Моя улица, доктор Войно-Ясенецкий и другие воспоминания История Ташкентцы

Опубликовано в журнале «Восток свыше», спасибо Лейле Шахназаровой за электронную версию.

Паина КАЦ

Мои родители

Мои родители… Мой отец, Сидней Джаксон, родился и вырос в Америке. Оказавшись волею судеб в Узбекистане, он стал основоположником развития здесь целого ряда видов спорта, и прежде всего бокса, с которым связал свою жизнь еще в Нью-Йорке, будучи подростком.

В 1921–1922 годах им было создано первое на территории Средней Азии спортивное общество, которое он назвал «Фортуна».

У «Фортуны» сначала не было никаких помещений, и все необходимые вопросы Сидней Львович решал у себя на дому. В самодельных афишах, развешанных по всему Ташкенту, даже в самых отдаленных его районах, и приглашающих вступить в спортивное общество, было написано: «По всем вопросам обращаться к С.Л. Джаксону на дому по адресу ул. Самаркандская, 28». По этому адресу папа снимал квартиру вместе со своим другом, профессором Перешивкиным.
Папа был энергичным, очень подвижным человеком. Двери нашего дома всегда были открыты. К папе приходили его коллеги, друзья, бывшие и настоящие ученики. Всех встречала, угощала и провожала мама, бывшая душой нашего дома.
Мою будущую маму, красавицу Берту (она родом с Украины, приехала в Ташкент в 1926 году), тогда студентку рабфака, папа встретил случайно, в доме своих друзей, и сразу влюбился, а позже связал с ней свою жизнь. Появились дети. Сначала мой брат, а через три года и я.
Жили мы на улице Свердлова. Но прежде чем рассказать о ней, хотелось бы вспомнить об одной встрече.

Профессор Войно-Ясенецкий

В раннем детстве я болела «диатезом». Так тогда называли аллергический дерматит. Мама обращалась к очень многим врачам и строго выполняла все их рекомендации. Но аллергический дерматит все никак не хотел со мной расставаться. И тут мама узнала (это было, кажется в 1936 году), что в поликлинике № 15, располагавшейся в тогдашнем Краскомовском переулке (недалеко от перекрестка улиц Жуковской и Карла Маркса), принимает знаменитый профессор Войно-Ясенецкий. Маме сказали, что он принимает как простой врач. Но при этом добавляли, что «он творит настоящие чудеса». И мама со мной пошла к нему на прием.
Конечно, всех деталей припомнить не могу, но что я хорошо запомнила – как меня поразила и удивила окладистая борода профессора и то, что, приступая к осмотру, он перекрестился. В то время среди наших знакомых никто не носил бороды и не крестился при всех.
Осмотрев меня, профессор положил руку на мою голову и сказал, что я хорошая девочка и что все будет хорошо. И мама потом долгие годы с удивлением рассказывала и мне, и всем остальным, что после визита к профессору Войно-Ясенецкому и его осмотра все как рукой сняло – я поправилась. Ну как после этого не верить в чудеса…
Тогда я, конечно, не понимала, кто осмотрел меня, возложил свою руку на мою детскую голову и помог мне выздороветь. Но позже, будучи студенткой медицинского института, а затем и врачом, многое узнала и о его огромном вкладе в медицинскую науку, и о его подвижнической деятельности. И, конечно, не могла не чувствовать радость, что мне посчастливилось встретиться с этим великим человеком и выздороветь после встречи с ним.

Улица Свердлова

Итак, мы жили на улице, которая тогда называлась Свердлова. Сейчас от нее осталось всего лишь полтора квартала – наш пролёт, где я жила, и еще кусочек. И называется она по-новому – улица Ганди. Все, кто знает старый Ташкент, помнят бывшее здание консерватории, которое находилось на тогдашней улице Пушкинской. Перпендикулярно к Пушкинской, как раз на уровне здания консерватории, образуя Т-образный перекресток, начиналась улица Жуковского, которая спускалась вниз от Пушкинской и, как мне тогда казалось, уходила очень-очень далеко, до лечебницы имени Федоровича. Так вот, ровно через один пролёт от Пушкинской влево отходила очень зеленая и уютная улица, моя улица, образующая с Жуковской тоже Т-образный перекресток. Помню, что тихими вечерами у нас был слышен шум трамвая № 3, который в то время ходил по Пушкинской.
Что рассказать о моей улице? Она была похожа на другие улицы центральной части старого Ташкента, была очень зеленой и тихой. Помню я ее с 4-5-летнего возраста, а это было в далеких 1937–1938 годах. Мостовая была выложена булыжником, не очень широкая, но на ней свободно могли разъехаться два больших грузовика и еще оставалось свободное место. По обе стороны дороги были обочины шириной по полметра или даже больше, не выложенные булыжником. На них с обеих сторон были посажены деревья, наверное, задолго до моего рождения. А ко времени моего детства они стали большими и развесистыми, их ветви сплетались довольно высоко где-то над серединой мостовой, образуя над ней зеленую арку. Солнце с трудом пробивалось через густую крону, и мы могли играть на мостовой даже в самый знойный день… Да, да, играть на мостовой, я не оговорилась. В то время машин было так мало, что они появлялись на нашей улице через длительные промежутки времени. А играли мы в «пятнашки», «куликашки» или лапту, а когда стали чуть постарше – в «казаки-разбойники».
Дорога от тротуара отделялась арыком. На нашем пролёте он был достаточно широким (мне, во всяком случае, тогда так казалось, потому что приходилось сделать небольшое усилие, чтобы его перепрыгнуть), с крутыми, чуть кривоватыми боками-берегами. В теплое время года они густо зарастали травой, одуванчиками, маком, иногда васильками; в арыке всегда журчала вода. Между арыком и тротуаром была другая, небольшая обочина, тоже покрытая растительностью. Обочины, естественно, ничем не были выложены, и во время длинного жаркого лета на них, между растениями, скапливалась пыль.

Запахи детства

Вспомнился и ни с чем не сравнимый запах моего детства. В шесть часов утра (но я этого, естественно, не видела) и в шесть вечера приходила поливальщица, набирала воду из арыка и плескала ее на дорогу, обочины, тротуар. Вечером я старалась к ее приходу выйти на улицу. Мне нравился плеск воды, шлепнувшейся на булыжную мостовую, облачко пыли, которое поднималось на месте, куда попадала вода. И запах… запах смеси пожухлой травы и привядших цветов, смешанный с запахом пыли.
Тротуар на нашем пролёте был выложен кирпичом. Со временем кирпич потрескался, и в щелях между его кусками весной начинала пробиваться трава, а кое-где и мелкие цветочки. Тротуар становился пестрым, веселым, и мы, дети, любили бегать по нему босиком. Еще упругая в начале лета травка приятно щекотала ноги. В зените лета трава становилась жухлой, желтой и жесткой, но защищала наши босые ноги от ожога о нагревшийся кирпич.
Дома на нашей улице все были одноэтажными, отделенными друг от друга заборами. За заборами были достаточно большие дворы, где, как правило, жили несколько семей. А в них были дети. Но мы редко играли во дворах – местом игры чаще всего была улица, наша улица.

Вход во многие домики был с улицы, и перед дверью, как правило, было крыльцо. У всех крылечки были разные – больше или меньше, ровные или с вычурными изгибами, с навесом или без навеса. Цемент этих крылечек за день хорошо прогревался и вечером был теплым и приятным. Почему я об этом вспомнила? А что было делать вечером, когда из-за плохого освещения уже нельзя было играть на улице? Тогда не было ни телевидения, ни компьютеров, ни сотовых телефонов, а слова «интернет» не существовало ни в одном словаре! Мы собирались группками по интересам, усаживались на каком-нибудь крылечке и рассказывали друг другу или содержание книги, прочитанной днем, или разные байки и небылицы (это бывало чаще!). Иногда мы так шумели, что хозяева «оккупированного» крылечка выходили и прогоняли нас. Мы шли на другое крылечко, и там все повторялось.

Помню и совершенно пьянящий запах, который в теплое время года стоял на моей улице. От дома № 9, который двумя большими окнами и небольшим уютным крыльцом посередине смотрел на улицу (я жила во дворе этого дома), до следующего дома № 11, который стоял на углу с улицей Балыкчинской (позже переименованной в Хамида Алимджана), протянулся длинный невысокий забор. В части углового дома № 11 жил профессор Г.Н. Терехов, много лет заведовавший кафедрой патологической анатомии в ТашМИ. Он был страстный садовод-любитель, и вот за этим забором располагался его сад. Какие необыкновенно красивые цветы выращивал он на этом участке! Уже с апреля на улице стоял сладковатый и пряный запах цветущей сирени. Кустов было несколько – это и обычная сирень, и белая, и махровая. Ветки свешивались с невысокого забора, и, что греха таить, мы каждый раз пытались отломить маленькую веточку сирени или жасмина, который тоже рос вдоль забора. А потом, до глубокой осени, стоял запах роз.

И еще о запахах моего детства. Наш пролёт улицы пересекался с улицей Балыкчинской. И если повернуть направо и спуститься вниз (а эта часть улицы была с уклоном), то через несколько сот метров можно было упереться в центральный вход старого зоопарка. Территория зоопарка была холмистая, весь он утопал в зелени. Небольшой, уютный, чистенький. За ним хорошо ухаживали. Но в очень знойные дни, ближе к вечеру, ветерок приносил хотя и не резкий, но особенный запах – запах шерсти животных и слежавшейся зелени. Но это было редко, и никому этот запах не мешал, а просто будил в нас желание еще раз пойти в зоопарк.

На следующем пролёте по улице Свердлова росло дерево, довольно приземистое, с красивой широкой кроной. Мы называли его «мыльным» деревом, потому что к лету на нем появлялись какие-то небольшие не то цветочки, не то ягодки, и если их помять в руках, они чуть-чуть «мылились» и издавали невероятно приятный запах. По вечерам дерево просто благоухало. Стыдно сказать, что я ни тогда, ни позже так и не удосужилась узнать, как оно называется.

И если уж говорить о запахах, то, конечно, следует вспомнить пряный густой сладковатый запах барды*. В военные годы по нашей улице периодически проезжала запряженная осликом бричка, перевозившая барду. Как мы узнавали, что по улице едет бричка с бардой? Во-первых, колеса старой, почти рассыпающейся брички страшно громыхали по булыжной мостовой. Во-вторых, по всей улице распространялся этот специфический сладковатый запах, смешанный с запахом сильно слежавшейся травы. И мы, детвора, немедленно выбегали на улицу и пристраивались позади брички. В бричке стояла большая грязная бочка, вся липкая от выплескивавшейся барды. Бочка, как правило, была накрыта тоже грязной, липкой, пропитанной бардой тряпкой. А так как барда была еще горячая, то над бочкой вился дымок. Бричка была невысокой, а бочка стояла в сделанном в ней углублении. Усталый ослик едва передвигался. И нам не стоило труда, пристроившись за бричкой, поднять уголок тряпки, засунуть руку в бочку, обмакнуть ее в этой патоке, а потом с огромным удовольствием ее облизать. Нам она казалась очень вкусной, так как в тяжелые годы войны мы постоянно недоедали и практически не ели ничего сладкого. Иногда вместо барды перевозили жмых. И, что греха таить, мы пытались утащить несколько штук из брички, чтобы потом с удовольствием сосать эти сладко-горькие кусочки, сильно пахнувшие слежавшейся травой. Возница, конечно, ругался, пытался отогнать нас от брички, замахивался кнутом, но голод был сильнее страха.

«У Оганеса»

Если пройти от Жуковской по нечетной стороне улицы Свердлова и пересечь Балыкчинскую, то на следующем пролёте, примерно с его середины, можно было увидеть крупное кирпичное двухэтажное здание Политехнического института, которое расположилось на углу с улицей Асакинской. Причем основная, большая часть здания располагалась именно на Асакинской. Там же был центральный вход. Нам, детям, здание это казалось огромным и очень заманчивым, и, конечно, очень хотелось узнать, что же там внутри. Но нас не пускали вахтеры.
У начала здания института, как бы прилепившись к нему, на улице Свердлова стоял маленький одноэтажный магазинчик, который мы называли «У Оганеса». Это, наверное, было имя бывшего хозяина магазинчика, который там так и остался продавцом. Ох, как мы любили туда забегать, чтобы вдохнуть запах свежего хлеба (тогда выпекали большие круглые буханки серого хлеба) и пастилы. Пастилу продавали в больших бочках. Она была густая, темная, сладкая, и ее резали ножом. Чего греха таить, когда Оганес отворачивался или был занят с покупателями, мы запускали в бочку пальцы, пытались отщипнуть немного пастилы и быстро сунуть ее в рот.

Мединститут

Здание Политехнического института было угловым, его главная часть с центральным входом выходила на Асакинскую. Это здание по-прежнему прочно стоит у дороги (вернее, между двух дорог), но уже другой дороги – совсем непохожей на длинную, кривоватую Асакинскую, которая, начинаясь от Пушкинской, шла мимо Политехнического института, парка имени Тельмана и САНИИРИ (Среднеазиатский научно-исследовательский институт ирригации), спускалась вниз, пересекала Салар и упиралась в улицу Карла Маркса. Слева от угла, где эти улицы пересекались, располагался Ташкентский медицинский институт. И я, когда кончилось мое детство, поступила учиться в этот институт. И каждое утро пробегала полтора пролёта по Свердлова, поворачивала направо и бежала по Асакинской вниз, в свой институт. Бежала – потому что, как всегда, не хватало нескольких минут, чтобы не опоздать на занятия. И так было долгих шесть лет.

Я знала каждую кочку на Асакинской, каждый кустик, каждую загогулину, где можно идти быстрее, а где лучше осторожнее. С удовольствием пробегала мимо территории САНИИРи. Центральное здание этого института было чуть удалено от красной черты улицы. Вокруг всей большой территории шел решетчатый забор, за которым не было ничего видно, так как он весь зарастал зеленью. Из-за буйной зелени, проглядывающей здесь и с территории парка Тельмана, этот участок улицы был очень приятным, и здесь хотелось замедлить шаг. Но вот ниже, после мостика через Салар, было уже совсем не красиво. Я никак не могла привыкнуть к плоскому низкому длинному бараку с косыми, кривоватыми окнами, где в трудные военные и послевоенные годы приходилось жить людям. Этот барак начинался сразу после моста и тянулся почти до улицы Карла Маркса. На углу же со стороны барака располагался ремонтный завод, вернее, его ворота. Что было за воротами, мы не видели. Тротуар вдоль барака был очень узким, шел ниже уровня дороги, и в дождливую погоду машины окатывали барак почти по самую крышу. Ну и нас, естественно, если мы в это время там проходили. Но мы старались пробежать очень-очень быстро или, наоборот, чуть приостановиться, чтобы пропустить редкую машину.

Парк Тельмана

Ну а парк имени Тельмана? Любимое место для гуляния, и совсем рядом, в паре минут ходьбы от дома. В те годы он казался нам чудо каким красивым! Парк располагался на холмистой местности, утопая в зелени. Нам нравилось бегать вверх-вниз по этим холмам, каждый раз спускаясь в ровную низинку, в центре каждой из которых располагались цветочные клумбы, одна красивее другой, и вокруг стояли скамейки. Вдоволь набегавшись, мы усаживались на скамейки. Когда стали постарше, очень любили ходить в летний кинотеатр, который располагался в нижней части парка, недалеко от Салара, и как бы образовывал одну из границ парка. Было два вечерних сеанса: в 9 и 11 часов вечера. И в ташкентские вечера так приятно было сидеть в зале кинотеатра под открытым темным южным небом, время от времени поднимая голову и разглядывая яркие и кажущиеся близкими в наших краях звезды…

Фотографии Паины Сиднеевны сделаны в клубе «Интеллектуал» 4 ноября 2023 года.