Сергей ЧУПРИНИН: Хочу делиться точным и объёмным знанием Разное

Автор: Александр РЯЗАНЦЕВ.

Страх любого писателя в том, что его забудут после смерти. Что перестанут переиздавать, вспоминать, обсуждать… Кто же хранит память о писателях былых эпох? Кто не дает их именам забыться? Исследователи литературы, такие как главный редактор журнала «Знамя», профессор Литературного института Сергей Иванович Чупринин, которому 29 ноября исполнилось 75 лет. Каждый день он погружается в наше литературное прошлое, изучает архивные документы, дневниковые записи писателей, пишет книги об их жизни и творчестве. Одна из них, посвященная писателям, работавшим во время «оттепели», должна выйти в ближайшие месяцы. Чем же она нас изумит? Ответ на этот и многие другие вопросы в юбилейном интервью Сергея Ивановича для «Учительской газеты».

– Сергей Иванович, вы известны прежде всего как критик, но, кажется, уже давно не высказываетесь публично о литературных новинках. И ваша предыдущая книга «Оттепель: События. Март 1953 – август 1968», отмеченная премией «Просветитель» за 2020 год, была посвящена отнюдь не нашим дням, а отшумевшей, казалось бы, эпохе. Означает ли это смену профессии?
– В известной степени да. Видимо, лета не только клонят к более фундаментальным занятиям, но и предполагают обновление авторской задачи. Ведь кто такой критик? В первую очередь оценщик, чьи суждения вступают в диалог с суждениями других критиков, влияют на литературный процесс и, я бы сказал, организуют его. Критики живут спором, мнениями, и побеждает тот, чье мнение наиболее убедительно. Дело, доложу вам по собственному уже полувековому опыту, и необходимое для культуры, и увлекательнейшее. С годами, однако же, от этого мельтешения, от этой работы на конвейере устаешь и хочется делиться уже не оценками, а знанием – по возможности точным, выверенным и объемным.

– Но почему именно «оттепель»?
– Потому что эти 15 лет были, как сказал бы Стефан Цвейг, «звездными часами» русской культуры. Я застал их сначала школьником, потом провожал уже студентом и был навсегда покорен тем, как все тогда в нашей жизни стремительно отмораживалось, оживало: новые театры и журналы, обновление всего культурного ландшафта, непривычно дерзкие новые таланты и новый взлет в творчестве Заболоцкого и Пастернака, Шостаковича и Ахматовой. Вспомните хотя бы недавние фильмы и телесериалы «Стиляги», «Оттепель», «Таинственная страсть», вы увидите, что вот уже и чуткий масскульт понимает эту эпоху как своего рода нашу Античность, откуда много что пошло. Наросла мифология, часто не име­ющая ничего общего с реальностью, и это значит, что ее надо выправить точными датами, проверенными сведениями, опорой на исторические источники. Вот я и взялся.

– Насколько можно судить по вашему блогу и публикациям в журнале «Знамя», у вас уже складывается или почти сложилась новая книга. Только на этот раз это будет уже не хроника событий, а биографический словарь. Какими принципами вы руководствуетесь, как отбираете персонажей для портретирования?
– Это ведь, что называется, авторский проект, и поэтому за выбор фигурантов отвечаю только я. Разумеется, уже написаны лаконичные – каждая объемом не более двух страничек компьютерного текста – характеристики тех, без кого нельзя обойтись: Шолохова и Пастернака, Ахматовой и Зощенко, Солженицына и Евтушенко, Рубцова и Бродского. Про них вроде бы все всем известно, ан нет, не все, так что в этих очерках есть и незнакомые многим сведения, и моя трактовка, для многих опять-таки неожиданная.

Оговорюсь, что это будут биографии не столько литературные с соответствующим разбором и оценкой конкретных произведений, сколько, как я говорю, гражданские. Потому что помимо книг меня интересует еще и то, как вели себя их авторы в обстоятельствах, предложенных эпохой. А вели они себя очень по-разному: кто-то оставил по себе добрую память, а кто-то, например литературные чиновники, – дурную. А кто-то вообще запомнился не книгами, а поступками. Даже одним поступком. Как, предположим, Вячеслав Костыря. Его стихи бесповоротно забыты, но помнится, что это он, главный редактор журнала «Звезда Востока», в пользу жертв ташкентского землетрясения выпустил беспрецедентно смелый благотворительный мартовский номер за 1967 год и тем вошел в историю. Вот еще пример: Яков Лернер, автор статьи «Окололитературный трутень», с какой начался процесс по обвинению Бродского в тунеядстве. Или Евгений Воеводин, добровольно взявший на себя обязанность быть общественным обвинителем на этом позорном процессе.

– Стоит ли о них сегодня вспоминать?
– Полагаю, что да. Ведь и они наследили в «оттепели», ведь и они сформировали ее облик. Эпоха вообще-то была, как сказали бы сейчас, гибридной, лоскутообразной, за шагом вперед следовал шаг назад. Кто-то сеял или готовился сеять разумное, доброе, вечное, а кто-то горазд был вытаптывать первые ростки, рвался на трибуну с осуждением Пастернака или Беллы Ахмадулиной, писал доносы, играл роль цензора. И все должны быть вспомнены поименно.

– В следующем году исполняется сто лет со дня рождения прекрасного писателя, певца рязанских земель Бориса Можаева. Это классик деревенской прозы, однако почему-то о нем не так много говорят, как, например, о Василии Шукшине или Василии Белове. В своей статье, посвященной автору, вы пишете, что это по его инициативе началась канонизация деревенской прозы… Почему же о нем так редко вспоминают?
– Читательская память, увы, жестокосердна, в отвал, в перегной ушли слишком многие, и книги их сейчас не читаются, потому что не переиздаются, а ведь писались они на разрыв аорты. Что делать? Мало только сожалеть. Надо напоминать, рассказывать и о тех, кто был в фаворе, и о тех, кого власть в годы «оттепели» просто не выпустила в освещенное пространство.

– Читателям, наверное, стоит посоветовать вашу публикацию «Мученики» в августовском номере «Знамени» за этот год, где вы рассказываете о Данииле Андрееве, Анне Барковой, Евгении Гинзбург, Валентине Зэка (Соколове)…
– Да, их судьбы были жестоко перерублены каторгой, тюрьмой и ссылками, причем часто неоднократно и часто не только в сталинские, но и в «оттепельные» годы. Сейчас, слава богу, их книги выходят в свет, но вообразите, каково это было – при жизни не увидеть ни одной своей строчки, опубликованной на родине, десятилетиями писать в стол, а то и в тайные схроны, надеясь лишь на правосудие потомков. В этом же, по сути, ряду и люди раннего русского андеграунда, получившего у исследователей название «вторая культура»: те, кто еще в 1950-е собирался в мансарде у Галины Андреевой на Большой Бронной улице, или, как Генрих Сапгир, Игорь Холин, Всеволод Некрасов, в бараке на подмосковной тогда станции Лианозово, или вообще жил в одиночку, вне круга друзей, и писал, писал, писал в надежде, что его слову отзовутся.

Как о них не упомянуть?

– Расскажите, пожалуйста, чем для вас была важна Евгения Гинзбург? К недавнему Дню политических репрессий в «Учительской газете» была опубликована статья о ее «Крутом маршруте»…
– Ее судьба и уникальна, и по-своему типична. Например, Варлам Шаламов, Даниил Андреев или в другом уже поколении Аркадий Белинков с самого начала относились к советской власти как к богомерзкой и, соответственно, знали, что обречены. Тогда как Гинзбург смолоду была коммунисткой – правовернейшей из правоверных. И жилось ей прекрасно: муж – председатель горисполкома в Казани, пятикомнатная квартира, личный автомобиль с шофером, дом­ра­бот­ни­ца. Так что, как она будет вспоминать, «если бы мне приказали за партию жизнь отдать, я бы сделала это без колебаний не только один, но и три раза подряд». И вдруг по этой абсолютно безвинной советской барыне ударяет молния Большого террора: допросы, тюрьмы, колымская каторга, бессрочная ссылка. Так осатаневшая власть сама создала себе врага. Не ведая, что создает еще и замечательного писателя, летописца крутых маршрутов.

– Вместе с вами в спецноминации TeenTalk премию «Просветитель» получила профессор Мариэтта Омаровна Чудакова за «Рассказы про Россию 1861-1922: книжка для чтения» как лучшее научно-популярное издание, адресованное подросткам, и за многолетнюю просветительскую деятельность для детей и подростков. В журнале «Знамя» не раз выходили публикации Мариэтты Омаровны. Пригодился ли вам сегодня ее просветительский опыт?
– Безусловно. Как и опыт академика Михаила Леоновича Гаспарова. Блистательный стиховед, лучший знаток античной культуры, он взял да и написал на склоне лет книгу «Занимательная Греция», а свои размышления о русской литературе свел в сборник «Записи и выписки», адресованный не только филологам, но и всем, кто окончил среднюю школу. Зачем? Затем, что не одним же коллегам по профессии хочется передать свои опыт и знания. Пытливых людей в России хватает, и надо, елико возможно, расширять их круг, разговаривать с ними, искать для этого понятный и увлекающий язык. Мариэтта Омаровна, в молодости темпераментный и остроумный критик, в зрелости глубокий историк литературы XX века, тоже это почувствовала, и я, естественно, следую за ними, истинными просветителями. Не в темах, не в манере, они у нас разные, но стилистически я в той же традиции. Никакой наукообразности с ее птичьим языком «для своих», никакого «академического письма», отдающего диссертационной занудностью, а по возможности просто, ясно и, если удается, увлекательно или, как сказал Гаспаров, занимательно. В этом смысле мои книги об «оттепели» не только справочник, оснащенный всеми полагающимися сносками и комментариями, но еще и книга для чтения. Хочется, чтобы каждый очерк в моей новой книге, а их более 350, прочитывался как психологический портрет личности, достойной нашего внимания.

Изобрел я, кстати сказать, и свое ноу-хау.

– Какое?
– На протяжении трех последних лет я по мере написания выкладывал и выкладываю эти очерки в своем блоге. Так делают многие поэты, даже прозаики, например, мой друг и прекрасный писатель Денис Драгунский вообще шутит, что он рожден социальными сетями. А вот среди историков литературы, кажется, я первый тут же проверяю свои работы на публике. И это оказалось очень результативно – филологи и историки, по избирательному родству собравшиеся в моей ленте, меня комментируют, дополняют и уточняют, удерживают от ошибок и опрометчивых суждений. Так что и моя благодарность в предисловии к книге именно им, моим добровольным комментаторам.

– Со многими героями словаря вам, вероятно, доводилось встречаться. Сказалось ли на ваших текстах личное знакомство, приятное или не очень?
– Ну как не сказаться? Хотя я с самого начала решил, что буду рассказывать только о тех, чей жизненный путь уже завершен, а с теми, кто, слава богу, жив, продолжу дружеские или, случается и такое, дистанцированные отношения. Но в любом случае опорой мне служат не собственные воспоминания, а общедоступные публикации, документы, уже обнародованные свидетельства, так что и читатель при желании вслед за мной может пройти тот же путь за пядью пядь.

– 29 ноября – день вашего 75-летия, с чем мы вас искренне поздравляем! С каким настроением вы подходите к юбилею?
– С рабочим. Дописать осталось всего несколько очерков, но я дал себе торжественное обещание к Новому году сдать всю рукопись в издательство «Новое литературное обозрение», где выходил и первый том моего проекта. Слово дадено, посмотрим, удастся ли мне его сдержать.

– А дальше? Раз вы сейчас заканчиваете уже вторую книгу, посвященную «оттепели», то можно ли ожидать продолжения, то есть третьей части?
– Загадывать в моем возрасте, конечно, рискованно. Но привычка свыше нам дана, и работаешь, пока живешь. А какие фантазии порой приходят в голову, я лучше все-таки умолчу.

Источник.