиляг» из числа студентов. На Энергофаке между молотом и наковальней оказались двое замечательных ребят, к тому же хорошо учившихся: Рустам Шарипов и Эмиль Лейкин, вся вина которых ограничивалась только ношением «стильной» одежды. Оба они были исключены из института.
Рустам принял правильное решение: он перевелся в другой институт и успешно окончил его одновременно с нами. Миля и его родители начали долгую борьбу за возвращение на учебу в Энергофак и, к великому сожалению, выиграли ее: Милю восстановили в списках студентов этого замечательного факультета.

Вот тут и следует обратить внимание на мои слова «к великому сожалению».

Наша Судьба иногда ведет себя по отношению к нам весьма жестоко, и мы на нее за это обижаемся. И, чаще всего, обижаемся совершенно напрасно, так как таким способом она часто спасает нас от гораздо более серьезных напастей, а иногда и от предстоящей гибели. Так, например, сухая статистика не один раз констатировала тот факт, что процент опозданий пассажиров на авиарейсы, закончившиеся после взлета авиакатастрофой, обычно превышает процент опозданий на рейсы, завершившиеся благополучной посадкой самолета в аэропорту назначения. В данном случае, можно смело предположить, что если бы Миля пошел по пути Рустама, перевелся бы в другой институт, он остался бы в живых. Но он вновь начал учиться на Энергофаке, летом 1958 года поехал на практику в Новосибирск, где утонул во время купания в Оби.

Нужно всегда относиться с огромным вниманием к знакам, идущим от Судьбы, это может спасти жизнь.