Манты в Берлине Разное

Салима Дуйсекова

В пятницу ноги сами понесли в узбекский ресторан, в самый прикольный район Берлина – Кройцберг.
Ресторан оказался довольно скромной едальней. Аутентичненько так – на топчане потертые курпачи, подушки бархатные навалены, шторы в рисунок икат. С потолка Юлдуз Усмонова рыдает о неразделенной мухаббат. В пластиковых стаканах салфетки, нарезанные квадратиками, веером. Оплата принимается только наличными. У входа узбекское семейство – заросший до глаз щетиной муж, жена в синих бровях, двое детей чинно вкушают плов с керамического лягана.
Если б это был дорогой кабак, я бы заподозрила, что нанятые актеры, комический дуэт – атмосфэру создавать. Жена что-то недовольно бурчит супругу. Но дистанцию держит, на «вы» – siz, siz… Вот точно также мои кенаишки Мукадас и Шоходат на мужей бочку катили.

Захотелось отведать мант. Чтобы есть их руками, обжигаясь, и дуя на пальцы.
Манты, вкусные – ум отъешь, готовили мама и ее сестры, мои тетки.
Тетка Карамат работала в столовой хлебокомбината. Сама и заведующая, и офсянка, и сидоров кассир. Готовые блюда — фейковые котлеты, тефтели, зеленовато-сизые, будто из болота зачерпнули, рассольники, пустоватые борщи — привозили с фабрики-кухни в больших армейских, цвета хаки, термосах. С вставной емкостью из нержавейки. От этой эстетики полевой кухни с ее перловыми запахами было впечатление, что за забором комбината идет война. Красные щербатые кирпичи смутно напоминали кремлевскую стену. Собственно, война, большая общенародная битва за нормальную человеческую пищу действительно шла. В магазинах шаром покати, сахар по талонам. За обыкновенной сметаной, в скорбной старушечьей очереди стоишь часа три и испереживаешься – хватит, не хватит? Помню это тягостное чувство не то чтобы недоедания, а какого-то всесоюзного унижения.
На хлебокомбинате действовал полюбовный общественный договор. Любой работник имел право с каждой смены выносить бесплатно две буханки хлеба. На проходной висел лицемерный плакат – Заводы наши! Долой кражи!
Карамат-хола, не без покровительства и потворства руководства, занималась незаконной предпринимательской деятельностью.
Криминальная схема была проста как магазинный пельмень, где начинка и тесто — слипшееся неразличимое целое. Как народ и армия, которые едины.
Мама и тетки изготавливали на дому манты.
То были не манты, а гастрономическая поэма. Тесто тонкое-тонкое, тугое, замешенное на яйцах. Баланс курдючного жира и мяса идеальный. Лук нарезан и промят ровно до такой степени, чтобы пустил сок, но не растворился. Мясо и курдюк мясорубкой не мучали, крошили ножами. Черный перец мололи сами, магазинной трухе не доверяли. В фарш базилика меленько, огненной паприки и чуть-чуть молотой кинзы, буквально молекулы.
Ум отъесть можно.
Преступное экономическое деяние было поставлено на какой-никакой поток, дважды в месяц, и строго следовало определенной этике и принципам – чтобы никакой халтуры. Сестры Мухамедумаровы в детстве пережили голод, у них отношение к снеди особое, уважительное.
Отличную баранину поставлял сосед тетки Тохтасын-ака. Командовал охранниками мясокомбината. Стерегли от хищений социалистическое мясо. Немножко путали свою личную шерсть с государственной.
…Готовую продукцию укладывали в казенные термосы, перемежая подливой и припорошивая перцем. Теперь следовало пронести четыре 30-литровых заряженных термоса на комбинат. В отдельном бидоне полыхал запахами чеснока и сладкого перца соус сацебели.
На операцию переброски мант на стратегический объект снаряжали меня и кузину Сайеру. При том, что на проходной свой человечек, все же следовало соблюдать конспирацию.
Нам наказывали – если возле проходной будут дядьки в галстуках или милицанеры, следует скрыться, пользуясь защитными свойствами местности, в частности, пыльными кустами сирени. Но термосы не бросать!
Сам, значит, пропадай, а термосА выручай.
Аромат горячих, доиндустриальных по способу производства, и глубоко мещанских по содержанию мант предательски пробивался даже через герметично закрученные крышки с уплотнительным кольцом из пищевой резины. На нас оборачивались прохожие, останавливались, долго и печально смотрели вслед.
…Снаружи комбината вселенская тоска, поздний совок, а у Карамат-холашки в столовой — угар НЭПа, господство свободного рынка. Неучтенная нигде и никем, не обложенная ни единым налогом наличка прямиком в карман холашки, а едоки, начиная с директора и заканчивая уборщицей, трапезничают и постанывают от наслаждения. Особо стойкие товарищи наворачивали по дюжине сразу, и с трудом вставая из-за стола, отдуваясь от натуги, благодарили:
— Карамат, кормилица наша… Ну, угодила, рахмат! Через часок еще приду, поем…
А манты в Кройцберге… Ну, такие… Берлинцам сойдет. Как говорил один астафьевский персонаж – исть можно.
Сацебели к ним не хватает.