Юлия Разумова: Воспоминания. Мои предки. История

Сейчас все пишут мемуары. Но мне эта мысль не приходила в голову. Да и о чём писать? У нас в семье не было ни известных артистов, ни художников, ни учёных. Все простые люди. Правда, папа был известен в узком кругу специалистов пищевой (консервной) промышленности, но это мало интересно. И я никогда бы не взялась за перо, если бы не мой брат Георгий, который задумал издать в Одессе папину книгу «Домашнее виноделие», в своё время запрещённую к печати в Ташкенте. Цензура не пропустила эту книгу под предлогом того, что домашнее виноделие может стать конкурентом государственного. Я не думаю, что выйди книга из печати – все бросились бы сами выращивать виноград иделать домашнее вино. Это очень и очень нелёгкий труд. Но мой отец, уйдя на пенсию, увлёкся виноградарством, а затем и виноделием. Ему это было интересно. Он вообще был человек увлекающийся и неуёмной энергии и трудолюбия.

В 1978-м году он издал книгу «Виноград» и хотел издать «Домашнее виноделие», но ему запретили.

Мой брат Георгий настойчиво требовал написать предисловие для этой книги и воспоминания о нашем отце. И я в конце концов написала. Икнигу издали в Одессе — с опозданием на 40 лет.

И вот теперь мне захотелось написатьбольше и об отце, и о моих бабушках и дедушках, об их непростой и нелёгкой жизни, хотя, к сожалению, я знаю не так много. В то время было не принято много рассказывать о прошлом. Все всего боялись. Да и время моего детства — война, людям было не до воспоминаний.

Мой дед по матери Хомулло Данила Иванович был полковником Сибирского Казачьего Войска. Семья его жила в Кокчетаве Омской области. У Данилы Ивановича и его жены Анны Ивановны было пятеро детей — два сына и тридочери. Моя мама Клавдия Даниловна была младшей, 1916 года рождения. Она рассказывала, что у них в Сибири было большое хозяйство: лошади, коровы, многодомашней птицы. После революции и гражданской войны отец вернулся домой. Как и где он воевал, я не знаю, об этом никогда не говорили. Все фотографии и документы были уничтожены. Я могу только предполагать, что дед, принёсший присягу защищать царя и отечество, воевал в Белой Армии. Бывших офицеров царской армии преследовали и деду грозил расстрел.Теперь опубликован

Указ ЦК РКП об отношении к казачеству, принятый 24-го января 1919 года (ровно сто лет назад), где было сказано: «признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путём поголовного их истребления. Провести массовый террор против богатых казаков. Провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью». Поэтому где-то в середине 20-х годов Данила Иванович с семьёй переехал в Среднюю Азию — в Ташкент, где было спокойнее. Но всё равно дед боялся и старался найти работу вдали от Ташкента, чтобы не навлечь гонений на своюсемью. Он работал на строительстве Большого Ферганского канала, был директором лесозаготовок в небольшом узбекском городе Мирзачуле. Но всё равно беда не прошла стороной. В 1937 году арестовали старшего сына Данилы Ивановича Василия. Видимо, существовали списки бывших царских офицеров и казаков.

Василий Данилович с семьёй жил в Барнауле и работал плановиком-экономистом на большом меланжевом комбинате. В НКВД заинтересовались его фамилией – Хомулло. У него была единственная дочь Галина, которой тогда было 13 лет. Когда его уводили, он только сказал ей: «Галка, учись!» И Галя свято выполнила наказ отца, которого больше никогда не увидела: она кончила медицинский институт в Алма-Ате, защитила кандидатскую, а затем докторскую диссертацию, стала профессором, долгие годы заведовала кафедрой биологии в Калининском, теперь Тверском, медицинском институте.

О Василии Даниловиче больше никто ничего не слышал. Уже после смерти Сталина мама посылала запрос о нём, и в 1956 году ей прислали справку о реабилитации на клочке серой обёрточной бумаги.

Из-за своего происхождения мама , так же как и её сёстры, не получила высшего образования. Надо было заполнять длинные анкеты и отвечать на вопросы: кто ваши родители? и как в романе Ильфа и Петрова — «А чем вы занимались до 17-го года?» В вузы принимали только детей рабочих и крестьян. Поэтому мама, чтобы иметь специальность, окончила курсы машинописи и стенографии. Она была очень грамотна. много читала, интересовалась историей, но работала всю жизнь секретарём-стенографисткой и печатала на пишущей машинке. Я помню ещё, как уже после войны мама хотела поступить на новую работу и там требовался допуск к так называемой «секретной работе», и они с папой несколько вечеров обсуждали, как заполнять многостраничную анкету. Ещё я помню, как моя мама ещё до смерти Сталина повторяла несколько раз: «Сталин войдёт в историю как очень жестокий человек», на что папа говорил ей: «Молчи!»

Дедушка Хомулло умер осенью 1941-года. Он поехал по своим делам в город Мирзачуль, где работал вдали от семьи, и прямо в поезде умер. Это было тяжелейшее время — начало войны, и старики уходили первыми.

Второй сын дедушки Иван Данилович Хомулло в первые дни Великой Отечественной войны ушёл на фронт. Он погиб в 1943-м году под Витебском. Бабушка, потеряв обоих сыновей, не надолго пережила их. Она умерла в феврале 1945-го года.

Мой второй дед — Александр Павлович Разумов. О нём я знаю совсем мало. Ничего не знаю о его происхождении, о его жизни до революции, о том, как и когда он попал в Узбекистан (тогда Туркестан). Знаю, что он был землемер — была такая профессия в начале ХХ-го века. Он знал узбекский язык. Я помню, как во время войны к деду приходил его друг — простой узбек по имени Талип, и они сидели на террасе и разговаривали по-узбекски. Хотя я и была ребёнком, но понимала, что этот Талип с большим уважением относится к деду.

Моя бабушка — Капитолина Георгиевна Разумова ( в девичестве Тюменцева) закончила гимназию, а выйдязамуж, была домохозяйкой. У них было шестеро детей: три сына и три дочери. Двое детей трагически погибли.

Старший сын Павел погиб в Ташкенте во время контрреволюционного Осиповского мятежа в январе 1919 года. Ему было 16 лет. Родные говорили, что он сам не принимал участия в этом восстании, а просто на следующий день после подавления его он пришёл к своим двоюродным братьям — кадетам, и как раз в это время пришли их арестовывать и заодно забрали и Павлика. Конечно, никто не стал разбираться в том, участвовал ли он в этом мятеже или нет. И всех троих расстреляли.

Есть воспоминания князя Искандера о том, как этопроисходило. Искандер-Романов — это младший сын Великого князя Николая Константиновича — Александр Николаевич, который был в опале и его выслали вТашкент задолго до революции. В своих воспоминаниях Искандер-Романов пишет о том, как он в штабе повстанцев, который возглавлял Осипов, (Константин Осипов–военный комиссар Туркестанской республики) «получил винтовку и в командование роту мадьяр», с которыми он взял «с налёту кладбище с засевшими там большевиками». «А затем, — пишет Искандер-Романов, — мне дают человек 60 детей: гимназистов, кадетиков и штатских «добровольцев — охотников». Половина, если не больше, из них и ружья никогда не держала в руках. Пришлось наскоро учить их хоть обращаться с ружьём и показать, что нужно делать, чтобы не выпалить случайно в спину своему же товарищу… Наша «детская игра» длилась всего сутки… Под вечер второго дня прибегает гимназистик и шепчет мне, что «отряд повстанцев покинул город, восстание сорвано рабочими, которые попали в ловушку к большевикам»… Проверив это донесение, я решил, что надо спасать «детскую роту». Приказал имнемедленно засунуть куда-либо оружие и бежать домой к их родителям, ложиться спать, а наутро никому ни слова о том, где они были и что делали накануне. Дети обещали всё исполнить в точности…» Но как мы видим, это напутствие детей не спасло. После подавления мятежа большевики-победители провели в Ташкенте массовую «зачистку» города от «ненадёжных элементов». По свидетельству английского резидента в Средней Азии Бейли в январе 1919 года в Ташкенте погибло и было репрессировано 4 тысячи человек (при населении русской части города в 50 тысяч человек).

Вторая трагедия в семье Разумовых произошла с их дочерью Ольгой (в семье её звали Лёлей). Лёля вышла замуж и уехала в Самарканд. Там случилась какая-то история (видимо, любовная) и Лёля отравилась. Никаких подробностей я не знаю, об этом никогда в семье не говорили. Я помню её большой портрет на стене в доме бабушки. Она была самая красивая из трёх сестёр. Рассказывали, что после её смерти бабушка от горя стала заговариваться. А однажды еёдочь Лора зашла к ней в спальню и увидела, что бабушка сидит на кровати и разговаривает с невидимой Лёлей. После этого бабушку домашние старались неоставлять одну и постепенно бабушка стала спокойнее.

Две другие дочери — Лора и Лида — не были счастливы в жизни. Обе они были бездетны. Тётя Лида хорошо пела. Я помню, как на семейных праздниках она пела очень популярную в те годы грузинскую песню «Сулико»(говорят, это была любимая песня Сталина). Она несколько раз выходила замуж и всё неудачно.

Тётя Лора жила с мужем на Дальнем Востоке, кажется, во Владивостоке, и там в 1937 году её мужа арестовали. Когда она шла по улице, какой-то человек, проходя мимо, не останавливаясь и не глядя на неё, сказал только одно слово:»Уезжайте». И тётя Лора вернулась в Ташкент к родителям. Возможно, этот человек спас её от ареста. Её муж отсидел в лагере 10 лет и вернулся в1947 году, но здоровье его было подорвано, у него была язва желудка, ему сделали операцию, но через полгода он умер.

Второй брат папы Георгий, дядя Жора, был призван в армию в 1942году. Он был на передовой до окончания войны. Я помню, как всей семьёй читали его письма с фронта. Писать о том, где идут бои, не разрешалось. Но в одном письме дядя Жора процитировал Пушкина: «Цыгане шумною толпой по Бессарабии кочуют» и все поняли, что он находится в Молдавии. Георгий вернулся с фронта невредимый, награждённый орденами и медалями, но война по-другому исковеркала его жизнь: он не мог работать, что-то в нём надломилось, он начал понемногу попивать. Даже когда пришла пора оформлять ему пенсию, у него не хватало силы воли собирать необходимые документы, и мои родители помогали ему.

Мой отец оказался самым удачливым из всей семьи.

Он получил хорошее образование, кончил Московский Технологический институт, имел семью, уютный и гостеприимный дом и достиг высокого положения на работе. Всю войну был на военной службе в глубоком тылу, на фронт так и не попал, и это, конечно, спасло ему жизнь.

Мои родители поженились в декабре 1935-го года, и папа получил хорошую по тем временам двухкомнатную квартиру в тихом зелёном Уральском переулке, недалеко от центра Ташкента. По слухам, дом, в котором была эта квартира, до революции принадлежал священнику. Это был капитальный дом, сложенный из сырцового кирпича, с массивными полуметровыми стенами, которые хранили прохладу в сорокаградусную ташкентскую жару. Потолок был высотой 4 метра, в комнатах были большие зарешеченные окна. В доме было 6 комнат, большая застеклённая веранда и открытая терраса. Во дворе был ещё флигель для прислуги, кладовые, уборная (над выгребной ямой, т.к. канализации ещё много лет не было).

После революции дом разделили на 3 части, парадный вход закрыли, и вселили три семьи так называемых ответработников (от слова «ответственный). Папе досталось две комнаты и терраса. Одна комната была маленькая и узкая, бывшая прихожая, из неё дверь выходила в переулок на большое двустороннее крыльцо с красивой чугунной решёткой, где я очень любила играть в детстве. Эту дверь заколотили и прихожую превратили в спальню. Вторая комната была большая, два окна выходили на двор. На месте террасы папа сразу построил третью небольшую комнату, маленький туалет и ванную, которые во время войны и ещё несколько лет после войны бездействовали и их использовали как кладовые.

Первыми соседями по квартире была семья Козловых – Валериан Евтихиевич, его жена и две дочери .У них было две комнаты и застеклённая веранда, а коридор и кухня были общими. В третьей квартире жил латыш Ридолин. У него была жена армянка Арфеня Сергеевна и две дочери – Люда и Тагиля. В 1937-м году Ридолина арестовали, его семью выселили, и его жена с двумя девочками много лет жила в том же переулке, но в другом, густо населённом доме в одной комнате. Чтобы как-то прожить, жена стала портнихой. О своём муже она ничего не знала, и он так и не вернулся. В том же 1937 году арестовали и посадили второго нашего соседа Козлова, семью его тоже выселили. А в 1940-м году его «списали»: у него были отбиты лёгкие, и он заболел туберкулёзом. Всю войну он проболел и в 1945 году умер. С этой семьёй мои родители и я продолжали дружить всю жизнь. Их дочь Тамара (в семье её звали Туся) стала врачом, много лет работала зав. приёмным покоем Ташкентского Медицинского Института, и мы всегда обращались к ней за помощью со всеми своими болячками. Мама рассказывала, что когда в 1937-м году ночью слышались звуки подъезжающей машины ( а машин в Ташкенте в то время было очень мало), она стояла у окна и слушала: за кем ещё приехали. В городе шли массовые аресты. Но папу судьба пощадила: его не тронули. В освободившиеся квартиры въехали новые жильцы. Бывшую квартиру Козловых заняла семья Ивановых. Глава семьи Виктор Фёдорович работал в ЦК партии Узбекистана. У него была жена – наполовину немка — Инна Фердинандовна и двое мальчиков-двойняшек, совершенно не похожих друг на друга – Боря и Гена. Их все звали Боря-Гена. Они были 1935-го года, а я -1936-го. Мы росли вместе, и я относилась к ним, как к братьям. После войны к немцам, естественно, было отношение не благожелательное, и Инна Фердинандовна превратилась в Валентину Фёдоровну. В бывшую квартиру Ридолиных въехала татарская семья Якубовых –Абдулла Ибрагимович, тоже партийный деятель, он работал заведующим конторой Заготзерно. Его жена Марьям Хасановна была красивая худенькая женщина, она не работала и целый день сидела на веранде или на крыльце и курила. У них было двое детей: сын Рауф и дочка Анель..С этими новыми соседями родители прожили всю жизнь. Была и дружба, и ссоры, и даже судебная тяжба. Но об этом позже.

С 1935 года папа работал главным инженером Консервтреста Узбекистана. А в марте 1941-го года его призвали в армию, как тогда говорили, на переподготовку. Время было неспокойное, « в воздухе пахло грозой». Он попал в Сибирь, в город Томск, в артиллерийское училище. Он должен был вернуться через три месяца, но срок его службы продлили. Я хорошо помню день, когда началась война. Мне было четыре с половиной года. В воскресенье 22-го июня мы с мамой были дома, и мама сидела на диване и плакала, читая письмо от папы, где он писал, что его ещё задерживают на службе. В это время прибежали наши соседские двойняшки Боря-Гена с криками: «Там война! Там война!» И мы с мамой пошли к Ивановым слушать радио ( у них был большой радиоприёмник, что в то время было ещё редкостью). По радио выступал с речью Молотов. Началась война. Так папу война застала в Томске, а т.к. он уже к этому времени кончил училище, его, как одного из лучших курсантов, оставили преподавателем артиллерии в этом же училище. И он пробыл там всю войну, хотя писал патриотические письма с просьбой отправить его на фронт.

Вся наша жизнь изменилась. Мама устроилась на работу секретарём –машинисткой. Мы с ней переехали жить к бабушке Капитолине Георгиевне, матери моего папы. В первые месяцы войны в Ташкенте боялись бомбёжек со стороны Ирана, который был союзником Германии, и всем жителям было приказано затемнять окна. Я помню, как в доме бабушки занавешивали окна одеялами. К счастью, эти опасения не оправдались, и Ташкент все годы войны был глубоким тылом. Помню, что вечерами не было электричества, и мы пользовались коптилкой. Для тех, кто не знает, что это такое: в блюдечко или в банку наливали какое-нибудь масло или другую горючую жидкость и вправляли фитилёк, на конце которого тлел маленький огонёк и коптил. Теперь семья бабушки увеличилась: она сама, дедушка, две их дочери Лора и Лида и мы с мамой. По всей стране ввели карточную систему. Дедушка купил козу (Розку )и ездил за город добывать ей на прокорм жмых.

Ещё у бабушки было несколько кур и петух, собака (немецкая овчарка по имени Джанка), и белая кошка. Я помню, как бабушка своими руками мастерила мангал. На базаре у узбеков-жестянщиков было куплено ведро. Все стенки внутри бабушка обмазала толстым слоем глины. Внизу было проделано отверстие, в которое закладывали растопку и какое-нибудь топливо, в основном это были кизяки. На верху ведра была вмазана решётка, на которую ставили казанок или чайник. Кизяки бабушка тоже делала сама .Мы с ней ходили на Туркменский базар за покупками и по дороге шли за телегами, которые везли лошади или ишаки (ослы), и бабушка подбирала навоз, а дома смешивала его с угольной пылью, лепила кизяки и потом их сушила.

Контора, в которой работала мама, находилась на Шахризябской улице. Напротив конторы была мужская школа номер 50 имени Сталина, её считали лучшей мужской школой в Ташкенте. В первые месяцы войны в этой школе был организован госпиталь для раненых, и женщины из маминой конторы ходили по очереди дежурить ночами, чтобы помогать врачам и медсёстрам, которых не хватало. И моя мама тоже ходила на эти ночные дежурства. В госпитале было много тяжелораненых, обгоревших танкистов, ампутированных и т.п. Я помню, что когда мама возвращалась утром с дежурства, её лицо было совершенно белым, как стена, выбеленная извёсткой. Все дети моего поколения знали и любили довоенные песни и в том числе «Марш танкистов»:

Броня крепка, и танки наши быстры,
И наши люди мужества полны.
В строю стоят советские танкисты –
Своей великой Родины сыны.

И припев:

Гремя огнём, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин
И Ворошилов в бой нас поведёт.

И вот теперь эти молодые парни, часто совсем мальчики, горели в этих танках, лежали обгоревшие по госпиталям и на их мучения не было сил смотреть.

В детский сад меня не отдавали, я целыми днями была с бабушкой, но она была всегда занята домашними делами: делала уборку, готовила обед на всю семью, доила козу, кормила кур, в общем, дел у неё хватало. Удобств в доме никаких не было: водопровод во дворе, в кухне плита, которую зимой топили и на ней готовили, а летом готовили на мангалке во дворе. Вскоре в Ташкент стали прибывать эвакуированные, их селили во все дома. В квартире родителей в Уральском переулке мама закрыла маленькую спальню на ключ, и мы с ней приходили по субботам туда ночевать. Две другие комнаты заняли ленинградцы. В большой комнате жила женщина с мальчиком старше меня года на 3-4. После войны мальчик стал музыкантом и играл в ансамбле Эдиты Пьехи. В начале 60-х они были на гастролях в Ташкенте и он (не помню его имени) прислал нам билеты на концерт.

В третьей маленькой комнате жила художница. Она расписывала ткани. В то время в Узбекистане было развито шелководство. Шёлк нужен был для парашютов. Во многих домах разводили шелковичных червей. Их надо было кормить листьями тутовых деревьев. Потом коконы сдавали государству. У нас тоже были эти черви. Их держали в больших картонных коробках и туда клали им тутовые листья. Было интересно наблюдать, как они потом сворачивались в коконы. Какая-то часть выпускаемого шёлка шла в продажу, и ленинградская художница расписывала из этого шёлка красивые платки, из которых делали абажуры. Когда война подходила к концу и ленинградцы начали возвращаться в свой город, художница в благодарность маме расписала кусок такого шёлка на платье. Я как сейчас вижу этот шёлк с очень красивым рисунком. Маме сшили из него платье, и в этом новом платье она пошла на работу, а во время перерыва ей понадобилось зайти к жене своего начальника, который жил в том же доме, и пока они стояли в коридоре и разговаривали, сзади подошла коза и зажевала подол маминого платья. И к большому сожалению, платье пропало.

Надо сказать, что моё детство у бабушки было одиноким. Все взрослые работали с 9-и утра до 6-и вечера. Выходной был только один – воскресенье. Моя бабушка трудилась весь день, и мы с ней почти не разговаривали, она была погружена в свои мысли и заботы. Сверстников у меня не было. Я с самого раннего детства больше всего любила чтение. Мои тётушки прозвали меня «пичитай». Когда вечером они приходили с работы, я тут же тащила им книжку и требовала «пичитать», а вскоре научилась читать сама. Я не помню своих игрушек, но отлично помню все свои детские книги, их форму, цвет обложки, толщину. Во время войны у меня были две советские толстые детские книги .Одна была в тёмно-красном переплёте и называлась «Дети революции». Из этой книги я помню рассказ Джека Лондона «Мексиканец», в котором я мало что понимала. И второй рассказ был про девочку, за которой почему-то охотились полицейские на лошадях, где-то в Испании, а она пряталась от них в вереске. Незнакомое слово «вереск» меня завораживало. Вторая книга такого же размера в бежевом переплёте называлась «Детство Сёмы» —

про Семёна Михайловича Будённого. Из этой книги я тоже мало что помню. Потом обе эти книги куда-то пропали. Но зато у бабушки были три изумительных тома дореволюционного издательства «Мусагет»: полное собрание сочинений в одном томе Пушкина (в голубом тиснёном переплёте), Жуковского – в красном и Гоголя – в сером. Это были книги на тончайшей бумаге. Каждая страница разделена на два столбца с мелким шрифтом, с прекрасными ятями и твёрдыми знаками, с фитой и второй «и» с точкой. Мне очень нравился этот старый алфавит. И я читала и перечитывала с наслаждением «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя и прозу Пушкина, обожала его «Повести Белкина» и позже, уже в третьем – четвёртом классах, всё ещё играя в куклы, я придумала игру в «Барышню-крестьянку». Кроме того, мне брали книги из детской библиотеки, например, сказки Андерсена, «Гаргантюа и Пантагрюэль» в детском переложении и т.д.

Это одинокое и молчаливое детство наложило отпечаток на всю мою жизнь. Я была очень молчаливой, не задавала вопросов и до всего старалась дойти своим умом. Я всё замечала и запоминала, но никому ничего не рассказывала. У меня на губах как будто был повешен замочек. И уже будучи взрослой, когда мне говорили что- нибудь обидное, скорый ответ звучал у меня в голове, но рот был по-прежнему на замочке.

Кто и как меня научил читать, я не знаю. Уже в пять- шесть лет я читала быстро любой текст. Но писать меня учил дедушка. И я хорошо помню первый урок: он дал мне тетрадь в косую линейку, показал, как писать первые слоги – ау и уа — и задал написать целую страницу. Был тёплый день, дедушка прилёг с газетой на диван и скоро задремал, прикрывшись газетой. Я старательно написала две строчки этих ау и уа. Ну это было очень скучно! А мне очень хотелось пойти в бабушкин садик, где я любила сидеть на земле и разглядывать всяких жучков и червячков. И я решила ускорить процесс: презрела косые линейки и стала писать крупнее, через строчки, потом ещё крупнее, апоследние уа вывела прямо на пол страницы. Ура! Вся страница была заполнена и теперь можно было бежать в садик.

Эту злополучную тетрадку потом мои тётушки долго со смехом показывали всем знакомым. Они любили меня, своих детей у них не было, и они с удовольствием возились со мной: читали, шили наряды. Из всяких остатков мне сшили украинский костюм с вышивкой и венок с длинными разноцветными лентами. Вышили бусами красивый кокошник, в котором я танцевала русский танец. Но это было уже позже, когда война закончилась, я брала несколько уроков танцев, и учительница научила меня танцевать медленный русский танец и быстрый – тарантеллу – с маленьким бубном, и я потом выступала с этими танцами на школьных утренниках – во втором — третьем классах.

В 1942-м году, когда казалось ясно, что папа прочно обосновался в Томске, мама решила поехать со мной в Томск к папе. Он прислал вызов, мы собрались и поехали. По дороге, приближаясь к Барнаулу, в вагон пришла военная комиссия и началась проверка документов. Не знаю, что там было не в порядке, но нас в Барнауле высадили из поезда и не разрешили ехать дальше. Мы пришли на вокзальную площадь, набитую битком людьми, бежавшими от войны. Люди сидели на полу впритык друг к другу. Вот уж действительно яблоку негде упасть! Но посреди этой площади было пустое место. В середине его сидел полураздетый человек и обирал с себя вшей. К немубоялись приблизиться.

Мы вернулись домой ночью. Транспорта не было. Все машины были реквизированы. Трамваи ночью не ходили, имама нашла какого-то старика, который привёз нас домой к бабушке на телеге, запряжённой лошадёнкой. Больше мама не делала попыток ехать в Томск.

В конце 1942-го года папе дали отпуск на пять дней, и он приехал в Ташкент, откуда уехал почти два года назад. Помню, как я скакала от радости на пружинной кровати и пела какую-то детскую песенку, и мы с мамой и папой отправились к себе домой в Уральский переулок. Мой дедушка, видимо, очень переволновался, ночью у него случился приступ грудной жабы ( теперь это называется стенокардия) и дедушка умер. Так папа в свой единственный отпуск приехал в Ташкент похоронить отца.

Мне долго ничего об этом не говорили, но я, как всегда, сама постепенно поняла по некоторым разговорам взрослых, что произошло.

В бабушкином небольшом домике было три комнатки, и в каждой комнате спали несколько человек. В одной из них жила женщина из Ленинграда – Фани Лазаревна с дочерью Лизой. Я спала в одной кровати с бабушкой, и в этой же комнате спала мама. Однажды я проснулась среди ночи и увидела, как моя тётя Лида тащит за шиворот мальчишку лет 13-14 .Оказалось, что тётя Лида проснулась среди ночи и, что-то почувствовав, подошла к окну. Как раз в это время в открытую фрамугу просунулась голова парня. Боевая тётя Лида ударила его, и тот исчез. Она зажгла свет, обернулась и увидела мальчишку, который был уже в комнате. Тут она схватила его за шиворот и потащила через комнаты, набитые спящими женщинами. Во дворе мальчишка вырвался и убежал.

В те годы в Ташкенте было много голодных и беспризорных мальчишек. Их называли шпаной. Было много воровства. В Ташкенте, где лето длится полгода, все спят с открытыми окнами. Дома в Ташкенте в те годы были одноэтажные, а на окнах были обязательно решётки. И во время войны воришки приспособились тащить вещи через решётки – одежду и всё, что могли достать специальными крючками.

Во время войны вместе с мамой работал симпатичный старичок – бухгалтер Натан Яковлевич.( а может быть, он только казался мне старичком, потому что он был в очках с толстыми стёклами). У него была жена Мария Григорьевна. Это была приятная полная дама, старше мамы лет на пятнадцать. Несмотря на разницу в возрасте они подружились. Мария Григорьевна преподавала английский язык в Ташкентском Текстильном институте. У неё была дочь от первого мужа – Мирра.

Я видела эту девушку с длинными чёрными косами. Она была фармацевтом и работала в аптеке. Кажется, она была замужем. Опять-таки я не знаю, что случилось, какая трагедия произошла в её жизни, но Мирра сгоряча выпила яд, кажется, мышьяк. Когда её привезли в больницу, она кричала: «Спасите меня, я не хочу умирать!» Но доза была слишком большая и спасти её не удалось. Бедная Мария Григорьевна чуть не лишилась рассудка, потеряв единственную дочь. Мама, как могла, поддерживала её. Онипродолжали дружить до самой смерти Марии Григорьевны. Слушая рассказы взрослых об этих двух самоубийствах на любовной почве, я как бы получила прививку от романтизации самоубийства. Я поняла, какое страшное непоправимое горе эти девочки приносят своим матерям.

В то время в школу принимали с восьми лет. Но я в семь лет прекрасно читала и писала, знала немного арифметику.

Решили отдавать меня сразу во второй класс. У бабушки была двоюродная сестра тётя Зоя. Она работала учительницей и сказала, что мне надо хоть немного привыкнуть к школе. Уже кончался учебный год, и меня приняли в первый класс только на последнюю четверть. Так мой школьный год начался не первого сентября, а четвёртого апреля 1944-го года. Я была маленького роста, да ещё младше всех девочек на год-полтора.(В то время мальчики и девочки учились раздельно). Меня посадили на первую парту, но парты были очень большие, для старшеклассников. Вскоре на урок пришла комиссия, все дети встали. И мне сказали: «Девочка, встань!» А я стояла, но меня не было видно из-за парты.

Мы писали диктанты, и я смотрела в тетрадь девочки, с которой сидела, и видела все её ошибки. Наша учительница Вера Панфиловна сделала мне замечание: «Не смотри в чужую тетрадь!» Она думала, что я списываю, но потом поняла: я все диктанты писала на пятёрки, а моя соседка на тройки. И в конце года я с гордостью .получила Похвальную грамоту.

Второй класс я тоже кончила в этой школе на Педагогической улице и тоже с Похвальной грамотой. Наша старенькая Вера Панфиловна была замечательная учительница. Я помню, как она на уроке открыла книгу и прочитала: « Том! Никакого ответа… Том!..» И с этого дня надолго « Приключения Тома Сойера» стали моей любимой книгой.

А в конце второго класса, девятого мая 1945-го года кончилась война. Я помню, как все с нетерпением ждали, когда же объявят об окончании войны. Уже было ясно, что мы победили. И вот наконец рано утром по радио сообщили о полной капитуляции немецкого командования. Люди плакали. Мы с подружкой, возвращаясь в этот день из школы, рассуждали о том, какую казнь придумать Гитлеру. Тогда ещё никто не знал о его самоубийстве.

Мой отец вернулся из Томска в начале осени 1945-го года. Мы переехали в нашу квартиру. Я поступила в новую школу. Это была одна из лучших женских школ в Ташкенте – номер 44 имени Ушинского на Пушкинской улице.

Начиналась новая мирная жизнь.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.
Продолжение.