«Управляемый хаос» и образование СССР. Государство, порожденное Гражданской войной? История

Борис Колоницкий

В декабре 1922 года был торжественно провозглашен Союз Советских Социалистических Республик, в состав которого вошли республики, руководимые коммунистами, — РСФСР, Украина, Белоруссия и Закавказская Советская Федеративная Социалистическая Республика.

После свержения монархии в 1917 году сложно было представить, что большевики создадут такую форму государственного объединения. Лозунг федерации они тогда — подобно большинству общероссийских партий — отвергали. Будущий народный комиссар по делам национальностей И. В. Сталин резко критиковал социалистов-революционеров, предлагавших сделать Россию федеральным государством, «союзом областей»: «…неразумно добиваться для России федерации, самой жизнью обреченной на исчезновение».^[1]

Однако игнорировать требование преобразования страны в федерацию, поддержанное массовыми национальными движениями, было невозможно, и постепенно оно появляется в текстах большевиков. Советская «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа», принятая в январе 1918 года, провозглашала: «Советская Российская Республика учреждается на основе свободного союза свободных наций как федерация советских национальных республик». Для большевиков тактика была важнее стратегии, они перехватывали популярные лозунги у своих противников, нередко меняя при этом их смысл и значение. Логика внутренней вооруженной борьбы за власть — борьбы, переросшей в войну Гражданскую, — определяла и логику государственного строительства.
Некоторые исследователи полагают, что именно образование СССР завершило Гражданскую войну на территории Российской империи. Другие считают, что увязывать эти события не следует. Известный историк Гражданской войны пишет: «При всей формальной логичности такой интерпретации, как „реинкарнации“ имперской государственности в новом обличье, нельзя не признать, что это событие не было отрефлексировано в обществе как значимый шаг на пути замирения».^[2] Вряд ли эти споры исследователей завершатся в ближайшее время.

I. Войны и государства

States make wars, wars make states.

Государства порождают войны, а войны порождают государства. Так можно было бы перевести известный афоризм американского социолога Чарльза Тилли.^[3] Тезис вызвал немало критических замечаний, но нельзя отрицать очевидное: войны оказывают на государства глубокое и длительное воздействие. Продолжительность войны, ее территориальный охват, степень вовлечения населения в войну, масштаб потерь, ожесточенность конфликтов и восприятие итогов войны определяют степень этого долговременного влияния.
Можно продолжить эту мысль: специфика войн определяет особенности государственных устройств и меняет распространенные в данной стране представления о природе государства. И особое воздействие на государства оказывают гражданские войны.
Само представление о гражданской войне возникло в древнем Риме, одним из первых упомянул это словосочетание Цицерон. Разумеется, и Греция давала немало примеров жестоких внутренних конфликтов, в которых участвовали граждане одного и того же полиса; для характеристики этих междоусобиц греки использовали слово «стасис», в то время как внешние войны описывались с помощью слова «полемос». Да и Рим знал немало внутренних войн — масштабных и кровопролитных конфликтов с рабами, с союзниками. Но новый термин описывал вооруженное противостояние совершенно иного масштаба и характера: военные действия велись на огромной территории, в них римские легионы противостояли римским легионам. Гражданские войны были порождены кризисом республиканского устройства Рима, на смену которому в результате гражданских войн пришла империя. Окончание внутренних жестоких распрей было важно для легитимации императорской власти: считалось, что лишь она может положить конец ужасным гражданским войнам, лишь она способна разорвать порочный круг внутреннего насилия.^[4] В то же время и республиканская традиция не была полностью забыта, ее носители, идеализируя доимперское прошлое, считали внутренние конфликты необходимой платой за свободу от тирании. Такое ви`дение природы государства по-своему нормализовало гражданскую войну: если власть тирана представляла собой застывшую, замороженную гражданскую войну, то вооруженная борьба с тиранией лишь меняла характер этой перманентной гражданской войны. Обоснования тираноборчества стали затем, начиная с XVIII века, основой культов революций, положив начало новой политической традиции. Ее продолжателями стали марксисты, которые считали гражданские войны высшей формой классовой борьбы: таким образом буржуазное общество находилось как бы в состоянии постоянной гражданской войны.
Взгляды римлян стали источником для размышлений о природе гражданской войны и характере государства, новые же смуты лишь усиливали интерес к этой теме. Концепцию «Левиафана» Т. Гоббса и восприятие этого текста нельзя представить без того ужаса, который он и его читатели испытывали во время «великого мятежа» середины XVII века, английской гражданской войны. Этот опыт внутренней смуты, повторения которой следовало избежать, породил и традицию политического компромисса, оказавшей определяющее воздействие на общественное устройство Британии.
Американская революция XVIII века была своего рода жестокой гражданской войной: восставшим колониям противостояли не только регулярные британские войска, но и множество американцев-лоялистов, часть которых, не смирившись с поражением короны, переселились в другие английские владения. Новая американская государственность складывалась под воздействием войны: первоначально колонии, не очень-то желавшие объединяться, не выступали против власти короля, они требовали возвращения к ситуации, которая была нарушена незаконными — незаконными с точки зрения колоний — актами британского парламента. Но логика вооруженного противостояния подталкивала колонии к борьбе за полную независимость, а первоначальные поражения заставляли их объединяться, создавались предпосылки для появления единого республиканского федеративного государства. На смену ополчениям отдельных штатов пришла объединенная регулярная армия. Война требовала денег, а это заставляло создавать и иные объединенные ведомства. Современное государственное устройство США — во многом продукт той гражданской войны.
Другая гражданская война США, война середины XIX века, освободившая рабов и существенно усилившая федеральную власть, также существенно повлияла на американское государство.
И в иных случаях гражданские войны оказывали сильное воздействие на общественный и государственный строй, на политическую культуру разных стран. Не была исключением и наша страна. Новое государство мучительно рождалось во время Гражданской войны и создавалось оно прежде всего для победы в такой войне.

II. Государство Гражданской войны

Многие советские общественные и политические институты, возникшие во время Гражданской войны, сохранялись десятилетиями, а некоторые их элементы — в трансформированном виде — существуют и сейчас. К их числу относится и федеративное устройство России. Далеко не всегда эти инновации соответствовали первоначальным замыслам создателей этого государства. Сейчас нам представляется, что однопартийная политическая модель изначально доминировала в планах большевиков. Но на первых порах это было просто невозможно: у большевиков не было нужного количества образованных сторонников, готовых стать управленцами, поэтому все сколь-либо подготовленные члены партии направлялись в органы государственной власти; это умаляло значение партийных организаций, предлагалось даже сделать их подчиненным органом Советов, задачи которого ограничивались бы пропагандой. Недостаток же лояльных кадров делал для большевиков особенно важным союз с левыми эсерами, которые имели сильное представительство и в Красной армии, и в Советах, и в органах государственного управления, включая и ЧК.^[5] В планы большевиков не входила первоначально и масштабная национализация промышленности, но логика политической борьбы и военная необходимость способствовали ее проведению.
В ходе Гражданской войны создавался и аппарат террора, игравший впоследствии огромную роль в контроле над населением в СССР. Другим важнейшим инструментом власти стал мощный партийно-государственный пропагандистский аппарат: его большевики создавали особенно азартно и — в отличие от многих других структур — со знанием дела; некоторые историки даже пишут о создании «пропагандистского государства».^[6] Наконец, важным инструментом политической мобилизации стали со времен Гражданской войны массовые общественные организации — профессиональные, молодежные, женские, культурные и др. — которые первоначально пользовались автономией, а со временем всё более контролировались партией и подвергались огосударствлению. В свою очередь и партия, милитаризованная во время Гражданской войны, все более централизовывалась и бюрократизировалась.
В какой степени большевики были импровизаторами, осуществляя свою политику военного времени? В какой степени они руководствовались своей идеологией? Были ли большевики оригинальны, проводя свою политику?
Первая мировая война потребовала сверхнапряжения от воюющих стран, везде наблюдались процессы мобилизации и ремобилизации. Везде была заметна милитаризация государственных структур и некоторых сфер экономики. Везде усилилось вмешательство государства в народное хозяйство, в отношения между рабочими и предпринимателями. Везде практиковалось регулирование, планирование и рационирование в производстве и потреблении, действие рыночных механизмов ограничивалось. Везде к решению государственных задач привлекались структуры гражданского общества, росло их взаимодействие с государственными органами власти. Везде государства брали на себя дополнительные социальные обязательства, прежде всего по отношению к беженцам, фронтовикам и их семьям.
Проводя политику «военного коммунизма», большевики заимствовали многое из опыта воюющих стран, особый интерес для них представляла система «военного социализма» в Германии. Эта система воспринималась радикальными социалистами не как комплекс чрезвычайных мер, вызванных войной, а как последнее слово экономической и общественной организации, создающей необходимые предпосылки для социализма. После окончания мировой войны в большинстве стран отказались от чрезвычайных мер военного времени, но на советской территории ситуация была иной, даже переход к НЭПу не ликвидировал некоторые институты «военного коммунизма», а с конца 1920-х наблюдается возрождение и тех практик военного времени, от которых коммунисты временно отошли.
При этом некоторые инновации Первой мировой войны — вмешательство правительственных структур в экономику, контроль над населением, создание новых аппаратов насилия и пропагандистского воздействия и др. — использовали во время Гражданской войны не только большевики, но и их противники.^[7] Частью общественной мобилизации эпохи Первой мировой войны была патриотическая мобилизация: государства побуждали своих граждан добровольно вступать в ряды вооруженных сил и дисциплинированно следовать указам о мобилизации, покупать облигации военных займов, поддерживать солдат действующей армии и членов их семей, помогать беженцам и раненым, выявлять вражеских агентов.^[8] Особенно сложной ситуация была в противостоящих друг другу империях, которые стремились обеспечить лояльность своих подданных, принадлежащих к разным этническим и религиозным группам, которым обещались уступки. Одновременно, стремились расколоть лагерь врага, побуждая меньшинства выдвигать свои требования, а то и открыто выступать против имперских властей.
В некоторых регионах такая политика проводилась и до войны: Османская и Российская империи ослабляли друг друга, поддерживали в пограничных районах то армянских революционеров, то курдские племена, стремясь использовать их как инструмент давления на соседа.^[9] Во время Русско-японской войны Токио поддерживал российских социалистов-революционеров, финских сепаратистов и польских революционеров.^[10] Но начало Первой мировой войны придало такой политике совершенно иной масштаб.
Россия стремилась захватить польские провинции Австро-Венгрии и Германии, обещая полякам автономию, а также побуждала народы империи Габсбургов, прежде всего славян, к независимости. Из австрийских военнопленных — чехов, словаков, южных славян — формировались в российской армии добровольческие части.
Германия стремилась «революционизировать» Россию, поддерживая не только русских противников войны, но и национальные движения сепаратистского толка — прежде всего финские и украинские. Это не означало, впрочем, официальную поддержку всякого сепаратизма Берлином, так как немецкое правительство надеялось на заключение сепаратного мира с Россией и использовало сепаратистов как инструмент принуждения к нему. Сторонники признания независимости Украины в германском правительстве, например, добились своего лишь во время переговоров в Бресте в 1918 году.
С помощью же турецкого султана, который был одновременно и халифом, духовным главой всех суннитов, Берлин пытался поднять восстания в мусульманских провинциях Российской империи, Французской и Британской колониальных империй. Султан объявил священную войну, джихад, этим государствам, хотя данный призыв к исламской революции не нашел большого отклика. Не очень результативными были и попытки вести такую пропаганду среди военнопленных-мусульман.^[11] Более успешной была Британия, которая с помощью своих агентов способствовала распространению антитурецкого восстания в арабских провинциях Османской империи, которую поднял правитель Мекки.
Число таких примеров можно умножить. Везде наблюдались процессы мобилизации этничности.^[12] Повсеместно выдвигались противостоящие друг другу планы национально-государственного строительства. Везде правительства государств раздавали разным религиозным и этническим группам трудновыполнимые, порой исключающие друг друга обещания. После окончания войны по всем этим счетам надо было платить: неудивительно, что завершение мировой войны вовсе не привело к окончанию военных действий; во многих регионах они лишь начались… Официально «Великая» война закончилась 11 ноября 1918 года подписанием Компьенского перемирия, но неудивительно, что часть историков расширяет хронологические рамки глобального конфликта, доводя его до 1923 года.^[13] СССР был создан в эпоху «большой» мировой войны. Вызванные войной процессы «мобилизации этничности» влияли на ход Российской революции и Гражданской войны и испытывали воздействие этих грандиозных событий.

III. Начало Гражданской войны

Читатели, учившиеся в советских школах, помнят, как вопрос о начале Гражданской войны трактовался в учебниках той поры. Возникновение войны связывалось с мятежом чехословацкого корпуса в мае—июне 1918 года. Выступление испытанного в боях и хорошо организованного войскового соединения было поддержано странами Антанты; чехословаки и их российские союзники захватили огромную территорию от Волги до Владивостока. Состав российских союзников чехословаков был пестрым: в борьбе с большевиками участвовали умеренные социалисты и монархисты, сторонники создания национальных автономий и их противники, боровшиеся за «единую и неделимую Россию».
Подобная датировка времени начала Гражданской войны несла и идеологическую нагрузку: ответственность за ее возникновения возлагалась на «международный империализм»; причиной Гражданской войны была империалистическая интервенция (эта интерпретация событий заметна уже и в большевистской пропаганде того времени). Неудивительно, что в Советской исторической энциклопедии отсутствовала большая статья «Гражданская война», но зато имелась обстоятельная статья, посвященная иностранной военной интервенции и гражданской войне.^[14] Такая концепция была полезна и для обобщенного описания самых разнообразных вооруженных конфликтов на постимперской территории: все они объяснялись действиями империалистических держав, осуществлявших комбинированные походы против Советской России.
Но не только коммунистическая идеология, влиявшая и на участников событий, и на исследователей, заставляла советских историков обращать особое внимание на этот хронологический рубеж. С мая-июня 1918 года Гражданская война охватила огромные территории, а отдельные очаги разных по своему характеру конфликтов, иногда большие, иногда тлеющие, слились в громадный пожар междоусобной борьбы. Во многом это было следствием массовых крестьянских и казачьих антибольшевистских восстаний, которые были вызваны введением продовольственной диктатуры и репрессивной политикой большевиков. В этих восстаниях участвовали и представители различных национальных групп, которые, как правило, выдвигали лозунги автономии.
Кроме того, война с лета 1918 года приобретает иной характер. Ранее и большевики, и их временные союзники (анархисты, максималисты, левые эсеры), и их противники опирались преимущественно на отряды добровольцев. Теперь же речь шла о «фронтовой войне», победу все чаще обеспечивали регулярные войска, создававшиеся в результате мобилизаций. Конечная победа определялась тем, кто быстрее и эффективнее мобилизует ресурсы подконтрольных территорий. Наряду с прочими факторами играла тут свою роль и мобилизация этничности.
Вместе с тем уже и в советское время некоторые авторитетные историки связывали начало Гражданской войны с событиями октября—ноября 1917 года.^[15] Действительно, если в одних регионах приход большевиков и их союзников к власти был сравнительно мирным, то в иных случаях имели место малые (сравнительно малые) гражданские войны. Достаточно вспомнить обстрел Кремля большевистской артиллерией, вооруженную борьбу в казачьих районах, создание Добровольческой армии на Дону. Усилилась и дезинтеграция империи: лидеры одних национальных регионов вступили в борьбу с большевиками, другие же не желали допустить втягивания своих территорий в Гражданскую войну. Так, кавказские политики обосновывали необходимость дистанцирования от России, а потом и провозглашения независимости Закавказья, стремлением не допустить в регион смуту, бушующую на севере^[16], хотя в действительности большую роль играли и другие факторы, в том числе и давление на них Османской империи, стремившейся оторвать Кавказ от России.
Нельзя не вспомнить и войну, начатую в декабре 1917 года Советом народных комиссаров против украинской Центральной рады. Немалая часть современных украинских историков предпочитает не использовать термин «гражданская война», они пишут о «большевистско-украинской войне», являвшейся частью «украинской революции», но существует и иное мнение. Невозможно отрицать, что в ходе этой вооруженной борьбы украинцы сражались с украинцами, причем в рядах противников Центральной рады были не одни только большевики — так, огромную роль в борьбе с ней играли левые эсеры и анархисты, достаточно вспомнить Нестора Махно и Марусю Никифорову. Недаром даже представители Центральной рады в то время писали о «братоубийственной войне», спровоцированной большевиками.^[17] В свою очередь вооруженные отряды противников Центральной рады, отступавшие под давлением германских и австрийских войск на территорию России, способствовали брутализации, милитаризации и эскалации конфликтов в сравнительно спокойных доселе пограничных регионах, в которых местные силы пытались сохранять хоть какой-то гражданский мир. Воздействие этих украинских партизанских отрядов на ход Гражданской войны в русских губерниях трудно переоценить.^[18] Впрочем, некоторые историки видят истоки российской Гражданской войны уже в августе-сентябре 1917 года. В это время и большевики, и конституционные демократы в целом склонялись к тому, что политические проблемы следует решать силовым, вооруженным путем; лагерь сторонников компромисса стремительно таял. Можно согласиться с утверждением английского исследователя С. Смита: Временное правительство потеряло власть еще до того момента, когда большевики ее захватили, а Гражданская война нарастала уже со времени дела Корнилова, которое переживалось современниками как уже начавшаяся Гражданская война.^[19] Начиная с сентября некоторые Советы и созданные ими комитеты захватывали власть на местах, игнорируя Временное правительство и его представителей. Власть Керенского выглядела слабой и неэффективной даже в Петрограде: там на глазах росла преступность, а в провинции поднималась волна погромов, среди которых выделялись погромы «пьяные» — их участники громили винные склады и заводы. Погромами сопровождалось и аграрное движение, при этом конфликты крестьян с помещиками и одних групп крестьян с другими переплетались с этническими и сословными конфликтами.^[20]
Особую опасность эти конфликты представляли на Кавказе, где обострились противоречия между армянами и мусульманами, между горцами и казаками. Конфликт на рынке Грозного в мае 1917 года перерос в вооруженные столкновения. Горцы нападали на нефтяные промыслы и казачьи станицы, на железнодорожные поезда, а казаки обстреливали аулы из артиллерии… Под влиянием тревожных вестей, поступавших с Северного Кавказа, целые соединения Кавказского фронта уходили из действующей армии, чтобы принять участие в борьбе против горцев.^[21] Историки обычно указывают на роль аграрного вопроса в разложении фронта: солдаты тянулись домой, опасаясь, что землю разделят без них. Но и этнические конфликты порой побуждали фронтовиков думать о скорейшем возвращении на родину.
Сами по себе отдельные конфликты, даже очень острые, вовсе не обязательно переросли бы в гражданскую войну, но таких конфликтов было много, а порой они лишь усиливали друг друга.
Не меньшую опасность, чем такие конфликты, представляли для Временного правительства укрепляющиеся структуры власти в национальных регионах. Особую обеспокоенность вызывали у его министров Финляндия и Украина.
Великое княжество Финляндское было автономной частью Российской империи, оно имело свои законы, свою денежную единицу, свой парламент, свое правительство. Самодержец всероссийский был для финнов конституционным монархом. Правда, права Финляндии царским правительством урезались, но после Февральской революции они были восстановлены. Для финских политиков этого уже было недостаточно, они требовали большей власти, большей степени свободы. Ситуация осложнялась и тем, что Финляндия была буквально набита российскими войсками, прикрывавшими Петроград, а Гельсингфорс являлся главной базой Балтийского флота. Февральская революция в Финляндии не была мирной, немало офицеров, прежде всего морских, были убиты. Это предопределило особую политическую радикализацию военнослужащих местных гарнизонов, недаром Ленин, планируя восстание в Петрограде, рассматривал их как важнейший ресурс. Все это переплеталось с социальным конфликтом внутри финского общества: социал-демократы и профсоюзы, предъявляя требования местной буржуазии, опирались на поддержку воинственных российских солдат и матросов, дисциплина которых, впрочем, падала. Это подталкивало и осторожную деловую элиту Финляндии к отделению от России. Историки пишут о процессах «многомерной радикализации» Финляндии, контроль над которой Временное правительство потеряло еще до своего свержения. Дредноуты и крейсера Балтийского флота, гарнизоны русских крепостей попросту отказывались выполнять распоряжения Керенского еще до прихода большевиков к власти, и их невозможно было использовать для борьбы с финским сепаратизмом.^[22] Большевики, придя к власти, признали независимость Финляндии, правда, они надеялись, что местные революционеры захватят власть, опираясь на российские войска. В начале 1918 года началась гражданская война в Финляндии, в которой красные финны были побеждены белыми, действовавшими в союзе с германскими войсками.
Не меньше хлопот Керенскому доставляли и власти в Киеве. К осени Временное правительство фактически уже признало автономию Украины, но Центральная рада наращивала свои требования к Петрограду. Сепаратисты в раде были тогда в меньшинстве, доминировал лозунг провозглашения федеративного устройства России, в этом отношении Центральная рада даже пыталась выступать в качестве лидера всех национальных движений России, собрав их съезд в Киеве (любопытно, что при этом указывалось на историческую роль Киева в создании общероссийской государственности). Но федерация понималась различными участниками политического процесса по-разному, нередко речь фактически шла о преобразовании России в конфедерацию, члены которой могли бы иметь свои военные формирования. Лидеры украинских социалистов, возглавлявшие Центральную раду, бросили вызов власти Временного правительства, вступив в союз с местными большевиками, фактически использовав последних в качестве тарана во время борьбы в Киеве, а затем захватили власть в регионе. Это, как мы уже видели, не предотвратило распространение внутренней войны на украинские территории.
Как видим, и до октября 1917 года трещины разной величины и глубины становились все виднее на политической карте России, однако потребовалось время, чтобы они превратились в непроходимые пропасти.
Некоторые историки относят начало междоусобицы даже к более раннему времени. Британский исследователь Джонатан Смил датирует начало «российских гражданских войн»… 1916 годом.^[23] Если стать на эту точку зрения, то не революция предшествовала Гражданской войне, а Гражданская война — революции.
Такая интерпретация выглядит намеренно эпатирующей, но у исследователя есть серьезные аргументы. В 1916 году на территории современных государств Средней Азии произошло восстание, вернее было бы даже говорить о нескольких восстаниях, имевших и разный ритм, и разные глубинные причины.^[24] Непосредственным поводом стала мобилизация азиатских «туземцев» на тыловые работы. Большинство российских мусульман не подлежали призыву на военную службу, они считались для этого недостаточно надежными. Исключение составляли татары и башкиры, ранее всех интегрированные в империю (башкиры долгое время составляли своего рода военное сословие, наподобие казаков). Указ о мобилизации на тыловые работы был одним из самых непродуманных решений в российской истории — а в истории нашего отечества таких решений было немало. Неумелая реализация этого указа лишь усугубляла это положение, мобилизация сопровождалась плохой организацией и всевозможными коррупционными действиями и русской администрации, и местных элит, «решавших вопрос» за взятки.
В разных районах неприятие указа накладывалось на местные конфликты. Территория региона была объектом колонизации; сначала возникли казачьи станицы, затем появились села русских и украинских переселенцев. Кто-то из них официально получал землю, кто-то действовал методом самозахвата. В любом случае страдали интересы местного населения, терявшего сельскохозяйственные угодья и традиционные места кочевий. Политика колонизации расширилась во времена П. А. Столыпина, который желал и уменьшить земельный голод в центре империи, и усилить русское присутствие на ее окраинах. Это была политическая бомба замедленного действия: при любом кризисе в регионе противоречия между «туземцами» и «колонизаторами» неизбежно обострились бы. Мобилизация же придала в 1916 году конфликту форму силового противостояния.
Кое-где волнения переросли в восстания, особенно острыми они были на территориях нынешнего Казахстана и Киргизии. Отряды повстанцев, которыми иногда руководили представители традиционных элит, громили казачьи станицы, села и деревни переселенцев. Восставшие часто не щадили мирное население, грабили и насиловали, обращали в рабство. Тысячи людей были убиты. Но ответная реакция была еще более жестокой — регулярные войска, казаки и вооруженное властями крестьянское ополчение нападали на «туземцев», не делая исключения и для тех, кто не участвовал в восстании. У киргизов и казахов отбирали земли и скот, а сотни тысяч людей вынуждены были бежать, спасая свою жизнь, в Китай, где они оказались в ужаснейшем положении. Никто точно не знает общее число жертв, некоторые историки говорят о миллионе погибших, что, скорее всего, является преувеличением, но масштаб катастрофы был во всяком случае огромным. Некоторые же полевые командиры повстанцев продолжали борьбу до Февральской революции, когда Временное правительство объявило амнистию восставшим.
Новые власти отнесли причины восстания к грехам «старого режима» и призвали народы региона к дружной работе на благо новой России, но туркестанцы с тревогой ждали неизбежных катастроф. Даже программа демократизации, объявленная революцией, пугала европейских жителей азиатских территорий: было ясно, что они окажутся в явном меньшинстве. Неудивительно, что русские солдаты туркестанских полков, находившиеся на фронте, горевали, узнав об отречении Николая II: они имели все основания опасаться за жизнь и благополучие своих семей.^[25] Сложнейший рисунок вооруженных конфликтов в регионе в 1917—1918 годах определялся не только политическим и классовым, но и этническим и религиозным составом населения. Так, например, лозунг «Земля крестьянам» мог в Азии означать — земля российским крестьянам. Неудивительно, что современники (включая и часть видных большевиков), а затем и некоторые историки именовали события в Туркестане «колониальной революцией»: лозунги антиимпериалистической борьбы фактически использовались для консервации некоторых дореволюционных порядков.^[26]
Подобная интерпретация все-таки упрощает картину борьбы: представителей одной и той же этнической группы можно было встретить в противостоящих друг другу лагерях. Да и ситуация была очень нестабильной: вчерашний союзник оказывался противником, а враг превращался в союзника. Ополчение, состоящее из русских и украинских крестьян, например, сначала было опорой красного Ташкента, а затем оказалось в стане его врагов. Часто же выбор союзников определялся желанием выжить, что обусловливалось возможностью контролировать и распределять продовольствие, которого в крае катастрофически не хватало. Туркестанские большевики, долгое время отрезанные от центра страны фронтами Гражданской войны, несмотря на серьезные внутренние конфликты и многочисленные ошибки, умели вовремя находить временных союзников, также боровшихся за выживание. Это были то местные армяне (небольшая, но хорошо организованная и вооруженная община, чувствовавшая себя незащищенной в мусульманском окружении); то австрийские и немецкие военнопленные, для которых дорога домой была закрыта фронтами Гражданской войны; то некоторые полевые командиры басмачей, которые враждовали с иными главарями отрядов (поводов для такой вражды было предостаточно: узбеки враждовали с киргизами, туркмены — с узбеками, кочевники — с земледельцами, горцы — с жителями долин, мусульманские реформаторы — с традиционалистами, панисламисты — с пантюркистами, сторонники бухарского эмира — с его противниками…).
Краткая характеристика ситуации в Туркестане позволяет поставить и другой вопрос: что определило исход того сложнейшего комплекса конфликтов, который мы именуем Гражданской войной?

IV. Гражданская война. Союзы и союзники

Почему Красная армия победила своих противников в ходе Гражданской войны?
Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо сделать две важные оговорки.
Во-первых, Красная армия не победила всех своих врагов, иногда она терпела тяжелые и унизительные поражения.
Неудачей закончилась война с Польшей, которая — по замыслам большевиков — должна была стать первой фазой революционной войны в Европе. Не только с Советской Россией воевала эта возрожденная страна: поляки сражались с украинцами, литовцами, немцами, чехами и словаками, определяя тем самым рубежи нового государства, и только в последнем случае они не добились своего: Тешинская Силезия до 1938 года осталась за Чехословакией. Этнические конфликты переплетались во время этих войн с социальными и региональными, а проекты патриотической мобилизации были невозможны без масштабной внешней помощи и радикального социального реформирования; все это дает возможность описать этот клубок противоречий как «гражданскую войну в центральной Европе», именно так его характеризуют некоторые современные исследователи.^[27] Польша в итоге стала важной региональной полиэтничной державой, возникшей на обломках трех империй.
Неудачей обернулись и попытки большевиков советизировать Прибалтику, продолжавшиеся до 1924 года (попытка коммунистов организовать восстание в Эстонии). Пограничные конфликты с Финляндией в основном закончились подписанием в октябре 1920 года мирного договора, который был более выгоден Хельсинки, хотя финские добровольцы участвовали в восстаниях в Карелии в 1921—1922 годах.
Во всех этих случаях большевики предлагали свои варианты национальных проектов, желая создать социалистические республики с помощью Красной армии, но эти планы были сорваны вооруженным сопротивлением внутренних сил, получивших существенную внешнюю поддержку (германская армия, немецкие добровольческие корпуса, британский флот).
Во-вторых, на вопрос, поставленный в начале этого параграфа, очень сложно ответить. Историки редко могут точно выявить причины каких-то событий: нередко хронологическая последовательность событий субъективно воспринимается и описывается как причинно-следственная связь, а сосредоточение внимания на каком-либо одном факторе заставляет недооценивать иные. Наши ответы на вопрос «Почему?» всегда уязвимы для критики, да порой они определяются нашими взглядами.
И все же мы с большой долей уверенности можем дать ответ на вопрос о причинах побед красных, и его давали уже многие современники, принадлежащие к разным политическим лагерям: успехи Красной армии определялись ее значительным количественным превосходством.
Мы знаем немало случаев, когда в ходе Гражданской войны, особенно на ее начальном этапе, сравнительно небольшие соединения добровольцев могли с успехом действовать против многочисленных сил врага и даже атаковать его — сказывалась боевая подготовка бойцов, слаженность частей и подразделений, профессионализм командования, боевой дух… Но все же численное превосходство Красной армии со временем становилось таким, что это обстоятельство становилось решающим фактором. Уже в 1918 году большевики, даже не предполагая первоначально, что им придется вести масштабную гражданскую войну, поставили задачу создания миллионной армии — ввиду того, что нельзя было исключать нового наступления Германии. Наступление это не последовало, но формируемые полки пригодились на фронтах Гражданской войны. В 1920 году у красных была уже пятимиллионная армия. Не все эти обладатели красноармейских пайков были настоящими бойцами, но в действующей армии находилось достаточно, чтобы успешно наступать, имея количественное превосходство. В армии адмирала А. В. Колчака было 350 тысяч, и немалую часть этих войск он должен был использовать против нарастающего партизанского движения, которым руководили полевые командиры разного толка: эсеры, левые эсеры, максималисты, анархисты. Были, разумеется, среди сибирских партизан и большевики, но порой они весьма отличались от коммунистов европейской части России: неудивительно, что часть из них впоследствии участвовала в антисоветских восстаниях. Но во время борьбы против Колчака эти разнообразные полевые командиры сотрудничали.
В армиях А. И. Деникина, наступавшего в 1919 году на Москву, было всего примерно 150 тысяч бойцов. Из них только треть действовала на главном московском направлении, где им противостояли элитные соединения Красной армии, включая латышскую стрелковую дивизию. Оппоненты из стана белых критиковали Деникина за то, что он не сконцентрировал силы на главном направлении, но во многом его действия были вынужденными.
На Украине Деникину противостояли украинские войска, достичь соглашения с С. Петлюрой было невозможно. В тылу белых действовали партизанские отряды Н. Махно, угрожающие не только базам, но и штабам белых, против них были брошены весьма боеспособные части, которые пригодились бы на московском направлении. Вооруженный конфликт белых с Грузией из-за Сочинского округа привел к тому, что и там нужно было держать значительный заслон. Многочисленные дезертиры пополняли всевозможные отряды зеленых, которые также создавали проблемы для тылов белых. Борьба с горцами в некоторых районах Северного Кавказа отвлекала тоже немало сил. К горцам присоединялись отступавшие красноармейцы и дезертиры из Белой армии. Даже с кубанскими казаками, войсковые части которых составляли не менее трети сил белых на Юге, Деникин вступил в конфликт (один из политических лидеров кубанцев был казнен белыми), что сказалось на боеспособности кубанцев, которые и так не хотели уходить далеко от родных станиц и дезертировали из действующей армии.^[28] Политические задачи, стоявшие перед Деникиным, нельзя назвать простыми. Ни кубанские, ни грузинские, ни украинские, ни кубанские политики не были простыми партнерами по переговорам, их не отличали ни опытность, ни терпение. Сложными переговорщиками были и поляки, которые фактически установили вре´менное перемирие с красными, что позволило последним перебрасывать резервы на более опасные фронты. Поляков Деникину, казалось, легче было понять: полькой была его мать, и сам он хорошо говорил по-польски и дружил в детстве с польскими одноклассниками. Однако и его собственные взгляды русского патриота-державника, и убеждения его офицеров не позволяли ему идти на уступки, даже на уступки вре´менные. Они пришли в Белую армию, чтобы сражаться за «единую и неделимую» Россию, это было стержнем их мировоззрения, тут никакие компромиссы были невозможны. Немалая часть белых офицеров была уроженцами малороссийских губерний, для них сторонники украинской независимости были «мазепинцами», врагами чуть ли не более опасными, чем большевики. Даже если «мазепинцы» были их собственными родственниками… Их патриотическое сознание было более острым, чем у уроженцев центральных русских губерний.
Большевики же, в отличие от белых, создавали разнообразные союзы разного уровня, иногда это были вре´менные соглашения со вчерашними противниками, которые вскоре вновь становились врагами. На время они забыли про убитых махновцами и другими атаманами комиссаров, чекистов и продотрядовцев… На время забыли про «реакционную сущность» «мусульманского духовенства», коммунисты деньгами и оружием поддерживали отряды горцев, возглавляемые муллами, а ученики исламских религиозных школ записывались в них целыми классами. В Шариатской армии, созданной религиозными авторитетами, появилась особая дивизия, которую возглавляли большевики, ушедшие в горы во время наступления белых.^[29] Вре´менным союзникам Москва поставляла оружие и деньги, в последних недостатка не было: экспедиции заготовления государственных бумаг, находившиеся на советской территории, без остановки печатали и «керенки», и пользовавшиеся еще большим спросом «николаевские» деньги…
Особым испытанием для большевиков была ситуация на Украине. Им приходилось бороться и с армией Украинской республики, которую именовали «петлюровской», и с разнообразными атаманами, контролировавшими немалые территории, и с бандитами разного толка. Некоторые полевые командиры переходили на сторону красных, а потом меняли фронт, некоторые проделывали эту процедуру не единожды. Даже с радикально настроенными украинскими социалистами, враждовавшими с Петлюрой, которого те называли «контрреволюционером», местные коммунисты не смогли сначала наладить отношения, и они участвовали в антисоветских восстаниях, иногда используя «советские» лозунги.
И среди самих украинских коммунистов не было единства. Одни даже употребление украинского языка считали проявлением «буржуазного национализма», другие мечтали о независимой советской Украине, а третьи желали видеть Украинскую компартию равноправной секцией Коммунистического интернационала, имеющей такие же права, как и РКП(б). Споры эти происходили очень остро, дело доходило до роспуска руководящих партийных органов республики.^[30]
О некоторых таких разногласиях писал в 1919 году Ленин: «Среди большевиков есть сторонники полной независимости Украины, есть сторонники более или менее тесной федеративной связи, есть сторонники полного слияния Украины с Россией. Из-за этих вопросов расхождение недопустимо».^[31] Интересно, что в условиях войны председатель Совнаркома считал вопрос о будущем государственном устройстве Украины чем-то второстепенным. Показательно, однако, что о сторонниках создания независимой компартии Украины Ленин не упоминал: это требование было неприемлемо для московского руководства. Большевики готовы были к разнообразным экспериментам в области государственного устройства, но вопрос о единстве партии не подлежал обсуждению: все национальные коммунистические организации на советской территории должны были оставаться частью единой партии.^[32] Нарастание общей опасности подталкивало к объединению: о выборе того или иного украинского национального проекта можно было спорить до бесконечности, но в случае победы Деникина ни один такой проект не имел бы шансов на осуществление.
Украинские коммунисты на время отложили внутренние споры, к ним примыкали и те украинские социалисты, которые критически относились к Петлюре и считали Деникина главнейшим врагом. Так, «боротьбисты», украинские левые социалисты-революционеры, выступавшие за независимость Украины и ранее боровшиеся с большевиками, сначала заключили союз с коммунистами, а затем вступили в компартию Украины. К решающим должностям их лидеров не допускали, но они были достаточно влиятельны, чтобы оказать большое воздействие на общественное и культурное развитие советской Украины. Других представителей «национальных кадров» большевики также усиленно рекрутировали для работы в государственном аппарате еще до официального провозглашения политики «коренизации».^[33]
Некоторые же украинские атаманы, изрядно боровшиеся с коммунистами, становились затем преподавателями Харьковской школы червонных старшин, среди них был и знаменитый Ю. Тютюнник, который был арестован ГПУ в 1923 году при переходе польско-советской границы, он вел занятия по тактике партизанской и контпартизанской борьбы…^[34]
Как видим, в решающий момент большевики смогли заключить важные тактические союзы. Некоторые подобные соглашения оказались краткосрочными, но иногда они имели длительное воздействие, их следствием было создание новых советских политических институтов.
Упомянутые примеры говорят прежде всего о попытках создания союзов с различными партизанами и повстанцами. Но следствием политических союзов было и увеличение численности Красной армии.
Мобилизация представляла собой сложную логистическую задачу, которая нередко превращалась в настоящую военную операцию. Некоторые призывники не без охоты шли в армию: перспектива получать регулярное питание и новое обмундирование казалась заманчивой для многих парней из голодающих губерний. Но часто мужчины призывного возраста не желали служить ни в какой армии. Они прятались в лесах, собирались в группы. Иногда последние могли превратиться в шайки бандитов, иногда — стать ядром крестьянских восстаний, направленных против продразверстки, мобилизаций и других непопулярных действий властей. Уклонисты порой были вооружены и пользовались поддержкой населения.^[35] В национальных районах проводить мобилизацию было особенно сложно: так, Деникин, наступая на территорию Украины, надеялся значительно увеличить там свою армию. Эти надежды не оправдались.
Пополнение можно было провести силой, большевики фактически вели настоящие военные действия, для того чтобы мобилизовать людей, необходимых для ведения еще более масштабных военных действий. Такая тактика приносила плоды: когда мобилизованных увозили из родных мест, они нередко превращались в неплохих солдат (находясь в чужой, порой враждебной обстановке, выжить имел шанс тот, кто принадлежал к какому-то вооруженному сообществу, способному обеспечить снабжение и пропитание).
Но не только насилие и пропаганда обеспечивали приток новых бойцов. Очень важна была позиция авторитетных местных лидеров разного уровня.
Заки Валидов в 1917 году приобрел известность как один из лидеров общероссийского мусульманского движения, а затем возглавил сторонников Башкирской автономии. Важнейшим ресурсом этого движения было изрядное число боевых ветеранов мировой войны, готовых поддержать лозунг автономии с оружием в руках; сказалась давняя традиция несения военной службы башкирами. Валидов и другие лидеры движения вступили в конфликт с большевиками, а после образования противосоветского Восточного фронта им удалось сформировать несколько башкирских полков. Тогда даже несколько тысяч хорошо вооруженных и мотивированных людей могли влиять на исход военных операций, и башкирские войска, добивавшиеся успехов в боях с красными, приобрели широкую известность. Но в ноябре 1918 года в Омске произошел переворот, антибольшевистские силы на востоке возглавил адмирал А. В. Колчак, который негативно относился к идее национальных автономий.
Это означало крушение планов автономистов, к тому же наступление большевиков могло привести к тому, что башкирские полки вынуждены были бы уйти с родных территорий. При посредничестве башкирских коммунистов, с которыми Валидов сохранял отношения, даже воюя с Красной армией, он начал переговоры с Москвой. Переговоры были трудными и затяжными, но в итоге был создан Башкирский ревком, провозглашена автономия Башкирии, а башкирские войска переходили на сторону красных.^[36] Большевики применили свою тактику, напоминавшую политику империй: они перебросили башкирские полки на другой фронт, оторвав солдат от родной территории. Башкирские войска воевали на Украине, под Петроградом, сражались с поляками. Ориенталистский образ воинственных и беспощадных азиатских всадников использовался и в большевистской, и в антикоммунистической пропаганде.^[37] Мемуары Валидова свидетельствуют о том, как большевистские руководители — Ленин, Сталин, Троцкий — ухаживали за идеологически чуждым им лидером, которого они хотели «большевизировать». Ему льстили, предлагая почетные должности, его одаривали (Валидову был, например, выделен автомобиль). Башкирские солдаты захватывали трофеи разного характера, производили реквизиции. Жена Валидова облачилась в конфискованные меха, а сам он с гордостью слал в Башкирию научное и медицинское оборудование.
Но в особое положение были поставлены не только башкирские солдаты, но и вся Башкирская автономия, руководство которой проводило свою экономическую политику: многие аспекты политики «военного коммунизма», включая продразверстку, в республике некоторое время попросту игнорировались, автономия стала каким-то оазисом «протоНЭПа». Неудивительно, что территория привлекала деловых людей из других регионов, а жители соседних татарских и даже русских деревень просились в Башкирию… Это раздражало коммунистов сопредельных территорий, но до поры до времени Москва терпела башкирскую вольницу.^[38] Подобная политика кнута и пряника проводилась и по отношению к другим территориям и местным элитам.
Между тем сам Валидов вскоре перестал сотрудничать с большевиками, после того как они отвергли его амбициозные планы создания большой тюркской автономии и особой тюркской коммунистической партии. Чтобы реализовать свой пантюркистский проект, он тайно бежал в Туркестан, где стал одним из лидеров басмаческого движения. После поражения значительных сил басмачей Валидов в 1923 году удалился за границу.
Интересны страницы его воспоминаний, посвященные тайным совещаниям руководителей басмачей; они показывают, насколько пористыми, проницаемыми были границы между советским и противосоветским: на этих встречах можно было встретить руководителей местных советских структур, которые тайно сочувствовали басмачам, а иногда и переходили на их сторону. Некоторые же участники этих секретных совещаний становились в будущем известными советскими писателями и уважаемыми академиками…

V. Гражданская война или гражданские войны?

В советской историографии Гражданская война описывалась прежде всего как классовый конфликт. Имперское измерение гигантского и сложнейшего комплекса вооруженных конфликтов, разворачивающихся на огромных территориях Евразии, нередко недооценивалось историками. Сейчас же — вследствие так называемого «имперского поворота» — некоторые исследователи предлагают описывать Российскую революцию как революцию «имперскую» или даже как «Великую имперскую революцию».^[39] Другие уделяют особое внимание процессам «деколонизации», запущенным Первой мировой войной.^[40] Иные историки предпочитают говорить не об одной Гражданской войне, а о гражданских войнах. Упоминавшийся уже британский исследователь Джонатан Смил, например, пишет о «российских» гражданских войнах, включая в их перечень и вооруженные конфликты между различными государственными образованиями, возникшими на территории бывшей Российской империи. Нельзя отрицать, что важнейшим из этих конфликтов было противостояние красных и белых, но часть из этих конфликтов не имела непосредственного отношения собственно к нему.
К тому же слова «белые» и «красные» нельзя употреблять как точные определения. И красные, и белые имели множество оттенков. Одни силы, именовавшиеся «белыми» в большевистской пропаганде, не использовали это слово для самоназвания, а другие вообще вели борьбу против Совета народных комиссаров под красным флагом, а иногда и под большевистскими лозунгами: это было присуще многим крестьянским и красноармейским восстаниям. Нередко «красные» сражались с «красными», порой крестьянские восстания направленные против «коммунистов», поддерживали «большевиков», иногда же «хорошему» Ленину противопоставлялся «плохой» Троцкий.^[41] Да и противостояние красных и белых, как мы уже неоднократно видели, не было единственным вооруженным конфликтом на пространстве распадавшейся Российской империи: столкновения между различными сословными, этническими и религиозными группами, а также исключающие друг друга проекты национального строительства, проявлявшееся в создании новых национальных государственных образований, оказывали воздействие на войну белых и красных и, в свою очередь, испытывали ее влияние.
На территорию Закавказья, например, Красная армия, опиравшаяся на местных коммунистов, вступила в 1920 году. По решению Москвы были советизированы Азербайджан, а затем и Армения, терпевшая в это время поражения от турок. Хотя Грузия была более успешна в строительстве национального государства, но и она не могла долго сопротивляться советским войскам и была ими оккупирована в 1921 году.
Но и до прихода Красной армии регион не был мирным. В 1918 году турецкие войска возобновили военные действия, прерванные Брестским миром, что привело к появлению независимых государств — Грузии, быстро переориентировавшейся на Германию, Азербайджана, пользовавшегося поддержкой Османской империи, и Армении, фактически лишенной союзников и оказавшейся в наиболее сложном положении. Это не остановило наступление турок, которые с помощью азербайджанцев и других мусульман региона заняли Баку и стали наступать в Дагестане.^[42] Окончание Первой мировой войны в ноябре положило конец прямому продвижению Османской империи, но это не принесло мира в Закавказье; не помогло и прибытие в регион контингентов британских войск. Этнографическая карта Кавказа была столь сложной, что даже опытные, компетентные и терпеливые дипломаты вряд ли могли препятствовать вооруженным столкновениям, к тому же полевые командиры на местах могли выступать и в роли самостоятельных политических акторов, корректирующих планы строителей независимых государств. Началась армяно-грузинская война, которая принесла победу Грузии, возобновились армяно-азербайджанские конфликты — в них не было победителей. Грузинские войска вели военные действия в Южной Осетии и Абхазии, а в Сочинском округе, как уже отмечалось, начались боевые столкновения грузин с белой Добровольческой армией. В 1920 году началась армяно-турецкая война, которую в Турции описывают как часть войны за независимость (одновременно турецкие войска сражались и с греческой армией). Война закончилась победой Турции; Армения напрасно надеялась на помощь держав, победивших в Мировой войне, последние не были готовы своими вооруженными силами гарантировать соблюдение уже подписанного ими Севрского мирного договора, который мог бы значительно увеличить армянские территории. Кемалистская Турция, бросавшая вызов созданной победителями Версальской системе, становилась геополитическим союзником советской России, которая оказывала Анкаре помощь. Впрочем, это не исключало столкновений с союзниками: Красная армия, занявшая с боями большую часть Грузии, пришла на помощь тем грузинским войскам, которые обороняли от турок Батум, и, в отличие от Карса и Ардагана, эта область не вошла в Турцию.^[43]
Многочисленные конфликты на Кавказе создавали предпосылки для большевизации региона. К тому же и советизированные Азербайджан, Армения и Грузия имели первоначально статус независимых республик, и часть местных коммунистов искренне хотела этот статус сохранить.^[44]
В действиях многих акторов переплетались национальные, социальные и политические мотивы. Латыши, например, представляли собой наиболее большевизированную этническую группу на территории, контролируемой большевиками: хотя в РКП(б) в 1922 году было всего 9,5 тысяч латышей, что составляло примерно лишь 2,5 % от общего числа членов партии, но на каждую тысячу латышей приходилось 78 партийцев, то есть почти 8 % латышей, находившихся на советской территории, имели партийные билеты. Довольно много было членов партии среди литовцев, поляков и эстонцев — соответственно 32, 16 и 11 на каждую тысячу. Большую часть членов партии составляли великороссы — 72 %, но они составляли лишь доли процента от общей численности этой этнической группы — 0,38 %.^[45] Можно объяснить революционность поляков и прибалтов тем, что среди них был велик процент промышленных рабочих, эвакуированных вглубь империи в 1915 году, во время германского наступления (только из Риги было вывезено 150 предприятий). Часть эвакуированных и беженцев была революционно настроена и ранее, а для других желание примкнуть к правящей партии, в руководящих органах которой находилось немало их земляков, была тактикой выживания в чужой, иногда враждебной среде. Но и на этом фоне латыши особенно выделяются.
Особенно важна была роль латышских стрелков, полки которых были сформированы еще в 1915 году. Они обеспечивали захват власти на Северном фронте, наиболее близком к Петрограду, они участвовали в разгоне Учредительного собрания, они охраняли Кремль, когда там разместилось большевистское руководство, они подавляли выступление левых эсеров в июле 1918 года, они сражались на Восточном фронте, они упорно пытались установить советскую власть в Прибалтике, они сыграли решающую роль в разгроме Деникина, они штурмовали Перекоп. В большевистской пропаганде, а потом и в советской историографии латышские стрелки описывались как отважные, дисциплинированные и убежденные интернационалисты, представляющие собой авангард мировой революции.
Действительность была более сложной. В стихотворении латвийского поэта Александра Чака описывалась временная остановка латышских стрелков, возвращавшихся с врангелевского фронта, в провинциальном российском городе. Городские большевики встречают стрелков как героев, но внезапно местный чекист видит на штабном вагоне эшелона среди множества красных флагов небольшой красно-бело-красный латвийский флаг. Он гневно обличает это проявление буржуазного национализма, что в свою очередь вызывает ответную острую реакцию стрелков, которые угрожают бдительному чекисту самосудом. Они ясно дают понять, что участие в Гражданской войне было для них борьбой за независимую Латвию: победа белых такой сценарий совершенно бы исключала.^[46] Художественное произведение не всегда является надежным источником, к тому же в межвоенной Латвии именно такой образ латышских стрелков был востребован, подобная версия устраивала и власти, и многих ветеранов.
И все же весьма вероятно, что такой эпизод действительно имел место. Большая часть стрелков, переживших Гражданскую войну, вернулась в Латвию. Там некоторые из них вступили в военизированную национальную организацию.
Многие люди, которые воспринимались как стопроцентные красные, по сути были союзниками большевиков, преследующими свои цели и в тех случаях, когда они использовали коммунистическую риторику.
Борьба белых и красных имела свою специфику в казачьих районах, в которых казаки вовсе не составляли большинства населения. Здесь нередко политический выбор определялся конфликтом поколений: молодые фронтовики-казаки выступали против стариков, представителей традиционной власти. Но часто этот выбор зависел от сословной принадлежности: для не казачьего населения областей красные порой казались естественными союзниками, первоначально даже бывало, что села иногородних встречали красногвардейцев торжественным крестным ходом, что приводило в замешательство комиссаров отрядов.
Борьба в регионе подпитывалась и тем, что казаки часто владели землей, которую арендовали у них иногородние, во время революции последние требовали передела. Такого рода конфликт можно было интерпретировать как классовый, хотя такая характеристика и была неточной; нередко весьма зажиточные иногородние, которых в иной ситуации окрестили бы «буржуями», оказывались в лагере противников казаков и белых. Казаки и иногордние, казалось, принадлежали к разным мирам, межсословные браки, например, были редки. Этот конфликт имел и этническое измерение: среди иногородних было немало выходцев из малороссийских губерний; казаки считали, что они воюют прежде всего с «хохлами», а украинские коммунисты проводили мобилизацию, призывая к войне с донскими казаками; они полагали, что именно такие лозунги найдут отклик. В некоторых же донских округах арендодателями земли были калмыки-казаки, а арендаторами — русские и украинские иногородние. Переплетение имущественных, сословных и этнических конфликтов придавало войне особенно жестокий характер, это был порой вопрос жизни и смерти не только для военнослужащих, но и для членов их семей. Неудивительно, что лучшие соединения красной кавалерии возникли на основе партизанских отрядов, созданных в этих местах. Неудивительно, что и многие казаки-калмыки вместе с семьями бежали из региона, когда его покидали белые…^[47]

VI. Кто победил в Гражданской войне?

Ответ на этот вопрос, казалось бы, уже дан выше: победителями в войнах на постимперском пространстве могли считать себя Польша, Литва, Латвия, Эстония, Финляндия. Политические элиты этих стран отстояли возможность реализовать свои национальные проекты, хотя не все были ими полностью довольны. Литовцы не могли смириться с тем, что поляки захватили Вильно, поляки были обозлены тем, что чехи сохранили контроль над Тешинской Силезией, а финские правые радикалы переживали исход так называемых «племенных войн», в которых добровольцы из страны Суоми воевали на стороне близких им финно-угорских народов: хотя Эстония добилась независимости, но карельские и ингерманландские территории большей частью остались в составе советской России.
Победителями не могли не ощущать себя и многие сторонники красных. Во всяком случае большинство белых не могли заявлять о том, что они эту войну выиграли.
При ближайшем рассмотрении, однако, картина представляется гораздо более сложной.
Некоторые сторонники большевиков вовсе не были довольны исходом Гражданской войны. Это проявлялось в крестьянских восстаниях, которыми иногда руководили бывшие красные партизаны и местные советские работники. Это проявлялось и в красноармейских восстаниях («Кронштадтский мятеж» 1921 года был наиболее известным, но далеко не единственным событием такого рода). Среди повстанцев было немало обладателей партийных билетов и героев Гражданской войны, награждение орденом Красного Знамени вовсе не гарантировало того, что орденоносец не окажется в стане врагов. В национальных регионах эти восстания имели свою специфику и продолжались дольше.
Все эти вооруженные акции заставляли большевиков вводить Новую экономическую политику, которая позволяла сбить волну антикоммунистического протеста.
Но в то же время введение НЭПа вызвало отторжение у некоторых убежденных коммунистов, показательна в этом отношении судьба так называемых «пролетарских писателей», выходцев из рабочей среды, становившихся профессиональными литераторами. Одни авторы, близкие ранее к меньшевикам, приветствовали этот поворот в политике большевиков, но некоторые убежденные коммунисты-писатели в знак протеста сдавали партийные билеты.^[48] Партийные дискуссии 1920—1921 годов также отражали разногласия среди большевиков, острые споры относительно социалистического проекта, неуместные, несвоевременные во время большой Гражданской войны, теперь, после ее завершения, вспыхивали с новой силой. Сторонникам «рабочей оппозиции» и «демократическим централистам» вовсе не нравилась та социальная и политическая действительность, которая сложилась в советской России.
Реакция Ленина и партийного руководства была быстрой и жесткой: если НЭП означал известную либерализацию экономической, социальной и культурной жизни (о пределах этой либерализации шли споры), то внутрипартийная жизнь становилась гораздо более жестко регламентированной, ограничение внутрипартийных дискуссий и фактический запрет на создание фракций вводили «чрезвычайное положение» внутри партии. Победы в Гражданской войне и ослабление внешних угроз парадоксальным образом заставляли коммунистов ограничивать внутрипартийную демократию, хотя требования о ее расширении и повторялись постоянно как заклинания.
Переход к НЭПу сопровождался комплексом политических мер, весьма противоречивых по своему характеру: репрессии и ограничения переплетались с уступками и компромиссами. Одним современникам, находившимся в лагере красных, не нравились уступки, а другим — репрессии.
Но и в лагере противников большевиков не все считали себя побежденными.
Многие белые полагали, что война еще не закончена и желали реванша. Непростая ситуация во многих регионах давала для этого основания, некоторые из них фактически еще не вышли из состояния войны, а в других, казалось, война вот-вот вновь вспыхнет. Последнее наступление белых на Дальнем Востоке было начато в конце 1921 года в расчете на то, что эта операция спровоцирует в тылу у красных новые крестьянские восстания. Расчеты эти не оправдались, хотя белые на время заняли Хабаровск. В 1922—1923 годах генерал А. Н. Пепеляев организовал военную экспедицию, чтобы поддержать антибольшевистское восстание в Якутии.^[49]
Однако и некоторые былые сторонники белых, считавшие, что дальнейшая вооруженная борьба с большевиками бесполезна, вовсе не ощущали себя побежденными.
Профессор Н. В. Устрялов играл важную роль в организации пропаганды в правительстве А. В. Колчака, он был убежденным противником коммунистов. Поражения белых заставили его пересмотреть свои взгляды уже в конце 1919 года, а в начале 1920 года, оказавшись в зоне КВЖД, он изложил их публично. Схожие идеи высказывал и Ю. В. Ключников, который короткое время возглавлял внешнеполитическое ведомство в правительстве Колчака. Прежде всего с именами этих людей связано движение «Смена вех», при характеристике которого использовался и термин «национал-большевизм».^[50] Устрялов полагал, что белые заставили большевистский режим переродиться. Первоначально деятельность Ленина и его соратников воспринималась как анархическая, но ради победы в Гражданской войне они создали жесткие государственные структуры. Большевики в 1917 году разлагали вооруженные силы, но логика вооруженной борьбы заставила их сформировать дисциплинированную армию. Придя к власти, подписав Брестский мир, они выступали против державных интересов империи, белая пропаганда постоянно писала о «германо-большевизме», но с течением времени они были вынуждены защищать геополитические интересы страны в то самое время, когда их противники призывали на помощь иностранные государства. Коммунистический интернационал, призванный форсировать мировую революцию, стал эффективным инструментом внешней политики новой России. Наконец, большевики пришли к власти, разваливая империю, но затем они фактически стали новыми «собирателями земель».
Исходя из этого Устрялов предлагал патриотически настроенной русской интеллигенции «сменить вехи» — честно сотрудничать с большевиками, сотрудничать не из страха, не из-за пайка, а сознательно. Он полагал, что такое сотрудничество будет способствовать «нормализации» большевистского режима, его развитию в верном направлении. Вскоре введение НЭПа подтвердило, как тогда казалось, верность прогнозов Устрялова.
Эти мысли находили широкий отклик в эмиграции, где печатались книги и периодические издания «сменовеховцев» (в них публиковались и известные писатели-«попутчики»), но особое значение они имели для оставшихся в России «старых специалистов» — армейских и морских офицеров, инженеров и государственных служащих, врачей и ученых, которые уже сотрудничали с большевиками или обдумывали такое сотрудничество. Устрялов ярко и остро выразил и оформил настроения этих людей, которые хотели в этой ситуации считать себя патриотами.
Следует сказать, что уже и до публикации текстов Устрялова большевики заигрывали с великорусским патриотизмом, используя его ресурс для политической мобилизации. В декабре 1919 года Сталин писал: «Победа Деникина—Колчака есть потеря самостоятельности России, превращение России в дойную корову англо-французских денежных мешков. В этом смысле правительство Деникина—Колчака есть самое антинародное, самое антинациональное правительство. В этом смысле Советское правительство есть единственно народное и единственно национальное в лучшем смысле этого слова правительство, ибо оно несет с собой не только освобождение трудящихся от капитала, но и освобождение всей России от ига мирового империализма, превращение России из колонии в самостоятельную свободную страну». Вряд ли такая риторика особенно нравилась коммунистам-интернационалистам и большевикам из национальных районов, но Сталин в это время считал, что «базой революции» является «внутренняя Россия <…> с однородным в национальном отношении населением, по преимуществу русским», а многонациональные окраины, являющиеся базой белых, именно в силу межэтнических противоречий не дают им возможности создать там прочный тыл.^[51]
Пропаганда такого рода, созвучная талантливым текстам Устрялова, была востребована, особый отклик эта тема находила на Дальнем Востоке, где интервенция способствовала созданию широкой антияпонской коалиции, в которую наряду с большевиками и умеренными социалистами входили также либеральные и даже консервативные общественные деятели.^[52] Идеи Устрялова были актуализированы во время Советско-польской войны, когда тема великорусского патриотизма получила новый импульс для своего развития. Многие офицеры, уклонявшиеся ранее от службы в Красной армии, с энтузиазмом отправились на войну с противником, который воспринимался как исторический враг. На некоторых советских плакатах были изображены «белополяки», карикатурные польские «паны», которые взрывали города, уничтожая православные храмы; даже тема религиозного противостояния, традиционная для российской и украинской полонофобии, была инструментализирована большевиками. Следует отметить, что значительную часть красноармейцев, наступавших на Польшу, составляли вчерашние белые, плененные в начале 1920 года, среди них было немало казаков. Такого рода плакаты скорее нашли бы отклик в этой среде, чем призывы к интернационализму.
Отношение большевиков к Устрялову и иным «сменовеховцам» было двояким: их публично критиковали на самом высоком уровне, а с другой стороны, их тексты печатали в России, они получали от большевиков финансовую поддержку и внимательно контролировались советскими спецслужбами.
Нельзя, однако, считать «сменовеховство» простым созданием чекистов. Для появления этого течения были серьезные основания, а сам Устрялов производил впечатление интеллектуально честного человека. К тому же схожие идеи высказывали и оппоненты «сменовеховцев», которые продолжали бороться с большевиками. В. В. Шульгин, видный деятель белого движения, так передает слова своего собеседника, высказанные в 1920 году: «…давно уже наши идеи перескочили через фронт. <…> Прежде всего мы научили их, какая должна быть армия. <…> На самом деле они восстановили русскую армию… Наш главный, наш действенный лозунг — Единая Россия… Знамя Единой России фактически подняли большевики. <…> Во всяком случае нельзя не видеть, что русский язык во славу Интернационала опять занял шестую часть суши». ^[53]
Распространение подобных взглядов было выгодно большевикам, а некоторые авторы даже полагают, что оно было созвучно идеям части русских коммунистов.^[54] Такое предположение представляется весьма вероятным, но в конкретных условиях 1920-х годов русские «национал-большевики» были ограничены в выражении своих взглядов, «великодержавный шовинизм» считался тогда главной опасностью, затрудняющей диалог с коммунистами национальных регионов.

VII. Выход из Гражданской войны и образование СССР

Выход из Гражданской войны был сопряжен со множеством трудностей, в различных национальных регионах он имел свою специфику, они по-разному и в разное время выходили из вооруженных конфликтов.
В 1920 году произошли восстания на территориях, только что занятых красными.
В мае-июне в Гяндже восстали солдаты советизируемой азербайджанской армии, которую большевики пытались интегрировать в Красную армию и использовать в конфликтах с Грузией и Арменией. Противостоящие друг другу силы использовали артиллерию, для подавления восстания красные перебросили несколько бронепоездов; в результате этих боев город был почти полностью разрушен.
В том же году произошло новое восстание терских казаков, возмущенных тем, что советские власти вновь заставили их покинуть несколько станиц, занятых горцами. Восстание это, угрожавшее связи с только что присоединенным Азербайджаном, было жестоко подавлено, при этом большевики пользовались поддержкой чеченцев, заселивших покинутые станицы: «Горцы в этот момент оказались, к стыду казаков, более достойными гражданами России», — утверждал Сталин, обращаясь к съезду народов Терской области. Впрочем, союзника было сложно контролировать: «Горцы поняли это так, что теперь можно терских казаков безнаказанно обижать, можно их грабить, отнимать скот, бесчестить женщин», — признавал нарком.^[55]
И вчерашний союзник превращался в противника. Началось восстание в Дагестане и Чечне (1920—1921). Повстанцы получали поддержку из Грузии. Красные войска, использовавшие броневики и артиллерию, несли немалые потери. В 1924—1925 годах произошло новое восстание в Чечне, при подавлении которого также использовалась авиация. Успокоение в этом регионе было относительным, горцы сохраняли немало оружия, а попытки его изъять приводили лишь к новым конфликтам (в Чечне к 1926 году было изъято более 25 тысяч винтовок; в Дагестане, по оценкам чекистов, на руках у населения находилось до 100 тысяч стволов).^[56] В феврале 1921 года, в то время когда советские войска уже наступали в Грузии, в Армении началось восстание, большевики потеряли контроль над Ереваном и некоторыми районами этой страны; он был восстановлен лишь в апреле.
Советизация Грузии также сопровождалась восстаниями: так уже в 1921 году произошли восстания в Сванетии, Кахетии и Хевсуретии. Они были подавлены, но некоторые повстанцы продолжали партизанскую войну до 1924 года, когда в Грузии вспыхнуло новое масштабное восстание, при подавлении которого также использовались артиллерия и авиация.
В ноябре 1921 — феврале 1922 года происходило восстание в Карелии, поддержанное финскими добровольцами.
С 1921-го по 1925 год происходили восстания в Якутии.
Напряженной была и советско-польская граница, антибольшевистские отряды заходили на советскую территорию, а большевистские партийные организации и спецслужбы поддерживали партизан, активно действовавших на территории Польши до 1925 года.
Продолжалась война и в Средней Азии. В конце 1921 года басмачи захватили Душанбе, который они удерживали несколько месяцев. Лишь в 1926-м Туркестанский фронт, последний красный фронт Гражданской войны, был преобразован в Среднеазиатский военный округ. Это не означало, что военные действия в этом регионе полностью прекратились, но они приобретали качественно иной характер.
На этом основании упоминавшийся уже британский историк Джонатан Смил делает вывод о том, что «российские» гражданские войны завершились в 1926 году, после ликвидации этого последнего фронта. С этим выводом можно не соглашаться, но бесспорно одно: в начале 1920-х, во время образования СССР, многие жители различных территорий бывшей Российской империи не ощущали наступления мира.
Восстания в национальных регионах были особенно опасны ввиду того, что бо`льшая их часть происходила вблизи границ Российской империи. Это позволяло, как мы уже видели, получать внешнюю помощь. К тому же ситуация на этих территориях содержала риск интернационализации конфликтов, чего большевистское руководство всячески стремилось избежать.
Вооруженное сопротивление Красная армия и советские спецслужбы подавляли с большой жестокостью, но умиротворить национальные территории одной только силой было нельзя, сложнейшие кризисы требовали и политических решений. В некоторых ситуациях, когда сопротивление большевикам сопровождалось этническими конфликтами, большевики, как мы видели, оказывали поддержку одной из сторон. Это напоминало традиционную политику многих империй, которые властвовали, разделяя. Но большевики применяли и особые приемы властвования через разделение, которые традиционные империи использовать не могли. Сопротивление в национальных регионах они описывали, используя дискурсы классовой борьбы и гражданской войны. Противник маркировался как классовый враг, ответственность за сопротивление возлагалось на «реакционные» группы — на «национальную буржуазию», на «местных феодалов». Большевики по возможности использовали местные национальные вооруженные формирования и всегда опирались на местных коммунистов. Если же численность большевиков в регионах была удручающе мала, то они стремились большевизировать националистов, вовлекая их в партию.
Но у местных коммунистов, у старых и новых большевиков были свои интересы, а для успешного подавления врагов им нужно было больше ресурсов, больше прав принимать быстрые решения на местах. Неудивительно, что как раз в это время в районах, охваченных восстаниями, создаются национальные автономии — Дагестанская (январь 1921 года), Горская (январь 1921 года^[57]), Якутская (апрель 1922 года). Без наличия этих автономий подавлять восстания было бы труднее.
Еще более деликатной была ситуация в так называемых «союзных» республиках. Советские республики Украины и Белоруссии формально не были частями РСФСР, но в условиях Гражданской войны они заключали союзные договоры, объединяли различные ведомства, прежде всего армию и транспорт. Подобная ситуация воспринималась многими как вре´менная, вызванная чрезвычайными условиями Гражданской войны. Некоторые же белорусские (и особенно украинские) коммунисты, считали, как мы уже видели, что следует сохранять независимые государства.
В годы Гражданской войны инициативу создания «союзных республик» (Украина, Белоруссия, Эстония, Латвия, Литва) иногда проявляли местные коммунисты, но национальные компартии не всегда охотно шли на это: «…политическая конъюнктура — против нашего желания — сделала нас независимою республикою», — отмечал лидер латышских большевиков П. Стучка. Часто первый шаг по созданию «союзных» республик делала Москва, преодолевая сопротивление национальных партийных работников, которые долгие годы боролись с «буржуазным национализмом» и выступали за вхождение своих республик в РСФСР. Видный деятель литовской компартии В. Мицкевич-Капсукас отмечал: «…нас забрасывали письмами. Центр требовал объявления независимости».^[58] Чем же руководствовались Ленин и другие партийные лидеры, побуждавшие создавать отдельные республики? Они играли роль своеобразного «буфера» между РСФСР и враждебными государствами, дабы избежать непосредственного столкновения с последними». Видный деятель партии большевиков А. Иоффе так разъяснял белорусским коммунистам позицию партийного руководства: «Чтобы не повторять прежних ошибок, когда нам непосредственно приходилось вести борьбу с германским империализмом, мы в ЦК решили Советскую Россию отделить буферами от Европы. Но чтобы это не был барьер, отделяющий нас. Он должен [сдерживать] империалистический натиск, который будет, чтобы этот натиск находил преграду и ослабил бы силу».^[59] Проект создания «договорных» республик преследовал и другие цели: проще было бы противодействовать тем, кто обвинял большевиков в воссоздании империи. К тому же такой тип отношений с государственными образованиями был более приспособлен к планам распространения мировой революций: так, казалось бы, проще будет интегрировать и те территории, которые не были ранее частью империи. Во всяком случае очевидно одно: концепция «союзных республик» была связана с ситуацией различных войн, которые в то время вела Советская Республика.
После начала советизации Азербайджана Сталин охарактеризовал модель государственного устройства так: «Советская автономия не есть нечто застывшее и раз навсегда данное, она допускает самые разнообразные формы и степени своего развития. От узкой, административной автономии (немцы Поволжья, чуваши, карелы) она переходит к более широкой, политической автономии (башкиры, татары Поволжья, киргизы), от широкой, политической автономии — к еще более расширенной ее форме (Украина, Туркестан), наконец, от украинского типа автономии — к высшей форме автономии, к договорным отношениям (Азербайджан)».^[60] Вряд ли украинские коммунисты согласились бы с такой иерархией. С другой стороны, некоторые партийные работники вообще отрицали сложившиеся принципы национально-государственного устройства; Сталин в том же тексте признавал: «Некоторые товарищи смотрят на автономные республики в России и вообще на советскую автономию как на вре´менное, хотя и необходимое зло, которое нельзя было не допустить ввиду некоторых обстоятельств, но с которым нужно бороться, чтобы со временем устранить его».^[61]
Непростая и очень динамичная ситуация, оценивавшаяся по-разному видными партийными работниками, стала еще более сложной после советизации Закавказья. У стран региона был уже двухлетний опыт существования независимых государств, они пытались играть роль субъектов международного права; особенно успешно в этом отношении действовала Грузия, которая незадолго до советской оккупации, в мае 1920 года, была официально признана РСФСР. Кавказские коммунисты, придя к власти, нередко подчеркивали свой особый статус, стремились сохранить контроль над рядом ведомств, вступая даже в конфликт с Москвой. Они порой настаивали на сохранении своих денежных систем, требуя при этом финансовой поддержки от РСФСР. Со своей стороны, и большевистские руководители указывали на особое положение республик Закавказья, а некоторые подписанные с ними соглашения публиковались в сборниках международных договоров, заключенных РСФСР с иностранными государствами.
Действия грузинских, украинских и иных коммунистов нельзя объяснить только обычным стремлением любых политиков иметь больше власти. Им приходилось учитывать и настроения местного населения, прежде всего национальной интеллигенции, для которой даже кратковременный опыт проживания в независимом государстве был очень важен. Для противостояния восстаниям и иным видам подрывной деятельности большевикам следовало представить убедительные и серьезные национальные проекты, приемлемые для потенциальных союзников в различных регионах. Если НЭП создавал условия для подрыва социальной базы крестьянских восстаний в русских регионах, то в регионах национальных этого было недостаточно: местные коммунисты должны были корректировать и свою национальную политику.
Русские большевики вступали в диалог со «сменовеховством» и заигрывали с идеями великодержавного патриотизма, а коммунисты национальных регионов разрабатывали свои приемы культивирования национального патриотизма и привлечения национальной интеллигенции. Украинское «поворотництво» иногда называли «украинском сменовеховством». Внешне это движение действительно напоминало русский аналог: в украинской эмиграции возникли напряженные дискуссии об отношении к советской Украине, некоторые эмигранты вернулись на родину, а многие интеллигенты, остававшиеся на Украине, стали сотрудничать с местными коммунистами, что позволяло им осуществлять важные культурные, образовательные и научные проекты. Но идеологические программы «сменовеховства» и «поворотництва» были просто несовместимы друг с другом.

В 1923 году, выступая на XII съезде партии, Х. Раковский, румынский социалист болгарского происхождения, ставший во время Гражданской войны главой правительства советской Украины, с тревогой говорил о непродуманных попытках решить национальный вопрос: «Это один из тех вопросов, который — это нужно на партийном съезде открыто и честно сказать — сулит гражданскую войну, если мы по отношению к нему не проявим необходимой чуткости и необходимого понимания».^[62] Для таких опасений были основания: в это время выдвигались, например, планы районирования страны, предлагавшиеся экономистами и инженерами, они пользовались поддержкой некоторых советских органов власти. При реализации одного из таких планов, обсуждавшихся в 1921—1922 годах, территория советской Украины была бы разделена на индустриальную Южную горнопромышленную и Юго-Западную сельскохозяйственную области.^[63] Такого рода технократические проекты соответствовали большевистскому пафосу «рационального» и «научного» использования производительных сил и их развития, но они совершенно игнорировали все предшествующие проекты национально-государственного строительства, которые с трудом согласовывали коммунисты национальных регионов. Украинские коммунисты, например, могли отчаянно спорить относительно прав республик и планов украинизации, но планы раздела страны, формально считавшейся независимой, отрицали все.
Из большой Гражданской войны большевики выходили с трудом. Новый политический курс вырабатывался в ходе напряженных дискуссий, на которые влияла вооруженная борьба, продолжающаяся во многих регионах. Гражданский мир участники событий представляли себе по-разному. Если НЭП называли «крестьянским Брестом», считали его вынужденной и, по мнению многих большевиков, вре´менной уступкой крестьянству, то образование СССР также было важным компромиссом, который нередко воспринимался как временный и вынужденный. Различные группы коммунистов по-разному относились к договору об образовании СССР: одни считали уступки центра республикам чрезмерными, другие — недостаточными. Соответственно, создатели СССР весьма по-разному представляли себе пути дальнейшего развития Союза, что проявлялось затем и в дискуссиях о конституции СССР: влиятельные белорусские, грузинские и украинские коммунисты требовали предоставления бо`льших прав республикам. Началось преследование «национал-уклонистов» разного толка; среди них был и Х. Раковский, потерявший в 1923 году пост главы украинского правительства за свои требования существенно увеличить полномочия республик. Видный татарский коммунист М. Султан-Галиев, игравший большую роль в определении советской национальной политики в годы Гражданской войны, был даже арестован в 1923 году, его обвиняли — среди прочего — в связях с Валидовым. Но вместе с тем борьба шла и с русским «великодержавным шовинизмом», проводилась политика «коренизации кадров», что проявлялось в «украинизации», «белорусизации», «узбекизации» и т. п. Подобная политика предоставления преференций разным этническим группам проводилась не только на территориях союзных республик, но и в РСФСР.^[64]
В определении условий заключения политических компромиссов в национальных регионах местные коммунисты не везде и не всегда были послушными марионетками Москвы. Да и сами коммунисты менялись во время Гражданской войны, партия становилась все более милитаризованной и жестокой, но вместе с тем она изживала радикальную и оптимистичную бескомпромиссность начального этапа революции; в начале 1920-х партийные деятели постоянно напоминали друг другу о том, что ситуация весьма отличается от 1918 года. У большевиков разных регионов был свой опыт борьбы во время Гражданской войны, и частью его был опыт налаживания отношений с национальными движениями, с национальной интеллигенцией, генерирующей различные национальные проекты, с местным крестьянством, которое находилось на разных стадиях осознания своей этнической принадлежности. Иногда же союзы заключались в годы Гражданской войны с местными полевыми командирами и даже с традиционными элитами — старейшинами, лидерами племен и родов, влиятельными исламскими авторитетами. У коммунистов национальных регионов были свои сценарии институционализации этих союзов, что проявлялось в различных проектах национально-государственного строительства на местах и в масштабах всей постимперской территории.
Коммунисты разных республик проводили политику, которая бы укрепляла их власть на местах, а это невозможно было сделать, лишь послушно выполняя директивы, в обилии поступавшие из Москвы. Порой даже посланцы центра, осознав ситуацию на местах, даже игнорировали эти распоряжения. Иногда они действовали как «централизаторы»: известно, например, что Сталин и Орджоникидзе, проводя советизацию Закавказья, не выполняли распоряжения Ленина, который призывал к проведению более осторожной политики в регионе, прежде всего по отношению к Грузии. В других же случаях они смягчали и корректировали распоряжения Москвы. А в Дагестане некоторые коммунисты предпочитали действовать не силой, а переговорами (учитывая местные традиции, они заключали соглашения о нейтралитете, перемирия и «мирные договоры» с религиозными авторитетами и старейшинами высокогорных аулов, которые гордились — с большим или меньшим основанием — тем, что на их землю никогда не ступала нога русского солдата).^[65] Такая кавказская дипломатия приносила не меньше успехов, чем использование авиации и артиллерии.
Порой даже жестокое сопротивление, с которым сталкивались коммунисты на местах, могло стать ресурсом для умелых политиков: они получали возможность требовать от центра помощи и уступок, обещая успех при условии их получения.
Советский Союз никак нельзя назвать итогом реализации давней партийной программы, на которую определяющее воздействие оказала марксистская теория. Предшествующие дискуссии, разумеется, влияли на принимаемые решения и на язык, с помощью которого эти решения оформлялись, но практическая деятельность коммунистов скорее противоречила их собственной программе, чем отражала ее. Это была импровизация, необходимая для завершения того сложного комплекса вооруженных конфликтов, разного характера и разного уровня, который мы — очень неточно — именуем российской Гражданской войной. И опыт этих конфликтов влиял и на процесс создания СССР, и на ту форму, которую он принял.
При всех разногласиях по отношению к тактике борьбы и к форме государственного устройства на постимперском пространстве по одному важному вопросу у большевиков разного толка было согласие: партия должна была оставаться правящей и централизованной. Любые попытки федерализации компартии решительно пресекались, ибо они угрожали ее власти. Именно это и было основным элементом советской политической системы — системы, сложившейся в годы Гражданской войны.

* Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда. Проект № 20-18-00369 «Процессы легитимации насилия: Культуры конфликта в России и эскалация гражданской войны».

1. Сталин К. [Сталин И. В.] Против федерализма // Правда. 1917. 28 марта. Цит. по: Сталин И. В. Сочинения. В 18 т. М.; Тверь, 1946—2006. Т. 3. С. 24. Требование федерализации страны содержалось в программе Партии социалистов-революционеров, наиболее массовой партии в 1917, но эсеры не связывали федерализацию с национальным вопросом.
2. Рынков В. М. Завершение гражданской войны: историография и теория в поисках ответа // Гражданская война в России: Проблемы выхода, исторические последствия, уроки для современности: Сб. научных трудов / Отв. ред. В. М. Рынков. Новосибирск, 2022. С. 376.
3. Tilly Ch. Reflections on the History of European State-Making // The Formation of National States in Western Europe / Ed. Ch. Tilly. Princeton, 1975. P. 45.
4. О понятии «гражданская война» см.: Armitage D. Civil Wars: A History in Ideas. N. Y., 2017. P. 3—90; Бульст Н., Козеллек Р., Майер К., Фиш Й. Революция (Revolution), бунт, смута, гражданская война (Rebellion, Aufruhr, Bürgerkrieg) // Словарь основных исторических понятий: Избранные статьи. В 2 т. Т. 1 (пер. с нем. К. Левинсон); сост. Ю. Зарецкий, К. Левинсон, И. Ширле; научн. ред. пер. Ю. Арнаутова. М., 2014. С. 520—728.
5. Об этом см.: Рабинович А. Большевики у власти. Первый год советской эпохи в Петрограде / Пер. с англ. И. С. Давидян. М., 2007. 624 с.
6. Kenez P. The Birth of the Propaganda State: Soviet Methods of Mass Mobilization. Cambridge, 1985. 308 p.
7. Holquist Peter. Making War, Forging Revolution: Russia’s Continuum of Crisis, 1914—1921. Harvard, 2002.
8. О патриотической мобилизации см.: Культуры патриотизма в годы Первой мировой войны: сборник статей / Под. ред. К. А. Тарасова; сост. и предисл. Б. И. Колоницкого. СПб., 2020. 318 с.
9. Reynolds Michael A. Shattering Empires: The Clash and Collapse of the Ottoman and Russian Empires 1908—1918. Cambridge, 2011.
10. Павлов Д. Б. Японские деньги и первая русская революция. М., 2011. 286 с.
11. Гилязов И. А., Гатауллина Л. Р. Российские солдаты-мусульмане в германском плену в годы Первой мировой войны (1914—1920). Казань, 2014. 303 с.
12. О мобилизации этничности см.: Von Hagen M. The Great War and the Mobilization of Ethnicity in the Russian Empire // Post-Soviet Political Order: Conflict and State-building / Ed. B. Rubin; J. Snyder. N. Y., 1998. P. 34—57; Idem. War in a European Borderland, Occupations and Occupations Plans in Galicia and Ukraine, 1914—1918. 2007. 112 p.
13. Некоторые историки пишут о «большой» мировой войне, относя ее начало к Балканским войнам и завершая 1923. Borodziej W., Górny M. Nasza wojna: imperia 1912—1916; narody 1917—1923. Warszawa, 2021. Такая датировка завершения вооруженных конфликтов, связанных с Первой мировой войной, важна и для Центральной Европы, и для стран, возникших в результате распада Османской империи. Вооруженные конфликты происходили в это время и в победивших империях, достаточно упомянуть войну за независимость в Ирландии, которая переросла в гражданскую войну, завершившуюся лишь в 1923.
14. Иностранная военная интервенция и Гражданская война в СССР. 1918—1920 // Советская историческая энциклопедия. В 16 т. М., 1961—1976. Т. 6: Индра — Каракас. Стб. 45—96.
15. Поликарпов В. Д. Пролог гражданской войны в России, октябрь 1917 — февраль 1918. М., 1976. 415 с. Его же. Начальный этап гражданской войны (История изучения). М., 1980. 371 с.
16. Документы и материалы по внешней политике Закавказья и Грузии. Тифлис, 1919 (репринтн. изд., 1990). С. 201—202, 236—237.
17. Солдатенко В. Ф. В горниле революций и войн. Украина в 1917—1920 гг.: историко-историографическое эссе. М., 2018. С. 164—165.
18. О радикализующей роли агрессивных пришельцев, потерпевших поражение в своих собственных регионах и мечтающих о реванше на пограничных территориях см.: РазиньковМ.Е., Морозова О. М. Социально-политический диалог в России (1917—1918): Тенденции, механизм, региональные особенности. М., 2021. 712 с. Наряду с русско-украинским пограничьем авторы пишут и о влиянии кавказских революционеров, прибывших в Астрахань после падения Бакинской коммуны. Можно вспомнить также и «красных финнов», спасавшихся в России от белого террора после завершения гражданской войны в Финляндии.
19. Smith S. A. Russia in Revolution: An Empire in Crisis, 1890 to 1928. Oxford, 2017. P. 151, 154; Колоницкий Б. И., Годунов К. В. «Корниловщина» как гражданская война: Восприятие политического кризиса и легитимация насилия в свидетельствах современников // Эго-документы: Россия первой половины ХХ века в межисточниковых диалогах [коллективная монография] / Под ред. М. А. Литовской и Н. В. Суржиковой; Институт истории и археологии УрО РАН. М.; Екатеринбург, 2021. С. 170—191.
20. О погромах и преступности см.: Канищев В. В. Русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Погромное движение в городах России в 1917—1918 гг. Тамбов, 1995. 182 с.; МусаевВ.И. Преступность в Петрограде в 1917—1921 гг. и борьба с ней. СПб., 2001; Hasegawa T. Crime and Punishment in the Russian Revolution: Mob Justice and Police in Petrograd. Cambridge (Ma), 2017.
21. Булдаков В. П. Хаос и этнос: этнические конфликты в России, 1917—1918 гг.: условия возникновения, хроника, комментарий, анализ. М., 2010. С. 265, 267, 269 и др.; Френкин М. С. Русская армия и революция, 1917—1918. Munich, 1978. С. 135—136.
22.Дубровская Е. Ю. Многомерная радикализация: Российские военнослужащие, национальные и социальные движения финляндцев в 1917 г. Петрозаводск, 2016. 65 с.
23. Smele J. D. The ‘Russian’ Civil Wars, 1916—1926: Ten Years that Shook the World. London; N. Y., 2016.
24. О восстании см.: The Central Asian Revolt of 1916: A collapsing empire in the age of war and revolution / Ed. A. Morrison, C. Drieu, A. Chokobaeva. Manchester, 2019. О революции и гражданской войне в регионе см.: Буттино М. «Революция наоборот»: Средняя Азия между падением царской империи и образованием СССР. М., 2007. Волнения произошли в некоторых других регионах, где осуществлялся призыв на тыловые работы, в том числе на Северном Кавказе, однако их масштаб был значительно меньшим.
25. Морозова О. М. Антропология гражданской войны. Ростов-на-Дону, 2012. С. 337—338.
26. Сафаров Г. И. Колониальная революция (Опыт Туркестана). М., 1921. 148 с.; Chokobaeva A. A. Colonial Revolution: The Revolutions of 1917 in Semirech’e // The Russian Revolution in Asia: from Baku to Batavia / Ed.: S. Dullin [et al.], 2022. P. 55—69.
27. Böler Jochen. Civil War in Central Europe, 1918—1921: The Reconstruction of Poland. Oxford, 2018. 253 p.
28. Терновский В. А. Антибольшевистский лагерь на Кубани: Взаимоотношения местных органов власти и командования Добровольческой армии (1917—1920 гг.): Автореф. дис. … канд. ист. наук. / Санкт-Петербургский институт истории РАН. СПб., 2021. 30 с.
29. Морозова О. М. Антропология гражданской войны… С. 359—360, 366.
30. Palko O. Debating the Early Soviet Nationality Policy: The Case of the Soviet Ukraine // The Fate of the Bolshevik Revolution / Ed. Lara Douds, James Harris, Peter Whitewood. London; N. Y., 2020. P. 157—172.
31. Ленин В. И. Письмо к рабочим и крестьянам Украины по поводу побед над Деникиным // Ленин В. И. Полн. собр. соч. В 55 т. М., 1958—1965. Т. 40. Декабрь 1919 — апрель 1920. С. 45.
32. Летом 1918 была создана Мусульманская коммунистическая партия, но через несколько месяцев ее организации были влиты в РКП(б), хотя совещания коммунистов-мусульман проводились и впоследствии.
33.Гирик С. И. Коренизация до коренизации: Интеграция «национальных кадров» в партийный и государственный аппарат УССР и БССР (1919—1923) // Эпоха войн и революций: 1914—1922: Материалы международного коллоквиума (Санкт-Петербург, 9—11 июня 2016). СПб., 2017. С. 292—299.
34. В сотрудничестве с А. Довженко он написал сценарий фильма о Гражданской войне.
35. О мобилизациях, дезертирстве и других факторах, влиявших на крестьянское сопротивление, см.: Посадский А. В. Зеленое движение в гражданской войне в России. Крестьянский фронт между красными и белыми. 1918—1922 гг. М., 2018. 319 с.
36. Версия самого Валидова изложена в его мемуарах: [Валидов] Тоган Заки Валиди. Воспоминания. Борьба мусульман Туркестана и других восточных тюрок за национальное существование и культуру (пер. c турецк.). М., 1997. 649 с.
37. Путь некоторых башкирских командиров был особенно извилист: М. Муртазин сначала сражался с большевиками, потом перешел на их сторону, затем вновь переметнулся к белым и затем уже окончательно перешел на сторону красных. Это непростое прошлое не помешало Муртазину дважды быть награжденным орденом Красного Знамени и быть удостоенным почетного революционного оружия. Версия событий представлена Муртазиным в его книге: Муртазин М. Башкирия и башкирские войска в гражданскую войну. Л., 1927. 214 с. О соединении М. Муртазина см.: Багаутдинов Р. О. Башкирская кавалерийская бригада М. Муртазина на Польском фронте // Феномен красной конницы в гражданской войне / Под ред. А. В. Посадского. М., 2021. С. 184—191.
38. Об экономическом положении Башкирской автономии см.: Хазиев Р. А. Зигзаги альтернативной экономики на Урале в годы командного администрирования и НЭПа: Черный рынок — легальная коммерция «красных нуворишей». Уфа, 2021. 154 с.
39. Gerasimov I. The Great Imperial Revolution // Ab Imperio. 2017. Vol. 18. № 2. P. 21—44.
40. Санборн Д. Великая война и деколонизация Российской империи (пер. с англ. О. Поборцевой). СПб.—Бостон, 2021. 453 с.
41. Колоницкий Б. И. Красные против красных: К 90-летию окончания Гражданской войны в России // Нева. 2010. № 11. С. 144—164.
42. Немецкие офицеры, находившиеся в османском штабе, с удовлетворением комментировали название новой страны: турецкие генералы планировали присоединение к ней северо-западной провинции Персии Азербайджан. Воспоминания с Ближнего Востока 1917—1918 годов / Сост. В. Баумгарт, В. С. Мирзеханов, Л. В. Ланник. М., 2023. С. 105.
43. Pipes R. The Formation of the Soviet Union. Communism and Nationalism, 1917—1923. Cambridge (Ma), 1957. P. 239.
44. Абхазия тоже имела первоначально статус независимой советской социалистической республики, но уже в 1921 ее правительство подписало федеративный договор с советской Грузией. Не без дискуссий съезд Советов Абхазии утвердил этот договор в 1922.
45. Трайнин И. П. СССР и национальная проблема. М., 1924. С. 26.
46. Чак Александр. Задетые вечностью: Стихотворения о латышских стрелках (пер. с латышск. О. Петерсон). СПб., 2021. 304 с.
47. Ненависть красноармейцев к калмыкам-казакам проявилась при занятии Новороссийска, там калмыки были вырезаны при пленении, в то время как других пленных, включая офицеров, зачисляли в Красную армию. Савинков В. В. Записки (1920—1927) // Три брата (То, что было): Сб. документов / Сост., авторы предисловия и комментариев К. Н. Морозов, А. Ю. Морозова. М., 2019. С. 698.
48. О рабочих писателях см.: Стейнберг М. Пролетарское воображение: Личность, модерность, сакральное в России, 1910—1925 (пер. с англ. И. Климовицкой). Бостон; СПб., 2022. 543 с.
49. См.: Юзефович Л. А. Генерал А. Н. Пепеляев и анархист И. Я. Строд в Якутии. 1922—1923: Документальный роман. М., 2017. 430 с.
50. Подборку текстов об этом течении см.: Сменовеховство: pro et contra, антология. 2-е изд., испр., пересм. / Сост., коммент. П. Н. Базанова, А. В. Репникова; вступ. статья П. Н. Базанова. СПб., 2023. 888 с.
51. Сталин И. В. К военному положению на юге // Сталин И. В. Сочинения. Т. 4: Ноябрь 1917—1920. С. 284—286.
52. Саблин И. Дальневосточная республика: от идеи до ликвидации. М., 2020. 480 с.
53. Шульгин В. В. Дни. 1920. М., 1989. С. 515—516.
54. Агурский М. Идеология национал-большевизма. Paris, 1980. 321 c.
55. Сталин И. В. Доклад о советской автономии Терской области // Сталин И. В. Сочинения. Т. 4: Ноябрь 1917—1920. С. 400.
56. Доного Х. М. Особенности повстанческой борьбы в Дагестане и Чечне в 1922—1925 годах // Гражданская война в России: проблемы выхода, исторические проблемы, уроки для современности / Cборник научных трудов. Новосибирск, 2022. С. 306—316.
57. Уже в 1921—1922 из Горской республики стали выделяться отдельные национальные автономии.
58. Куличенко М. И. Борьба Коммунистической партии за решение национального вопроса в 1918—1920 годах. Харьков, 1963. С. 46, 47.
59. Куличенко М. И. Борьба Коммунистической партии за решение национального вопроса… С. 54.
60. Сталин И. В. Политика Советской власти по национальному вопросу в России // Сталин И. В. Сочинения. Т. 4: Ноябрь 1917—1920. С. 355.
61. Там же. С. 358—359.
62. Двенадцатый съезд РКП(б), 17—23 апреля 1923 года: Стенографический отчет. М., 1968. С. 576.
63. Якубовская С. И. Строительство союзного советского социалистического государства. 1922—1925 гг. М., 1960. С. 108—114; Хирш Ф. Империя наций: Этнографическое знание и формирование Советского Союза (пер. с англ. Р. Ибатуллина). М., 2022. С. 113—118.
64. Мартин Т. Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР (пер. с англ. О. Р. Щелковой). М., 2011. 662 с.
65. Dune E. M. Notes of a Red Guard. Urbana; Chicago, 1993. P. 221—223.

Источник.