«Хворост для костра» История

Опубликовано в журнале: Дружба Народов, 2017, 4

Александр ДЖУМАЕВ

О разрушительной силе невежества во взаимоотношениях цивилизаций и конфессий. Центральная Азия и Россия

Люди разным пророкам молитвы творят,
Люди зло совершают и благо дарят.
Все деяния их так похожи на хворост
Для костра, на котором они же сгорят.

«На каждом человеке лежит отблеск истории. Одних он опаляет жарким и грозным светом,
на других едва заметен, чуть теплится, но он существует на всех. История полыхает,
как громадный костер, и каждый из нас бросает в него свой хворост».

Знакомлюсь с путевыми записками и дневниками путешественников, служилых людей, военных и чиновников, пересекавших во второй половине XIX и начале XX века просторы Евразии из одного конца в другой, из столицы Российской империи в Туркестан и обратно, в надежде найти там новые факты о том, что происходило при столкновении двух «культурных миров», как складывались и распространялись стереотипы, частично сохраняющиеся и поныне. И главное — нет ли в настоящем дальних причин из прошлого, не коренятся ли в прошлом истоки нетерпимости и агрессивности, «философии насилия», которые так вздыбились в разных частях современного мира.

Существуют разные современные научные методы изучения этого явления, и ими пользуются политологи, социологи, востоковеды и культурологи. Каждый метод, даже самый совершенный, соответствует, в первую очередь, породившей его цивилизации и востребован ею же. Нам близки, понятны, а временами и вполне достаточны мысли и наблюдения великих мыслителей Востока. Во многих случаях они стали выражением народной восточной мудрости, напитавшей каждую из культур ныне существующих центральноазиатских и средневосточных народов — таджиков и узбеков, уйгуров, казахов, кыргызов, каракалпаков, туркмен, иранцев, бухарских евреев и других.

В Средней Азии огромной популярностью еще и в недалеком прошлом пользовался великий персидский поэт-философ XIII века Саади Ширази. Ссылки на его мысли часто встречаются — и в письменных текстах, и в эпиграфических надписях на разных архитектурных памятниках и артефактах. Саади — символ гуманизма исламской цивилизации. Его занимала проблема мирового зла, накапливаемого человечеством постепенно, от века к веку: «Оснований зла в мире было немного, но каждый, кто приходил, добавлял к нему что-нибудь своё, пока оно не достигло нынешних пределов». Эти слова мне уже доводилось приводить в одной из статей. Ответом на них можно считать другую приписываемую Саади сентенцию, в которой невежеству противополагается знание: «Человек, который не знает, и не знает о том, что не знает, — в своем двойном невежестве пребудет до скончания времен. А тот, кто не знает, но знает, что не знает, — тот кое-как к концу жизни приведет свои дела в порядок» (буквально: «кое-как дотащит своего полудохлого осла до стоянки»). Звучит актуально, хотя и сказано более семи веков назад. Эта мысль вновь и вновь напоминает о проблеме невежества и его претензии быть одной из «движущих сил» исторического процесса.

Вернемся к путевым запискам и дневникам. Чего тут только нет, какие подчас встречаются глубокие и меткие наблюдения, яркие зарисовки типов и картинок быта, нравов, обычаев, традиций разных народов — кочевых степняков и горожан. Здесь же и «автопортреты» самих составителей записок и дневников, нелицеприятные портреты современников, яркие зарисовки их нравов и образа жизни в условиях нового (исламского) культурного пространства. Ценнейший материал для историков, этнографов, географов, культурологов и многих других! Сколько черпали они из них, и сколько еще осталось невычерпанного, и сколько новых неизвестных и неоткрытых материалов таят в себе архивы и всякого рода рукописные и книжные собрания!

Немало встретишь в этих материалах и наивного, смешного. Наивность взглядов умиляла, в каком-то смысле снимала напряженность во взаимоотношениях, по-своему сближала культуры «больших» и «малых» народов. Но порой понимаешь, что она же, эта наивность, вместе с простотой и упрощением несет в себе зачаточный материал —«хворост для костра» — будущих, может быть, далеких конфликтов и противостояний, преступной халатности и безответственности правителей и высокомерия сильных мира сего. Такое осознается, конечно, постфактум, с позиций сегодняшнего дня, с учетом знания всей последующей случившейся истории.

Однако больше всего поражает сопутствующая наивности общая, почти повальная на начальном этапе (по словам русского дореволюционного публициста Д. Н. Логофета) «исторически сложившегося поступательного движения России в Среднюю Азию» неосведомленность о фундаментальном явлении далекого края — об исламе, основной религии и комплексе культурных явлений, с ним связанных. Можно говорить даже об апофеозе незнания и игнорирования, то есть фактически о вопиющем невежестве. Конечно, было много и другого, что оставалось неведомым и непонятым, но оно не могло идти ни в какое сравнение с незнанием самого главного, что составляло фундамент всех остальных «надстроек» — ислама и исламской цивилизации. Имевшиеся уже тогда исключения почти целиком относились к академическому научному знанию в нарождавшемся «среднеазиатском» направлении российского востоковедения.

Конечно, невежество было обоюдоострым. И со стороны мусульман Туркестана оно было не менее, а вероятно, даже более ошеломляющим. Однако это уже другой аспект, который не может быть поставлен «на одни весы» с невежеством ведущей исторической силы — представителей, как тогда считалось, самой прогрессивной и передовой европейской цивилизации и культуры. Но интересно другое: в обоих случаях — и у прибывающих в Туркестан на жительство христиан — православных и католиков, и у мусульман — общество оказалось разноликим и «поделенным пополам». И там и тут мы встретим в избытке и примеры невежества и нетерпимости, и примеры толерантности и, главное, стремление к поиску путей для установления взаимо-понимания и объединения.

Но откуда было бы знать об исламе и исламской цивилизации и культуре обычным людям, широкой читающей публике XIX века в России? Русское академическое востоковедение первоначально развивалось во многом параллельно реальной жизни, не соприкасаясь с ней, в своем замкнутом научном «цехе». Давайте посмотрим, что рекомендовалось широкому российскому читателю из научно-популярной литературы по Туркестану, культуре и религии населяющих его народов, и в особенности по исламу. Для этого обратимся к изданному в 1900 году по распоряжению Министерства народного просвещения «Каталогу книг и периодических изданий для бесплатных народных читален» (Издание 3-е, дополненное /по февраль 1900 г./. С.-Петербург: Типография М. И. Акинфиева и И. В. Леонтьева, 1900. — 243 стр.). Здесь, разумеется, есть литература и о Центральной Азии и Туркестане, о городах и народах, населяющих этот край, о путешествиях и путешественниках (Н. М. Пржевальском, Н. А. Северцове, А. П. Федченко), приводятся историко-географические сведения, описания природных условий и т.п. Но более всего материалов — об истории покорения Туркестана войсками царской России, о различных военных походах, боевых «делах» и их героях, например, о хивинском походе М. Д. Скобелева и т. п. «Военная литература» явно доминирует (около пятнадцати наименований) в общем небольшом объеме книг по среднеазиатской тематике. Но об исламе и исламской культуре опять же фактически ничего нет. Лишь одно-единственное исключение — упоминается известная книга американского писателя Вашингтона Ирвинга «Жизнь Магомета» в переводах на русский язык (перевод П.Киреевского, М., 1857 г. и перевод Л.Никифорова, М., 1898 г.). Примечательно, что эта же книга, переизданная репринтным способом огромными тиражами в начале 1990-х, сразу после распада СССР, в некоторых бывших советских восточных республиках, утоляла «первоначальный голод» бывших советских граждан по исламоведческой литературе. В одно время с ней таким же способом был издан долгожданный Коран в переводе И. Ю. Крачковского, но в целях экономии бумаги — без необходимых для его понимания комментариев ученого, что сводило возможности его изучения к нулю. Чему удивляться, если и мы сами, поколение второй половины XX века, многие годы спустя, вплоть до недавнего времени, имели об исламе и исламской цивилизации весьма неполные и поверхностные знания. В то же время в изданном «Каталоге» достаточно много литературы духовного содержания по христианству, преимущественно православному, а также протестантизму, католицизму и некоторым древним религиям, она очень разнообразна — есть и общеобразовательная, и каноническая — и выделена в специальный раздел: «Книги духовного содержания» (С. 1 — 26).

Такое положение со знанием об исламе сложилось по прошествии более чем тридцати лет после завоевания Средней Азии Российской империей. Разумеется, подробное освещение этого вопроса не входит в мою задачу, и я не владею исчерпывающей информацией по нему, а значит, могу что-то упустить. Известно, что положение стало постепенно меняться в результате трагических андижанских событий 1898 года — восстания под руководством суфийского шейха Дукчи Ишана. Только после этого напуганные размахом и «необъяснимостью» случившегося власти предержащие обеспокоились полным незнанием ситуации в области ислама и суфизма и инициировали подготовку специальных исследований (так называемые «Сборники материалов по мусульманству»). Но и в этих исследованиях ислам рассматривался по большей части с заведомо негативных позиций.

Конечно же, значительным количеством востоковедческой и краеведческой литературы по Средней Азии отличалась Публичная библиотека в столице Туркестанского генерал-губернаторства Ташкенте, в чем можно убедиться, обратившись к «Каталогу книг русского отделения Туркестанской публичной библиотеки» (издан в СПб в типографии Академии наук в 1893 г.), составленному замечательным ташкентским библиографом, первым директором этой библиотеки Н.В.Дмитровским (1841—1910). Но и здесь, теперь уже в специально выделенном разделе «Религии восточных народов», значится всего пять изданий, непосредственно относящихся к исламу. Из них три — это переводы Корана, причем один, безусловно, уникальный, изданный в Петербурге в 1790 году, имеет (для своей первой части) весьма характерное для того времени название, отражающее общие расхожие представления о религии ислама — «Житие лжепророка Магомета вкратце» (о чем будет сказано далее). Затем весьма древняя (1848 г.) книга А.Муравьева «Письма о магометанстве» и работа о хадже (1877 г.) студента Казанской духовной академии, а впоследствии известного православного миссионерского автора Михаила Миропиева. Вот, собственно, и все.

Но все же, в чем состояла причина такого большого отставания в изучении одной из самых фундаментальных проблем, отставания, последствия которого, без преувеличения, сказывались на протяжении последующих десятков лет и которые мы в какой-то степени наблюдаем и поныне? Возможно, главная причина заключалась в восприятии ислама и исламской цивилизации. Оно проходило почти исключительно через призму православного христианства, христианских ценностей и господствующих ценностей европейской цивилизации. Весьма распространенным, расхожим обывательским мнением в ту пору было понимание ислама как ошибочной или ложной религии, как «искаженной ветви» христианства. Сложилось и существовало априори неприятие ислама и исламской цивилизации, оно выражалась в таких устойчивых характеристиках, как: «чуждый прогрессу», «враждебный цивилизованному миру», «архаичный», «отсталый», «консервативный», «косный» и т. п. Возник, по-видимому, своеобразный психологический «эффект отторжения», выражавшийся в устойчивом нежелании изучать уже имеющиеся и доступные материалы об этом «предмете». Схожее явление современные психологи называют отсутствием мотивации. Но ее отсутствие может распространяться и на положительные или нейтральные явления. В нашем же случае речь может идти о явлении, изначально признанном негативным. Это психологическое состояние (неприятие нежелательного) будет проявлять себя и позже в сходных культурных ситуациях; существует оно и сейчас.

Такие взгляды в огромном диапазоне мнений — от грубых, невежественных и оскорбительных до высокопарных и внешне философско-гуманистических и снисходительных — тиражировались в высказываниях высокопоставленных лиц и чиновников разного ранга, в прессе и литературе. Ими сопровождались и многие прогрессивные начинания: внедрение различных европейских технических новшеств, открытие газет, школ и т.п. Вот, например, одно из благих дел — основание в Ташкенте в 1870 году газеты «Туркестанские ведомости». Объявляя об этом событии, редактор газеты штабс-капитан Н. А. Маев говорит о «водворении гражданского порядка, общей народной безопасности, цивилизации и общечеловеческих идей в стране, столь долго косневшей под гнетом мусульманства и азиатского деспотизма» (ЦГА Республики Узбекистан, Ф. И -1, оп. 20, д.1748, л.11 и 11об)¹ .

Идея о превосходстве европейской культуры, мироустройства и гражданского общества и отсталости и невежестве мусульманских народов выступала главным методологическим принципом в конструировании общего исторического процесса, являлась смыслом мирового исторического прогресса и развития человечества. Она морально и этически оправдывала колониальную политику целого ряда стран в тот период истории, но и поддерживала формы культуртрегерства и культурного подвижничества, а также многих их проводников в пределах Средней Азии. Тот же штабс-капитан Маев, невольно прогнозируя далекое будущее, говорит, что «русские явились в Туркестанском крае не только завоевателями, каких уже много видела Средняя Азия, но и проводниками новых начал, которые уже легли в основу гражданского и государственного быта Европейских народов и рано или поздно получат всемирное господство». Это заявление, сделанное по поводу события местного (регионального) значения, в ту пору разделялось многими деятелями царской администрации и российскими интеллигентами-гуманитариями, было едва ли не общепринятым штампом.

Иное философское осмысление исторического процесса, исключавшее и отвергавшее идеи превосходства одной системы над другой, выражали в те годы в России две, казалось бы, противоположные интеллектуальные силы: ученые-марксисты и востоковеды академического направления. Известный русский марксист Г.В.Плеханов в своей работе «О материалистическом понимании истории», говоря о невежестве просветителей, претендовавших на роль «глашатаев абсолютной истины», заметил: «Мы знаем теперь, что абсолютной истины нет, что все относительно, все зависит от обстоятельств места и времени, но именно поэтому мы должны очень осторожно судить о «невежестве» различных исторических эпох. Их невежество, поскольку оно проявляется в свойственных им общественных движениях, стремлениях и идеалах, тоже относительно».

Однако все обстояло не так просто и не может быть сведено к упрощенной схеме. Напомним о хорошо известном: формы культуртрегерства, подпитываемые идеями европейского культурного превосходства, дали в Туркестане и свои положительные плоды. Здесь тот случай, когда нужно судить не столько по словам, сколько по конкретным делам и их дальним последствиям. Можно вспомнить имена выдающихся русских ученых-подвижников — Н.П.Остроумова, В.П.Наливкина, Н.Г.Маллицкого, Н.С.Лыкошина, М.С.Андреева, А.А.Семенова и многих других. Тех, кто совмещали административную деятельность с колоссальной научной и просветительской работой, оставив после себя множество трудов, которые теперь большей частью воспринимаются как первоисточники знаний о Средней Азии. Многие из них искренне любили этот край, сочувствовали здешним народам и критически относились к возникающим тут новым формам эксплуатации и невежеству заезжих «коммерсантов» и разного рода титулованных проходимцев. Сколько сделали они для преодоления негативных стереотипов и отчуждения, для налаживания взаимопонимания и сотрудничества между народами!

Иное дело, когда эти же европоцентристские идеи вели к полному отрицанию какого-либо положительного отношения к исламу и исламской цивилизации и становились «методологической основой» для призывов к дальнейшему разрушению уже имеющегося. Полным невежеством можно считать отсутствие знаний о культуре народов Средней Азии и их религии у властей предержащих, от представителей которых в анналах истории остались поразительные высказывания и действия на новых территориях Российской империи. Д.Н.Логофет (1865—1922), сильный критик существующего в Туркестане строя и состояния ханств, сторонник реформирования всей системы управления краем, рассказывает о невежестве генерал-губернатора С.М.Духовского (в должности с 1898 по 1901 год), прибывшего в Туркестан из Приамурья, о его полном незнании края и приводит анекдот по поводу внесенной им путаницы между аксакалами и саксаулами. Выражение это (по-видимому, независимо от высказываний Духовского) вошло потом на долгие десятилетия в среднеазиатскую анекдотическую лексику, став чуть ли не самой расхожей поговоркой.

Патриарх среднеазиатской археологии М.Е.Массон вспоминает о примерах равнодушного и даже пагубного отношения к памятникам исламской истории и культуры: «Злым роком гибели шедевров среднеазиатского зодчества была в значительной степени господствовавшая в дореволюционном обществе атмосфера равнодушия в отношении исторических памятников Ислама, а в последние предвоенные годы и враждебного настроения к ним некоторых представителей высшей администрации Туркестанского края». В подтверждение он рассказывает об осмотре туркестанским генерал-губернатором Самсоновым в 1913 году памятников Самарканда. Демонстрировавший их на Регистане археолог В. Л. Вяткин обратил внимание губернатора на необходимость отпуска средств для их ремонта и поддержки. «Главный начальник края ответил на это решительным отказом, мотивируя, что в интересах русской государственности не поддержание, а разрушение их. Мнение генерал-губернатора тотчас было подхвачено частью свиты, а угодливый адъютант в порядке остроумного предложения высказал свои соображения о применении для этой цели артиллерийского огня».

Здесь необходимо остановиться и сделать принципиально важную оговорку: имена такого рода «деятелей», оставивших по себе недобрую память, как и многие их невежественные деяния, сохранились в истории благодаря их осуждению со стороны части просвещенного общества, русской интеллигенции. Именно эти люди заняли непримиримую позицию в отношении сторонников таких невежественных взглядов. Они приводили их имена, резко критиковали и высмеивали их предшественников и современников, нередко вели с ними самую настоящую общественную борьбу. Но это не значит, что все они — противники невежества — были и противниками колониального устройства Туркестана в составе Российской империи. Большинство из них радели за улучшение такого устройства, за перевод его в форму справедливого и открытого управления. Напомним, что размышления о справедливом правителе и устройстве государства составляли едва ли не центральную тему многих философских текстов мусульманских мыслителей. Великий персидско-таджикский поэт и мыслитель Абдурахман Джами (XV век), касаясь этой проблемы в своем сочинении «Бахористан», заметил, что «лучше справедливый правитель без веры, чем благочестивый верующий шах-злодей». Таким образом, и само российское образованное общество на протяжении всего этого времени являло собой сложную и противоречивую картину. В нем существовали разные идейные группы, наблюдались значительные расхождения по принципиальным соображениям, оно не было однородным и единым.

Отсюда понятно и другое: какие большие возможности это открывало для манипулирования историей, для выхватывания и преувеличения значения фактов одного порядка за счет приуменьшения значения других фактов или умалчивания о них. Что мы и видели в избытке на протяжении последних десятилетий, в особенности в период перестройки и после распада СССР. В это же время в публицистической литературе и в национальных историографиях утвердилась и другая мысль, связанная с «позывами» развенчать советский период истории и носителей идей советской власти. Заговорили обобщенно (естественно, в основном представители русской и русскоязычной интеллигенции) о высоконравственных, прекрасно вышколенных и порядочных русских администраторах-чиновниках, о добродушных предпринимателях-коммерсантах царского времени, а также их друзьях из местных народов, не сравнимых с варварами, невеждами и злобными большевиками и чиновниками советского времени.

Особенно много любителей противопоставить «то и это» появилось в последние годы, годы независимости. Оно и понятно: хотя, с одной стороны, это как будто бы шло вразрез с общей «антиколониальной» (антисоветской и антироссийской) риторикой властей предержащих и их идеологических аппаратов, но с другой — это был один из надежных способов в сложившихся новых условиях достигнуть компромисса, и даже объединения, с националистически настроенными местными интеллектуальными и властными элитами вновь образованных государств. Нынешние времена с царскими (хотя и колониальными) роднило общее классовое чутье: и та, далекая, и нынешняя ситуации близки и родственны — они капиталистические. А советская «проклятая» система не давала в открытую наживаться за счет разорения простого народа и не позволяла осуществиться «национальной мечте» (по аналогии с американской мечтой) — открыть свой, афористически выражаясь, «маленький дуканчик», маленькое дельце (ну, конечно, у кого-то будет и дуканище). Сказанное, разумеется, не означает, что мы против развития малого предпринимательства при так называемой рыночной экономике.

Но приведу все же и пару противоположных примеров, связанных с действиями власть имущих в Туркестане. Очень многое для развития науки, образования и просвещения в Туркестанском крае сделал первый генерал-губернатор Туркестана и командующий войсками Туркстанского военного округа Константин Петрович фон Кауфман (1818 — 1882). Едва ли не самой первой его «акцией» сразу же после покорения Самарканда стало, по свидетельству востоковеда В. В. Радлова, сопровождавшего царскую армию в ее походе в Среднюю Азию, распоряжение о выделении значительной суммы на ремонт усыпальницы амира Темура и темуридов (Гур-Эмир). Кауфман, как известно, относился с большим пониманием к культурным традициям мусульман и настаивал на невмешательстве в их внутреннюю жизнь. Но не следует и идеализировать его воззрения. Объявив сразу же после завоевания Туркестана «религию туземцев» неприкосновенной (что на долгие десятилетия, по признанию православных деятелей миссионерской направленности, запомнилось в среде мусульман), он в то же время, как и другие его сановные современники, считал естественным «превосходство христианской цивилизации над магометанством» (о чем и сообщал в одном из своих «всеподданнейших докладов»). Такой взгляд, однако, во многом был вызван беспокойством за состояние христианской веры у проживающей в Туркестане православной паствы, которая вошла в соприкосновение с мусульманской массой.

Кауфман был сторонником поощрения освоения мусульманами технических и культурных достижений русских. Здесь можно привести множество конкретных фактов о его деятельности в этом направлении. Но ограничимся одной необычной и забавной историей, которую приводит уже упоминавшийся выше А. И. Добросмыслов со слов первого директора Туркестанскй публичной библиотеки Н. В. Дмитровского. Она прекрасно иллюстрирует житейскую мудрость Кауфмана и его отношение к «инициативам» местного населения. Как-то садовник при генерал-губернаторской даче пожаловался Кауфману, «что сарты крадут на даче клубнику». Кауфман спросил его, много ли ягод покрали. Нет, ответил садовник, ягоды не крадут, а вырывают кусты с землей. Ну, и слава богу, что крадут не ягоды, а кусты, — был ответ Кауфмана. Конечно, в этом нет прямой заслуги Кауфмана, но кто из ныне живущих в наших краях не знает о замечательной ташкентской клубнике (кулубнай), ягоды которой в избытке заполняют базары уже ранней весной. Это лишь один маленький частный пример освоения сельскохозяйственных культур, позаимствованных из России народами Туркестана.

Отстаивал и защищал самоценность исламской цивилизации и культуры, религии ислама в обобщающем историко-философском плане выдающийся русский востоковед В. В. Бартольд. Его заслуги в этой важной области колоссальны и неоценимы. И весьма печально было наблюдать, как совсем еще недавно некоторые наши горе-историки, лишенные исторического сознания, но зато наделенные непомерными амбициями, подвергали нападкам его труды и взгляды с позиций сиюминутной конъюнктуры. (А некоторые из них, вскормленные в «историографических кормушках» дальнего зарубежья, умудрялись даже ниспровергать «невежественного Маркса».) Да прочитали ли они труды Бартольда, огромные девять томов, на что требуется не один год жизни? Если по-хорошему, то Бартольд заслуживает того, чтобы ему устанавливали памятники и его именем называли научные учреждения и улицы в новых государствах Центральной Азии. Он заслуживает такого же уважительного отношения, какое сложилось в Казахстане к Л. Н. Гумилеву, именем которого теперь назван один из университетов в Астане.

Бартольд вместе со своими коллегами — востоковедами и историками, представителями петербургской школы русского востоковедения, выступил с рядом блестящих, тщательно документированных и обобщающих работ по истории исламской цивилизации и исламу, по истории и культуре Средней Азии, Туркестана. Его труды «Культура мусульманства», «Ислам», «Мусульманский мир» и многие другие были истинным интеллектуальным прорывом в обстановке тенденциозного политизированного единообразия, они во многом изменили представление об исламской цивилизации в целом. Бартольд еще до революции пользовался значительным авторитетом в высших кругах властных структур и, естественно, в просвещенном обществе того времени. И не только в русском, но и среди мусульманской интеллигенции. Его имя было хорошо известно многим туркестанским просветителям-джадидам, молодым национальным историкам. Не случайно его труды сразу же после выхода в свет переводились не только на европейские, но и на местные языки народов Средней Азии (в арабской графике). Бартольда и в целом петербургскую школу русского востоковедения критиковали, в особенности в советский период, за то, что она стояла «вне активного участия в общественно-политической жизни страны и была даже враждебна революционному движению». Однако одновременно признавалось, что «ей было чуждо расистско-высокомерное отношение к народам Востока и нигилистически пренебрежительная оценка их исторического прошлого и культурного наследия» (Лунин Б. В. Средняя Азия в научном наследии отечественного востоковедения).

Однако если общественная борьба различных мнений в целом проходила на поверхности, на виду у всего общества, то противоборство или противостояние внутри самих конфессий — ислама и христианства — было сокрыто и не всегда известно даже специалистам-исследователям. До сих пор нет полной и ясной картины межконфессиональных отношений в период после присоединения Средней Азии к России.

В целом в научной литературе утвердилась точка зрения, что православие не вело активной миссионерской деятельности в самой Средней Азии. Она была преимущественно сосредоточена в российских центрах миссионерства (в первую очередь в Казани). Литература по этому вопросу время от времени появлялась также в Петербурге и Москве. Среди подобных изданий отметим работу А. Гиляревского и А. Кульчицкого с характерным названием «Религиозно-нравственное состояние инородцев Туркестанского края и необходимость учреждения для них православной миссии» (М., 1893). Различные факты свидетельствуют об усилении этой тенденции в преддверии Первой мировой войны. Одна из ярких публикаций миссионерского плана принадлежала, например, протоиерею Ефрему Елисееву (см.: Прот. Ефрем Елисеев. Учреждение противомусульманской миссии в Туркестанской епархии. М.: «Русская Печатня» С.К.Попова, 1913. — 32 стр.). В ней раскрывается «история вопроса» и философско-этическая подоплека необходимости такого рода начинаний. Как и «труды» некоторых светских деятелей империи, далеких от обладания знаниями в области ислама и исламской цивилизации и испытывавших к ним неприязнь, она основана на идеях превосходства христианства над исламом, якобы изначального и неизбывного фанатизма ислама, содержащегося в предписаниях Корана, и тому подобных стереотипах.

Интересно, что в эти же годы усиливается и «встречная волна» в среде мусульманских духовных ученых — уламо и суфийских авторитетов. Появляются многочисленные рассуждения внутри мусульманской религиозной литературы (в изданиях литографическим способом и в рукописях) о грядущем «конце времени» (охир замон) и его многочисленных приметах. Заимствования элементов русско-европейской культуры вместе с оживлением форм собственной народной культуры представители официального ислама расценивали как испорченность нравов и образа жизни мусульман, прямую угрозу «вере и нации» (дин ва миллат). Нередко это прямо связывалось с «внешним влиянием», идущим из иноконфессиональной среды, с влиянием русско-европейского образа жизни и культуры.

Не случайно в это время (на рубеже XIX — XX веков) появляются многочисленные тексты, порицающие испорченность нравов, склонность к запрещенным (неисламским) развлечениям у народа и знати, подражание в образе жизни и поведении христианам — пришедшим в регион русским. Они переписывались от руки на отдельных листках и ходили, по-видимому, в большом количестве среди населения Туркестана. Один из таких текстов в стихотворной форме (в виде поэмы) на персидском языке был составлен Шейхом Мавлави Ни‘мат Аллахом Хиндустани. Он посвящен падению нравов мусульман и мусульманства под влиянием европейцев. В моем архиве имеются две разные копии этого стихотворения на отдельных листах, одна из которых датирована 1331 годом хиджры (1912–13 г. н. э.). Оба списка приобретены мною в Самарканде, и их внешний вид (например, наличие складок) подтверждает их долгое «хождение по рукам». Судя по упоминанию в тексте «падишаха ислама султана Хамида» как справедливого правителя, сочинение могло быть создано в период правления турецкого султана Абдул Хамида II (он был у власти до апреля 1909 г.). Уже в первой строке своего сочинения Хиндустани говорит о «наступлении в этом мире последнего времени» (охир замон), а далее призывает читателя-мусульманина увидеть его приметы — испорченность и разрушение многих моральных и этических норм ислама:

Посмотри-ка на христианского правителя на троне!
Захватили мусульман при помощи обмана.

Однако автор, не ограничиваясь ссылкой на христиан-европейцев, переходит к жесткой критике ключевых фигур и институтов самого ислама: судей (кази), шейхов, состояния школ — мактабов и мадраса и т. д. О шейхах говорится, что они, подобно дивам, демонстрируют подлог, проводя время тайно в тиши своих комнат с красотками. Автор завершает свое сочинение призывом к самому себе хранить молчание и не разглашать тайн Истины (асрор-и хакк). Такие настроения «эсхатологического» характера были достаточно широко распространены в сочинениях и других современников той эпохи. По большей части они связывались с негативным разрушительным влиянием европейцев, русских и в целом представителей христианской религии.

Однако есть основания считать, что и внутри самих конфессий, подобно описанной выше ситуации в светской мысли, существовало различие подходов и их противостояние. Причем другая точка зрения высказывалась не только среди христианских авторитетов, но и некоторыми мусульманскими теологами. Имелись, хотя и немногочисленные, свидетельства толерантного отношения к христианам, их культуре и новшествам, поисков с ними компромисса и одновременно критики собственных «невежественных суфиев». Такого рода источники введены в научный оборот в последнее время.

В моем распоряжении оказался один интереснейший документ — небольшая брошюра (всего 17 страниц) на тюрки-узбекском языке под названием «Вахдонийат», что можно перевести как «Единство Бога». Ее рукописный текст издан литографским способом, а это свидетельствует о достаточно большом тираже издания. Однако автор, место и год издания не указаны, что может свидетельствовать о времени, когда открытое обсуждение такого рода проблем было небезопасно. Скорее всего, брошюра появилась в начале XX века, когда обострилась проблема межконфессиональных отношений и возникла общественная потребность в их осмыслении. Автор, основательно опираясь на священные тексты — Коран и Евангелие — и цитируя из них необходимые фрагменты, проводит идею о следовании мусульман и христиан одному единому Богу.

Новый этап в отношениях между конфессиями в бывшей советской Средней Азии наступил в период независимости, когда были предприняты значительные усилия и со стороны руководителей конфессий, и со стороны государственных деятелей по развитию взаимодействия, сотрудничества и гармонизации отношений между ними, по распространению и укреплению в обществе идей религиозной толерантности. Этому во многом способствовала многогранная деятельность митрополита Ташкентского и Среднеазиатского Владимира. Автор многочисленных духовных посланий и отдельных монографических научных трудов по вопросам взаимоотношений православных христиан и народов Центральной Азии в историческом прошлом и в настоящем, их взаимопомощи и добрососедства, митрополит Владимир поддержал инициативу о проведении в Ташкенте научных и академических по своей сути Востоковедческих чтений памяти Н. П. Остроумова. Чтения на протяжении ряда лет собирали вместе ученых разных национальностей и конфессиональной принадлежности и внесли значительный вклад в изучение истории взаимоотношений православия и ислама, их межконфессионального сотрудничества и согласия. Специальное рассмотрение этого вопроса не входит, однако, в задачи моей статьи.

Таким образом, мы видим, что на протяжении длительного времени в различных сферах общественной жизни, в особенности в умственной и интеллектуальной жизни, а также в самих конфессиях невежество соседствовало с просвещением и знанием. Они попеременно сменяли друг друга, а чаще сосуществовали одновременно. Невежество в одинаковой степени беспокоило лучшие умы и христианской, и исламской цивилизаций, и это хорошо видно из истории их взаимоотношений на просторах Российской империи и в Центральной Азии.

Как известно, проблема эта неизмеримо обострилась в наше время. Она приняла крайние формы конфронтационного выражения в целых регионах мира. Очевидно, что, как и в далеком прошлом, как и более ста лет назад, за этим стоит целый клубок сложнейших противоречий, среди которых и вековые накопления «мирового зла». Оно не уходит вместе с прошедшим временем, а вновь и вновь возвращается к нам, чтобы напомнить о допущенных некогда просчетах и ошибках. Оно движет историей, ее негативной и разрушительной стихией до тех пор, пока не встретит объединенного и целенаправленного противодействия — независимо от конфессий, классовых, социальных и цивилизационных различий.

2017 г., февраль
Ташкент

1. Известный ташкентский писатель А.И.Добросмыслов в своей тщательно документи-рованной книге о Ташкенте называет главного редактора «Ташкентских ведомостей» Н.А.Маева «в числе любителей бачей» вместе с другими «видными деятелями» Ташкента. И «по этому поводу в окружном штабе и в мужской гимназии имеются особые дела за 1881 и 1882 годы» (см.: Добросмыслов А.И. Ташкент в прошлом и настоящем. Исторический очерк. Ташкент, 1912, с. 368).