Исповедь альпинистки История Ташкентцы

Григорий Требисовский
Ещё одна печальная новость этого високосного года, сегодня в Петербурге, на 89 году жизни умерла Ия Алексеевна Попова, мастер спорта СССР по альпинизму с 1959 года, одна из старейших альпинистов и инструкторов Узбекистана. Светлая память!
Одна из её публикаций.

Попова Ия Алексеевна – 2 января 1932 г.р., по гороскопу «обезьяна» – насмешница, «козерог» – со всеми вытекающими свойствами.

Однажды было лето – оно внезапно началось.
Однажды было лето – оно так много значило.
Однажды было лето, что в памяти теряется,
Однажды было лето – оно не повторяется.

Ю. Кукин

Введение.

Эта статья написана мною не как историко-хронологический отчет о «карьере» альпинистки.

Я ставила перед собой цель рассказать о роли альпинизма в моей жизни, не только, как спортсменки, а скорее – как человека. Рассказать о каких-то интересных встречах в горах, о достойных людях, о нестандартных ситуациях, которые повлияли на моё мироощущение и мировосприятие. Рассказать в какой-то мере и о себе, своих размышлениях.
Естественно, что не только альпинизм формировал меня, как личность, но в альпинизме всё звучит ярче, сильнее и проникает в душу гораздо глубже и остается надолго, может быть навсегда…. «Здесь вам не равнина – здесь климат иной…». Возможно, так воспринимаю это только я….

В секции альпинизма Ташкентского Университета.

Я училась на Химфаке Ташкентского Государственного Университета и жила в Ташкенте с мамой.

1955 г. Попова и А. Султанов – дипломанты химфака за экспериментом

Химфак для меня был местом не только учебы. Как только я немного освоилась на факультете, то стала участвовать в жизни культмассового сектора факультета (я играла на рояле, пела какие-то песенки, была всегда веселой и жизнерадостной), активно начала играть в волейбол за химфак. И между этими «делами» училась, не могу сказать, что отдавала учёбе много времени.
Но сессии как-то сдавала, иногда что-то приходилось пересдавать, но я не печалилась, а «бодалась», чтобы исправить ситуацию.
Я уже играла в волейбол за сборную Университета, когда увидела объявление о наборе в секцию альпинизма Университета – так, мне кажется, начинался альпинизм у всех.
Я пошла на общее собрание, послушать, посмотреть… Собрание вел Юра Израэль – высокий, красивый, с пшеничным чубом вьющихся волос и арийским профилем. Говорил про альпинизм эмоционально и увлекательно. Показывал слайды. Возможно, у него тогда был по альпинизму третий разряд, но вел он себя, как большой мастер.
Ну, как тут, скажите, пожалуйста, не пойти в альпинизм?! «А теперь тот, кто хочет записаться в секцию – подойдите к столу». Я не подошла, а подскочила. Вот так я и стала альпинисткой.

Дальше, тоже, как у всех, начались лекции, занятия на скалах, на снегу. Лекции нам читали ребята с физфака: Ю. Израэль, Б. Левин, В. Кленов, но самые интересные лекции были у Владимира Иосифовича Рацека – известного уже тогда альпиниста и географа.

1950. Попова на скалах

О своих скромных успехах много не скажешь: маленькая, худенькая, юркая – по скалам я лазила неплохо. На снегу эти качества мне помогали мало. Физически я была подготовлена достаточно: сказались тренировки в сборной Университета по волейболу – нас «гоняли» прилично. В общем – все шло своим путем. И было это весной 1950 года.

Зачетное восхождение мы с Карповым П. совершали на вершину Большой Чимган.

Восхождение на вершину Чимган. Попова и Карпов П.

Не знаю – почему, но каких-то ярких воспоминаний у меня от этого восхождения не осталось. Наверное, потому что вели нас в каком-то большом строю (шли не только участники нашей секции, но и других коллективов), я видела пятки впереди идущего, все было достаточно утомительно. Я стала значкисткой – «Альпинист СССР 1 ступени».
Ура!

Альпинистский лагерь «Талгар». Трагедия на вершине «Сыпучая»

Летом 1950 года я и моя подруга Катя Бенюта поехали в альплагерь «Талгар» (Тогда это альплагерь назывался «Металлург»). Это был замечательный лагерь в горах Тянь-Шаня. Красоту природы этого района словами, чтобы было адекватно действительности, передать невозможно. Наш восторг описать трудно. Одно плохо – длиннющие подходы не только к маршрутам, но и к местам занятий. Надо сказать, что инструктора нас не жалели – гоняли с удовольствием. Бывало и так, что инструктор заявлял, что тот, кто придет, например, к месту скальных занятий последним – будет отчислен. В нашем отделении (инструктор Павел Меняйлов) такого не было. Но о подобных вариантах мы знали все.

Попова и Меняйлов П. на вершине ТЭУ (альплагерь «Металлург»)

И вот прошли все занятия. Мы идем на восхождения. Сейчас я уже деталей не вспомню. Но мне кажется, что шли мы одним выходом на две вершины. Как оказалось – наш инструктор Меняйлов решил, что мы сразу пройдем обе вершины (они стояли в одном гребне) за один день.
Это было явное нарушение плана похода, но нас никто не спрашивал, а мы вопросов не задавали: кто мы такие, чтобы контролировать инструктора?! Потому на пути к вершине «Сыпучая» мы были во второй половине дня, а с ночевок вышли затемно. Двигались по гребню лихо, зашли на вершину, немного отдохнули, а дальше нас ждал спуск по длинному снежному склону с одним местом выходов скал. Я очень хорошо помню, что в начале спуска я ногой столкнула вниз камень: он покатился по снегу прямо на эти скалки. Об этом я сказала Меняйлову. Он меня успокоил, что все будет нормально. Павел привязал к себе меня, последней шла Катя.

Павел двинулся вниз вдоль предвершинного пологого и короткого скального гребешка первым. Вот тут все детально я уже не помню, а, кроме того, я не все и видела. Предполагаю, что страховку Павел организовал через ледоруб в снегу под скалами. Конечно, для страховки идущих вверху двух девиц – значкисток с минимальным опытом, к тому же еще и уставших, этого было недостаточно, а точнее – была явная ошибка тренера. Это я поняла, когда уже стала грамотным инструктором. Последней шла Катя – она была высокая и тяжелая. Двигаясь по склону на пятках (ботинки со стертыми триконями – это отмечено в акте разбора несчастного случая (НС), который я читала много лет спустя), я поскользнулась, упала, сразу перевернулась на живот и стала скрести ледорубом. Все, как меня учили. Сейчас понимаю: для силы, тянувшей нас вниз, это было, что слону дробина. Помню, что с ужасающей скоростью на меня сверху двигались ботинки Кати: она упала на спину и так неслась вниз. Естественно, что обе мы сдернули инструктора, и все покатились… куда? На выходы скал. Наверное, инстинктивно я закрыла руками лицо. Бог спас меня – я от рывков веревки выстегнулась из карабина (карабины тогда были без муфт) и дальше уже падала одна. Пролетела немного, потому что, когда остановилась, то смогла подойти к Кате и Павлу. Они тоже остановились, но под скалами. Их протащило посередине скал, а я, скорее всего, пролетела по касательной. Павел был жив и кричал. А Катя молчала.
Я подошла к ней. Каким-то образом я поняла, что Катя мертва. Соображала я мало и с большим трудом, но это поняла. Сверху к нам по снегу «глиссировал» инструктор параллельного отделения (они были где-то рядом) – Александр Кузнецов.
За ним спешили его ребята. Кто-то из них помог мне спуститься вниз до травы. Потом – ничего на какое-то время не помню. Лицо было все ободрано, ободраны до мяса руки, не могла дышать – что-то болело в груди. К утру пришел спасательный отряд, врач. Катя погибла…. Потом для меня началась совершенно непонятная история. Приходили члены комиссии по разбору НС, пытались подвести меня к словам, что это я во всем виновата, потому что я упала первая. Был только один человек – Саша Кузнецов,

который приходил ко мне в медпункт (меня туда положили с перевязанными руками и поломанными ребрами) и говорил, чтобы я ничего не подписывала. Он, и моя ему благодарность, приходил и приносил еду. Есть сама я могла с большим трудом, потому что обе руки были сильно воспалены, загноились и на две трети оказались забинтованными, как в гипсе.
Саша помогал мне. Приходили и участники других отделений. До сегодняшнего дня я не понимаю – что меняли мои слова, даже мое признание вины – я упала первой, а потом покатились все? Но ведь инструктор на то и инструктор, чтобы предположить возможность срыва при такой расстановке участников и обеспечить работающую страховку.

Кузнецов А. – инструктор альплагеря «Металлург»

Возможно, учебная часть лагеря как-то пыталась спасти Меняйлова от разгромной дисквалификации, потому что в те годы в случае гибели участников, как правило, инструктора «раздевали» догола: снимали все звания и регалии. Что-что, а судить у нас умели. В общем, потом меня оставили в покое. Отпустили домой. Внизу, в Алма-Ате меня увидела мама Кати, она сказала: «Почему же ты осталась жива?!». Наверное, она имела право на такие слова. Я её поняла, не обиделась, хотя было горько.

В Ташкенте, под руководством Аси Нарижной (она потом уехала в Ленинград и жила в Ленинграде, ходила в горы) обвинения посыпались, как из рога изобилия. Но, кроме судей, нашлись и защитники. Все-таки меня «в наказание» не взяли на какие-то последующие сборы. Но альпинизм я не бросила.

Уже инструктор

Потом я выполнила в Чимгане норматив третьего спортивного разряда. И вот тут произошло очень важное в моей альпинистской «карьере» событие: В.И. Рацек – выдающийся исследователь-альпинист и географ, кроме того – отличный человек – зимой 1952 года взял меня на сборы по подготовке младших инструкторов альпинизма.
Окончила эти сборы я вполне успешно и стала необыкновенно важным человеком: младшим инструктором альпинизма. Быть этим инструктором мне очень нравилось. Нравилось проводить занятия с «новичками», опекать их, заботиться о них.

Тогда я не задумывалась, что сама-то еще мало чего знаю и умею, но действовать в качестве инструктора (учителя) мне хотелось невероятно. Это спустя много-много лет, я поняла, что педагогическая, то есть – инструкторская, тренерская деятельность позволяет реализоваться каким-то моим, тогда не известным мне, качествам личности.
Эти качества – умение организоваться, организовать и повести за собой, требовательность к себе и другим, высокая степень контроля и самоконтроля, постоянное желание самой узнавать что-то новое и передавать другим эти знания. А уж об увлеченности горами и трепетном к ним отношении нечего и говорить!

Альплагерь «Урожай». Внизу – Арзанов Альберт

В жизни ничего не происходит случайно: человек сам своими помыслами, действиями и поступками приводит себя к тому, к чему приходит – что с ним, как кажется, случается. Вот и со мной произошло именно так. Весной 1952 года Альберт Арзанов – Ташкентский альпинист и инструктор альпинизма (читайте в этой книге статью «Арзанов Альберт Ишханович (1928-1959)»)

– был приглашен Московскими альпинистскими властями на должность начальника учебной части альплагеря «Урожай» (позже был переименован в а/л «Дугоба»). Он стал набирать для летней работы в «Урожае» инструкторов. А их в Ташкенте было – «раз-два и обчёлся». И Альберт позвал меня. Представляете – что это была за радость?! Мало того, что в горы; мало того, что работать инструктором, так за это еще и зарплату платить будут! Ошарашив совершенно маму, которая всегда и во всем меня поддерживала, я укатила в горы на всё лето.

Маленький палаточный (4-х местные палатки) городок альплагеря расположился на берегу реки Дугоба. Горный район в Алайском хребте.

Сколько было в лагере инструкторов, точно не помню, но знаю, что их было совсем мало.

Район новый в альпинистском смысле, пройденных маршрутов на вершины не было, да и вершины сами все были нехожеными. Даже картосхем толковых не было. Мы с Арзановым для начала стали искать подходящие места для занятий на скалах, на снегу, на льду. А еще надо было подняться на ближайшие вершины, чтобы освоить и классифицировать по трудности простейшие маршруты. Так появились названия Замок, Гандакуш, Калькуш, Улитор, Ак-Таш (это все местные названия), Фергана. С Альбертом мы взошли на все эти вершины. Появились маршруты от 1 до 3 к/тр.
Альплагерь был готов принять новичков. Все это было сделано под руководством и при участии Альберта Арзанова, который, я бы сказала, открыл этот район, и этот альплагерь для альпинистов всей нашей страны. Мне кажется, что об А. Арзанове и его деятельности в альпинизме незаслуженно мало известно, незаслуженно мало написано.

Не стану подробно рассказывать о работе, скажу только, что в Ташкент я вернулась где-то в конце сентября – в начале октября. На химфаке уже начались занятия и уже студентов стали отправлять на сбор хлопка. Я пропустила учёбу и не успела выполнить несколько практических занятий по физической химии. Заведующий кафедрой физхимии мне ясно сказал, что к зачету в конце семестра он меня не допустит. Никакие просьбы и обещания мне не помогли.
Меня отправили в академический отпуск на год, хорошо еще, что не исключили совсем. Я была счастлива: год свободы!!!
Правда и стипендии тоже не стало…. Стыдно было перед мамой, потому что лишних денег у нас не было. Я пошла работать в какую-то школу пионервожатой, чтобы хоть немного участвовать финансами в жизни семьи.

Ноздрюхин В. – один из ведущих альпинистов Ташкента

А весной 1953 года пришло ко мне счастье: меня позвали водить на вершину Чимгана курсантов Ленинского Военного Училища в рамках их альпинистской подготовки. Позвал меня и мою подругу Маринку Коноплёву Виталий Ноздрюхин, известный в Ташкенте альпинист, начинавший ходить на Кавказе. Виталий руководил обучением курсантов.
Позднее я вышла за Виталия замуж.

Расписание нашей «работы» было таким: часам к 12 дня курсантов со старшим командиром привозили на машинах из Ташкента в Чимган. После обеда мы поднимались с курсантами на Западный гребень вершины Чимган, по пути занимались с ними техникой передвижения по травянистым склонам, по снегу. На гребне ставили маленькие палатки – «памирки» и на гребне ночевали. На рассвете выходили на восхождение. После спуска с вершины курсанты возвращались в Ташкент. Мы отдыхали и ожидали утром следующего дня новую группу. И такая круговерть продолжалась, наверное, вторую половину апреля и весь май-месяц.

Были и смешные истории.
Курсанты – здоровые ребята, но они не знали, что в горах одного здоровья недостаточно – нужна выносливость и воля. Приехав, они картинно отжимались на траве, делали стойки на руках – в общем «выпендривались». Мы на это смотрели с улыбкой: «Давайте, мальчики, давайте. А что вы скажете, когда пойдем на гору?». Мы-то с Маринкой за первые дни набрали такую спортивную форму, что хоть бегом на гребень Чимгана. На одном из таких восхождений народ стал «вымирать»: силы кончались, а выносливости было маловато.
Цепочка курсантов растянулась, появились отстающие, кто-то и вообще сел около тропы. А впереди снежные крутые склоны…. К нам подошел командир и сказал: «Девчонки, вы можете выйти вперед на небольшое расстояние и так двигаться впереди перед их носом?» Мы рассмеялись и «рванули» вперед. А ветер дул по ходу, и мы слышали, что говорил курсантам командир. «Вы! мужики вы или нет?! Вы видите – впереди идут какие-то две малявки, какие-то маленькие засранки, в чем только душа держится?! Вы думаете – им легко?

Но они же идут, не садятся ж…й (из песни командира слов не выкинешь) на снег! А ну – вперед!». И самое смешное, что это подействовало – ребята как-то встряхнулись, засмеялись и пошли резвее.
А уж как смеялись мы! Когда приехала следующая группа – к нам подошли курсанты и спросили: не те ли мы девчата, что «затащили» на Чимган вчерашних ребят? Мы, гордо задрав загорелые и облупленные носы, ответили: «Да, это мы! Так что готовьтесь». Дурочки и задаваки.

Школа инструкторов альпинизма на Кавказе

Ближе к лету 1953 года на Узбекистан выделили одну бесплатную путевку на Кавказ, в альплагерь «Цей», в Школу подготовки инструкторов. Оказалось, что в этот период никто, кроме меня (я ж была на вольных хлебах), ехать на Кавказ не мог. Мне профсоюз даже и дорогу на Кавказ и обратно оплатил, вот такие были времена! А я подумала – вот и научусь еще чему-то: Кавказ есть Кавказ, там лучшие в Союзе инструктора работают, там и горы другие, новых людей увижу. Села в поезд и поехала. И не боялась ведь ничего и никого: и такие были времена.

Кто бывал в горах Кавказа – знает, что Цейское ущелье – это красота обалденная!

Вот там и работала профсоюзная Школа по подготовке инструкторов альпинизма. Я попала в отделение женщины-инструктора, её звали Юля, а фамилии не помню, она, по сравнению со мной, была уже «немолодая»: может лет 35-40. На серьезные восхождения, по-моему, она уже не ходила. Красивая женщина, немного располневшая, не в лучшей спортивной форме, на лице её периодически блуждала высокомерная улыбка. Мне показалось, что ко мне она особой симпатией не прониклась.

Так как я уже одну школу закончила и имела 4 смены работы с новичками, то какие-то огрехи в действиях своего инструктора я видела, но никогда! не показывала вида. При занятиях на скалах Юля любила снять ботинки – «трикони» и гулять по площадке верхней страховки босиком, в ярко синих красивых носках. Был зачет по организации транспортировки пострадавшего на скалах. Я оказалась руководителем этого мероприятия.
Площадка маленькая, веревок много, народу тоже. Сумятица. «Пострадавший» укреплен на спине своего товарища. Начинается спуск. И тут Юля оказалась в своих шикарных синих носках у меня под ногами (в полном смысле слова), а ноги-то мои в «триконях»! Дальше понятно, что случилось. Дикий крик Юли: я наступила на синие носки! А в синих носках нога Юли! Хорошо, что я только краем своего ботинка задела её ногу. Я и сама сначала перепугалась до полуобморочного состояния. Но быстро пришла в себя, закричала, чтобы принесли аптечку. Тогда и поняла, что все не так страшно. Небольшие царапины, кое-где содрана кожа.

Но назавтра меня перевели в другое отделение. Начальник отделения Шакир Тенишев – огромных габаритов мужик – был отличнейший инструктор, с большим опытом восхождений и работы на Кавказе! Шакир учил меня передвигаться на кошках по леднику быстро и без страха, прыгать через трещины, забивать ледовые крючья.
В Азии льда для занятий, практически, нет. И Шакир, не жалея сил и внимания, упрямо добивался, чтобы я научилась этой непростой технике. Низкий поклон ему за это. Потом мы часто встречались на Кавказе и по-доброму улыбались друг другу.

Однако тихо и мирно окончить Школу мне не пришлось. Цикл обучения был закончен. Школа всем составом должна была идти через перевалы в другой район Кавказа. По пути участникам надлежало на практике показать – чему они научились. Отличное мероприятие. И я ждала этого похода. Но за день до выхода в поход у меня (и еще у нескольких участников школы) заболело горло, поднялась температура: диагноз – ангина и отстранение от похода. Реви, не реви – надо лечиться и только потом (никакого похода!) переехать на машине в ущелье Баксан, в альплагерь «Шахтер».

В новом для меня районе – Баксанское ущелье – я сходила, как учебный руководитель, на зачетное восхождение, там я сдала экзамен (в комиссии был Виталий Абалаков) и получила (вторично) звание младшего инструктора альпинизма. Баксанское ущелье – это легендарное место на Кавказе и побывать там – мечта всех начинающих альпинистов. И сердце моё все время трепетало от радости, что вот и я «в Баксане»! «Опять я Баксаном любуюсь, как сказкой»…

Не могу не сказать, что, окончив Школу на Кавказе, я стала инструктором, совершенно другого уровня: мой стиль работы с участниками, безусловно, изменился. Я приобрела массу новых знаний и умений и, как следствие – обоснованную уверенность в работе. Время от времени я вспоминала и анализировала наше восхождение на вершину Сыпучая… Действия П. Меняйлова меня, мягко говоря, удивляли: сколько же недопустимых ошибок им было сделано!

В то время, пока я болела, в Цейском ущелье прошел большой оползень (сель) – результат длительных проливных дождей и ослабления прочности склонов. Этот сель был настолько мощным, что, практически, снес, затопил весь альпинистский лагерь «Медик». Я не могу сегодня назвать точной даты этой природной катастрофы, но помню, что происходило это дождливой ночью. Нас всех – участников альплагеря «Цей» и остатки Школы – собрали в клубе лагеря «Цей»

. Кто-то из спасательного отряда в полной темноте (сель порвал провода и повалил столбы линии электропередач), тонким, напряженным голосом стал рассказывать, несколько трагично, что сошел сель, и угроза повторной катастрофы сохраняется. Но точной информации не было (и быть не могло). На меня всё это произвело большое впечатление, не скрою – было страшно и ничего не понятно.

Спустя десятки лет, я услышала этот голос и спросила обладателя: «В 1953 году Вы не работали начспасом в Цее?» – он ответил: «Работал»…. Альпинистский лагерь «Медик» был разрушен напрочь, его так и не стали восстанавливать. Мы ходили туда – помогали искать в завалах хоть какие-то документы участников и сотрудников лагеря, которые ночью от ужаса бежали кто куда. Кругом лежали застывшие потоки грязи с камнями разной величины…
Разбросанные вещи, мебель… Сель утащил вниз даже стационарные деревянные домики… Реки и ручьи были переполнены водой, мосты – снесены…

Все напоминало страшноватую сказку.

Обученная и окрыленная я вернулась в Ташкент. И в 54-55 гг. работала в а/л «Урожай» командиром отряда новичков и значкистов. Ходила в Чимгане, в «Урожае» на восхождения, выполняя постепенно нормы 2-го разряда и выше.

Однажды с отрядом новичков я поднималась на какой-то перевал – в те годы было требование перевального похода. Подъем на перевал протяженный, по мелкой осыпи с лежащими большими камнями. Жара, воды нет, идем уже больше часа, рюкзаки у моих новичков нелёгкие, а еще вверх «пилить» и «пилить». Решили сесть передохнуть.
Я всех расположила с краю осыпи, люди сидели боком к склону. Вроде бы – все безопасно. Но один из молодых и шустрых инструкторов (я не заметила, как это произошло: что-то объясняла участникам) вдруг оказался над сидящими людьми. Он «ловко» прыгнул, сдвинул склон, и сверху почти прямо на отряд пошел огромный камень.

Дальше я почти ничего не помню. Все мне рассказал Виля Корчевский

Попова и Корчевский В. в альплагере «Урожай»

– мой самый опытный помощник и моя опора в работе с отрядом. Он сказал, что я молниеносно вскочила и заорала: «Встать, тра-та-та вашу… тра-та-та мать… тра-та-та все вправо!», это был громкий поток нецензурной брани.

Буквально в одну секунду народ вскочил, не оценивая самой опасности, а от моего короткого и мощного «сигнала», и убежал вправо, совсем к краю осыпи. Камень пролетел мимо, он даже не задел брошенных рюкзаков. Я рассказала это для того, чтобы стало понятно, как критическая ситуация может мобилизовать человека. Не хочу лукавить и говорить, что я никогда не знала неприличных слов. Во время войны я какой-то период времени была в детском доме в Кировской области (г. Малмыж), там я научилась всему и «матерным» словам в том числе. Но я никогда, никогда не использовала этих слов в своем общении.

Эти слова были, я так думаю, складированы в подсознании. И в аварийной ситуации они «вышли на работу» и сделали своё дело. Нерадивый инструктор (а ругань относилась к нему в первую очередь, и он знал это) шел потом, молча, низко опустив голову. Я с ним о случившемся больше никогда не разговаривала. Участникам, моим новичкам я принесла извинения за такой «педагогический» прием. Они улыбались, смеялись и говорили, что, де, зато все в один миг сделали то, что надо.

А, с большой вероятностью, могла произойти авария. Я считаю, что тут моей большой заслуги не было, потому что за меня, практически, все сделало подсознание: животный инстинктивный страх – реакция – действие. Вообще-то, я очень не люблю использование в разговоре, как бы походя, нашего русского мата.

В команде «Эльчибековцев»

В 1956-1957 гг. я в горы не ездила: у меня родился сын Вадим Ноздрюхин.

1957. Ия и сын Вадик Ноздрюхин

Мама я была молодая и, как видится сегодня, глупая, потому что не понимала, что мои занятия альпинизмом забирают маму у сына. Притом, что я бесконечно любила своего Вадюшку, я позволяла себе в это время все заботы о нем переложить на свою маму. Слава Богу, Вадик вырос отличным сыном и человеком. Я довольно рано стала возить его в горы.

Он ходил на хорошие восхождения с ребятами нашей секции. Но позднее, когда Вадик окончил биофак ТашГУ, он круглогодично стал работать в горах на метеостанции ледника Абрамова, и опыт альпиниста ему помогал в работе. Однако дальнейшие занятия альпинизмом стали неактуальными: горы были всегда рядом.

Вадим Ноздрюхин на леднике Абрамова

В 58 году мама моя – Нина Ивановна Пилявская – согласилась отпустить меня на восхождения в команде Вадима Эльчибекова. Вадим «вешал лапшу» маме, что поездка не опасная, что они меня берут, потому что я очень хорошо пою, что я веселая и заводная. И мама поверила – Вадька мог убедить кого угодно.

Пилявская Нина Ивановна – мама Поповой

А фактически в 1958 году я сделала в группе Эльчибекова все свои самые лучшие восхождения. Но надо сказать немного о команде ребят, которые в те годы ходили с Вадимом. Вадима я, естественно, знала давно, потому что мы почти в одно время начали заниматься альпинизмом.

И я очень дружила с Эльчибековым, он умел дружить преданно и по-настоящему. Мы обсуждали все, что касалось альпинизма и нашей жизни. Я бывала дома, в его семье. У него была замечательная бабушка. Необычайно гостеприимно угощала всех, кто приходил в гости. Мне запомнились её котлеты необыкновенной вкусноты. Мама Вадика занимала высокий пост в Совете Министров УзССР. И однажды оказала мне очень весомую и жизненно важную помощь.
Не могу не вспомнить, как в один прекрасный вечер друг Вадима – Е. Персианов – привел домой Вадика в весьма крепком подпитии. Персианов постучал в дверь квартиры. Дверь открыла бабушка. Внук, практически, рухнул к её ногам. «Бедный мальчик, как ты устал на работе!», – всплеснула руками эта святая женщина. Эта история, как легенда передавалась от человека к человеку!

Друзья – Попова и Эльчибеков В.

В то время в команде Вадима собрались ребята – в основном студенты Ташкентского Политехнического Института. Виля Корчевский, Миша Гиленко, Женя Персианов, Виталий Сац-Дмитрук, помню хорошо и других – Диму Андреева (Димка был человеком огромной души, набит чувством юмора и любви к жизни), Колю Луцыка, Гену Овчарова и др. Многих, к сожалению, уже нет….

Все эти ребята – светлые головы, сегодня их назвали бы интеллектуалами. Они неплохо учились, много читали, много всего знали, любили петь, знали много стихов. Общаться с ними – одно удовольствие. Быть с ними в одном коллективе – мечта. Поэтому я, конечно, ощущала себя совершенно счастливой. Сам Эльчибеков – личность яркая, незаурядная, щедрая, с распахнутой душой, великолепный организатор. Отличный альпинист. Отличный товарищ. В этой группе (у меня уже был 1 разряд) я ходила на замечательные восхождения и совершенно неважно – какой категории сложности были маршруты.

Первовосхождение на вершину Гаджир.

Гаджир

Ясно, что раз – первовосхождение, то знали мы и о горе, и о намеченном маршруте очень мало. Это были времена, когда еще не было очень строгих требований к оформлению маршрутных листов. Мы и сам маршрут четко увидели только с перевала Гаджир. Скалы, местами серьезные, снежные участки и снова скалы.
В общем – спускались мы с горы почти в полной темноте. Я не знаю, какие ощущения испытывали другие, но во мне страха от неопределенности не было совершенно. Во многих местах мы спускались по пути подъема, где-то уходили в сторону.
Эльчибеков был необыкновенно серьезен и осторожен: все мало-мальски опасные участки провешивались веревками. Очень хорошо оказаться внизу около палаток! Вадим в разговоре со мной позже сказал: «Ты, Попиха (так меня тогда называли друзья), какая-то или железная или глупая: ничего не боишься». Я подумала: «Скорее второе. Потому что ничего не боятся только глупые люди».

Первопрохождение траверса Шаит-Бурсун.

Шаит-Бурсун

Траверсы, как правило, сложны своей протяженностью. А это значит – много груза на каждого человека на всем маршруте. Это значит своеобразная тактика работы: надо сохранить запас сил, продуктов, снаряжения на весь траверс.
Выход к Шаиту начинался с подъема на перевал (не помню названия) по крутющему снежному склону. Снег рыхлый, формировать ступени на нем очень тяжело. Ну, и мы понимали, что склон лавинно небезопасен. Потому вышли затемно, двигались прямо вверх. Я думаю, что альпинистам, которые попадали на такие склоны, наши действия понятны. Умотались все и вконец.

О себе я молчу. Вадим, по-моему, с Сережей Саввоном (может быть, был еще кто-то) нашли в себе силы выйти на обработку скальных взлетов для завтрашнего движения. А меня и Виталия Сац-Дмитрука оставили готовить площадку под палатку. Никаких подходящих мест для этого мы не нашли, пришлось что-то расчищать, носить какие-то плиты и укладывать их одна к другой. И вот тут я поняла, что такое усталость, когда просто теряешь управление собой. В голове шумит, а высота-то совсем небольшая еще. Это не горная болезнь. Я ничего не сказала Виталию, но этот внимательный друг все увидел сам.

Сразу же набил крючья, натянул на полке перила, велел мне пристегнуться. Он ничего не спрашивал, не жалел меня, не ограждал от нагрузки. Какой же это был замечательный и тонкий Человек! Мы вместе ра-а-а-б-о-о-тали! И постепенно, очень постепенно я приходила в себя. «Строительство» заняло, я думаю, несколько часов. А потом мы топили снег для чая, может быть, даже что-то варили. Как я была благодарна Виталию за его такт и понимание! Он трогательно оберегал меня.
А ночью, краем задев наши следы, с перевала сошла мощная лавина…. Спали, если это можно было назвать сном, мы очень сложно, потому что все были пристегнуты к перилам, проходящим по коньку палатки. Когда утром осторожно, ну очень осторожно! мы один за другим выползали из палатки, то Эльчибеков отметил: «Хорошо, что мы к краю площадки положили Попиху, а не меня – стащил бы я всю палатку своим весом к… матери!».

И, правда, палатка вместе с нашей «конструкцией» настораживающе повисла на краю площадки. Хорошо, что хорошо кончается. И мы продолжили путь: перила, перила, перила. Как ребята здорово эти перила вывесили: и для идущего по перилам минимум сложностей и опасности, и для последнего – крючья были забиты очень грамотно. Я все это отмечала, училась. Больше я так не уставала.

Первопрохождение на пик Узбекистан «по подушке»

Узбекистан

На этом маршруте начинаешь подниматься по границе снега и скал, не выходя вправо на «снежные просторы». А хочется – кажется, что там попроще. Но Эльчибеков упрямо месит снег по левому краю. Техника движения на снегу всем известна – мы ничего не изобретали. И вдруг Володя Кленов говорит эдак в эфир: «А это почему не все члены группы топчут снег?».
Кленов делает шаг в сторону. За Кленовым иду я. Думаю: «Ах, ты гад Кленов!» и начинаю топтать ступени. А ножки-то короткие, ступени частые (для мужиков), хотя снег вполне рабочий, не очень трудозатратный. Народ наблюдает с интересом – когда Попиха пошлет Кленова подальше. А я в том сезоне была хорошо тренирована. Да еще и амбиции – «знай наших» – бушуют. Топчу себе…. Не помню – сколько я протоптала, но Кленов заорал: «Ладно, сдаюсь!»

По склону прокатился общий хохот. После выхода с «подушки» идет, в общем, не самый сложный, хотя вовсе и не простой гребень. Мы все честно отработали и подошли снова к «подушке» для спуска. Настроение, сами понимаете, отличное. Эльчибеков, не долго сумняшиси, выходит на снег и, сказав нам: «Подождите, я посмотрю», – начинает глиссировать. И тут мы видим «тайну подушки»: во многих местах под снегом лед! Сегодня бы все хором сказали: «Бли-и-и-н!». А тогда – сцена молчания из «Ревизора»…. Вадька всегда был очень здоровым лосем, Бог дал ему недюжинную силу. Но его так потрепало, так накульбитило, что мы все тихо-тихо, поджав хвосты, вбивая пяточки, не торопясь, опираясь на ледоруб по краюшку, по краюшку отработали спуск. И опять же – все хорошо, что хорошо кончается.

Сегодня, при наличии большого набора шикарного снаряжения, эти маршруты, может быть, и не покажутся сложными – мы же ходили, в основном, на личных технических ресурсах, выкладываясь полностью. Мы ни с кем не соревновались, разве что с собой.

Я доверяла Вадиму полностью. Он много работал первым, выходил вверх и кричал: «Попиха, давай». Часто я поднималась по перилам к нему, а он стоял или сидел, упершись в скалы ногами, и просто держал в руках веревку. «Ну, а теперь давай сделаем страховку для всех». Я точно знала, что в любой ситуации он меня удержит. А чего держать-то маленькую пигалицу?! При спуске с вершины Бурсун (траверс Шаит-Бурсун) Вадим шел последним. Уже все сидели на скальном гребешке, покрытом льдом. Светило солнце, все расслабились: скоро должны быть внизу после длинного траверса. Вадим спустил на гребень меня и, не отстегиваясь, пошел вниз в «триконях» то по скалам, то по льду. Почему-то он зацепился за камень, упал, соскользнул с гребня и стал, как бы неспешно ускоряясь, катиться по ледовому склону.

Веревка поползла медленно за ним. Склон совсем недалеко кончался скальным многометровым сбросом. Раздался крик: «Ика, отстегивайся! Отстегивайся, сука, тебе говорю!». Я стала судорожно смотреть – как и куда прыгнуть, чтобы веревка стала страховать Вадима. Кто-то из ребят подскочил и схватил веревку между мной и Вадькой.

В это время Вадим сам задержался. Эту сцену молчаливого ужаса я вижу перед глазами и сегодня. Какое-то время все молчали. Вадим подошел к нам и, как ни в чем не бывало, буднично сказал: « Ну, пошли вниз». А внизу спросил: «Почему ты не отстегнулась, когда я кричал?». А я и сегодня не могу ответить на этот вопрос. Вечером, сидя уже внизу у костра, я пела «Шагане, ты моя Шагане», Коля Луцык душевно читал стихи Светлова «Черный крест на груди итальянца…»…

Позже я была свидетельницей, сидела рядом с Вадимом, когда на каком-то восхождении произошел срыв Димы Андреева на снежно-ледовом склоне. Помню, что Вадька подскочил к крюку с карабином (наверное, там кто-то страховал Диму), он, насколько смог выбрал веревку, а когда веревка натянулась – зажал её так, что пальцы его руки онемели. Никто не мог какое-то время руку разжать. Нет, нет, он не был героем. Он так поступал, потому что иначе не умел.

Но, когда я «выросла»: и в альпинистском смысле, и особенно, как тренер – я постоянно находилась в оппозиции к Вадиму. Очень высоко оценивая его организаторские качества, его личный уровень альпиниста, его человеческие особенности – я никак не могла согласиться с его стилем руководства ребятами, как спортсменами. Особенно во времена, когда наша секция «Буревестника» обрела своё лицо, и свой стиль работы в горах. И я постоянно «воевала» с ним: почему его ребята (безусловно – талантливые альпинисты) регулярно не тренируются; почему частые алкогольные возлияния в команде воспринимаются, как норма; почему в команде отношение к безопасности в горах не отвечает современным требованиям и т.д.?

С глазу на глаз я в сердцах даже орала ему, что он – вообще не тренер! А он только смеялся: «Надо же, какую кобру на груди вырастил!»

Случались аварии, которых могло бы и не быть…. И опять снова и снова я озвучивала свои претензии. Но ничего не менялось. На эти темы мы говорили на разном языке!

Нередко на заседаниях Федерации альпинизма вставал вопрос о том, чтобы наша секция передавала своих КМС-ов в сборную команду Узбекистана под крыло Эльчибекова. Я категорически протестовала. Но однажды (1986 г.) один из наших сильных спортсменов – Николай Калугин – решил пойти в группе сборной на зимнее восхождение – п. Коммунизма. Отговаривала я Колю, как могла. Не получилось. Коля на этом восхождении погиб. Погиб по какой-то непонятной глупости. Можно, конечно, не верить в предчувствия, но, когда мне позвонили по телефону и сказали, что на п.Коммунизма погибли два человека – я прошептала: «Калугин?». (Подробнее читайте в АСС 13 – «Горы. Люди. Жизнь»). Я не находила себе места и оправдания за то, что не уберегла парня. Вадим, понятно, был в этом конкретном случае не при чём: ребята неправильно что-то сделали сами. Но говорить, что-то обсуждать не хотелось.

Калугин

Эта борьба внутри меня не затихала: с одной стороны Вадим был тем, может быть, единственным человеком, который открыл мне зеленый свет в сообщество спортсменов-альпинистов, с другой – он был мой добрый Друг, но идейный противник. Вадим умер от онкологии: мне кажется, что он очень многие свои неприятности (а они, несомненно, были), многие свои переживания загонял в себя и жил с большим внутренним напряжением.

Наш спор так и остался неоконченным, но осталась какая-то большая боль…. Наверное, все-таки, главным во всем этом была потеря Друга, для которого я не сумела найти нужных слов.

С нами, как я уже говорила, на траверс Шаит-Бурсун ходил Сережа Саввон: в Дугобу приехали работать Ленинградские инструктора и, очевидно, среди них был и Саввон. Умница, широко образованный человек, с чувством юмора, не без хитринки – Сергей сразу пришелся ко двору. Когда, уже много позднее траверса, я встречалась с Сергеем где-нибудь в экспедициях, то это всегда была встреча давних друзей.

Сборы на леднике Егорова 1958 год

В июле-августе 1958 года как-то так на небе встали звезды, что мне пришлось руководить спортивным сбором молодых альпинистов Узбекистана, которые могли впоследствии стать членами сборной команды Республики. По своей некомпетентности в проведении таких мероприятий, а подсказать было некому, я смело согласилась на такое рискованное дело и потом не раз пожалела об этом. Пожалела – потому что взвалила на себя непосильный груз: организацию, всякого рода обеспечение, спортивную часть (восхождения). Мероприятие должно было проходить за перевалом Ак-Таш, в районе ледника Егорова.
Из-за неверного тактического плана подготовки, намеченного мною, заброски «съели» массу времени, потому спортивные задачи резко сократились. Участники сбора – в основном отличные ребята: здоровые, активные, веселые – хорошо передвигались на любом рельефе. Но обеспечение безопасности в горах – для них было понятие отвлеченное. Они (да и я тоже) находились в том спортивном возрасте, когда уверенно считали, что уж с нами-то ничего не случиться. Слава Богу – не случилось, однако бывали моменты весьма острые и тревожные.

Но все-равно сбор прошел успешно: ребята походили на хорошие маршруты. В среднем они совершили по 10-12 восхождений разной категории сложности.

Восхождением на пик Ленинградец 4б к/тр. я руководила классной компанией: Л. Овчарова, А.Лябин, В. Воронин, Г. Чеканов, В. Лаптев, Ю. Шилов, может, кого-то забыла. Позже почти все эти ребята стали членами сборной Узбекистана. Эти мужики были по альпинистски одаренными от Бога, но весело бесшабашными, о чем я еще только догадывалась. Маршрут в основном скальный, рабочий, соответствующий своей классификации. Но страховку-то никто не отменял? Подходим к двум почти параллельным скальным контрфорсам, я знаю, что любому такая работа вполне по силам. Говорю Гене Чеканову и (по-моему) Толику Лябину (может быть, Воронину): «Ребята, посмотрите – по какому контрфорсу вам проще будет пройти и работайте». Мы в этот момент стоим рядом. Знак согласия. Все остальные уходят под маленький скальный козырек: береженого Бог бережет. Тихонько о чем-то разговариваем, ждем команды сверху. Слышу: «Ика, готово!». Выхожу из-под козырька и немею. Эти два олуха-юмориста взяли каждый по веревке и…, каждый поднялся по своему контрфорсу свободным лазанием без страховки, как ящерица!
И не свалили ни одного камня!

Я от удивления, от возмущения буквально очумела. Что делать? Ругать? Кого? Их, себя? И место ли, и время делать это на маршруте? А как же воспитательный момент? Я же тренер, как могу такое пропустить? Это все вихрем прокрутилось у меня в голове. А эти две шкодливые мордяки почувствовали, что «накосячили» и заорали: «Ика, прости, прости нас!
Мы больше так никогда не будем!». Я сейчас, конечно, не отвечаю за дословность, но смысл был такой. Разбирались мы уже внизу. Я сказала все, что я думаю и в их, и в свой адрес. Ну, не могла я на них злиться! Я знала, что, не дай Бог, что-то случится – эти ребята будут жертвенно помогать из последних сил. Особенно этим отличался (его уже нет) Гена Чеканов, таких людей земля рождает нечасто.

Для меня, как для руководителя альпинистским мероприятием – это было боевым крещением. Хорошо еще, что тогда не проводились детальные анализы, что и как было сделано. Я думаю, что иначе меня за просчеты и ошибки по голове не погладили бы. В своё «оправдание» я могу сказать только то, что все это делала я с огромным энтузиазмом и с полной отдачей энергии и скромных знаний. Сборы, кроме опыта и нескольких восхождений, подарили мне много надежных друзей, отношения с которыми сохранялись до моего отъезда из Ташкента в Санкт-Петербург. Вот и сейчас Толик Лябин помог мне вспомнить какие-то детали тех сборов: прислал письмо из Ташкента.

Между прочим – первопрохождения в этом «нехоженом» районе годом раньше делали альпинисты общества «Крылья Советов» города Ленинграда. С вершин мы снимали их записки.

Мастер спорта по альпинизму

В 1959 году мне присвоили звание МС СССР по альпинизму. Я, не буду лукавить, очень этим гордилась. А Комитет по физкультуре и спорту поставил еще одну галочку в графе выполнения норм МС, что для узбекского альпинизма было немаловажно. Часто говорят, что де женщин в альпинизме натаскивают мужики.
Возможно, так и бывает. Я могу говорить только о себе. Мне всегда было непросто таскать тяжелый рюкзак, мне всегда было трудно преодолевать длиннющие подходы к маршрутам, но передвижение по скалам, снегу и льду было для меня тогда не очень сложным, хотя тоже требовало много сил, психологического напряжения и внимания.

Ходила я на восхождения не для каких-то клеточек в нормативах, а для своего интереса, может быть – любопытства, но главное – для удовольствия быть в группе симпатичных мне людей. Да, мужики меня тяжело не загружали (во всех отношениях), во-первых, потому что были настоящими мужиками, во-вторых, потому что я старалась всегда и везде быть им помощницей по максимуму: все, что было посильно, я делала с полной отдачей.

Подсознательно я понимала, что ребята мне ничего не должны, если они проявляют ко мне внимание и помогают мне – поклон им и благодарность за это. Разве это значит, что меня «натаскивали»?! Нет, это значит, что каждый из нас отдавал друг другу то, что мог и хотел.

Уже, работая на Кавказе, в альплагере «Узункол», в 1963 (или в 62) году я ходила на восхождение в группе инструкторов лагеря. Мы прошли маршрут на вершину «Двойняшка».

Вершина Двойняшка

Гора – красавица! Группа была «сбродная»: кто мог идти, у кого было время, те и пошли. Но внутригрупповых отношений – никаких! Мы работали в одном альплагере и всего-то. Самое обидное в том, что никакого!!! удовольствия восхождение мне не принесло. Маршрут скальный, скалы сложные. Много перил. Я вспомнила работу ребят на Шаите, их заботу о тех, кто пойдет по навешенным ими перилам. Здесь все было по-другому.

А уж обо мне, моем маленьком росте, коротких ногах и руках никто и не задумывался. Веревки были навешены только так, как было удобно первому. Сейчас я думаю, что первый-то сам оказался не очень силен, потому и думать о других было сложно. Отличительной чертой восхождения были многочисленные дюльфера в провал между вершинами «Двойняшки».

Тут я была в своей тарелке.

Спуск

Это я исполняла лихо. Лишний раз я уверилась, что ходить на горы надо со своими, близкими тебе людьми. Иначе – лучше не ходить!

Начальник Учебной части альплагеря «Дугоба»

С работой по специальности в начале 60-х годов у меня что-то не заладилось – наверное, слишком много помыслов и внимания отдавала альпинизму.

В это время в альплагере «Дугоба» освободилось место Начальника учебной части (Начуча). Я вбила себе в голову, что хочу пойти работать на эту должность. Это притом, что в Ташкентском спортивном руководстве меня никто особо-то брать и не хотел. В Узбекистане женщина-руководитель не очень приветствовалась, да еще молодая, никому неизвестная. Но я так убеждала, доказывала, организовывала общественное мнение (как танк!), что, в конце – концов (1960 г.), меня утвердили на эту должность. «Если я чего решил, то выпью обязательно!». Я радовалась очень.
Вот только чему? Реализации амбиций, победе своего упорства, возможности попробовать в альпинизме еще что-то новое, чему? По-молодости, может и по-неумению видеть подводные камни этой деятельности, я не учла, что эта должность насквозь пронизана рисками и ответственностью, часто даже в тех случаях, когда прямого отношения к происходящему начуч не имеет.

И я получила, как теперь говорят – по полной программе. В моей работе было так много хорошего, интересного, у меня появилось так много друзей и не только из Узбекистана, что все плохое как-то со временем улетучилось. Осталась только радость, что это было.

Главным в лагере был начальник лагеря. Это был не альпинист, а какой-то управленец. Его постоянно не было в лагере: он занимался какими-то важными делами. Потому, практически, вся жизнь (и спорт, и быт) перешла под моё управление. А я – дурочка – радовалась: никто мною не командует. В учебно-спортивной работе все двигалось нормально. Народ учился, ходил на восхождения, в дни отдыха танцевал, устраивал представления КВН и пр. А я получала ощущение счастья от причастности ко всему этому.

Бывали и неприятности, травмы и спасательные работы, что стоило мне огромного напряжения, потому что опыта такой деятельности не было. Шел рабочий процесс. Я училась, училась, училась. По своей доверчивости (а скорее – глупости) и вере в хороших людей я, по просьбе бухгалтера лагеря, подписывала за начальника какие-то накладные, раскладки продуктов для столовой и пр. Это совершенно не входило в мои обязанности, но мне говорилось, например: «Иначе не будет готов обед для всего лагеря».

И я подписывала. Через год на начальника лагеря было заведено уголовное дело за кражи. Меня вызывали к следователю, бесконечно допрашивали, устраивали мне очные ставки с какими-то людьми. Потом, когда для меня все кончилось удачно, следователь сказал, что мне повезло, потому что начальник повторял, что в лагере был мало, а все делала Начуч.
Следователь доказал мою непричастность и невиновность, замечу – без всяких денежных вложений с моей стороны. Объявили мне выговор за халатность, хотя и сегодня я этой формулировки не понимаю, но тогда я радовалась, что эта «тягомотина» закончилась.

Я старалась окружать себя близкими людьми, на которых могла положиться, теперь бы сказали – создавала свою команду. И не ошиблась: в сложную минуту они были рядом и поддерживали меня. В дальнейшем потребность всегда иметь за спиной «свою команду» стала стилем моей тренерской работы.

Траверс трех вершин на Памире

В сезоне 1960 года, работая Начучем в а/л «Дугоба», я выкроила время (до сих пор не понимаю – как мне это удалось) и с командой своих «Буревестниковцев» в качестве руководителя поехала на Памир, в район пика Октябрьский. Пик Октябрьский расположен на стыке хребтов Заалайский и Зулумарт, Восточный Памир. Основной целью экспедиции (а это была настоящая 15-дневная экспедиция) был высотный траверс вершин: пик Единства (6.673 м)

пик Единства

пик Октябрьский, 6.260 м

первовосхождение на безымянную трехглавую вершину (6.260 м).

Трехглавая вершина

Всего нас было 15 человек. Все участники, кроме Е. Персианова, опыта высотных восхождений не имели. Но когда-то же надо начинать?!

И 22 июля мы начали…

Попова и Персианов Е.

Все было в диковинку. Памирский тракт, езда на автомашине по абсолютному бездорожью, в клубах пыли по руслу реки Караджилгасай и Горы! Нас окружали Горы, по своей мощи и красоте нами невиданные! Я не могу вдаваться в подробности, но скажу, что все мы были потрясены этим величием. Мы даже не представляли себе, что ледники могут изобиловать таким потрясающим разнообразием ледовых форм: казалось – ты попал в какую-то сказку к снежной Королеве.

Не могу не рассказать о смешной встрече с альпинистами Грузии где-то под языком ледника Октябрьский. Объясню – почему смешной. Мы разгружали машину, когда увидели, что издали к нам направляется несколько шикарно одетых мужиков – альпинистов. «Кто бы это мог быть?», – подумали мы. В те годы мы все были экипированы, мягко говоря, неважнецки: ботинки – трикони, шерстяные свитера, и штормовые зеленые куртки с брюками (как всегда подобранные не по размеру), как мы говорили – «цвета мрачной любви». Вязаные шапочки завершали эту «красоту». Женщины в таких «одежках» вообще смотрелись карикатурно. Но… других не было.

А тут двигались яркие цветные пуховые куртки! Какие-то красивые шерстяные брюки! Это были альпинисты Грузии!

Они подошли к нашим ребятам и спросили – кто тут начальник? Им указали на меня – какую-то маленькую, обряженную в штормовку тетеньку. Я слышала, как кто-то из этих красавцев переспросил: «Это вот эта?!». Надо было слышать их удивление, усмешку! Я развеселилась сразу. Грузины подошли и «познакомились», я пригласила их в гости. Они спросили о планах, я кратко рассказала. «У нас к вам будет дело»… Позже выяснилось, что в их планах есть первовосхождение на вершину 6.260 м.
И нас просят «уступить» им, так сказать, очередь: я же о наших планах им рассказала. Позже они приходили к нам не один раз, улыбались нам и мне в частности, демонстрировали своё уважение и пр. Пик высотой 6260 м. имел три вершины. Вероятно, мы их как-то «поделили». А в благодарность грузины нам дали на траверс свою палатку: тонкую, легкую, непродуваемую. Они никогда не приходили к нам в гости с пустыми руками (это же Грузия!): сухие фрукты, хорошие шоколадные конфеты, чай для заварки…и пр.!

Мы организовали «базовый лагерь» на морене, приблизительно, на высоте 4.100 м. и, не теряя времени, начали акклиматизацию – пошли на близлежащие безымянные вершины – пики 6.041 м. и 6.146 м.

Пики 6041 м и 6146 м. Памир

Так как наш базовый лагерь стоял на морене достаточно высоко, то вершина над лагерем показалась нам и не очень высокой, и не очень сложной. Нам в голову не приходило, что это – пик 6.041 м. Какая наивность!

Мы решили, не откладывая, идти на этот пик. Во-первых, нас почти сразу стал валить с ног ветер, он был настолько мощным, пронизывающим и холодным, что складывалось впечатление, что ты идешь раздетым. Во-вторых, ветер сдувал снег и мы часто попадали на открытый лед – хорошо, что крутизна склона была небольшая, а то пришлось бы надевать кошки (это под таким-то леденящим ветром!). В-третьих, с каждым шагом дышать становилось все труднее…. Мы все дошли до вершины. А когда спустились вниз, то встретили ребят из Грузии, они сказали, что забрались мы на пик 6041м. Вах! Мы неправильно сориентировались. Теперь все встало на свои места. Через пару дней мы сходили на пик 6146 м. Как хорошо было спуститься вниз с мыслью, что мы были выше 6000 метров!

Наконец, 2 августа наступил момент нашего выхода на траверс. Основной состав 5 человек. Люди отбирались по результатам акклиматизационных выходов и по праву идти на маршрут 5 категории сложности.

Руководил траверсом Е. Персианов, участниками стали – Г. Калинин, Б. Кривцов, В. Бурнашев, И. Попова. Все остальные, кто мог и был здоров, пошли, как вспомогатели, до перемычки под п. Единства (6.673 м).

Не стану подробно рассказывать, как и почему человек, поднявшийся на высоту в 6.000 м, чувствует себя очень и очень «неважнецки». И мы не были исключением: кислорода для дыхания и восстановления организма не хватало всем, правда, каждому по-своему. Мне, например, трудно было ночами: спать невозможно, мучаешься от какого-то забытья, но наутро хватало сил для новой работы. А кто-то страдал физически от общего действия высоты: очень болела голова, кого-то тошнило, человек не мог ничего есть, плохо работал на скалах, хотя на меньших высотах был отличным «технарем».
Все это называется – горная болезнь. На пике Единства мы сняли записку группы Евгения Белецкого. Он руководил в 1955 году совместным восхождением советских и китайских альпинистов. Это они назвали безымянную вершину высотой 6.673 м. пиком Единства, в честь дружбы советского и китайского народов.

Подходы по леднику Октябрьский до выхода на перемычку под пик Единства заняли у нас полных три дня: ледник оказался исполосованным в разных направлениях глубокими трещинами и сложным в прохождении. Непосредственно на траверс мы затратили шесть дней, из них почти пять дней шли на высоте более 6.000м. Снег, лед, скалы – работа на такой высоте непростая. Так получалось, что я на высоте чувствовала себя часто лучше, чем наши парни. Очень хорошо помню, что где-то на подъеме толи на п.Единства, толи на п. Октябрьский были навешены перила на скалах. Со мной шли, по-моему, В. Бурнашев и Г. Калинин.

Они были совсем без сил, их тошнило, шатало. Я предложила пройти перила последней, выбить немногочисленные крючья и собрать веревку. Они согласились. Все это сделав, я подошла к ребятам, они сидели на рюкзаках совсем обессиленные. Тихо внутри себя я на минуточку погордилась. Но только на минуточку, потому что ведь моей заслуги тут было мало: силы мне дала природа. Так, поддерживая друг друга, мы все вместе эту работу на траверсе выполнили. На одном из пиков массива «6.260 м.» мы сняли записку наших вспомогателей: они днем раньше первыми поднялись на эту вершину. В 20 часов 10 августа мы спустились в базовый лагерь. Нас, естественно, ждали и встречали наши ребята.

Кавказ: май 1961 г. Методсбор по повышению инструкторской квалификации

В мае 1961 года я проходила методический сбор по повышению инструкторской квалификации: я должна была получить звание «Старший инструктор». Звание это я весьма успешно заработала. Но я хочу рассказать о замечательном знакомстве с замечательным педагогом и человеком – Ильей Александровичем Мартыновым.

1961. Попова и Мартынов И.А. на Кавказе

Я попала к нему в отделение для обучения. Это был пожилой человек (по сравнению со мной), с умными, но какими-то грустно-настороженными глазами. Позже, когда мы очень подружились, я поняла, что выражение глаз – это отражение его непростой жизни. В войну немцы угнали его с Украины в Германию, где он работал «на хозяина». Когда он вернулся, то попал с семьей на поселение в Сыктывкар. Когда «отбыл» это наказание, то многие старые знакомые-альпинисты не подали ему руки: какой-то «добрый человек» распустил слухи, что в оккупации Илья Александрович был полицаем. Даже мне об этом говорили мои знакомые, когда увидели, что мы с Ильей Александровичем часто о чем-то разговариваем. Потом жизнь и правда взяли своё, но вот даже в 61 году меня «предостерегали»…

Мартынов и Попова в Харькове (90-ые годы)

Я не знаю – почему, но этот человек проникся ко мне доверием и симпатией. Он, конечно, как опытный альпинист и тренер-педагог, сразу увидел все мои пробелы и огрехи в знаниях, как инструктора, так и спортсмена. Он учил меня требовательно и сурово, не давая скидок на то, что я – женщина. Это был безусловный профессионал – альпинист, и тренер-методист. Об этом, я уверена, знают и сегодня все альпинисты, потому что он написал не одно методическое руководство, книги по альпинизму. Его конек – обеспечение безопасности альпмероприятий и методика проведения разного рода спасательных работ. Я не могу здесь в подробностях рассказать, как много он сделал для школы альпинизма в Советском Союзе.

Я попала к нему в отделение для обучения. Это был пожилой человек (по сравнению со мной), с умными, но какими-то грустно-настороженными глазами. Позже, когда мы очень подружились, я поняла, что выражение глаз – это отражение его непростой жизни. В войну немцы угнали его с Украины в Германию, где он работал «на хозяина». Когда он вернулся, то попал с семьей на поселение в Сыктывкар. Когда «отбыл» это наказание, то многие старые знакомые-альпинисты не подали ему руки: какой-то «добрый человек» распустил слухи, что в оккупации Илья Александрович был полицаем. Даже мне об этом говорили мои знакомые, когда увидели, что мы с Ильей Александровичем часто о чем-то разговариваем. Потом жизнь и правда взяли своё, но вот даже в 61 году меня «предостерегали»… Я не знаю – почему, но этот человек проникся ко мне доверием и симпатией. Он, конечно, как опытный альпинист и тренер-педагог, сразу увидел все мои пробелы и огрехи в знаниях, как инструктора, так и спортсмена. Он учил меня требовательно и сурово, не давая скидок на то, что я – женщина. Это был безусловный профессионал – альпинист, и тренер-методист. Об этом, я уверена, знают и сегодня все альпинисты, потому что он написал не одно методическое руководство, книги по альпинизму. Его конек – обеспечение безопасности альпмероприятий и методика проведения разного рода спасательных работ. Я не могу здесь в подробностях рассказать, как много он сделал для школы альпинизма в Советском Союзе.

Илья Александрович был энциклопедически образованным человеком во многих вопросах и областях. Мы разговаривали и о литературе, и о музыке, и о живописи, даже о философии. Тут, правда, правильнее было бы сказать, что говорил он, а я, раскрыв рот, слушала, хотя к тому времени была уже не совсем дремучим и ограниченным «спортсмЭном»: я много читала, слушала классическую музыку, ходила в Ташкентский оперный театр, активно интересовалась живописью.

А еще Илья Александрович своё мнение высказывал всегда жестко и прямо, что не увеличивало количества его друзей и сторонников. А мне эта прямота чем-то здорово импонировала, хотя, проявленная в мой адрес, иногда цепляла и напрягала. А иногда мне было смешно, что он учил меня быть ситуативно-гибкой и не «лезть на рожон». Хотелось сказать: «А сам-то, сам-то…».

С тех пор мы поддерживали эти добрые отношения всегда, мы вместе работали на сборах подготовки инструкторов на Кавказе; он пригласил меня работать в альплагерь «Безенги» в очень непростое для меня время; он приезжал в Ташкент и обучал в Чимгане наших будущих спасателей. Хотя наши отношения не были безоблачными: я же «упертая», строптивая, самолюбивая, да и у него характер был – не мёд, он не прощал мне никаких моих оплошностей.

Он учил меня не только альпинизму, он учил Жизни вообще. Илья Александрович был очень порядочный, честный, образованный и по большому счету – добрый человек. Как же я благодарна ему за все это! Встретить такого Человека – подарок Судьбы.

Конец работы в альплагере «Дугоба»

В 1961 году во время восхождения произошел срыв участницы, последующее попадание её под камнепад, спровоцированный срывом. Это была моя хорошая знакомая. От тяжелых травм она погибла. В лагерь из Москвы приехал Фердинад Алоизович Кропф – председатель комиссии по разбору несчастных случаев (НС) в Федерации Альпинизма СССР. Ф.А. Кропфа в альпинизме знали все!

Это был очень серьезный и строгий человек, его уважали, но и боялись. Кропф бесстрастно анализировал причины и условия аварии, выносил вердикт. Конечно, я тоже и волновалась, и боялась. Не стану сообщать все подробности аварии, скажу, что инструктора – руководителя восхождения «раздели» до нуля: сняли все его спортивные и инструкторские регалии. Не осталась без внимания и я – мне объявили выговор, но тогда это казалось совершенно неважным.

Я думала о самом случае, о знакомой девушке, о её маме, о роли инструктора, о том, что могла в такой ситуации сделать я, чтобы предусмотреть что-то. А что предусмотреть? Маршрут не один раз хоженый, инструктор знал все мелочи.
Страховка была организована через известный всем огромный скальный выступ (его использовали все восходители, он отмечался, как место страховки, в описании маршрута), который при небольшом срыве девушки вдруг вырвался и пошел вниз! Может быть, выступ раскачали за несколько лет восхождений, может быть, его сдвинуло какое-то землетрясение, они часты в Азии, может быть… мало ли, что может быть. Есть факт – гибель человека!

Ф.А. Кропф – он очень по-отечески разговаривал со мной, расспрашивал меня обо всем, что было в лагере вообще, как велась моя работа. Он не увидел ничего плохого, сказал, что понимает, что я очень старалась. «НО, – сказал он, – Вам сейчас надо уйти с этой работы. Учиться надо не на такой рискованной и ответственной должности. Но учитесь – станете хорошим руководителем». Я уволилась. А опыт остался навсегда. Навсегда осталась и боль оттого, что погиб Человек. Еще осталась большая благодарность этому строгому и справедливому Ф.А. Кропфу, который очень по-человечески помог мне увидеть своё дальнейшее место в жизни и в альпинизме.

Осенью того же года я стала преподавать неорганическую химию в Ташкентском Медицинском Институте.

Попова справа – преподаватель Ташкентского Мединститута

Обратите внимание – снова работа педагога: меня к этой деятельности тянула Жизнь. Трудилась я в Мединституте с большой охотой и весьма успешно. Маленькая деталь: тогда ассистент учебной кафедры (во всех ВУЗ-ах) считался перспективным, если он мог вести занятия со студентами узбекской национальности. Понятно, что я узбекского языка не знала. Понятно, что «если хочешь быть счастливым – будь им», а значит надо выучить – хотя бы примитивно – химию на этом языке.

Мне помогали преподаватели – узбеки нашей кафедры, я сама упрямо работала с книгами, слушала – как и что говорили студенты узбекских групп, слушала лекции по химии на узбекском языке. И, таки, меня допустили вести практические занятия и семинары по химии в узбекских группах! Спустя год, моя заведующая кафедрой разрешила мне принимать семестровые экзамены по неорганической химии у студентов узбекской национальности. На всякий случай она посадила меня рядом с собой и следила за тем, что происходило. Потом сказала: «А что? Вы неплохо справились». Я была очень довольна: не зря трудилась

Летом на законных основаниях я ездила в горы.

В сентябре 1967 года я уволилась по собственному желанию, а желание возникло, потому что меня перестали отпускать на лето в горы: надо было – хочешь – не хочешь – осенью принимать вступительные экзамены у абитуриентов, поступающих в Мединститут. Дело это было грязное: кто-то брал взятки, а ответственность несли люди, принимающие экзамены – в экзаменационных ведомостях стояла их подпись, а не взяточников. Когда я сказала, что в этом участие принимать не хочу – мне предложили уволиться. Так и появилось «желание». Без работы я не осталась – стала заниматься наукой.

И снова Кавказ. Альплагерь «Узункол»

В период моей «славной» деятельности в Мединституте я ездила на Кавказ.

1962-1963 гг. – я командир отряда новичков и значкистов в совершенно изумительном альплагере «Узункл» (Западный Кавказ). Вот это и есть «минуты счастья»: альплагерь расположен в красивейшем районе Кавказа, квалифицированный и дружный коллектив инструкторов, отличный Начальник учебной части – Пал Палыч Захаров. С каким же удовольствием я там проработала два года! И от занятий, и от восхождений я получала море позитивной энергетики. А какое замечательное общение с людьми!

Как-то однажды мы возвратились из многодневного похода в лагерь. Что самое главное, что надо при возвращении? Конечно душ. Мы с моей приятельницей Ритой Вьютновой в душ попали последними: кроме нас никого там не было. Ритуля сильно стерла ноги и обрабатывала болячки зеленкой. И вдруг она хитро смотрит на меня и говорит: «Ика, давай покрасим твои совсем выгоревшие и бесцветные волосы зеленкой». Я, по своей обезьяньей (см. знаки Зодиака) авантюрности, тут же согласилась. Рита намотала вату на расческу, полила все зеленкой и стала меня расчесывать. А я-то себя не вижу! Ритуля трудится и хохочет. Когда она дала мне своё крошечное зеркальце – работа была сделана. Я от удивления и хохота чуть в обморок не упала: ну, русалка и только! Длинные, вьющиеся и совершенно обалденно-зеленого цвета волосы. В это время весь лагерь пошел в столовую на ужин. Пошли и мы…. Надо было видеть реакцию всех, кто там ужинал…! Морды у нас с Ритулей были веселые и шкодливые. Захаров только смог прошептать: «Ну, вы, девчонки, даете!».

Веселились мы недолго: во-первых, зеленка быстро на солнце разлагается и обесцвечивается, во-вторых, надо было заканчивать развлекаться и продолжать работу.

Не могу не рассказать об уроке эстетического воспитания, который преподнес всем участникам восхождения и мне, как инструктору – педагогу, Пал Палыч Захаров. Он пошел с моим отрядом новичков (или значкистов) на восхождение. На гребне вершины мы оказались в тот момент, когда солнце начало показываться из-за скально-снежных вершин, стоящих напротив нас. Захаров остановил отряд на расширившемся участке гребня и попросил всех подойти к нему. Я точно не процитирую его слов, но смысл был таким: «Посмотрите вокруг. Внизу вы никогда не увидите такой красоты. Если вы знакомы с картинами Николая Рериха или Рокуэла Кента или слышали о них, то вот сейчас они перед вами. Люди не верят, что такая красота бывает вообще. Бывает! И сейчас вы свидетели этому». Меня потряс такой замечательный педагогический прием приобщения молодых людей к красоте, попытка заинтересовать их знаниями в области искусства…. Запомнилось это на всю мою жизнь.

А вот это произошло тогда, когда все, подчеркиваю – все! путевки на одну смену в альплагерь «Узункол» закупила Прибалтика. В лагерь приехали эстонцы, литовцы и латвийцы. Мы, инструктора, шутили – надо устраивать дни русского языка, потому что вокруг и повсюду была слышна речь прибалтов. Не могу не сказать хоть пару слов о том, какой замечательный праздник ребята устроили для всего лагеря на День Ивана Купалы. На высоком, вертикально стоящем бревне зажгли автомобильную покрышку, разожгли костры – вечер был озарен светом. Они пели, танцевали, плели венки, естественно – мы все и во всем участвовали. Начуч Захаров даже планы работы скорректировал с учетом этого праздника.

После этой смены у прибалтов было запланирован поход через перевал и восхождение на Эльбрус. Не знаю – почему, но оказалось, что все готово, но некому осуществлять руководство мероприятием. Руководителю надо было иметь соответствующие регалии, которые оказались только у меня. На последнем выходе (дней за 5 до конца смены) в высокогорную зону, при спуске по некрутому снежному склону я получила, вроде бы, безобидный удар камнем в спину. Камень был невидим и катился в снегу. Ничего страшного не произошло: огромный кровоподтек и больно. Врач лагеря меня лечил изо всех врачебных сил, но здоровой я еще не стала, когда ко мне подошли ребята с умоляющими глазами: «Мы будем нести Ваш рюкзак, мы будем Вам помогать на сложных участках… и т.д. – пойдемте с нами руководителем». Как же я их понимала: им так хотелось зайти на Эльбрус!

Может быть, другого такого случая, когда они все вместе – прибалты – смогут это сделать, не представится. Я согласилась. Не скажу, что все мне давалось легко. Но ребята, и правда, помогали как могли. Особенно «весело» мне было прыгать через ледовые трещины…. И все-таки мы пришли на «Приют 11». И на другой день на перемычку между вершинами Эльбруса мы все дошли неплохо. Погода была замечательная. Но при нашем выходе на вершину, нас с ног стал сбивать внезапно налетевший ураганный ветер. Мы шли к вершине несвязанными, один за другим в прямой видимости. И тут я понимаю, что не могу сдвинуться с места. Как только я поднимаю ногу, чтобы сделать шаг – ветер начинает меня катить куда-то в сторону: у меня не хватало своего веса, чтобы устоять.

Мимо шла инструктор из Латвии – замечательная женщина Майя (крупная, на радость мне тяжелая – способная сопротивляться ветру), она обняла меня и сказала: « Йийя Алексеевна, как мне плохо, у меня «горняшка», помогите мне дойти до вершины!». Вот так, обнявшись, мы и пришли на вершину. И кто кому тут помог?!

Из сложных маршрутов (по тем временам и для меня) я сходила на вершину «Двойняшка», но о своих впечатлениях о восхождении я уже писала выше.

И еще я очень хочу рассказать об одной встрече. В «Узункол» в годы моей работы в этом альплагере приезжала компания «больших» физиков и химиков под руководством Мигдала Аркадия Бенедиктовича (товарищи звали его АБ).

Мигдал Аркадий Бенедиктович

АБ был физиком-теоретиком, академиком АН СССР. Это был ученый с мировым именем. И вся добрая компания была подстать ему. Умнейшие, образованнейшие люди! Они приезжали, чтобы сходить на пару простых восхождений удовольствия ради. П. Захаров помогал им это осуществлять. Мы их называли «Академиками». Так вот – «Академики» быстро сдружились с инструкторским коллективом. Мы вечерами часто собирались в моей 4-х местной палатке попить чайку, иногда они приносили бутылку какого-нибудь «заморского» вина. Мы разговаривали обо всем, на разные темы, часто звучал смех.

И вот в общении с этими людьми я четко поняла, что значит по-настоящему умный, образованный человек. Интеллектуальный уровень наших инструкторов был неоднородным. Однако «Академики» никогда, никогда! не заводили в нашей компании каких-то заумных разговоров, чтобы не задеть чьего-то самолюбия. Юмор лился, как из ушата – это правда. Смех стоял беспрерывно. Но все было доступно всем! «Академикам» не надо было кем-то казаться, что-то показывать, демонстрировать свой интеллект – они просто «были», были добрыми, внимательными собеседниками, все понимающими, доступными самым обычным ребятам. Они умели слушать других. И всё это было просто замечательно!

Работаю инструктором в альплагерях «Уллу-тау» и «Джайлык»

В 1964 году Галина Тысячная сагитировала меня ехать «инструкторить» в альплагерь «Уллу-тау». Центральный Кавказ. Хороший, ухоженный лагерь, про горы и говорить не приходится – красота! Но порядки, по сравнению с Узунколом, совершенно другие: первый раз столкнулась с тем, что есть инструктора, так сказать, разного сорта – свои и чужие. Начальник лагеря – замечательный хозяин, Г. Коленов, но и царек – четко делил инструкторов на «своих», кто у него уже работал, и «чужих», кто приехал впервые. Конечно, все это проявлялось в мелочах, но проявлялось: «своим», к примеру, новое снаряжение со склада, а нам, что достанется. Понимаю, понимаю – ерунда, что и говорить. Но с таким раньше не встречалась. Может, справедливо: «своих» беречь надо. Инструкторский состав был очень хороший. Много было интеллигентных, образованных и интересных людей. Я с удовольствием с ними работала. Подружилась с Дмитрием Черешкиным. Дружба началась с того, что мы (кроме меня и Черешкина еще двое ребят) в свободное время играли в преферанс, а Коленову это не нравилось: «с участниками надо больше бывать!». Мы, как дурачки и авантюристы, от него прятались то в пустой комнате, то еще где-нибудь. Коленов нас выследил (делать ему было нечего!) и наказал. В лагере были по выходным дням «сельхозработы»: весь состав участников и инструкторов выкладывал дерн на территории лагеря. Так вот – мы вчетвером, кто был пойман за «блудом», выкладывали дерн после занятий. Кроме того, мы ломом и ледорубами выкорчевывали какой-то огромный пень; кроме того, в общий выходной день нас с утра в дождь послали чистить от камней скалы. Все это было, как бы шутя, как бы весело. И мы сами, и все вокруг смеялись и веселились, в том числе и участники. Но, если говорить по-серьезному – это была колоссальная гадость и самое настоящее издевательство «власть имущего». Я не промолчала.

Больше в альплагере «Уллу-тау» я не работала (а меня никто туда больше и не звал).
На следующий год меня пригласили на работу в альплагерь «Джайлык» (1965-1966 гг.).

Это был особый лагерь – он принадлежал военному Министерству, занимавшемуся закрытыми работами и темами – я уж не помню точного названия. Путевки распределялись по закрытым предприятиям и НИИ, даже нанимаемые на работу инструктора должны были пройти соответствующий отбор. Меня отобрали. Народ приезжал весьма своеобразный: амбиции и представления о себе, как о людях «избранных». А горам-то все равно. Как правило, подготовлены к жизни и работе в горах эти люди были слабенько. Но как-то все шло своим путем: лекции, занятия, восхождения. Вот рассказываю, а перед глазами мысленно встает поход новичков на вершину 1-ой к/тр. Два часа ночи, еле-еле поднимаем себя и участников. Во мраке выползаем на тропу. Нас выходит из лагеря человек 100 (Два отряда по 50 человек: 10 отделений, в каждом 10 участников).
Народ, спотыкаясь, еле плетется. Но под маршрут идти далеко, если выход сделать позже – не успеть выполнить однодневный план. «Нас ведут, мы идем, нам не хочется», – поётся в какой-то альпинистской песне. Также гуськом мы выходим на заснеженный гребень, ведущий к вершине. Нас встречает рассвет. Тут бы остановиться, порадоваться красоте, которую нигде и никогда больше не встретишь. А ребята тянутся, глядя в пятки ботинок впереди идущего! Я всё-таки останавливаю отряд. Пусть хоть 5-10 минут передохнут и посмотрят вокруг. И вспоминаю П. Захарова и Узункол….

На большие горы я не ходила.

Между прочим, в «Джайлыке» я впервые услышала о «шарашках» Сталинских времен. В альплагере работали инструктора, отцы которых «трудились» когда-то в таких «шарашках». Об этом позже я читала у А. Солженицына.

Продолжалась моя дружба с Д. Черешкиным. Это был удивительный человек – он складировал в себе энциклопедические знания в разных областях, какую-то серьезность в разговорах, у него была, как бы сейчас сказали – компьютерная память. И все это сочеталось с совершенно хулиганистым мальчишеством и умением видеть смешное сквозь серьезность. Мы теперь видимся редко, но вспоминаю о нем я всегда с большим теплом.

В «Джайлыке» я познакомилась и очень подружилась с Женей Гиппенрейтером – удивительно тонким, интеллигентным и образованнейшим человеком. Необыкновенный рассказчик, интереснейший собеседник, умеющий не только увлекательно говорить о чем-то, но и замечательно слушать. Дружба наша продолжилась на долгое время. Когда он с Н. Тенсингом приезжал в Ташкент, то попросил принять их в моем доме в качестве гостей. «Но, – сказал Гиппенрейтер, – чтобы никто из твоих товарищей не спрашивал у Норгея Тенсинга про восхождение на Эверест, не просил у него автограф и вместе сфотографироваться!». Я поняла, что покорителя Эвереста «достали» все эти разговоры и просьбы. Это была очень приятная встреча.
Тенсингу особенно понравились приготовленные мною фаршированные яйца – он сказал, что никогда не ел такого вкусного блюда. Мы ему спели наши альпинистские песни, он в такт кивал головой. В целом Тенсинг нам показался очень похожим на наших узбеков: улыбчивый и доброжелательный.

Вообще, Жизнь мне часто посылала совершенно замечательные знакомства с совершенно замечательными людьми. Спасибо Жизнь!

Безенгийское счастье

В 1967 году я 80 дней отработала командиром отряда разрядников в Альплагере «Дугоба». В моем отряде обучались инструкторскому ремеслу ребята со сборов 1958 года, только тогда они были просто разрядниками. И снова я радовалась общению с ними: жизнерадостные, остроумные, сообразительные, быстро и легко обучающиеся, а главное – всегда готовые придти на помощь. Вот такими были тогда и Толик Лябин и Слава Воронин. Они уже ходили на горы в команде Эльчибекова.

Все 80 дней со мной работали отличные инструктора: А. Бабинин, Ю. Голуб. С Артуром Бабининым я даже сходила на п. Мехнат (4б), и это было очень здорово! Почему-то ярких впечатлений от самого маршрута у меня не осталось. Запомнилось, что мы с Артуром в первый раз надели на головы каски, раньше носили шерстяные шапочки. И это нас, веселых дурачков, очень смешило: камешки стучали по каске, и мы спрашивали друг друга: «Это тебя стучит по голове или меня?». Осталось какое-то очень благостное ощущение, как от общения с хорошим человеком.

А в 1968 году я поехала снова на Кавказ. На этот раз меня «занесло» в один из самых холодных, дождливых и сложных районов Центрального Кавказа. Позвал меня туда, как я уже писала, Илья Александрович Мартынов – начальник учебной части альплагеря «Безенги». Поселили меня в пустую, только что отремонтированную, маленькую комнату, расположенную на чердаке, под крышей длинного деревянного дома. Моросил дождь, дом утопал в низкой облачности.

Было холодно и как-то очень грустно. «Надо же, – думала я, сидя на сетке железной незастеленной кровати, – могла ведь поехать работать в солнечные и теплые лагеря!». Пишу я об этом, чтобы напомнить и себе и, может быть, кому-то еще о том, каким неверным может быть первое впечатление, принятое за обобщение. Дело в том, что прошло совсем немного времени – закончился дождь, появилось солнце и тепло. Пустая некогда комната наполнилась моими вещами, в ней стало уютно, не заставили себя ждать и первые гости – инструктора. На столе появился чай, потекли разговоры, рассказы, послышался смех…. Я поняла, что здесь мне хорошо.

В альплагерь «Безенги» приезжали только спортсмены, имеющие третий разряд по альпинизму (и выше). Этот альплагерь был совершенно непохож на «новичковые» лагеря, где работа инструкторов была им не в тягость. Здесь же трудиться инструктором у разрядников было ох! как непросто. Не говоря о сложных климатических условиях, замечу, что все объекты для восхождений были классифицированы по сложности «по высшему разряду»: если был маршрут 3 к/тр., то он был именно 3 категории без всяких натяжек, да еще, практически, все маршруты были комбинированными – скалы — снег — лед. Это значило, что участник восхождения должен быть подготовлен для безопасных действий на любом рельефе. Еще это значило, что инструктора должны были уметь делать все это без сучка и задоринки. В «Безенги» не очень-то отдохнешь и погреешься на солнышке!

В сезоне 68 года инструкторов в лагере катастрофически не хватало. Но те, кто приехал – были сами хорошо обучены.

Порядки в этом альплагере всегда были демократичными: инструктор даже подумать не мог о том, чтобы как-то неуважительно общаться с участником. Только в «Безенги» характеристику, которую по окончании смены пишет участнику инструктор, полагалось обсудить на собрании всех участников отделения. Получив эту практику, я пронесла её через всю свою дальнейшую работу тренера, хотя часто встречалась с сопротивлением других инструкторов. Поддерживал такую атмосферу Илья Александрович Мартынов, хотя сам он бывал иногда очень резок, что не мешало при этом ему быть справедливым.

В общем и целом мне в этом альплагере все было по душе. И я честно, с большой отдачей трудилась.

В «Безенги» приезжали не только большие спортсмены – альпинисты, но просто – очень интересные люди. Невероятно увлекательно и познавательно было общаться со всеми ребятами команды, приехавшей из Новосибирского Академгородка: образованные умники, веселые и остроумные. Они могли поддержать (или начать) разговор на любую тему: хоть тебе альпинизм, хоть тебе Евтушенко, хоть тебе сонаты Бетховена, хоть тебе Пикассо, хоть тебе какие-то политические вопросы (тогда это было внове) и т.д. Вечера, когда мы встречались в лагере в дни короткого отдыха, пролетали моментально. К сожалению, из всех тех ребят сегодня я изредка общаюсь только с Валерой Меньшиковым – их тогдашним лидером.

Попова и Меньшиков В.

Сезон 1969 года в «Безенги» начался с того, что работать инструкторами приехали старые «Безенгийцы» – И. Кудинов, Ю. Саратов, Б. Левин, Г. Аношин и др. – все это были Мастера Спорта по альпинизму. Не забыли «Безенги» и прошлогодние инструктора – И. Куркалов, А. Бабинин, Ю. Голуб, и др., появились и новые тренеры .

Альплагерь «Безенги» – И. Куркалов, Ю. Голуб, Ю. Саратов, И. Дудченко, последний справа А. Бабинин

Дудченко И. на ледовых занятиях

Их отличительной особенностью было то, что все они имели звание или КМС, или МС по альпинизму. Их было много, но, всё равно, недостаточно для того, чтобы работать, не нарушая «Правил проведения альпинистских мероприятий». В отряде третьеразрядников должно было быть 5 отделений по 5 человек.

1968. Инструктора альплагеря «Безенги»

Мне пришлось руководить отрядом из 10 отделений, но, что было просто замечательно – командирами отделений были только КМС и МС.

Не скрою, что у многих из этих отличных альпинистов, опыт работы инструктором был очень небольшой (или его не было). В отряде сразу установились очень дружелюбные отношения.

1968. Мои инструктора – 10 КМС-ов и МС

Я быстро поняла, что должна не контролировать, а помогать, о чем я прямо и сказала своим инструкторам. Все согласились, что мы должны вместе хорошо выполнять свою работу. Мы и выполняли её весьма успешно. Как-то очень быстро все передружились, радостно работали и отдыхали вместе. А уж кофе или чай пили с огромным удовольствием!

Жаль только, что наши отдыхи были такими короткими! Помню, что у Игоря Кудинова был день рождения, он тогда уже работал не со мной в отряде. Вечером те, кто был «не на работе» , решили собраться в комнате Игоря (он был в лагере с женой – Анютой).
А мой отряд должен был в этот день выходить на «Австрийские ночевки» для ледовых занятий и восхождений. Какой ужас!!! Как хочется побыть с друзьями!!! Я отправила отряд с кем-то из инструкторов, а сама с В. Целовахиным (он потом стал моим третьим мужем) осталась в лагере.

Целовахин В.

Вечер мы провели с друзьями, а ночью пошли на «Австрийки». Когда мы с Целовахиным находились уже на последнем моренном взлете к ночевкам на «Австрийках» – мы увидели, что к нам навстречу вдруг быстро стал спускаться Игорь Дудченко. Сердце ёкнуло: в «Безенги» по склонам бежали только, если что-то случилось…. А Дудченко бежал с двумя кружками горячего чая! Вот таким был наш Игорь Дудченко!

Вот таким был наш Дудченко Игорь

Мы пришли к общему подъему и, как ни в чем не бывало, приступили к своим обязанностям.

Уж не знаю – разгадал ли И. Мартынов нашу хитрость, но в любом случае – он ничего мне не сказал.

На следующий сезон И. Мартынова по каким-то причинам (их не знаю) на посту начуча сменил Игорь Кудинов. Мой статус – командира отряда третьеразрядников – сохранялся еще три или четыре года, и сотрудничала я с разными инструкторами.

Не могу не отметить, что я (как показывает упрямая статистика), сама того не замечая, более результативно контактировала с «мужиками»: как-то само собой получалось, что отношения с ними были более дружественными и легко устанавливались. Возможно – это подсознательно срабатывало мое женское начало. С женщинами я работала хорошо, но, практически, всегда с каким-то внутренним напряжением. Женщины – это, как правило (бывали и исключения), эмоции, непредсказуемость в мыслях и, как следствие, в поступках, это большая вероятность обид и недосказанностей, умение домыслить в моих словах то, чего я и не думала, и не говорила, и прочее в этом ключе. Мужики, может быть, и грубее, но, чаще, они мне казались проще в общении, без некоего подтекста, прямее и искреннее, что не всегда обеспечивало обязательную комфортность. Но зато честно! А, возможно, я без особых «заморочек» как-то умела до них «достучаться». Теперь, когда я много лет занимаюсь Соционикой (направление в психологии), я могу это своё предпочтение объяснить научно, но об этом когда-нибудь в другой раз.

Знаю только, что и Жизнь (Судьба, Бог и пр.) мне в этом моем предпочтении всегда помогала.

С каждым годом ходить даже на простые восхождения, идти с грузом на походы мне становилось труднее и труднее, потому что моя жизнь складывалась так, что уделять много времени физическим тренировкам, я не могла. Однажды на восхождении третьей категории сложности я вдруг поняла, что во мне дрожит какой-то непреодолимый страх. Не могу осознанно сказать – чего я боялась. В голове пронеслись варианты – подвести кого-то, задержать движение группы, недостойно выглядеть (как инструктор), возможность аварии из-за меня или со мной (а у меня сын, старая мама)…. В общем, я поняла, что ходить на восхождения – это рисковать собой и другими. Такое недопустимо! А как об этом сказать кому-то…? Как объяснить, если не могу этого сделать себе? Вопросов много – разумных ответов нет.

И тут, как бывало уже не один раз, жизнь мне послала счастливый вариант: Кудинов предложил работу в качестве его помощника по Учебной части.

Сделаю отступление. В 1973 году в «Безенги» приехали гиды из Швейцарии. В те времена приезд в «наши» горы иностранцев был делом редкостным. Они прилетели в сопровождении В. Шатаева, представителя Спорткомитета от альпинизма.

Гиды Швейцарии приехали к нам в Безенги

Швейцарцы в основном были высокого роста, красивые (так мне казалось тогда) и, самое главное – необыкновенно приветливо-улыбчивые. Я уже не помню – на какие горы они сходили. Но прощальный вечер был очень теплым и дружественным. А меня все мучил вопрос – должна ли я по-приезде в Ташкент докладывать о своих контактах с иностранцами в первый отдел Института Ядерной Физики АН УзССР. Там я выполняла работу по «закрытой» теме – «радиационная стойкость твердых ракетных топлив», и любые контакты с иностранцами подлежали отслеживанию соответствующими органами. Такие были времена.

В должности помощника начуча я и проработала до 1976 года. Была ли от меня польза на этой должности? Думаю, что была. Потому что я знала механизм работы всех служб лагеря изнутри. Я могла, не загружая Кудинова, сама решать какие-то несложные вопросы (Кудинов доверял мне), как учебного, так и хозяйственного плана. Только однажды я сама поставила себя в скользкое положение. И мне этого не простили. Это было в 1976 году, в году, когда погибла, практически, вся команда Игоря Дудченко (вместе с ним). При спуске с п. Пушкина они попали в лавину. Их всех нашли под спусковым кулуаром. Для нас это было трагедией, потому что Дудченко много лет работал в «Безенги» инструктором, его ребята тоже росли в Безенги. А я все эти годы дружила со всеми его ребятами, но особенно с Дудченко. У них была компания – И. Дудченко, А. Бабинин, Ю. Голуб – они ко мне относились с большим теплом, как к сестре: рассказывали о своих семьях, своих детях, своих радостях и бедах. Все вместе мы ездили в гости к Игорю в Грозный. Потому для меня гибель Дудченко была огромной потерей.

Почти в конце сезона (уже после аварии на п. Пушкина) на тренерском совете (я была членом совета) обсуждался вопрос восхождения инструкторов на вершину Мижирги – маршрут в обычных-то условиях очень сложный и опасный. При голосовании – объективно опасен маршрут или нет – голоса членов тренерского совета разделились поровну, не проголосовала только я. Я понимала, что Кудинову этот «геморрой» ни к чему, что только-только вертолет увез тела ребят группы Дудченко, что уже, практически, конец сезона. Я проголосовала «объективно опасен», хотя по своему спортивному статусу (я не имела сложных маршрутов в Безенги) должна была воздержаться. Но «если бы я был таким умным сейчас, как моя жена потом», – говорят евреи. В тот момент я оказалась неумной и обеспечила себе недоброжелателей.

Больше я в «Безенги» не работала…. Было очень грустно…. Я любила Безенги и как альплагерь, и как район: таких гор на Кавказе просто нет, я любила людей, с которыми работала…

Работа в этом альплагере добавила в мой арсенал тренерских знаний столько всего, мне ранее неизвестного, что в дальнейшем я могла, как инструктор, не страшиться никаких неожиданностей. Именно в «Безенги» я увидела и приняла на вооружение необычайно рациональную и грамотную тактику проведения спасательных работ. Только тут я научилась правильной методике работы с инструкторами и участниками на ледовых склонах. В «Безенги» я подружилась с семьей Юры Саратова ,эта дружба обогатила меня во всех отношениях. Да всего и не перечислить.

Саратов Юрий

Конечно, жизнь на этом не заканчивалась. Тем более, что в Ташкенте у нас с Владимиром Васильевичем Целовахиным уже подросли воспитанники – альпинисты Ташкентского Областного Совета ДСО «Буревестник». И именно к ним я направила всё свое внимание. И именно с ними в 1977 году мы поехали в альплагерь «Талгар» – туда, где когда-то я начинала свой альпинистский спортивный путь. Но теперь учила я, вспоминая все то, что привело когда-то к такой страшной аварии на вершине «Сыпучая».

Об истории альпинистской секции (позднее – Клуба Альпинистов имени В. Рацека), а значит и о моей жизни, если заинтересуетесь, читайте в сборнике «Альпинисты Северной Столицы» №13 – «Горы. Люди. Жизнь».

Однако я обязана поговорить немного о Чимгане и как о спортивной базе всех альпинистов Ташкента, и как о большой и любимой нами Горе.

Целую зиму, альпинисты Ташкента мечтают о весне, и о лете, когда, наконец, можно будет ехать в Чимган не на лыжах кататься, а заниматься альпинизмом.

В районе вершины Большой Чимган есть прекрасные места для занятий на скалах, отличные снежные склоны для освоения техники передвижения по снегу. Одна «беда» – нет протяженных ледовых участков. И потому альпинисты, выросшие в Чимгане, не владеют совершенными навыками работы на льду. Вот и приходится «за льдом» ездить в другие горные районы. Хотя в последнее время в Чимгане стали проводить занятия на больших ледовых сосульках, замерзших водопадах. Даже соревнования по ледолазанию проводятся. Но с моей точки зрения тренера, много работавшего в альплагерях Кавказа, это, все-таки, «на безрыбьи – рак рыба».

Но в остальном Чимган – это Мекка для ташкентских альпинистов. Зимой – отличное катание на лыжах и зимние восхождения.

Чимган зимой

Весной – занятия и восхождения по комбинированным маршрутам вплоть до 4 категории сложности.

Чимган весной

Летом, когда солнце выжигает не только всю зелень, но и «съедает» весь снег со склонов вершины Большого Чимгана – в альпинистском смысле маршруты Чимгана становятся неинтересными.

Чимган летом

Красоту же зимнего и весеннего Чимгана словами передать невозможно!

Методсборы по подготовке инструкторов альпинизма на Кавказе

Методсборы (Учебно-методический сбор ВС ДСО Профсоюзов) по подготовке и переподготовке инструкторов на Кавказе появились в моей жизни в мае 1980 года. В мае месяце на базе альплагерей «Шхельда» или «Эльбрус» в течение какого-то небольшого времени шла подготовка и переподготовка инструкторов альпинизма. Мне посчастливилось работать на этих сборах в течение нескольких лет (1980-1982,1987, 1989, 1991 годы).

Мне даже трудно однозначно сформулировать – что дала мне эта интереснейшая деятельность.

Попова на занятиях с курсантами на методсборе. Кавказ

Я выступала в качестве «учителя» , то есть реализовывала свои глубинные «таланты» и стремления. Я училась сама – благо, что учителей в этих мероприятиях было «хоть отбавляй»! Чего только стоило общение с Г. Масловым, Я. Аркиным, А. Угаровым, В. Пелевиным, И. Мартыновым – всех не перечислить. Это были не только выдающиеся альпинисты, но и бесконечно интересные собеседники, и каждый по-своему. Сколько же всего подарили мне эти замечательные Люди!

И я пила из этого ручья мудрости с восторгом. Я понимаю, что, скорее всего, мне можно возразить, что, де, у всех у них были и свои отрицательные качества. Да, но мне они открылись такими. А как потом это все пригодилось в моей жизни! Я уже и не говорю про то, что моя копилка тренера пополнялась постоянно.

Не могу удержаться и не рассказать про работу под руководством А. Угарова. Мы, тренеры отделений, называли его за глаза Лешей. Это было время, когда Угаров уже немного страдал склерозом и не всегда все запоминал. Например, он помнил, что я – Алексеевна, но имена к этому отчеству он каждый раз присоединял разные: Вера Алексеевна, Людмила Алексеевна, иногда – Ия Алексеевна и т.д. Я отзывалась на любое имя-отчество, потому что была единственной «дамой» – командиром отделения в его отряде. А народ по-доброму смеялся, когда в очередной раз Леша окликал меня по какому-то делу. Мы все очень его любили. И бесконечно уважали за огромную силу воли.

У Леши, как я сейчас понимаю, был артроз тазобедренного сустава, и он испытывал очень сильные боли при движении. Врачи рекомендовали нагрузки на сустав. Леша каждое утро выходил на зарядку и нагружал с помощью резинового эспандера свой, как он по-простому говорил, «жопный шарнир». И, кроме того, он постоянно двигался, даже ходил через какие-то перевалы, чтобы не сдавать позиции. Ему тогда было уже больше 70 лет.

Пелевин В. рассказывает Поповой о своей жизни… (Методсбор на Кавказе)

Я потеряла дар речи, когда В. Пелевин рассказывал мне о том, как в «добрые» Сталинские времена, он был посажен, как «изменник Родине» в тюрьму, в камеру-одиночку, где выжил только потому, что исступленно работал мозгами, вспоминая свою профессию, свои научные изыскания, свои восхождения.

Григорий Михайлович Аркин – этот кладезь мудрости, юмора и бесконечно доброго отношения к людям, его окружавшим. На лекциях он любил говорить: «Вы, ребята, наша молодость», – следовала долгая пауза, – «Мы – ваша старость». Боже, сколько всего интересного он мог извлечь из своей седой головы!

Аркин Я.

А за Г. Масловым можно было записывать его «украинизмы» и серьезные шутки: он, что-то рассказывая, объединял русский и украинский язык и получались очень смешные фразы. Мы сначала не понимали этого и удивлялись. Веселились и смеялись. А потом, разобравшись, выяснили, что, откуда идет, но веселились не меньше. Например, Аркин с совершенно серьезным лицом заявлял, что «Суворов провел первую массовую Альпиниаду!». «Жизнь подскажет – всё увидим». Или, говоря об организации переправы через реки, он изрек: «Ищут берег, готовлят (украинизм) бревно, берут одного человека в плавках… и т.д.». Ну как тут не улыбаться?!

Это был формально «заслуженный тренер», а по факту – замечательный, любящий свое дело и нас – альпинистов педагог, опытный, много знающий и умеющий увлекательно доносить свои знания и умения. Я встречалась с ним в Ростове, в его квартире – это был невероятно добрый, внимательный и хлебосольный хозяин. И, конечно, был прощальный вечер методсбора .

Прощальный вечер на методсборе. Среди участников И. Попова, В. Целовахин, Г. Маслов, В. Ковтун

Я рассказала о встречах, которые повлияли на моё мироощущение. Список встретившихся мне замечательных людей я могла бы и продолжить, но, как отмечает восточная мудрость – не рассказывай всего того, что знаешь….

Оглядываясь на череду лет, проведенных с альпинизмом и с альпинистами, я просто обязана очень низко поклониться всем тем людям, кто меня в альпинизм привел. Если бы все сложилось иначе, то, естественно, и Жизнь моя была бы другой. Это не значит, что хуже или лучше. Но для себя я знаю, что такого богатого содержания Жизни у меня бы не было. Могу объяснить. В человеке сосуществует два мира – мир материальный и мир духовный. Альпинизм наполнил мой духовный мир. Альпинизм подарил мне встречи с такими замечательными людьми (и их было много!), что трудно даже себе представить. С людьми, совершенно разными: молодыми и не очень, интеллектуалами и не очень, энциклопедистами и не очень, философами жизни и не очень, но все они отдали мне какую-то частичку себя и этим обогатили меня бесконечно.

В. Ноздрюхин, Е. Персианов, В. Целовахин, В. Эльчибеков, Ю. Саратов, В. Рацек, П.П. Захаров, мои ученики (а сегодня близкие друзья) Т. Кудакаев, С. Тухватуллина, О. Иванова, Е. Егоров, И. Тухватуллин, Г. Юдин, В. Бардаш, А. Заикин… – разве всех перечислишь?!

Если бы моя мама – Нина Ивановна Пилявская – не поддерживала меня всю мою жизнь, а в альпинизме особенно – не было б меня такой, ни хорошей, ни плохой, а такой, какая есть. И это особенное счастье, которое может дать человеку Судьба – понимание и поддержка матери. Об этом я не могла не сказать.

У меня есть сын – Вадим Витальевич Ноздрюхин – отличный сын.

По его словам, сегодня он во сне часто видит горы, а я могу рассказать ему то же самое. Мы с ним одной крови. Он помогает мне видеть мир, людей с каких-то очень своеобразных позиций, отличных от моих. Этим, несомненно, он обогащает меня. Это моя поддержка во всем. Я признательна ему за это.

Наверное, сказать, что моя жизнь всегда была счастливой – было бы неправдой. Она была всякой и порою очень горькой. Я понимаю, особенно сегодня, что Жизнь обязательно должна быть разнообразной, но её надо любить и ценить во всех её проявлениях. И мне кажется, что именно потому, я часто ощущала и ощущаю себя счастливой.

Я благодарю свою Жизнь!

4sport.ua.