История в лицах. Последний мангыт История

Культурным центром региона Средней Азии начала ХХ века являлась, несомненно, Священная Бухара (Бухорои Шариф). Это был не просто знаменитейший город, столица самого крупного государства региона. Это был символ величия веры для мусульман всего Среднего Востока и Южной Азии. На протяжении тысячи лет Бухара была средоточием удивительной персо-мусульманской культуры. Придворная историография начала ХХ века награждала Бухару самыми лестными эпитетами, в том числе “Богчаи олам” и “Маркази ислом” (“Садик вселенной” и “Центр ислама”). В городе находилось около 400 медресе, мечетей и мавзолеев. Две самые известные из мечетей – “Масчиди лаби хавзи дивонбеги” и “Масчиди болои хавзи Али” собирали по пятницам до 4 тысяч мусульман. В 1910-х гг. 19 главных религиозных авторитетов – хазратов и мавлоно – составляли своеобразный синод эмирата.1 В столице эмирата примерно 800 мударрисов обучали религиозным и светским наукам 34000 учащихся.

Бухара поражала великолепием своих мечетей и медресе. Однако, большинство из них были построены до XVIII века. В ХХ век Бухара вошла отсталой окраиной Российской империи. Это была дряхлая монархия, полуколония России с основанным на архаичных формах эксплуатации, хозяйством. Вся экономика Бухары была ориентирована на внешний рынок, главным образом, Россию. В текстильные предприятия Иванова и других городов России отправлялись хлопок-волокно, шерсть. Ценнейший бухарский каракуль начинал входить в моду в Старом Свете и высоко котировался на европейских аукционах. До революции Бухара ежегодно экспортировала 2-2, 5 миллиона каракулевых шкурок. Каракуль в Европу направлялся также через Москву. За пределы Бухары также вывозилось до 2 миллионов пудов хлопка.3 В Россию экспортировались, кроме того, солодковый корень, кишки домашних животных. В 1913 г. Бухара вывезла в Россию своего сырья более чем на 45 млн. рублей. Взамен Бухара получала русскую мануфактуру, чай, металлические изделия и другие товары.

Государственные институты существовали, но архаичные, сформировавшиеся еще во времена Саманидов (Х век). Бухарская регулярная армия современного типа стала создаваться сразу после российского завоевания, в 60-х гг. XIX века под руководством беглого урядника Сибирского казачьего войска, оставшегося известным в бухарской истории по имени Усман. Позже, в 1870- гг., Усман был казнен «за развратный образ жизни». Внешние сношения были сведены к минимуму и контролировались русским губернатором Туркестана. В короткий период независимости, с февраля 1917 г. по сентябрь 1920 г., когда с Бухары был снят запрет на занятие внешнеполитической деятельностью, эмирское правительство пыталось найти свое место в международном пространстве между революционным Туркестаном, конфессионально и этнически близким Афганистаном, Британской Индией и шиитской Персией. Однако говорить о какой-либо продуманной внешнеполитической деятельности эмира в 1917-1920 гг. не приходится. Как признавался свергнутый премьер-министр бухарского правительства советскому следователю в конце 1920 г., “соглашения (межгосударственные) может и были, но чисто в мусульманском духе, основанном на дружеских чувствах по отношению к Афганистану”.4

Саид Алим Хан и «бухарская революция»

Русская революция 1917 года, изменившая судьбы десятков миллионов людей как на Западе, так и на Востоке не пощадила Бухарский эмират и его правителя Саида Алим Хана – последнего (десятого) из династии тюркских кочевников-мангытов, правивших Благородной Бухарой с 1746 г. История оставила нам не так уж много упоминаний об Алим Хане. Официальная советская историография представляет его опытным контрреволюционером, агентом Англии и ставит в один ряд с адмиралом Колчаком и белогвардейским генералом Дутовым. В легковесной литературе встречаются также сплетни о его гареме, мальчиках и т. п. Такого рода уничижительные данные, даже будучи правдивыми, являются тенденциозными, так как исходят от авторов, представляющих победившую сторону.5 Их следует рассматривать с позиций идеологического противостояния советских времен. Оскорбительные замечания в адрес эмира были призваны оправдать насилие по отношению к Алим Хану. Их конечной целью была моральная дискредитация эмира и всей эмиграции.

Итак, Алим Хан родился во дворце своего отца – эмира Бухары Абдул Ахад Хана в 1880 г. – почти одновременно со Сталиным, Троцким и Фрунзе. Отправленный отцом в возрасте 13 лет в Санкт-Петербург для обучения в царском Пажеском корпусе, наследник престола Бухары пробыл там всего 4 года. За это время он успел лишь овладеть начальными знаниями русского языка и европейской культуры. Учился он без особого успеха. Молодого Алим Хана больше привлекали породистые голуби, быстрая езда на фаэтонах, а также игра на музыкальных инстументах – дутаре и тамбуре. За полноту, праздность и лень, Абдул Ахад Хан прозвал своего наследника “Олими гов” (с таджикского: корова Алим). Алим Хан взошел на престол в 1911 г. после смерти эмира Абдул Ахада.

Восшествие Алим Хана совпало со стремительным ростом, который переживали Европа и Россия в начале ХХ века. Видимо Алим осознавал необходимость перемен, однако серьезных мер для них не предпринимал. Больше всего его заботили проблемы сохранения своего богатства. Свержение царизма в феврале 1917 г. послужило для Алим Хана первым признаком надвигающейся беды. Алим Хан попытался вывезти свои денежные вклады из Российского Государственного банка в Европу. Летом 1917 г. через посредничество русского резидента в Бухаре Миллера и промышленника И. Стахеева он положил во французские и английские банки 150 млн. рублей. Таким же образом были перечислены ещё 32 млн. рублей. Это были поистине огромные деньги. Ведь Абдул Ахад и его сын Алим Хан правили Бухарой с 1885 по 1920 гг., то есть в период невиданного расцвета экономики России – главного и фактически единственного экономического партнера Бухары. В считанные годы в регион Средней Азии хлынула огромная масса российского капитала. Русские капиталисты не скупились и щедро платили налоги, а также «откаты» лично эмиру за предоставление концессий и оказание услуг. Именно тогда в регионе появилась прослойка богатой бухарской буржуазии, ориентированной на светские ценности и западный (прежде всего российский) рынок.

Однако, как утверждает английская исследовательница Гленда Фрезер, эмир так и не смог воспользоваться банковскими вкладами, так как документы о перечислении первой суммы он оставил во время своего бегства из Бухары, а квитанцию о перечислении второго вклада вовсе не получил.

Финансовые проблемы, даже с учетом их масштабов, все же, были не столь значительны как политические. Ставшая после свержения царизма и независимой, Бухара имела мало шансов оставаться таковой после победы большевиков в Петрограде и Ташкенте. Стремясь наладить отношения между государствами, эмир в июне 1920 г. отправил посольство в Москву для возобновления и подписания договора с Россией. В самой Бухаре проходили переговоры уполномоченного Наркоминдела Гопнера с эмиром и его правительством. Тем не менее, весь июнь и июль в Каган стягивались советские войска. Зная, что Россия привлекает на свою сторону джадидов, эмирское правительство сделало и им шаг навстречу. Правители Бухары послали джадидам в Каган баранов и риса в надежде, что те одумаются и придут к эмиру каяться. Успокоенные, эмирские министры отпустили солдат в увольнение.

Тем временем, Михаил Фрунзе, на которого по распоряжению Ленина и Троцкого была возложена задача советизации Бухары, 28 августа 1920 г. прибывает со своим штабом в Самарканд. Оттуда он руководил операциями Красной Армии в Бухаре. Под самое воскресное утро 29 августа Красная армия из Кагана, русского поселения близ Бухары, начала обстрел города. Свидетель тех событий, наш соотечественник мулло Мухаммадали Балджувони написавший в 1920-х гг. книгу воспоминаний «Тарихи Нофе’и», вспоминал, что из бухарского арка начали выбегать вооруженные люди, приговаривая: “Доверились мы джадидам, а они видишь, как нас обманули. Делать нечего, надо защищаться”. Из шести бухарских ворот бухарцы начали беспорядочную пальбу в сторону Кагана. Как свидетельствует Балджувони, поднялся большой шум и переполох, “во время которого многие роженицы раньше времени разрешились от бремени”.

Силы, конечно же, были неравны. С одной стороны винтовки и старинные пушки, с другой – бомбометание с аэропланов и обстрел из дальнобойных орудий с бронепоезда. Одиннадцать аэропланов летали над городом, наводя ужас на горожан и разрушая многочисленные памятники архитектуры. Возбужденные муллобачча (студенты мадраса), в свою очередь палили из старых курковых ружей в воздух, тщетно стараясь сбить летающие машины. Эмир находился в своей загородной резиденции Ситораи Мохи Хоса, откуда пытался организовать сопротивление. На следующий день русские окружили горящую Бухару. К тому времени армия эмира пополнилась 3 новыми полками: «Турк», «Араббача», «Шербача». Последний состоял из муллобача (студентов медресе). Все бойцы были плохо вооружены и необучены военному делу. Первым выступил двухтысячный «Турк» (Турецкий полк) который вошел через самаркандские ворота и, выйдя через каршинские начал беспорядочную – пушечную и оружейную – пальбу по бронепоездам. Некоторые, взяв лопаты и кирки, как и во время «колесовского похода» 1918 г. кинулись было разбирать железнодорожный путь. Потеряв несколько человек убитыми, они возвратились ни с чем, так как подходы к железной дороге контролировались красными. Абдулрауф Фитрат (джадид, ярый противник эмира) позже вспоминал, что оборона города была организована из рук вон плохо. Эмир сидел в своей загородной резиденции, а козикалон (верховный судья) Бурхониддин и раисикалон (член правительства) мулло Азамидин отсиживались в городе, утоляя жажду в чайхане. Многие военачальники не решались выйти на поле боя и все больше суетились рядом с эмиром, тайно помышляя о бегстве.6 Достаточно сказать, что вечером, не дождавшись продовольствия и боеприпасов, турецкий полк… разошелся по домам, даже не оставив караульных. На следующий день бой возобновился с новой силой. От ударов и звуков сотрясались все здания.7 30 августа бои продолжались. Горели торговые ряды, много людей погибло под разрушенными зданиями. Балджувони считает, что только в этот день погибло 2 тысячи мирных жителей и защитников города. По свидетельству члена Туркомиссии (полномочного представительства ЦК партии большевиков в Средней Азии) Сокольникова красные потеряли за три дня штурма 600 человек убитыми и раненными. По городу было выпущено 12 тысяч снарядов, которые разрушили 1/5 часть города.

1 сентября, явился переломным днем. Через проемы в стене в город стали проникать красноармейцы, в то время как деморализованная бухарская армия оказалась неспособной защитить город. Командиры Красной Армии обнаружили, что «противника в городе нет, а население собирается большими толпами в мечетях и медресе и ждет прихода красных».8 Но приказа отставить стрельбу не было, и всю первую половину дня красная артиллерия продолжала ураганный обстрел города.

По словам Балджувони, первое сентября 1920 г. осталось в памяти бухарцев как «рузи фирок» («день расставания»). Именно тогда начался исход, давший начало бухарской эмиграции. В тот день бой дошел до центра города. Последняя попытка сопротивления была оказана у водоема Лаби Хавзи (в других написаниях Ляби Хауз, Лаби Хауз, см. Википедия.) Дивонбеги бухарскими войсками под командованием Абдусатторбека тупчибоши. Не выдержав натиска превосходящих сил противника, солдаты (а это были, главным образом, необученные студенты) отступили, побросав в водоем свои пушки. Сам Абдусатторбек в том бою был убит. Афганский отряд, защищавший самаркандские ворота, после того как в него попал снаряд, убивший нескольких бойцов и, разнесший на куски сами ворота вместе с частью стены, также покинул свои позиции. Козикалон и раисикалон бежали из города, но по дороге были остановлены бойцами «Араббача». Разъяренные солдаты содрали халаты с эмирских чиновников, связали и привели их к эмиру, который вернул им одежду, отобранную до этого возмущенными бойцами, и отпустил на все четыре стороны. Все, кто мог передвигаться покинул город. Много люда собралось в Ситораи Мохи Хоса, поближе к эмиру. Выслушав доклад афганцев о сдаче города, эмир, по словам очевидца, глубоко вздохнул и сказал: “Такова судьба. Делать нечего, надо бежать”. Алим Хан и его приближенные разместились в 6-7 фаэтонах. Воздев руки к небу, все присутствующие попросили у Бога удачи. Как вспоминал Балджувони, “тысячи людей, не выдержав, начали стонать и плакать. Дочери, матери, сыновья и отцы, не стесняясь друг друга, кричали: “вой шариат”, “вой дини ислом”! (“о, шариат”, “о исламская религия”). Это было сильнейшее психологическое потрясение. Падение эмира в массовом представлении явилось сильнейшим ударом по самой исламской религии. Тот день запомнился бухарцам не только как «рузи фирок», но и как «киемати асгар» (малый конец света). В тот же день, следуя примеру правителя, тысячи конных, пеших, военных и гражданских отправились прочь от города. Премьер-министр Низамеддин Дивонбеги (Мирзо Урганджи) с несколькими тысячами аскаров 1 сентября из Ситораи Мохи Хоса через ворота Каракул вошел в город с “джихадом”, но потерпел поражение и отступил на юго-восток, вслед за эмиром.

Малочисленная, плохо вооруженная и необученная бухарская армия, несмотря на упорство и большие жертвы не могла оказать серьезного сопротивления красным войскам. Штурм вызвал грандиозный пожар, который продолжался несколько дней, до 6 сентября. Очевидец утверждает, что в результате красной атаки в Бухаре сгорело и было разрушено 1000 дуканов (магазинов), 20 дворцов, 29 мечетей, три тысячи жилых домов. Помимо резиденции эмира – Арка, сгорело примерно 300 зданий. “История Бухары ещё не знала такого”, писал Балджувони. Масштабы разрушений подтверждают и сами документы партии большевиков:

“Революция, оказавшись неподготовленной, превратилась в форменное выступление Красной Армии, ничем не прикрытое, нарушившее все представления о праве бухарского народа на самоопределение, и Бухара фактически оказалась оккупированной страной. По Бухаре было выпущено несколько миллионов пуль и несколько тысяч пушечных снарядов, из которых было немалое количество и химических. Сила артиллерийского и пехотного огня была настолько велика, что возможность перехода бухарских солдат на сторону революции сама по себе отпала. Бухара в центре и в местностях, прилегающих к вокзалу, оказалась совершенно разрушенной. Уничтожены исторические памятники. Повреждены мечети, а некоторые из оставшихся в целости (2/3 из них), были превращены в казармы и конюшни. Начатые пожары и грабежи оказали самое вредное влияние не только на настроение народных масс, но и на Бухком (самых преданных товарищей), которые возмущались и открыто говорили что Бухару “грабят большевики”, – сообщалось в докладе Совинтерпропа.

Тем временем, большевистское руководство послало в Москву победную реляцию. Второго сентября 1920 г. Фрунзе телеграфировал Ленину:

“Крепость Старая Бухара взята сегодня штурмом соединенными усилиями красных бухарских и наших частей. Пал последний оплот бухарского мракобесия и черносотенства. Над Регистаном победоносно развевается Красное Знамя мировой революции”.

Сразу после победы революционный комитет провозгласил Бухару “независимой Бухарской Советской Республикой”. Однако очень скоро бухарские революционеры убедились, что с независимостью все не так просто. В Бухару был направлен ленинец В.В.Куйбышев, в качестве представителя РСФСР при правительстве Бухары и уполномоченного ЦК РКП (б) и Коминтерна при ЦК КП Бухары. Он вел “тонкую” политику, соблюдая внешнее уважение и признание суверенитета новой советской республики. Однако на деле Москва взяла бухарские дела под свой жесткий контроль. Вскоре были сформированы органы власти, куда вошли бухарские коммунисты и младобухарцы. Всебухарский революционный комитет возглавил сын бухарского богача, противника эмира Абдукадыр Мухиддинов, правительство – Файзулла Ходжаев (Файзулла Ходжа). В начале октября в Бухаре был собран Всебухарский курултай (съезд) народных представителей, на котором была провозглашена Бухарская Народная Советская Республика (БНСР). Вновь образованная республика обратилась к богатым бухарцам помочь правительству. На призыв откликнулись богатейшие бухарские фамилии, в первую очередь Ходжаевы. Представители этой фамилии – Файзулла Ходжа, и его двоюродные братья Ата Ходжа и Усман Ходжа вошли в высшее руководство молодой Советской республики (последний позже, в 1922 г. перейдет на сторону басмачей и эмигрирует).

Тем временем, избегая столкновения с многочисленными частями Красной Армии, эмир и его свита отступали в юго-восточном направлении. Население Западной Бухары (Карши – Гузар – Шахризабз) ровно ничего не понимавшее в происходящем, но напуганное начавшимися военными действиями, последовало за эмиром. Большое скопление беженцев – торговцев, дехкан, солдат, при высокой температуре [воздуха] вызвало массовый падеж, эпидемии, ежедневно уносившие до 200 человек.

Вот как описывает поведение эмира в тот момент полномочный представитель РСФСР в Бухаре:

“Эмир, по словам Мухамед Таги бека, видевшего его в Дербенте, молчалив, с блуждающими словами, все время вздыхает, часто слышатся слова: “Аллах акбар”, нетерпеливо наводит справки, где находятся русские, вызывает к себе то бывшего казначея Имам куля, то следующего с ним бывшего афганского консула в Ташкенте Мухамед Аслам хана. Ест мало, жалуется на усталость в области легких и пояснице. С эмиром следует свита и около 300 человек разбитых остатков Бухарской регулярной армии. Бухарцев 200 человек и около 100 человек афганцев под предводительством Аслам хана”.

Непривычного к тряским дорогам грузного мангыта сняли с седла и уложили на арбу. В Бойсуне беглецов настигли сведения о приближающемся красном отряде. Пришлось срочно отправляться по направлению Гиссара.

Сопротивление и бегство

Первой реакцией свергнутого режима была попытка самозащиты. Было решено занять восточные бекства (Сари Асия, Денау, Гиссар, Кабадиан, Курган-тюбе), укрепиться там и начать борьбу за восстановление эмирской власти. С приходом эмира в Восточной Бухаре стали восстанавливаться суровые эмирские порядки, собираться непомерные налоги на «джихад». Находясь в Гиссаре и Душанбе, Алим Хан пытался организовать население на борьбу. К нему на помощь от ферганских басмачей Шер Мухаммада (Куршермата) прибыло около 300 джигитов. Они были направлены в Денау, для отражения возможного нападения русских. Однако, как пишет Балджувони, “постояв там некоторое время, в конце концов, они (ферганцы) вернулись к своему старому занятию. День и ночь они грабили имущество бедного люда. Народ возмутился и напал на грабителей. Много людей было перебито в той войне”.

Тем временем, эмир приступил к организации местного ополчения. Одним из его героев стал Ишан Султан. В 1921 г. ему было примерно 35 лет. Родом он был из кишлака Язган, близ Чилдара (Дарваз). Жители этого горного края промышляли добычей золота из реки Оби Хингоу. Отец Султана был также ишан и имел много мюридов, которые после его смерти перешили к сыну. Ишан Султан, совершивший три паломничества в Мекку, был авторитетнейшей фигурой в Каратегине и Дарвазе. В 1921 г., прибыв в Гиссар, Алим Хан вызвал к себе Ишана Султана и предложил ему, как святому человеку, сформировать отряд и бороться с русскими. Ишан Султан принял предложение и вскоре стал одним из лидеров повстанцев до осени 1922 г., когда ему было суждено быть повешенным по приказу турецкого офицера Селим Паши.9

Действуя подобным образом, эмир организовал 10-тысячное войско ополченцев – «каракалтак» («черные палки»). Эти отряды возглавили таджики Ишан Султан, Фузайл Максум из Каратегина, балджувонский тюрок Давлатмандбий и другие. Ополченцы были посланы на Запад навстречу врагу. Ими были заняты Денау, Бойсун, Шахрисабз, Китаб, Чиракчи. Выступившие в джихад каракалтаки также показали себя не с самой лучшей стороны – грабили, убивали мирное население. В это время сам эмир, находясь в Душанбе, чинил расправу над всеми, заподозренными в «джадидизме». В их число попал Баратбек Хидоячи – правитель Каратегина.10

Видя низкую эффективность местного ополчения, эмир пытался в своей борьбе заручиться поддержкой из-за рубежа. Куда обращаться, откуда можно было ожидать помощи?

Запад нам поможет?

Ещё в начале 1920 года эмиру стало ясно, что не стоит надеяться на Афганистан. Тогда Алим Хан попросил поддержки Кабула в предстоящей борьбе с Россией. На что в письме, подписанном матерью Амануллы (Аманулла-хан – король Афганистана. См. Википедия / – прим. ИА»Фергана.Ру»), могущественной Улия Хазрат, недвусмысленно говорилось:

“Видя все несчастия мусульман всего мира, я пришла к следующему заключению: если Афганистан не станет окончательно свободным, то мой дорогой сын так и не сможет рассчитаться за своего брата, эмира Бухары и за других братьев-мусульман… Вот почему он оставляет за собой право не объявлять священную войну против неверных”.

Итак, государственные интересы взяли верх над чувством религиозного единства афганского правителя. Алим Хану осталось уповать на помощь Англии. 21 октября 1920 г. из Душанбе он направляет письмо королю Великобритании Георгу V. Обращение к “старшему брату” было составлено в двух идентичных экземплярах. Одно из них предназначалось королю Англии, другое – вице-королю Индии. Экспедиция из 15 бухарцев, на которую так надеялся Алим Хан, покинула Гиссар 14 октября с твердым намерением вручить письмо лично самому высшему английскому чиновнику в Дели. Однако 4 ноября миссия была остановлена на китайской территории, в местечке Узбел в 140 милях западнее Кашгара. Несмотря на то, что ей было отказано в следовании в Индию, сами письма были приняты английскими представителями. Последние заверили бухарцев, что послание непременно будет доставлено адресату. 20 ноября бухарская миссия, с чувством выполненного долга, отправилась обратно в Гиссар, ждать ответа. В английской миссии в Кашгаре обращение было переведено с персидского на английский и направлено по назначению только в феврале 1921 г. В нем, в частности, говорилось:

“Я надеюсь, что в этот трудный час Ваше Величество окажет мне свою доброту и благосклонность и отправит мне в качестве дружеской поддержки 100 000 фунтов стерлингов в счет государственного долга, 20 тысяч ружей, 30 орудий с боеприпасами и 10 аэропланов с необходимым оснащением. Если оказанию помощи вы предпочтете связаться с русскими, чтобы бороться против них, я буду признателен, если 2 тысячи вооруженных солдат будут посланы мне срочно через Каратегин”.

Это была мольба о помощи. Она давала Великобритании формальный повод для интервенции. Речь, по сути, шла о крупномасштабной военной операции с индийской территории, чреватой развязыванием войны с Советской Россией. Лондон был, разумеется, встревожен вторжением Красной Армии в пределы Бухарского эмирата. Появление российских полков на Памире и в Дарвазе, означавшее замыкание большевистского фронта на самых подступах к британской империи объективно укрепляло большевистские позиции в регионе и открывало благоприятные перспективы для дальнейшей экспансии революционных войск на восток. Тем не менее, Британия воздержалась от прямого вмешательства в дела Бухары.

Чиновники индийского правительства рассуждали следующим образом:

«Нас выгнали из Кавказа, Персии. Вероятно, придется уходить и из Багдада… В Афганистане мы удерживаемся с большим трудом. У нас нет времени для еще одной авантюры в Средней Азии».11

На тот момент главной задачей Англии было удержание Индии. Для этого приходилось мириться с потерей позиций в Афганистане. В такой ситуации, претендовать на «русскую» Среднюю Азию было бы безумством. Необходимо напомнить, что просьба Алим Хана была направлена в Кашгар в конце 1920 г., то есть после поражения Англии в англо-афганской войне 1919 г. В ее результате, Афганистан приобрел независимость во внешних делах. Одновременно, в правящих кругах Кабула усилились пророссийские настроения. То есть, было совершенно очевидно, что Аманулла будет против английского вмешательства в бухарские дела. Однако и Британия имела все основания опасаться «русской угрозы». Ее особенно встревожил «бухарский вопрос», когда она увидела, что Советская Россия, преследуя Алим Хана, приблизилась к приграничной Аму Дарье и была готова перейти на афганскую территорию. Рассматривая реальную угрозу советского вторжения и перенесения военных действий в Афганистан, в сентябре 1920 г. вице-король Индии предложил следующую альтернативу. Первое: помочь Афганистану напрямую, заключив оборонительный союз для борьбы с Советской Россией. Второе – ограничиться пассивной поддержкой и поставлять афганцам оружие. Первый вариант как слишком обременительный был отклонен. Второй – помощь оружием и инструкторами – также мало устраивал англичан, так как поставки оружия могли быть использованы против Англии, найдя дорогу на Северо-западный фронт к пуштунам. Не исключалось также, что часть оружия могла попасть к русским.12 Другими словами, у Дели и Лондона не было полной уверенности в том, что в случае “накачки” региона оружием и расширения театра военных действий, ситуация не выйдет из под контроля. Советское вторжение в Афганистан, таким образом, было для Англии крайне нежелательным. Она решила всеми путями блокировать его. Любой неосторожный шаг против России мог спровоцировать ее на «экспорт революции» в Афганистан и Индию. Таким шагом могла стать поддержка свергнутого эмира и его басмачей в Восточной Бухаре. В такой ситуации Англия обратилась к своей излюбленной политике «искусного бездействия» (masterly inactivity), оставшейся в наследство со времен «Большой игры» XIX века.

В свете изложенного, вполне понятна позиция Англии по отношению положения дел в Бухаре. Мольба Алим Хана о дипломатическом признании и оказании помощи вызвала некоторую дискуссию в Дели и Лондоне, но вскоре английские чиновники, отдав должное “наивному и откровенному” тону письма, отправили его пылиться на архивные полки.

В конце февраля 1921 г. когда части Красной Армии подошли к Душанбе, экс-эмиру пришлось принимать срочное решение об эвакуации. Последние надежды на желанное покровительство британцев были похоронены вместе с известиями об укреплении Советской власти на Памире и начавшимися снегопадами, сделавшими непроходимыми горные перевалы на пути в Индию. Алим Хану оставалось рассчитывать на гостеприимство другого “брата” – афганского эмира Амануллы Хана.

В конце февраля части 3 кавбригады выступили из Гиссара для преследования эмира. Через Локай они двинулись на р. Вахш, переправились на другой берег у Кызыл Кала и Курган-Тюбе и пошли далее на Куляб. Все это время шли проливные дожди и дороги превратились в грязевое мессиво. 26 февраля красноармейцы без боя заняли Куляб и подошли к границе. Затем красные отряды вышли на переправы Бешкапа, стремясь перехватить эмира, но выяснилось, что они опоздали всего на один день.

Покинув Бухару через переправу Чубек (современный Хамадонийский, бывший Московский район Хатлонской области) 4 марта 1920 г., Алим Хан прибывает в Ханабад. На протяжении первых 40 дней он не терял надежды получить пропуск в Британскую Индию.

“Я хотел переправиться в Читрал через Бадахшан и остаться в Дели на один день, чтобы цитировать Коран и воздать хвалу душе моего деда Тимура, и затем, отправиться в Лондон для беседы с моим братом, королем”, – так описывал свои планы изгнанный правитель Бухары. Напрасно! Он так и не дождался ответа от англичан. Зато последовало уважительное по форме, но недвусмысленное по содержанию послание от Амануллы Хана:

“Я и Вы единоверцы. Моя мать считает Вас своим сыном. Потому приезжайте в Кабул и нанесите ей визит”.

Тем временем, войска эмира рассеялись. Часть, около 1300 человек, ушла вместе с эмиром в Афганистан. Туркменские отряды отправились к себе на родину, а ферганский курбаши Шермат – через Каратегин назад, в Фергану.

Гость, беженец или пленник?

Появление Алим Хана и его свиты в Афганистане в качестве “гостей, ищущих убежища” вызвало острое недовольство советской стороны. По этому поводу представитель РСФСР в Бухаре получил следующее указание своего ташкентского начальства:

“Бухарское правительство должно немедленно обратиться нотой непосредственно в Кабул… Если в последствии окажется, что бухэмиру были оказаны царские почести, то такое обстоятельство равно разрыву дипломатических отношений. Пока Бухара должна настаивать на разоружении и интернировании всех приближенных бывшего эмира и воспрещении ему жительства в столице и вблизи бухарской границы, а также воспрещении собирать вокруг себя и содержать какую-либо вооруженную часть. Афганцам следует обращаться с ним как с частным лицом, нашедшим себе убежище и сложившим оружие. Это один вариант. Пусть Бухревком обсудит и другой вариант, по которому афганское правительство должно отказать бухэмиру в убежище. Устройте так, чтобы Бухревком без нас бы не принимал окончательного решения, а я поставлю этот вопрос на прямой провод Москве. Пусть готовят оба варианта. Надо спешить, так как бухэмир находится на пути в Кабул”.

В вопросе о судьбе эмира бухарское правительство, состоявшее из джадидов-младобухарцев и коммунистов, было настроено самым решительным образом. Правительство БНСР вскоре отправило телеграмму в Кабул с требованием: “1) обезоружить находящиеся при эмире вооруженные силы и интернировать их, а вооружение возвратить бухарскому народу как его достояние; 2) запретить бывшему эмиру находиться близ границы и в столице Афганистана; 3) принять бывшего эмира как обыкновенного гражданина, запретив ему группировать вокруг себя каких-бы то ни было лиц и агитировать.”

Аманулла почти полностью выполнил требования Москвы и Бухары, за исключением пункта о размещении знатного беглеца. Афганский эмир высказал уважение правителю-изгнаннику выделив ему почетную резиденцию в селении Кала-и Фату, в 18 километрах от Кабула, в долине Чардех. Вместе с экс-эмиром поселились около 200 его приближенных. 17 мая 1921 г. Аманулла даже устроил большой прием по случаю прибытия Саида Алим Хана. Тем не менее, от частных встреч с беглым эмиром он уклонялся. Статус домашнего арестанта, определенный Алим Хану, таким образом, вполне устраивал всех: Кабул, Москву, Лондон, советскую Бухару. Всех, кроме самого Алим Хана. В афганской столице он стал почетным пленником Аманулла хана. Последний не был намерен портить отношения с Москвой из-за беглого эмира Бухары. Достаточно сказать, что в первые три месяца Алим Хан лишь два раза был допущен к Аманулле. Во время одного из визитов экс-эмир высказал свое желание совершить паломничество в Мекку. Как вспоминал Алим Хан, Аманулла ответил на просьбу следующим образом:

“Я могу просить Вас, но не могу приказывать. Вы можете идти куда пожелаете. Я – Ваш слуга. Хадж Вам не положен, так как Вы оставляете свою жену, детей и иждивенцев. Но я пошлю человека с полномочиями Вашего правительства в Великобританию, Францию, Германию, Турцию и Персию просить помощь тамошних правительств и рассказать, что мой единоверец, правитель Бухары нашел убежище в Афганистане. Надеюсь, затем они предложат помощь. Но если Вы отправитесь в Мекку, вся моя работа окажется напрасной”.

Алим Хан был достаточно умен, чтобы правильно интерпретировать слова афганца. “Вы препятствуете моему паломничеству в Мекку”, – сказал он.

Аманулла, который пригласил в гости Алим Хана под предлогом обсуждения общей стратегии освобождения Бухары, на деле изолировал своего сановного гостя. Дальше Джалалабада (70 км на восток от Кабула) он так и не путушуствовал. Правда, за бывшим эмиром признавалось моральное (но не юридическое) право оказывать влияние на своих бывших поданных – эмигрантов из Священной Бухары, расселенных вдоль северной границы. Афганское правительство мирилось с тем, что Алим Хан поддерживал связи со своим последователями, боровшимися против Советской власти, используя афганскую территорию. Но в целом, Аманулла шел на сближение с Россией. Находясь в Кала-и Фату Алим Хан мог наблюдать маневры афганского правительства, направленные на достижение соглашения с Советской страной. События в Кабуле развивались не в пользу беглого эмира Бухары. Всю свою оставшуюся жизнь он нес в сердце обиду и недовольство Амануллой и его политикой.

Находясь в кабульской эмиграции, Алим Хан неоднократно и безуспешно делал попытки добиться дипломатического признания и военной помощи. С таким же постоянством англо-индийские власти отказывали последнему мангыту в его настойчивых просьбах получить политическое убежище на территории Индии. Государственный секретарь Великобритании лорд Дж. Керзон своем письме от 23 июня 1923 г. советовал английскому послу в Кабуле Ф.Хэмфрису:

“Мы уполномочиваем посла ответить экс-эмиру как можно более недвусмысленно, а именно: не только помощь оружием и деньгами не может стать предметом обсуждения, а более того, наши последние взаимоотношения с Россией не позволяют допустить, чтобы наши территории использовались для враждебных действий против России. Экс-эмир может прибыть в Индию (в конце концов, мы понимаем, что трудно будет отказать) при условии, если он откажется от всех интриг против России и ограничит себя в пределах определенной резиденции, выбранной правительством Индии, которое будет руководствоваться стремлением выполнения обязательств договора с Россией и будет контролировать ее соперников”.

Другими словами, британцы заявили, что вероятно при определенных обстоятельствах они пустят Алим Хана, но тому придется довольствоваться ещё более суровыми условиями содержания, чем те, какими он пользовался в Кабуле. Позже было принято неоднозначное решение не допускать Алим Хана в Индию. Британцы опасались также, что вслед за эмиром в Индию хлынет поток бухарских беженцев, в рядах которых могли оказаться большевистские агенты. Единственное, что ему было позволено сделать, это нанести пограничный визит, но было рекомендовано, что если ему хочется поселиться в Британской империи, он может рассчитывать на Цейлон или Сейшелы или какое-либо другое место, “только бы его политические интриги были бы затруднены”.

Англичанам не было дела до судьбы Бухары и ее правителя. Несмотря на некоторые противоречия, Россия и Англия не допускали в вопросе о бухарском эмире разногласий. Чиновники британского правительства Индии (а именно они определяли политику в Средней Азии) рассуждали, что поскольку Бухара является “от природы государством Российской империи, то эмир является, в конечном счете, восставшим против правительства де-факто”. Другими словами, они считали, что большевики, как русские, наследовали от царизма право владения Бухарой. Следуя этой империалистической – по форме и по содержанию – логике, действия Алим Хана, направленные на сопротивление Советской власти, рассматривались ими как незаконные. Чиновники колониальной администрации рассматривали эмира как еще одного местного князька-махараджу, мечтающего об английском покровительстве.

Что же настроило британцев против Алим Хана? Казалось бы, Англия – вечный противник России, могла обрести в сановном бухарце верного союзника. Ведь до своего появления в Кабуле он в одиночку полгода сопротивлялся большевикам, и теперь, в эмиграции был полон энергии продолжать борьбу.

Можно говорить о том, что Англия вышла из войны и готовила торговый договор с Советской Россией и поэтому не хотела портить отношения с Москвой. К тому времени англичане прекратили интервенцию и оказание помощи контрреволюционным силам России. Однако главное состояло в том, что стороны, участвовавшие в диспуте о судьбе Алим Хана, играли по правилам “Большой игры”, то есть заботились о своих собственных интересах. Москва и Лондон слезам не верят. Империи предпочитали не обострять отношений между собой и договариваться, когда речь шла о местных народах.

Ничего, кроме равнодушия и легкого раздражения со стороны Лондона, а также ненависти со стороны Москвы и революционной Бухары, Алим Хан не вызывал. Для всего остального мира падение Бухары и невзгоды, выпавшие на долю ее правителя, остались вовсе незамеченными.

То, что Великобритания была вынуждена «проглотить пилюлю» и решить вопрос с Алим Ханом в пользу России, не означает того, что она оставалась в бездействии перед активностью большевиков в регионе. Ее дипломатия и могущественная секретная служба продолжали скрытую, но напряженную борьбу за сохранение и укрепление империи.13

Смерть в изгнании

По словам Мирбадалева – близкого поверенного эмира, Алим Хан в Кабуле не располагал большими денежными средствами. Денежные вклады эмира в зарубежных банках еще следовало найти и предъявить на них права. Точных сведений не имеется, но можно предположить, что Советская Россия сделала все возможное, чтобы не допустить экс-эмира до этих вкладов. Наверняка у Алим Хана было достаточно денег на личные расходы, но их не хватало на масштабное финансирование широкого военного движения. Его «руководство» муджахидами ограничивалось моральным одобрением и раздачей эмирских орденов, званий и единичных подарков.

Поведение правителей соседних стран, проигнорировавших отчаянную мольбу о помощи и отказавших в поддержке, вызвали в душе изгнанного монарха глубокую досаду и разочарование. Большая часть его несметных сокровищ ушла в красную Москву, расходовалась бухарским правительством на различные нужды. Миллионы в европейских банках были для него недоступны. Немало бухарского золота было разграблено победителями и мародерами. Наибольшую ценность, которую Алим Хан привез с собой в изгнание, представляло собой стадо прекрасных каракулевых овец, лучших в мире. Позже эти овцы значительно улучшат каракулеводство в Афганистане. Алим Хан привез в Кабул также горсть священной бухарской земли. Она была засыпана в два серебряных сосуда, в которые, в свою очередь были вставлены два бухарских флага.

Тяжелобольной и почти ослепший, Алим Хан в последние годы своей жизни превратился в заурядного афганского пенсионера и торговца каракулем. О своих несметных богатствах он почти перестал мечтать, так как благодаря стараниям СССР на его банковские счета был наложен запрет. По рассказам современников он любил сидеть на берегу Кабул реки и декламировать персидские стихи о Благородной Бухаре.14 Алим хан умер на руках своих жен и детей в Кабуле 29 апреля 1944 г. Последним тяжелым потрясением для него было известие о поражении гитлеровских войск под Сталинградом и на Кавказе и разгром прогерманской и проэмирской агентуры в Афганистане в 1943 г.

Английская разведывательная сводка сообщает, что на джаноза (отпевание) бывшего эмира в кабульской мечети Шахи Душамшера присутствовал премьер-министр Хашим Хан с несколькими министрами своего правительства. Король Захир Шах распорядился поминать покойного в этой мечети все сорок дней после кончины. Впрочем, со стороны короля это было не более чем вежливость и соблюдение этикета. Наверняка, он вздохнул с облегчением, узнав о кончине Алим Хана, принесшего немало беспокойства правительству Афганистана. Все долгие 23 года эмиграции от имени Алим Хана из Афганистана совершались нападения на советскую территорию. К последнему эмиру Бухары устремлялись все, кто – по разным причинам – желал навредить Советской власти и СССР. Среди них были басмачи Восточной Бухары и Ферганы, афганские клерикальные круги, немцы, турки, японцы и многие другие. Надо ли говорить, что эти действия приносили немало хлопот афганцам, которые были вынуждены считаться с интересами СССР и Англии в своей стране? Теперь же, ушел из жизни последний мангыт, считавший себя потомком Чингиз Хана и халифом всех мусульман. Ушел побежденный, не оставивший наследника, покинутый своими приближенными и частью многочисленной родни. Последним актом внимания афганского правительства к экс-эмиру была пенсия, назначенная его многочисленным вдовам, сыновьям, дочерям и тещам (всего 50 человек).15

Алим Хан оставил многочисленное, но разрозненное потомство. Известно, что несколько его сыновей (по-видимому трое – Шахмурад, Абдурахимхан и Султанхан) еще в 1920-х были взяты в Москву на «перевоспитание». Трое детей от его последнего брака, заключенного в Кабуле с таджичкой из Гиссара жили вместе со своей матерью в Афганистане, пока Советское вторжение 1979 г. (для них второе) не заставило бухарцев пойти на вторую эмиграцию в Пакистан, затем в Германию и США.

В 2000 г., когда автор данной статьи встречался с младшей дочерью Алим Хана Шукрией Раад, 93-летняя жена последнего эмира Бухары проживала в доме престарелых под Вашингтоном. По словам Шукрии, она не любила вспоминать о жизни с героем нашего очерка. В настоящее время дети эмира – сыновья Саид Умархон Олими, Саидакбар Олими и дочь Шукрия Олими Раад (последняя работает в фарси-дари-таджикской секции «Голоса Америки»), проживают в США и не имеют никаких связей с Таджикистаном и со своими родственниками, проживающими в России.

Заключение

Алим Xан, в отличие от Энвер Паши и Ибрагимбека (о которых речь пойдет позже) не стал героем. Он не вызвал и не вызывает симпатий ни у эмигрантов ни, тем более, у более широкой массы среднеазиатов. Сегодня в регионе никто не заикается ни о его реабилитации, ни, тем более, о реставрации эмирата. Публикация его воспоминаний в поздний советский период явилась заурядным событием и сочувствия к их автору не прибавила. Корень его непопулярности не только в том, что Алим Хан – ленивый и эгоистичный правитель, который не был любим, когда находился у власти. Он нелюбим даже не потому, что повинен в падении Бухарского эмирата. Не в этом дело, а в том, что за ним – пустота. За Энвером была популярная и романтичная идея вооруженной борьбы во имя единения на религиозной и национальной основе, в то время как Ибрагимбек являлся олицетворением идеи общинной целостности и племенной защиты. Первый заслуживает обожания турецких патриотов и пантюркистов, а второй – соплеменников-локайцев и остальных узбеков. В то время как Алим Хана любить некому. У него даже не было семьи в нормальном понимании этого слова. Такой, как у Николая Романова, который вызывает вполне понятную жалость и симпатию за приверженность к семейным ценностям. Наш же герой представлял себя самого, некую опосредствованную идею абсолютной, тиранической, ханской власти, с ее выдуманной связью с Пророком Мухаммадом (мир ему) и амиром Тимуром – жестоким подражателем Чингиз Хана.

На фоне общего политического пробуждения Среднего Востока и его сопротивления западному экспансионизму Алим Хан являлся одиозной мусульманской силой, целиком поддерживавшей англичан, вернее короля империи, стоявшей на грани своего исчезновения и упадка. Его мемуары, названные «История угнетенной Бухары» свидетельствуют, что Алим Хан не сделал никаких выводов из своего падения, а лишь стремился создать вокруг себя ореол мученика и жертвы случайных обстоятельств.

И все же, будем снисходительны. Быть властелином «Садика вселенной» и в одночасье потерять все свое могущество, власть, друзей и союзников означает быть подвергнутым жесточайшему удару. Только личность, обладающая недюжинной силой духа, способна в таком состоянии посмотреть на себя со стороны и признать неизбежность поражения. Люди такого масштаба – большая редкость.

Алим Хана похоронили на кабульском кладбище «Шухадои солихин» – «Кладбище святых мучеников». Говорят, он завещал выбить на могильной плите следующие сроки:

«Амири беватан зору хакир аст
Гадо гар дар ватан мирад – амир аст»

«Эмир без родины жалок и ничтожен
Нищий, умерший на родине – воистину эмир»

Камолудин Абдуллаев – историк

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Балджувони Мухаммад али ибн Мухаммад Саид. Таърих-и нофеъ-и. Душанбе: Ирфон,1994. С.14.
2. Мударрис – преподаватель медресе высокого ранга, своего рода профессор.
3. Туркестанская правда, 9 марта 1923 г.
4. Российский Государственный Военный Архив (РГВА), ф.110, оп.3. д.1000, л.6
5. Айзенер, Р. Некоторые предварительные заметки о проживании эмира бухарского в эмиграции в Афганистане. Рукопись, с 1.
6. Фитрат. Давраи хукмронии амир Олимхон.-Душанбе: Палатаи давлатии китобхо, 1991. С. 60.
7. Там же.
8. Государственный Архив Республики Таджикистан (ГАРТ), ф.4511, оп. 1, д. 147, л. 44.
9. РГВА, ф.110, оп.3, д.1102, л.186.
10. Балджувони. Указ. соч. С.65.
11. India Office Library (London) IOR: L/ P & S / 10/950.
12. Ibid.
13. Об этом см. например: Hopkirk P, Setting the East Ablaze: Lenin’s Dream of an Empire in Asia.London: Oxford, 1986.
14. Из беседы автора с американским исследователем Ричардом Фраем (Гарвард), который посещал Афганистан в годы войны и видел Алим Хана.
15. IOR: L/PS/12/918.
16. См.: Насриддин Назаров. Мухаммад Иброхимбек Лакай. Document de travail de I’IFEAC. Серия «Рабочие документы ИФЕАК» Выпуск 20 (июнь 2006). Ташкент, 2006. С. 14-15.

Источник.