Путешествие из Праги в Ташкент История Ташкентцы

Vladimir Tchirikov

Как и почему наша семья очутилась в Узбекистане

После предыдущей публикации моих воспоминаний о брате этот вопрос мне задала моя добрая знакомая Катя Трубецкая с просьбой описать мои впечатления о переезде из Праги в Узбекистан.

Во многом у нас с нею случилась схожая ситуация, ведь её родители, также, как и мои, решили в 1958 году всей семьёй вернуться из Франции — на «родину» ! в СССР !! Не знаю, как реагировала на это решение их 14-тилетняя дочь, но вскоре юная парижанка очутилась в украинском шахтёрском городке Рубежное…

Можно лишь догадываться, что творилось в её душе… Аналогичные события случились и со мною в неполных 12 лет и запомнились мне навсегда. Но рассказать о них я рассчитывал не сейчас, а попозже. Дело в том, что некоторое время тому назад я уже начал записывать всякие занимательные случаи из своей жизни, но, как это чаще всего бывает, делаю это в хронологическом порядке и до этого периода времени в своих записях я ещё не добрался. Не в силах отказать уважаемому мной человеку, я посчитал возможным перепрыгнуть на несколько лет вперёд и описать эти события. Но, поскольку этот текст я выкладываю на всеобщее обозрение, а среди обозревающих могут оказаться и те, кто мало знаком с историей русской эмиграции, считаю не лишним уделить этой теме немного внимания. При этом я не претендую на историческую достоверность как всего этого явления, так и отдельных его эпизодов. Это — всего лишь моё представление о том времени, сложившееся в результате прочитанного и лично мною услышанного от очевидцев и на основании недолгого личного опыта пребывания в качестве эмигранта в чужой стране.

Как всем известно, после большевистского переворота 1917 года и после завершения Гражданской войны, из России бежали миллионы её граждан, спасаясь от красного террора. Со временем в Европе образовалось несколько крупных центров компактного расселения российских эмигрантов. Преимущественно это были столицы Франции, Чехословакии, Югославии, Болгарии. В Праге, во многом благодаря инициативе премьер-министра правительства Первой Чехословацкой Республики Карела Крамаржа, была разработана и осуществлялась программа государственной поддержки российской эмиграции, в первую очередь научной и технической интеллигенции. Здесь осели и работали родители моего отца, писатель Е.Н.Чириков с семьёй, а также семья инженера В.Д.Попова, отца моей матери. Здесь же, в Праге, мои родители поженились и обзавелись тремя детьми.

Большая часть эмигрантов долгое время жила своей жизнью и своими проблемами, считая своё пребывание в чужой стране досадной случайностью, надеясь на скорое падение Советской власти и возвращение на родину. В Праге функционировали русские детские сады и гимназия, русские студенты получали стипендии от правительства Чехословакии, их обучала русская профессура. Контакты с чешским населением часто только ограничивались работой и решением самых необходимых бытовых вопросов. Многие принципиально не учили чешский язык, считая его смешным и нелепым. В нашей семье и – смею полагать, во многих других, — нам с детства внушали идею, что мы — РУССКИЕ, временно живём в чуждой нам среде, с которой у нас нет ничего общего. Поэтому мы обязаны помнить свой язык, свою культуру и свою страну Россию, вернуться в которую нам рано или поздно необходимо. Ещё в 1921 году появилась статья ряда эмигрантских философов и интеллектаулов под названием «Смена Вех», в которой обосновывалась возможность и даже необходимость сотрудничества с новой властью России. Видимо, и эта позиция постепенно привела часть эмиграции к более лояльному отношению к политическому режиму в СССР. Окончательную коррекцию в политическую ориентацию эмиграции внесло нападение Германии на Советский Союз. Многие , в том числе и мои родители, в первую очередь увидели в этом угрозу существованию их родины – России, политический строй которой в данной ситуации уже не имел решающего значения. После окончания войны, кажется в 1946 году вышел указ Верховного Совета СССР о возможности получения гражданства СССР бывшими подданными Российской Империи и их прямыми потомками и часть патриотически настроенной эмиграции приняла гражданство СССР, что де юре подразумевало их репатриацию (возвращение на родину). Первая волна репатриации состоялась в 1948 году. Тогда из Праги, в числе других, уехала в СССР сестра моего отца Валентина, тётя Валечка, вдова с двумя дочерьми, одна из которых была ещё школьницей. Примерно в то же время первые репатрианты выехали из Франции.

Что их ждало и что с ними случилось в СССР рассказывается в известном фильме «Восток – Запад». Мои же родители благоразумно отложили это мероприятие до лучших времён. (Необходимо заметить, что все эти и последующие события, вплоть до дней, непосредственно предшествовавших отъезду из Праги, я излагаю со слов моих родителей, преимущественно мамы, и рассказов наших друзей и знакомых, вместе с нами проделавшими путь из Праги в Узбекистан.). Тема репатриации вновь возникла уже после смерти Сталина. К тому времени в Праге, в самом центре города, на улице «На Пржикопах» (напротив кинотеатра «Севастополь») уже вовсю функционировала общественная организация со странным названием: «Клуб Советских граждан, постоянно проживающих за границей» — официально и юридически зарегистрированная и даже обладающая своей печатью! Естественно, этот клуб тщательно курировался и полностью контролировался Советским посольством, но, так сказать, внутренняя его жизнь была вполне раскрепощённой, демократической и интересной. Кое-какие эпизоды из клубной жизни я уже помню, мои родители часто бывали там, чтобы провести время с друзьями. Часто они брали с собой и детей.
Итак, к началу 1955 года стал реализовываться план нашей репатриации. Безусловно, у любого из граждан СССР, коими мы все являлись, было право и возможность, пройдя какие-то формальности и соответственно оформив документы, самостоятельно вернуться в СССР. Так, кстати, и поступила семья Завадовских, выехавшая из Франции и по какой-то причине сделавшая остановку на некоторое время в Праге (где мы и познакомились), но потом продолжившая свой безумный вояж… Но такой вариант решительно не подходил подавляющему большинству рвущихся на родину обитателей столицы Чехословакии. Почти у всех были семьи с детьми разного возраста, а у некоторых — почтенного возраста родители, которых нельзя было оставить одних. НО! …основная причина была сугубо прозаическая: всё это были люди далеко не богатые, худо-бедно среднего достатка, не без туда вписавшиеся в чуждое общество и наконец-то занявшие в нём определённое стабильное положение. У многих, по ещё довоенной европейской традиции, работали только мужья, жёны занимались домашним хозяйством и детьми. Понятно, что перспектива всё бросить и начинать новую жизнь с нуля, никого не устраивала. Необходимо было найти вариант, при котором материальные потери были бы минимальны, а все расходы, связанные с переездом взяло бы на себя государство… И этот вариант был найден: как раз в это время в СССР начиналась очередная кампания – освоение целинных и залежных земель! Десятки тысяч горожан, в основном молодёжи из крупных городов России эшелонами отправлялись на освоение целинных земель Казахстана и прилегающих к нему районов Средней Азии. Не захотели оставаться в стороне и граждане СССР, постоянно проживающие в Чехословакии (и, как позже выяснилось, некоторая часть таких же граждан, проживающих в Венгрии), и выразили горячее желание помочь Родине в ОСВОЕНИИ ЦЕЛИНЫ! (Не беда, что потенциальных трактористов среди них было всего полтора человека, а остальной КОНТИНГЕНТ составляли врачи, инженеры, учителя, журналисты и, даже! — профессиональные актёры. Главное — был найден предлог, который устраивал всех. Теперь окончательно были расставлены точки над i : 1) Государство полностью берёт на себя все расходы по переезду по железной дороге всех репатриантов, членов их семей и перевозке багажом неограниченного количества их имущества (мебели, одежды, посуды и кухонной утвари, и любых других предметов домашнего обихода). 2) После пересечения границы всем выдаются советские деньги — так называемые «подъёмные» ( естественно, ввозить чешские кроны в СССР не имело никакого смысла, все сбережения, если таковые и были, были потрачены в основном на одежду). 3) Наш транспорт направляется на целинные земли Узбекистана (без уточнения конкретной локации). Питание в дороге и дальнейшие расходы в местах прибытия покрываются из выданных «подъёмных» денег. 4) Прибывших на месте обеспечат работой (безусловно?, вероятно?, наверное.? может быть?…). Была определена дата отъезда – начало августа 1955 года, скорее всего для того, чтобы школьники и студенты успели к началу учебного года.
Началась непосредственная подготовка и сборы к отъезду. Меня, 11-тилетнего мальчишку это никак не касалось. Никто меня впрямую не спрашивал, хочу ли я уезжать в Россию или нет. Да и сам такой ворос был бы для меня удивителен. Меня, как и многих моих пражских русских друзей-сверстников, исподволь приучали к тому, что мы когда-нибудь вернёмся в Россию, носящую теперь другую фамилию – СССР. И не надо забывать, что рос я уже в коммунистической Чехословакии, старательно копировавшей все идеологические достижения Советского государства. В школе были и пионеры в красных галстуках, повсюду висели лозунги «Советский Союз – наш пример!» и «С Советским Союзом – на вечные времена!» (в 1968 году, после вторжения в Чехословакию, чехи дописывали на них маленькое дополнение : «но ни на минуту дольше!»). Были и демонстрации трудящихся во славу 1-го мая, и военные парады, словом всё, как у Старшего Брата. И если бы меня даже и спросили о моём желании, я бы искренне ответил, что очень хочу. К тому же, помимо патриотических и идеологических мотивов, это обещало быть интересным путешествием в новый, неизвестный мир, наполненный не до конца понятными и загадочными символами – Урал, Байкал, тайга, Амур, пустыня Кара-Кум, Чёрное море, Кавказ, Волга, степь, Алтай…, — и героями уже прочитанных к тому времени «Морских рассказов» Станюковича и повести «Кортик» Анатолия Рыбакова. Правда, моё первое знакомство с этим новым миром в определённой степени состоялось ещё за год до нашего отъезда. По договорённости с советским посольством было решено, что дети предстоящих репатриантов школьного возраста будут один учебный год посещать советскую школу при посольстве СССР. Мудрое решение, так как в то время русская гимназия в Праге уже не существовала и все дети ходили в чешские школы. Понятно, что нужна была некоторая адаптация: и программа отличается, а иногда просто не совпадает, другая терминология, да и вообще… Вот это «вообще» и было для меня таким первым окном, прорубленным из центра Европы в страну под названием Советский Союз. В советской школе я очень быстро узнал, как на самом деле на настоящем русском языке называется попка и пипка, причём оказалось, что почему-то у мальчиков и у девочек эта пипка имеет разные наименования… Но по учебным предметам по окончании года обучения я показал очень посредственные результаты, тут- то и проявилось различие в программах обучения чешской и советской школы.

На лето, чтобы я не мешал сборам, меня определили на дачу к нашей хорошей знакомой, а взрослые, в том числе и мой старший брат Мика, занялись упаковкой имущества. Я уже упоминал, что мы могли забрать с собой сколько угодно вещей. Потом мама вспоминала, что сам посол в неофициальных беседах подчёркивал и даже настаивал – берите ВСЁ ! , убедившись, что эти наивные интеллигенты совершенно не понимают реалии быта и повседневной в стране, где, по своей дурости, добровольно собираются провести остаток своей жизни… Но не только его увещевания, но и опыт папиной сестры, которая из города Горького писала нам письма, способствовали тому, что в итоге, помимо мебели, одежды и других очень (и совсем не очень) необходимых вещей, были упакованы и вещи совершенно фантастические в своей абсолютной бесполезности в условиях предстоящего образа жизни. Например, как будто вытащенное из кладовой помещичьей усадьбы XIX века, странное орудие для рубки капусты в деревянном корыте-жёлобе, или напоминающая мясорубку машинка для превращения кусочков засохшего хлеба в мелкокалиброванные панировачные сухари. Старательно были упаковары и две тяжеленные и монументальные медицинские фарфоровые «утки»…
Поскольку наш папа был инвалидом – он лишился ноги совсем молодым, участвуя в Гражданской войне в составе Добровольческой армии под командованием Корнилова, — основную часть физической работы по упаковке мебели и остального домашнего скарба выполняли мой старший брат и мама. Из посольства были получены инструкции и правила, которые следовало соблюдать при упакове и перевозке нашего багажа. В соответствии с алфавитном списком всех репатриантов, у каждой семьи (или отдельного лица) был номер, которым следовало пометить каждый отдельный элемент багажа, а также и его порядковый номер, соответствущий составленому списку всего багажа данного лица (семьи). Так, наша семья в общем списке была под номером 53, поскольку буква «Ч» — начальная буква фамилии, — находится почти в самом конце алфавита. Таким образом на ящике или упаковке должен был быть написан номер 53/1, 53/2 и т.д. Кроме того, должен быть быть составлен в 2-х экземплярах список с подробным описанием содержимого каждого «места» багажа. Скажем, для ящика 53/28 это должно было выглядет примерно так: «Книги на русском языке: 1)Лев Толстой «Кавказский пленник», 2)А.С.Пушкин «Сказки», 3) Даниэль Дэфо ;Робинзон Крузо» и т.д. Или 53/ 30 «Столовая фарфоровая посуда, 42 предмета: тарелки, блюдца, чашки, супница…». (Много позже, когда мы уже окончательно обустроились в Ташкенте и получили квартиру в новом доме, к которой прилагалсь персональная кладовка в подвале, я нашёл там, в одном из оставшихся после переезда ящиков, тетрадку с этим удивительным списком). Списки эти предназначались для удовлетворения любопытства таможни в случае реальной проверки багажа и сверки его содержимого с заявленным в списках. Забегая вперёд, скажу, что, насколько я знаю, никакой серьёзной проверки ни у кого не проводилось, может быть просто в паре случаев, исключительно для проформы, была нарушена наружная упаковка для поверхностного визуального осмотра.
Итак, в начале лета начались сборы и упаковка. Были куплены разных размеров деревянные ящики заводского изготовления, специальная упаковочная стружка для хрупких предметов, доски для обшивки крупных предметов мебели и прочие необходимые материалы. Было решено обязательно везти с собой пианино; в наследство от состоятельных родителей маме досталась добротная и недешовая, довольно внушительных размеров (и веса!) мебель ещё довоенного производства. Скрепя сердце, расстались и подарили знакомым огромное кожаное кресло с «ушами», в которое я любил забираться вечером с ногами и там засыпать… Дубовый буфет с многочисленными резными дверцами, завитушками и с деревянными колоннами по бокам, опирающимися своим основанием на разверзнустые пасть львиные головы, ввиду его огромных размеров, тоже было решено оставить. Но и продать его не получалось и не нашлось охотников, даже бесплатно, стать владельцем такого мастодонта, занимающего добрую половину помещения. И папа целый день его рубил топором на части, так как вынести такую огромную и тяжёлую махину целиком из квартиры на 2-м этаже и везти куда-то на свалку было бы себе дороже. Друг нашей семьи, инженер Машков, любезно предложил помочь нам избавиться от части этой обузы и после демонтажа согласился забрать… львиные головы. В чём ему не было отказано. Странно, но я до сих пор мысленно вижу эту картинку, как он стоит и держит в руке верёвочку, на которую нанизаны, как бублики, все четыре львиных головы… Мебель попроще разобрали и использовали, как материал для упаковки. Незадолго до отъезда я вернулся в Прагу с дачи, последние дни мы ночевали на каких-то импровизированных лежанках и ходили обедать в типичный чешский трактир – hospodu — напротив нашего дома. Мне это очень нравилось, так как чешские блюда мама дома не готовила, а посещали мы такие заведения крайне редко и вкус многих блюд был для меня нов. С помощью компании по перевозке мебели и её профессиональных грузчиков вся мебель и все ящики были отправлены на товарную станцию и там погружены в крытые товарные вагоны. С этой же станции всем нам и предстояло сесть в поезд и отправится в нерушимый Союз Советских Социалистических Республик.

К назначенному времени, в холодный и пасмурный день начала августа, на платформе товарной станции, возле уже сформированного состава, собрались все уезжающие и провожающие их родственники и друзья. Думаю, что уезжающих, считая детей, было никак не меньше 150 человек, скорей всего больше двухсот. Настроение у всех было далеко не радостное и оживлённое, как бывает на вокзалах при отправлении поездов дальнего следования, а скорее подавленное. Нашу семью провожала мамина старшая сестра, тётя Галя. Она и её семья стали гражданами Чехословакии и благоразумно предпочли остаться в этой стране. Позже, уже в Ташкенте, я узнал, что этот отъезд даже разрушил пару семей, в которых мужья не пожелали уезжать и жёны с детьми поехали без них… Состав в котором нам предстояло ехать, состоял из нескольких пассажирских вагонов и сцепленных с ними обыкновенными, крашеными красным суриком, товарными вагонами, где находился наш багаж. Но внешний вид пассажирских вагонов вызывал, по меньшей мере, недоумение присутствующих. Они ни чем не напоминали виденные всеми обычные пассажирские вагоны. Они были полностью выкрашенны в один локальный цвет – один был просто благородно чёрный, другой –тёмно вишнёвого, бордового цвета, — а на из бортах, ровно посередине, красовался нарядный (по-моему даже рельефный) государственный герб Чехословацкой республики… Оказалось, что это правительственные вагоны, уже снятые с эксплуатации. Когда настало время посадки, мы обнаружили в них шикарные купе с раковиной для умывания и другими необычными прибабасами. Увы! Насладиться вволю всем правительственным комфортом нам не удалось, наш состав отправился в путь ближе к вечеру и времени хватило только на обустройство и приготовления ко сну. На следующий день мы проснулись уже в Словакии, где на какой-то станции к нам подцепили вагон (или вагоны?) с репатриантами, проживающими в этой части страны. Весь остальной путь по Чехословакии мне абсолютно не запомнился, хотя я, как и любой мальчишка моего возраста, несомненно всё время пялился в окно.
Мои личные впечатления, которые я помню в образах до сих пор, начинаются с момента пересечения границы, которое оказалось, сверх ожидания, совершенно банальным и невыразительным событием. Точнее, не произошло вообще ничего, поезд еле-еле тащился по какой-то плоской, унылой местности, где не было вообще ни-че-го. Только рельсы параллельных путей и выгоревшая трава вокруг. В конце концов притащились на станцию и встали. Вблизи тоже небыло никаких выдающихся строений, кроме всяких будок и навесов. И потом — абсолютно не помню сколько времени спустя, — мы пересели, а точнее сказать – переселились, уже в советские вагоны, в которых нам предстояло пересечь изрядный кусок страны, чтобы прибыть в таинственный Узбекистан. В этих вагонах мы «прожили» несколко дней на станции под названьм Чоп. Взрослые были заняты оформлением необходимых документов в соответсвующих учереждениях и целый день проводили в посёлке. Дети тоже уже могли выходить из вагонов на перрон и заходить в здание станции. Несколько раз и я, в сопровождении взрослых прошёлся по посёлку в окрестностях станции. Местное население говорило на каком-то диалекте, включающем большое количество венгерских слов. В основном я проводил время в вагоне нашего поезда или на пероне, общаюсь с друзьями-сверстниками. Как-то раз меня родители послали в местный магазинчик. Оба они курили и мне были выданы деньги для покупки папирос, причём было названо их конкретное название. Кончно, сейчас я его не поимню, назавоём их условно « Бокс». Итак, я прошу у продавца папиросы « Бокс ». Он мне отвечает, что таких папирос в природе не существует, но есть Си-Га-Ре-Ты под таким названием. Я обескуражен и, вдобавок, очень смущён. Ведь мне впервые приходится разговаривать на русском языке с «посторонним» человеком, да ещё как бы в официальной обстановке, что уже, само по себе, очень волнительно и необычно, а он никак не меня не может понять… Дело кончилось тем, что я всё-таки купил нужный товар. Параллельно выяснилось, что мои родители, всю жизнь курившие СИГАРЕТЫ, по какой-то странной русской привычке называли их ПАПИРОСАМИ, и я даже никогда не слышал слова «сигареты». Ещё больший конфуз произошёл при другом контакте с местным населением. Как-то днём я просто валялся на своей верхней полке и вяло обозревал окружающий мир (думаю, что бесцельное шатание детей в одиночку по окрестностям не приветствовалось, а может быть было даже запрещено? Да и самому было бы боязно это делать в незнакомой стране.) На перроне перед моим окном возникла пара детей. (Теперь я понимаю, вспоминая их внешний вид и одежду, что это были цыгане.). Девочка, на вид моя ровесница, держала за руку мальчика лет пяти и поймав мой взляд, вдруг обратилась ко мне и очень жалобным голосом просила хлеба. Не помню, как она ко мне обращалась, но слова ДАЙ ХЛЕБУШКА совершенно ошеломили меня! Я был в полном смятении и не знал, как реагировать на эту ситуацию. Конечно, такого откровенного, настойчивого и персонально направленного нищенства я в своей жизни никогда не встречал. Да и вообще никаких нищих я в Праге никогда не видел. Был один слепой на Пржикопах, очень респектабельного и интеллигентного вида гражданин, который «продавал» всякую ерунду: карандаши, кнопки, спички и всякие подобные мелочи. Как-то мне мама, после очередного посещения клуба, дала мне монетку, чтобы я положил ему в коробочку для денег. Я это сделал и он, услышав падение монетки, изысканно вежливым голосом спросил, глядя невидящеми глазами в пространство над моей головой: что вам угодно? Я был не подготовлен к этому вопросу и молча ретировался… Оказывается, как мама мне тут же объяснила, я должен был просто ответить – ничего. Из раннего детства запомнилась картинка бродячего шарманщика, игращего во дворе нашего дома, которому домохозяйки из окон бросали монетки, предварительно завернув их в бумажку – чтобы не разлетались и не закатывались далеко… В общем, я молча и позорно отполз и тихонько слез с верхней полки и спрятался в коридоре, сделал вид, что я ничего не видел и не слышал.
Наконец мы тронулись и настало долгожданное время погружения в реальную жизнь любимой родины. Чешские правительственные вагоны радостно укатили назад в Прагу, к нам добавились подоспевшие «единомысленники» из Венгрии и мы вместе обживали своё новое походное жилище: знакомые всем жителям СССР общие, или так называемые плацкартные, вагоны. Естественно, никаких реальных «плацкарт» у нас не было, да вряд ли кто-нибудь из числа только что прибывших новых граждан тогда понимал смысл этого словосочетания. Очевидно, что исходя из общего количества переселенцев , «начальством» было выделено нужное количество вагонов, соответствующие количеству заявленных пассажиров. Естественно, ни семейные, родственные, возрастные или гендерные причины и обстоятельства во внимание не принимались – разбирайтесь сами. Благо люди культурные, воспитанные и драться за места не будут. Тем более, что все знали друг друга по Клубу, многие учились вместе ещё в русской гимназии и дружили семьями. Действительно, боковые места безропотно заняли одинокие молодые люди преимущественно мужского пола. Тем не менее картинка было далеко не идиллическая. Семья доктора Орехова ехала с грудным младенцем, в составе семьи Сокович – Гуманских ехал весьма преклонных лет чешский дедушка, профессиональный музыкант, повседневной одеждой которого был чёрный сюртук с бабочкой, практически не знающий русского языка. Мой папа, как я ранее упоминал, был без ноги и ходил на костылях… И всё бы ничего, но… — но ведь поезд-то наш, вернее состав, существовал совершенно вне всяких планов, правил, инструкций и расписаний! И вообще не поддавался никакому рациональному объяснению: что это такое и как это называть??? Четыре пассажирских вагона с живыми людьми внутри, к этим вагонам прицеплены ещё штук 20 товарных, и это сочетание должно, не расставаясь ни на минуту, всё время двигаться по железной дороге вместе. И нельзя отцеплять пассажирские вагоны, чтобы отправить их нормальным способом по назначению. В результате вся дорога от Праги до пункта назначения – товарной станции в Узбекистане, — заняла не меньше двух недель… Нас подцепляли к каким-то попутным товарным составам, потом отцепляли и мы ждали следующего попутного. При этом часто игнорировалось обслуживание пассажирских вагонов, ведь останавливались мы на территории товарных станций и заниматься этим там было просто некому. Порой нам элементорно не хватало воды для гигенических нужд, часто отсутствовал и кипяток в «титане», и приходилось, рискуя отстать от поезда, бежать с чайником на перрон пассажирского вокзала, если таковой вырисовывался вблизи. В этом (по-моему безосновательно) старшее поколение, в том числе и моя мама, винило молодых девушек-проводниц. Наша молодёжь, в первую очередь её мужская часть, быстро наладила с ними дружеские отношения и они немало времени проводили в общей компании друг друга. И это их, якобы, отвлекало от исполнения своих обязанностей. Но, как бы то ни было, все наши невзгоды проявились и достигли своего пика, когда мы уже пересекли Волгу и подъезжали к казахским степям и пустыням с их затяжными перегонами между остановками и непривычной для нас жарой. Надо заметить, что тогда ещё использовались классические паровозы на угле и открытые окна были не только вожделенным источником свежего воздуха, но и немалого количества жирной чёрной сажи. Один раз, ещё до территории Казахстана, руководители нашего эшелона договорились, что когда наш состав сделает остановку, нам будет предоставлена возможность помыться в бане. Естественно, я не знал, как выглядит и что из себя представляет эта процедура. Никаких бань в Праге я не видел. Для того, чтобы помыться горячей водой, дома, в ванной комнате, нагревали углём воду в колонке и мылись ею в чугунной эмалированной ванной. Конечно, читая русские книги, я встречал слово баня, но считал, что это означает то же самое – просто купание в горячей воде с использованием мыла. Нас поделили на группы и когда подошёл срок идти в баню, расположенную тут же рядом со станцией, меня снабдили чистым бельём, полотенем и определили под надзор Жени Семёнова, друга нашей семьи. Мы зашли в одноэтажное кирпичное здание и оказались в довольно большой комнате, где надо было раздеться догола!! прямо на глазах десятка других мужчин. Но и этого было мало! Оказалось, что по расписанию, в этой бане был «женский день» и банищики, соответственно, все были женщинами… Женя Семёнов, раздевшись и прикрывая одной рукой своё естество, получил от баньщицы «шайку» и направился в собственно банное помещение. Я, ничего не соображая, в полном смятении, поплёлся за ним… Сырой полумрак, специфический запах скользкого дерева лавок и присутствие «посторонних» голых мужчин надолго и прочно отвратили меня от желания узнать, в чём же состоит прелесть банных процедур.
А пока мы катили среди дождливых и необыкновенно ярко-зелёных Карпатских гор и холмов и я с некоторым недоумением рассматривал постоянно повторяющуюся картинку: на сочном зелёном лугу, на фоне далёкой деревушки, паслась одна! корова, а поодаль, опершись на посох, неподвижно маячила фигура «пастуха» в дождевике. Корова часто была на привязи и поэтому не совсем была понятна роль пастухов, преимущественно взрослых мужчин и женщин. В конце концов, я пришёл к выводу, что эти люди были в бОльшей мере сторожами, а не пастухами… Кажется, мы проезжали и мимо Львова и сравнительно быстро подкатили к Киеву, где остановились на станции в пригороде Дарница, которая в то время была самостоятельной административной единицей и не входила в состав города Киева. Активистам удалось выяснить, что по расписанию состав будет здесь стоять долго и поэтому есть реальная возможность совершить небольшую экскурсию в город Киев. Поехала группа «молодёжи» — так ещё в клубе называли группу холостых юношей и девушек студенческого возраста, которые участвовали в любительском танцевальном ансамбле, оркестре, хоре и других мероприятиях клуба. В этой группе вдруг оказался совершенно немолодой (а скорее — достаточно пожилой) актёр Петрункин, который, благодаря своему жизненному опыту, кругозору и профессиональным познаниям, неожиданно выступил в роли гида, способным объяснить молодёжи многие факты и явления незнакомой им окружающей жизни. Каким-то образом и мне удалось напроситься на эту экскурсию, за меня «поручилась» и взяла под опёку моя старшая сестра Мая.

« Смеркалось..» Нет, ну на самом деле был уже вечер и темнело. Помню, как ехали мы в трамвае и было странно, что все раговаривают на таком же русском языке, как и мы… Потом оказались на Крещатике. Ярко горели уличные фонари и как-то необычно нарядно и празднично было вокруг и миллиционер в белой форме посередине улицы! Кто-то из наших спрашивает у него, есть ли где поблизости ресторан — время позднее да и изголодались все, всё время питаясь в поезде в сухомятку. Миллиционер, очень корректно и обстоятельно, с чувством собственного достоинства, объяснил как найти интересующий нас объект и показал направление, в котором следовало нам двигаться по тротуару, не уклоняясь от прямого пути. Мне кажется, что у этого ресторана, по какой-то странной устоявшейся советской традиции, было типично «кавказское» название. Наконец мы дошли до освещённой вывески над входом в ресторан, ведущим в полуподвальное помещение. Причём оказалось, что на всём протяжении пути, элегантный миллиционер в белой гимнастёрке шагал параллельно с нами размеренным шагом посередине Крещатика и время от времени, ловя растерянный взгляд «иностранцев», молча показывал нам своим жезлом направление – мол, идёте правильно, продолжайте, всё в порядке…Наконец, разобравшись, не без помощи всё того же всезнающего актёра Петрункина, с необычными названиями в меню и сделав заказ, приступили к трапезе. Мне почему-то запомнилось как, сидевшая рядом с Петрункиним, молодая девушка Верочка Розова, старшая сестра моего ровесника и приятеля Толи, заинтересовалась необычным видом его кушания. Оказалось, что он заказал окрошку – блюдо неизвестного нам, детям русских эмигрантов, состава и странно звучащего названия… И Николай Петрункин (не помню его отчества) предложил ей попробовать окрошку из своей тарелки. Подробности дальнейших событий я не помню, но, вернувшись в Дарницу поздно вечером (но в назначенный срок!), мы обнаружили, что наш эшелон, повинуясь таинственным внутренним железнодорожным «понятиям», благополучно отправился в дальнейший путь раньше оговоренного срока без нас… Но группа отставших (кстати, не по свой вине) была довольно многочисленна, наверное, более двадцати человек, и с этим пришлось считаться. Нам предложили догонять свой поезд в товарном составе, в пустом товарном вагоне без крыши… Середина августа в том году была весьма похладной, все мужчины были в пиджаках или куртках, женщины тоже в верхней одежде. Когда состав тронулся, мы сгрудились, как стадо овец, в переднем углу вагона, обнявшись и вплотную прижавшись к друг к другу и согревая себя своим теплом, а пиджаки, куртки, кофты и жакеты держали над головой пытаясь прикрыться от встречного потока холодного ветра. Девушки, в том числе и я с моей сестрой, располагались в середине этого стада, а мужчины, обнявшись за плечи, окружили нас по периметру. Было очень холодно, поначалу пыталась подбадривать себя пением, благо почти все занимались в клубной самодеятельности. Самое ужасное, что пришлось всё время, ну никак не менее 6-ти часов, стоять на ногах, и даже задремать не удавалось. Да, и вагон-то был из-под угля, но это уже мелочь, в течение получаса всю угольную пыль, которая не успела осесть на нас, выдуло …

Как бы то ни было, свой эшелон мы нагнали. Конечно, состоялся «разбор полётов», отставшие обвиняли руководителей в том, что они не задержали отправление состава, тем более, что оказалось, что мы «чуть-чуть» не успели и кто-то, первым вступивим на перрон, вроде бы видел удаляющиеся огоньки последнего вагона. Я не помню точного маршрута, по которому следовал наш эшелон, но общее направление было на юго-восток, а потом и вовсе на юг, минуя Москву. Да и другие крупные города, известные мне по названиям, мы то ли проскакивали без остановки, то ли останавливались где-то на задворках. Пересекали Волгу, но и это событие как-то в памяти не отложилось… Но до этого мои родители сумели каким-то образом связаться с папиной сестрой Валичкой, как её все родственники называли, живущей в городе Горький. И её дочь Ира сумела нас «поймать» где-то по пути и некоторое время ехала вместе с нами. Она и моя сестра Мая были ровесницы и дружили, ещё девчонками, в Праге. Ира оказалась молодой, красивой, статной и привлекательной женщиной и я всё время ошивался возле них и прислушивался к их разговорам, в чём они мне не препятствовали. Вскоре, на какой-то станции она сошла, чтобы вернуться на поезде домой. А тут и подоспели совершенно неинтересные степи и близился Казахстан.

Напомню, что нас подцепляли к попутным товарным составам и мы часто очень долго простаивали на разъездах в ожидании встречного поезда. Это могло длиться 10-15 минут, а могло и около одного часа… И мы уже научились распознавать момент, когда поедем дальше. Состав был очень большим, длинным и тяжёлым, поэтому сразу сдвинуться с места он не мог. Сначала, где-то впереди слышался глухой удар, а потом, как бы спускаясь вниз по лестнице и пересчитывая ступеньки, он становился всё громче и звонче, всё ближе и ближе, и наконец, добравшись до нашего вагона и окатив его оглушительным лязгом буферов и покатился дальше вниз по лестнице, постепенно замирая позади. Тут же следовал повторный пересчёт, но уже с реальным результатом: мы медленно начинали двигаться вперёд. Въехали в Азию, стало тепло, а потом и жарко. Увеличились расстояния между населёнными пунктами и соответственно усугубились проблемы с водой: поскольку состав был товарный, никто из железнодорожнй братии не мог предположить, что для него потребуется большое количество воды для гигиенических нужд, а, тем более, ещё и питьевая. Иногда некоторые смельчаки использовали остановки на безлюдных разъездах в пустыне для поиска отдалённого кустика для более комфортного, чем в поезде, места для размышлений. Рискуя при этом не добежать до вагонов и невольно уподобиться известному библейскому персонажу… Наконец, поздно ночью, состав добрался до Ташкента, но, минуя его, проехал ещё километров пятьдесят южнее и остановился на пыльной товарной станции «Ак-Курган». УРААА!!, так это сюда, оказывается, мы так стремились попасть, когда в своё время изъявили желание поехать «на целину». Отсюда, уже без всяких профессиональных грузчиков и перевозчиков, частично самостоятельно, частично с помощью нанятых помощников, мы выгружали свои ящики и шкафы и пианины из вагонов и погружали их на открытые грузовики, по возможности фиксируя их верёвками. И направлялись «по месту предстоящего жительства» — в хлопководческие совхозы №17 и №18, Ак-Курганского района Ташкентской области. Конечно, там были официальные предствители «принимающей» стороны, которые контактировали с уполномоченными представителями с нашей стороны, но всё это, по моему малолетству, прошло мимо меня.

Просто в один прекрасный момент я очутился на небольшой утрамбованной земляной площадке лишённой всякой растительности. По левую руку стоял небольшой симпатичный домик с навесом перед входом, а справа и позади, параллельно улице, убогий сарайчик с двумя или тремя секциями, предположительно для содержания всякой некрупной живности. Домик был новый, но очень небольшой. Открыв входную дверь, я очутился в помещении с земляным полом и кухонной плитой с комфорками. Прямо была ещё одна дверь с очень высоким порогом. Открыв её, я оказался в квадратной комнате с настоящим деревянным полом и одним окном, выходящим на «улицу». Поскольку комната в домике была всего одна, наши «мебеля» стояли просто на земле по периметру дворика. Благо, было очень сухо, ведь всё лето, вплоть до конца октября, в Узбекистане вообще не бывает дождей. Мебель была в надёжной упаковке, а сверху, для защиты от палящего солнца, чем то накрыта. К домику и сарайчикам прилагался ещё участок земли, протяжённый вглубь от дворика и поросший каким-то пыльным бурьяном – будущий огород и прочее подсобное хозяйство. Но сейчас, ввиду отсутствия новых хозяев, там маячил чей-то пасущийся на привязи ИШАК, прежде невиданное мною животное, но знакомое по басням Крылова, правда, под именем осёл. По временам он , безо всяких видимых причин, задирал голову и начинал, громко выдыхая, всхлипывать и хрипеть. Постепенно, обретая силу, этот хрип переходил во вполне чёткое и мелодичное «И –ААА …» , которое звонко и торжественно, на полном forte повторялось несколько раз, но вдруг начало терять силу звука а вместе с этим исчезало первое « И « , « -ААА…» становилось всё короче и короче, пока окончательно не превратилось в первоначальный хрип. Тут же бродила и паслась белая козочка, охотно и безбоязненно подбегая за предложенным угощением. Неистовствали воробьи, почему-то их было очень много под нависающей крышей нашего домика, навесом перед ним и во всех щелях сарайчика . Скучая в одиночестве, я даже придумал для них примитивную ловушку – тазик, подпёртый палочкой с привязонной к ней верёвочкой. Под тазиком я насыпал какие-то крошки, а сам затаился поодаль, держа конец верёвки в руке. Ждать долго не пришлось и я, дёрнув за верёвочку, накрыл тазиком воробья! Осторожно просунув руку под тазик, я поймал его и вытащил, держа в кулаке. Мой охотничий инстинкт был удовлетворён, но я решительно не знал, что мне делать с моей добычей. Конечно, я тут же выпустил неосторожного пленника и больше этой забавой не занимался. Естественно, неподалёку от домика стояла классическая деревенская уборная — будка с дыркой в полу. Воду брали из колодца…. Но меня, 11-тилетнего мальчишку эти неудобства тогда не особенно волновали.
Хлопководческие совхозы №17 и №18 , по отделениям которых распределили наш эшелон, были в своё время заселены репрессированными крымскими татарами, насильно вывезенными после войны из Крыма.Там они жили и были обязаны работать без права выезда, под присмотром КОМЕНДАНТА, служащего известного ведомства. Была, конечно, и сугубо гражданская власть – директор, агрономы, бригадиры, контора с бухгалтерией, состоящая из обычных служащих. В очень маленькой пропорции в этой иерархии присутствовало и коренное население – узбеки. Сразу, после нашего приезда, выяснилось, что официально мы не являемся подопечными коменданта, ему, в отношении нас никаких распоряжений и инструкций из соответствующих органов не поступило, и перед руководством совхоза возникла большая проблема – а что с нами делать? И зачем мы, вообще, свалились им на голову со своими детЯми, мебелЯми и пианиами? Несколько человек всё же пришлись ко двору: впервые в истории местной школы оказалась занятой вакансия учителя пения! Кто-то оказался сведущим в бухгалтерском учёте и определился работать в контору совхоза. Остальным же чётко, недвусмысленно и окончательно было сказано: всякие архитекторы и интеллигенты, инженеры и артисты нам не нужны, кормить вас задарма мы не собираемся, вот вам рейсовый автобус в Ташкент и айда! — решайте свои проблемы без нас. Таким образом все мужчины, главы семей, укатили в Ташкент и, имея полноценный паспорт гражданина СССР, находили там приемлимую для себя работу. Некоторые смельчаки рискнули и сразу, минуя Ташкент, укатили в центральную Россию, по большей части в Москву и Ленинград, смогли устроится там и перевезли туда свои семьи. Но большинство нашло применение своим способностям и умениям в Ташкенте и к зиме уже все новоиспечённые «освоители целины» начали обживаться в этом городе. Таким образом, – и я хочу это особо подчеркнуть, — наше путешествие в Среднюю Азию никоим образом НЕ было ссылкой, как иногда это представляют недобросовестные комментаторы… На этом, казалось бы, можно было бы и завершить этот рассказ, ведь на вопросы, поставленные в заголовке, я дал весьма развёрнутые и исчерпывающие ответы. Но для меня, тогда 11-тилетнего подростка, с субъективной точки зрения которого я и описываю впечатления об этих событиях, временное пребывание в совхозе было как бы частью путешествия из Праги в Узбекистан. Логическим же завершением его был переезд из совхоза в город Ташкент и начало там другой и новой жизни.
Но до этого события мне ещё предстояло подробнее ознакомиться с флорой, фауной и жителями места моего временного обитания. Территория совхоза делилась на несколько «отделений», каждое из которых бесхитростно обозначалось порядковым номером. Отделение — это небольшой жилой посёлок и прилегающие к нему огромные поля (карты), засеянными хлопчатником. Посёлок каждого отделения состоял из компактно расположенных вдоль улицы домиков с небольшим огородиком при каждом из них. Отделения соединялись они между собой грунтовыми дорогами, которые были проложены вдоль АРЫКОВ – оросительных каналов до 5-ти метров ширины с необыкновенно голубой прозрачной водой. По берегам арыков росла буйная растительность: камыши, какая-то жесткая, но всё же зелёная трава и ТАЛ – узбекское название ивы. Встречались и более мощные деревья, например КАРАГАЧ – разновидность вяза. Но и посёлки каждого отделения, стараниями его жителей, была озеленены, насколько это позволял засушливый климат и наличие небольших арыков для полива. Здесь самым популярным был тополь серебристый, который также, как и тал (ива), очень быстро вырастал в нормальное дерево из простой палки, просто вбитой обухом топора в землю. Причиной его популярности были отнюдь не эстетические или экологические соображения, а использование его в качестве строительного материала для хозяйственных нужд. Как только ствол достигал нужной длины его срубали, а обрубок, примерно с метр, оставляли «на вырост» для следующей экзекуции. Это была совершенно обычная практика в сельской местности Средней Азии.
Понятно, что в каждом совхозе существовало и Центральное отделение — местная столица и средоточие всех благ. Тут распологалось всё руководство, контора, магазин, школа. Здесь был даже водопровод в виде уличных «колонок» и несколько асфальтированных улиц. И пока ещё родители и старшие сестра и брат ездили в Ташкент и обустраивали там нашу будущую жизнь, подошло моё время идти в школу. Идти, то есть в буквальном смысле переступать ногами, было бы не очень комфортно и долго. Расстояние от нашего отделения до школы было километра четыре – пять. И тут нас выручили закупленные в Праге по дешёвке детали, из которых брат собрал два полноценных велосипеда в полной аммуниции. Именно на одном из них мне и пришлось ежедневно ездить в школу. Причём не в одиночку, а в компании сверстников – крымских татар, живущих рядом с нами и по собственной инициативе, понимая мою беспомощность в новых обстотельствах, взявшими надо мной шефство. Мы собирались в назначенное время и вместе ехали в школу. Когда у меня, по незнанию правил поведения по местным «понятиям», случился в классе конфликт с учеником с другого отделения, мои друзья, быстро разузнав, что меня собираются подкараулить и как следует проучить по дороге домой (а драться прямо на территории школы было тоже не по понятиям), составили запасной план эвакуации. И мы, минуя вражеские посты, добирались домой окольными путями. Причём мне предписывалось, из-за соображений безопасности, ехать в середине нашей велосипедной кавалькады. Да и вообще все татары, и взрослые в первую очередь, отнеслись к нам очень доброжелательно и сочувственно, видя в нас таких же ссыльных, как и они. Действительно, ведь никак невозможно было рационально обосновать добровольное желание людей поселиться в этой безлюдной, плоской и выжженой местности. Некоторые, наиболее простодушные, интересовались: — « А сколько баранов у вас было?», полагая.что нас выслали как кулаков.
Итак, каждый учебный день мы ехали в школу, а потом и обратно домой, по обычной грунтовой дороге… Впрочем, по самой дороге ехать на велосипеде было неудобно – она была посыпана то ли галькой, то ли щебёнкой, да ещё со всяким ухабами и капризной колеёй. В основном, пользовалась ею сельскохозяйственная техника и уазики бригадиров и других работников совхоза. (Частных автомобилей в этих краях днём с огнём было не сыскать. А для ишака, который и был единственно доступным видом транспорта местных жителей, такая дорога никакого препятствия из себя не представляла.). Но с одной стороны этой дороги, по самому её краю, на возвышении, образовалась узкая тропинка, по которой мы обычно и ехали друг за другом. Её особенность состояла в том, что вся она была покрыта слоем мельчайшей, как пудра, белой пыли толщиной сантиметров в пять! На эту тропинку иногда заползало растущее поодаль, уже вне пределов дороги, растение, известное всем по литературным источникам как «верблюжья колючка». Велосипедисту это, естественно, не очень мешало, но пройти по этой тропке в сандалиях ??? Ну, и можно только догадываться, во что превращалась эта дорога осенью, с наступлением сезона дождей… Теперь же был конец лета, в тех краях самый засушливый и унылый период года и до школы мы добирались без всяких трудностей. Школа – одноэтажная, как и все постройки вокруг, — находилась в центре совхоза. Вокруг были высокие, взрослые деревья и много тени. К большой перемене во двор школы подтягивался узбек в типичной одежде и продавал горячие свежеиспечённые лепёшки, сидя прямо на земле. Я покупал одну и съедал прямо на ходу добрую половину её, запивая водой из под крана, тут же, во дворе школы. Было очень вкусно, несмотря на то, что лепёшка была из тёмного, кисловатого теста, но эти детали проявлялись уже позже, когда лепёшка остывала. Поэтому оставшуюся часть её я клал за пазуху, прямо на голую грудь, где она сохранялось более или менее тёплой до следующей перемены, и тогда доедал её. Несмотря на весьма посредственные успехи, показанные мною в пражской советской школе, я, на фоне местного населения, стал первым учеником в классе и даже его старостой… Проучился я в этой школе недолго — уже созрел первый урожай, занятия прекратились и всё население совхоза, включая детей, отправилось на ручной сбор хлопка. Мне поучаствовать в этом мероприятии, к счастью, не довелось. Уже окончательно выяснились все сроки и детали переезда в Ташкент и вскоре грузовики начали вывозить нашу мебель и бесчисленные, всё ещё не распакованные, ящики. С последним рейсом отправился и я, восседая среди мебели в кузове грузовика. Когда мы подъезжали к нашему новому жилищу, Ташкент приветствовал меня радостным криком местного уличного мальчишки – ОЧКАААРИК !!!