Драма и подвиг Ташкента История

Степан Капуста: В дополнение к публикации статьи В. Пескова высылаю более удобный для прочтения (чем газетный скан) вариант статьи.

Я прилетел в Ташкент ночью под воскресенье 8 мая. На подлете пассажиры притиснулись к окнам и облегченно вздохнули — внизу мерцал привычный разлив огней. И по дороге с аэродрома в гостиницу я не сразу заметил следы бедствия. Город спал. Город пахнул теплой молодой зеленью, теплым хлебом, бензином и новым непривычным  запахом глиняной пыли.

На одной из улиц автомобильные фары уперлись в брезентовый бок палатки. Проезда не было. На асфальте  два ряда палаток. Храп спящих и тихие разговоры не сообщали тревоги. Казалось: туристов ночь застала посреди города, и они, недолго думая, стали лагерем на проезжей  улице. У одной из палаток на табуретке светился огонь. Бородатый узбек и, видимо, его внук читали около лампы. Я попросил посмотреть книги. Старик, дружелюбно протянул коран в черном кожаном переплете. Парень-студент сидел над учебником.

Подошел патруль — девушка и трое ребят с повязками на рукавах.  Спросили:

— Вы кто такие, товарищ?..

Я  попросил показать дом. Старик пронёс лампу  вдоль глиняного дувала. . Забор, иссеченный трещинами, от прикосновения шатался.

— Аллах помогал строить — аллах взял, — сказал старик.

Лампа осветила комнату без одной стены. Сквозь тре­щину в потолке виднелись звезды.

— Я спал  вот тут, — сказал парень-студент, — чудом остался.  Печь рухнула рядом с кроватью…

Редко на какой улице не стояли палатки.

Перед сном я, как всегда, прикинул в блокноте, что на­до сделать завтра, подчеркнул слова: «У возможно больше­го числа людей узнать, как это было».

Природа облегчила задачу. Я сам теперь могу расска­зать, как это было… Я проснулся с ощущением: кто-то раз­будил неосторожным толчком. Включил свет, стал рассеян­но листать книгу. На часах было начало четвертого… Все дальнейшее вряд ли когда-нибудь позабудется, Дом вздрог­нул и закачался. Сумка с фотоаппаратами, стоявшая на шкафу, поехала к краю, Я прыгнул на подоконник и поднял глаза к потолку. Потолок почему-то не падал, хотя дом  хо­дил ходуном. Отдаленный гул, и над головой — странный, непривычный звук мнущейся штукатурки. Ощущение: си­дишь в коробке, по которой сбоку и снизу кто-то жестокий и сильный дает пинка. Секунд пять или шесть встряски Звон разбитого стекла у входной двери. Потом тишина.

—  Лина, выскакивай!

Это был первый звук, который я услышал. Ночной сто­рож с площади перед гостиницей звал Лину-администратора. Потом я услышал собачий лай. Тысячи ли, десятки ли тысяч собак завыли одновременно. Со всех  сторон – жуткий собачий вой.  А потом сразу — гул человеческих голо­сов. Миллион людей одновременно вскочили с постелей и оказались на улице. У дома командированные мужчины и женщины в плащах и пиджаках, накинутых поверх ночных рубашек, в обувке на. босую ногу, ежились от ночного холо­да, перетаптываясь и не решаясь зайти в дом…

Утром, выяснилось: толчок был в шесть баллов — вто­рой по силе после 26 апреля. Жертв в эту ночь не было. Но город пострадал. К оставшимся без крова прибавилось еще двенадцать тысяч людей. На пункт «Скорой помощи» бы­ло доставлено более сотни раненых.

8 и 9 мая я пешком обошел город. Общее впечатление: город не потерял привычного ритма, город пострадал очень сильно, пострадал в основном глиняный одноэтажный Таш­кент, Ташкент новый, многоэтажный, не пострадал совсем.

Когда стоишь в центре около Оперного театра, кажет­ся: ничего не случилось. Играет фонтан на солнце, идут автобусы и трамваи. На маленьких пони вокруг театра катаются ребятишки. И людей на улицах столько, сколько и положено быть в праздничный день, Сверкает стеклами бе­тонное здание универмага. Возле шестиэтажной гостиницы «Ташкент» в длиннополых одеждах стоят и беседуют африканцы, прилетевшие на симпозиум по ликвидации негра­мотности, Но вот ты узнаешь: эта гостиница — единственная уцелевшая из всех городских гостиниц. Верхние два этажа у нее тоже кое-где треснули, людей с этажей пришлось выселить. Но в целом огромный дом устоял. Устоя­ли все постройки последних шести — восьми лет. Стоят заводские трубы. Стоят неповрежденными кварталы современных жилых домов. Телевизионная вышка высотою в сто девяносто пять метров стоит невредимая, и — парадокс,  разрушен одноэтажный дом радиостудии. Дикторы из ав­тобуса ведут передачи

— Пострадал, в основном, одноэтажный глиняный город. И, поскольку Ташкент на три четверти состоял именно из таких домов — потери сразу даже не поддаются подсчету. В центр из аварийных домов переселились все учреждения. Городская милиция разместилась в палатках. На палатках таблички: «Начальник милиции», «Хозчасть», «Следова­тель». Стучат в палатках машинки, звенят телефоны. Пункт «Скорой помощи» тоже в палатках: Прямо под деревом девушка-врач делает перевязку пострадавшему, от обвала…

— Ну потерпи, миленький, потерпи…

Мужчина, стиснув зубы, отвернулся от окровавленного плеча. Наблюдавший вместе — со мной эту картину пожилой узбек вздыхает:

— Как на фронте…

Жилые кварталы пострадали больше всего. Тут, если и захотел бы, целого дома не отыскать. Движение автомобилей по узким улицам запрещено. Даже от шагов треснувшие стены, глиняные заборы и потолки вздрагивают. Домики лепились друг к другу, как гнезда ласточек. Будь толчок выше на половину балла, эти дома в десять секунд стали бы грудой мусора и жертв было бы — не сосчитать. К счастью, дома остались стоять, но почти на каждом надо вешать табличку: «Не подходить, дом аварийный». Груды необожженого кирпича, упавшие трубы и печи, упавшие стены. Местами табличка «Не подходить.:.» ограждает целый квартал. Повторные толчки добавляют новые разрушения. Район Кашгарки, где я с трудом нахожу дорогу по заваленным улочкам, годен только на то, чтобы бульдозе­ром сгрести в кучу и вывезти.

Статистика такова: пострадало более двадцати восьми тысяч домов. Из них более двухсот — детские учреждений, около двухсот — больницы, медпункты и поликлиники. Сто восемьдесят учебных заведений лишились зданий. Но потрясают не эти дорогие потери. Болью сжимается сердце возле маленьких домиков. Вот мать с оглядкой, боясь при­коснуться к стенам, выносит из развалин ящик с посудой, сынишке, который шагнул вслед за ней, женщина кричит, обернувшись:

—  Не подходи, не подходи!

— Ну, скажите хоть, что-нибудь… – этот вопрос обра­щен ко мне – незнакомому человеку.

. Что сказать потерявшему кров? Будь он один, легче бы­ло бы успокоить. Сейчас человеческая беда — одна на всех. И утешение — одно на всех: «Все живы… Дом не надо жа­леть. Два-три года — будет новый Ташкент. Со всех сторон идет помощь…

— Ну, а толчки? Неужели не прекратятся эти толчки?  Я не могу спать, и мальчишка не спит…

— Женщина за ру­ку уводит мальчишку в палатку и уже там гремит побитой посудой…

Палатки, палатки. В парках целые городки.  На улицах новые улицы из палаток. Больше десяти тысяч па­латочных «домов». Тут же и магазин в палатке. Тут же столовая — под открытым небом кипит шурпа, дымится плов в большом черном котле. Мальчишка на детском велосипеде. Студентка с санитарной сумкой сидит на табу­ретке, урывками читает тетрадку с лекциями. Дымит самовар у одной из палаток. По обломку доски стучит домино. Школьница с кипою телеграмм ищет нужный ей «дом 17». Студенты помогают грузить на машины житейский  скарб.

Размеры беды и забот огромны. Ошеломляет спокойствие, с каким люди обернули лицо к беде. Я помню пожары в деревне. Одна соломенная крыша горит — плач, суета, паника. Тут же более ста тысяч людей одновременно остались без крыши, и нет даже следов неразберихи и  паники, хотя каждый день город слышит десяток, а то и более но­вых толчков. Город не утратил  даже привычного ритма. Работают все до единого предприятия. В театрах идут спек­такли. Состоялись все календарные футбольные встречи. На редкость многолюдной была первомайская демонстра­ция. У одной из палаток за улицей Лахути я познакомился с молодоженами. Мухаммед Нариманов и Люба Колесни­ченко только что расписались.

— Может быть, стоило подождать?

Я сразу же пожалел о вопросе,  потому что ответ был простым и мудрым:

— Подождать? Почему подождать?.. Мы же раньше на­метили. Если поладим сейчас, и в другое время сумеем по­ладить.

Во Дворце бракосочетаний я получил справку: состоя­лись все свадьбы, назначенные на эти последние десять дней.

Беда не разъединила. Беда соединила людей.

Время прихода бедствия застыло на всех городских ча­сах. Все часы в Ташкенте показывают сейчас одно время: 5 часов  23 минуты. Именно в эту минуту случился первый толчок, и все часы стали одновременно. Ташкентцам стоит сохранить в музее хотя бы один экземпляр этих часов на память о мужестве, с каким город встретил беду. «Как это было?» — этот вопрос я задал многим людям. Вот ответы, записанные в блокнот.

Шараф Рашидов (первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана): Я уже был на ногах, когда случился толчок. Я увидел за краем города зарево. Пока не установлено точ­но — это было замыкание высоковольтной сети или свечение связано с явлениями в земле. Я позвонил в дом ЦК. Ответил электрик: «Здание цело. Но на шестом этаже бро­сало из стороны в сторону, бегу вниз…»

Я сразу поехал в город. Разрушений было не сосчитать. По городу неслись санитарные машины, кто-то бежал в медпункт, обмотав голову полотенцем, какой-то мужчина бежал с мальчиком на руках. К счастью, как потом оказалось, жертв было немно­го. Погибло восемь человек. Раненых — более тысячи. Транспортные пути, водоснабжение, электролинии сколько-нибудь заметно не пострадали. Повреждена кое-где телефонная сеть. С гордостью за ташкентцев можно сказать: не было паники. Может быть, час-полтора растерянности, а потом — полная организованность. История знает случаи, когда от паники, от сумятицы, от мародерства люди страдали больше, чем от природного бедствия. Ташкент этого избежал. Все люди в то утро пришли на работу. Не­которые шли пешком за семь километров, некоторые шли с детьми на руках. Спрашиваю одного: «Как дома?» — «Дом разрушен…». Размеры бедствия были ясны в первые же часы. Объехав город, я позвонил в Москву. В тот же день, вы знаете, в Ташкент прилетели Леонид Ильич Бреж­нев и Алексей Николаевич Косыгин. Они прямо с аэродро­ма поехали осматривать город.

Зыкова Валентина (врач «Скорой помощи»): Да, это про меня в газете написано. Признаюсь — трусиха, а тут не знаю, откуда взялось. Да разве я одна? Наши девушки в диспетчерской сидели у телефонов, прикрыв голову листами фанеры. Ни один человек не побежал, а ведь у многих дети дома остались…

Юрий Кружилин (журналист): Я проснулся оттого, что сверху с полки упал горшок с цветами. Дребезжала и пол­зала посуда в шкафу. Дом качался и трясся. Схватил сына под мышки, жену за руку — и вниз. Конечно, журналист — везде журналист. Примечаю, что и как. Выскочил парень в трусах, с аккордеоном. Соседка стоит в нижней рубашке, в резиновых ботах. Когда все улеглось, отвел сына к стари­кам и скорее в редакцию. Транспорт не действовал. Город шел на работу пешком. В редакцию, как всегда, первыми явились уборщицы. На этот раз кроме бумаги, и пыли, они выносили во двор вороха штукатурки.

Нариман Нариманов (рабочий-электрик): Мое дело холостяцкое. Выбежал в трусах на улицу: Жив?. Жив! До­мишко пополам треснул. Черт е ним, думаю. Новый будет. Была бы голова на плечах. Потом вижу — дело не очень веселое. Кто-то стонет за стенкой. В две минуты оделся, заво­жу «Ижака», привез соседку-старуху в Скорую помощь. Потом — к родственникам за город. Живы ли? Они хоть бы почуяли. Даже и не проснулись.

Юрий. Турсункулов (милиционер): Я только сменился, лег. И вдруг пошло, будто на арбе по большим камням. Треск, гул, Ну, думаю, бомба. Человек выскочил из дома напротив. Я к нему: «Что, брмба?» — «Какая бомба, дурак! Землетрясение! Беги от стены!» Но, все уже стихло. Сразу — гимнастерку, сапоги, и бегу в отделение. Вам, наверное, уже говорили: вся милиция  в. полчаса  собралась. Бегом  ребята бежали с разных концов города. Прибежали. И сразу кто куда. Мало ли что может  быть в такие часы…

Сулейман Сатыев (начальник отдела уголовного розыска): Я, признаться, думал: во много раз прибавится рабо­тенки. Шутка ли: город — больше миллиона -людей. Кому беда, а кто на беде поживиться захочет. И вот факты: уголовных преступлений за эти дни в пять раз меньше было. В пять раз! Давайте вместе анализировать: почему? Да, мы сказали, за мародерство и воровство обернем самую суровую грань закона. Это^: подействовало? Возможно. Но только отчасти, потому что не всегда суровая  мера  предупредит преступление. К нам на помощь в борьбе за порядок сразу пришли две тысячи комсомольцев. Большая сила. Но главная сила в другом. Беда сплотила людей. Я знаю Ташкент. Честное слово, за эти десять дней мы стали ближе друг другу. У меня двор по соседству. Обычно — ссоры, жалобы друг на друга. А тут гляжу — на одеяле понесли соседа в «Скорую помощь», ребятишек пострадавшего к себе в квартиру забрали…

Миллион людей в городе. В час беды каждый нашел свое место среди других. Заботился не о себе только. «Че­ловек человеку — товарищ, друг и брат»; Утром 26 апреля ташкентцы увидели вдруг: это не пустые слова в нашей жизни.

Самый занятый, самый невыспавшийся и задерганный сейчас человек в Ташкенте — Валентин Уломов. Две нёдели назад никто не знал, что есть такой Валентин Уломов. Си­дел он с десятком своих сотрудников в маленьком домике, мерил приборами колебания Земли. Народному хозяйству от этой науки  не выпадало ни мяса, ни молока. И если бы домик с вывеской «Сейсмостанция» вдруг исчез, город не сразу бы и заметил пропажу, И вдруг Уломов стал самым заметным в городе человеком. В первый же час только он мог сказать городу, что случилось и чего надо ждать. На высоком совещании, где были прилетевшие в Ташкент Ко­сыгин и Брежнев, Уломов повесил старенькую карту-схему с ему одному понятными линиями и толково объяснил причину того, что случилось. С того часу он, кроме круглосуточных занятий наукой, вынужден выступать по телевидению, принимать журналистов, отвечать, на беспрерывные звонки: «Сегодня будет землетрясение?». «А спать уже можно ложиться?..»

Я тоже с полчаса мучил Уломова. Вот ответы сейсмолога на вопросы:

«B Ташкенте каждый год бывали землетрясения, но ча­сто их замечали только приборы. На земле же за год бывает до миллиона толчков. На равнинах землетрясения не бывают, только в горах. В Москве? Да, в ноябре 1940 года в Москве было землетрясение в четыре балла, но это был отзвук из района Карпатских гор».

«Нынешней силы землетрясение в Ташкенте было сто лет назад. На этот раз толчок случился прямо под центром города. Толчок, равный семи с половиной баллам был направлен вертикально вверх; Восемнадцать лет назад в Ащхабаде толчок был сильнее, и вслед за ним были горизонтальные колебания. В этом разница. Ашхабад полностью рухнул, Ташкент пострадал, но остался стоять».

«Убытки? Подсчитают, конечно… Землетрясение 23-го года за восемь секунд принесло Японии убытков в пять раз больше, чем расходы в русско-японской войне».

В разговоре о прогнозах землетрясений Уломов сказал: «Можно знать, какой .силы будет землетрясение, можно сказать, где будет. Нельзя сказать, когда будет».

Я прочитал ученому, несколько записей из блокнота и просил сказать свое мнение. Вот эти записи.

Дня за два до ашхабадской катастрофы к ответственному работнику пришли старики-туркмены: «Будет землетрясение. — «Откуда вы» знаете?» — «Змеи и ящерицы ушли из нор..:» Через два дня случилось землетрясение.

Вот запись трехлетней давности. «В поезде сосед по купе достал семейные фотографии. Среди портретов я увидел снимок овчарки. «Почти как человек дорога эта собака, —  сказал сосед.- Мы с женой работали в Ашхабаде. В ту ночь поздно вернулись домой. Спать не сразу легли. Я копался в бумагах. Жена читала. Дочка в коляске спала. Вдруг — чего не бывало ни разу — собака рванулась с  места, схватив девочку за рубашку, кинулась в дверь. Сбесилась! Я за ружье. Выскочили с женой. И тут же сза­ди все рухнуло. И весь город обрушился на глазах…»

Несколько фактов, записанных только что. Корреспон­дент «Советской торговли» Олег Бычков рассказал:«26-го я проснулся от неприятного чувства: кто-то скребется в постели. Глянул – котята под одеялом… Кошка понатаскала. Я поддал кощку, а котят перенес на кухню, где, они и 6ыли всегда. Подошел к крану ополоснуть руки, и вдруг меня кинуло так, что ударился головою о стену…»

Аркадий Забровский (живет по Невскому переулку  в доме  12) рассказывает: «У меня четыре десятка  разных пород голубей. За полминуты до первых толчков голуби вдруг с шумом покинули голубятню и, полетав в темноте, уселись на крышу. Никогда ночью такого не. было. Я еще подумал: что это значит? И вдруг началось… И теперь перед каждым толчком стая взлетает…»

Уломов пожал плечами: «Я доверяю только приборам».  Но согласился: факты есть факты. Очевидно, живая природа за миллионы лет припасла какой-то «прибор», какое-то  чутье к  подземным толчкам.  И, может быть, человеку стоит получше приглядеться к природе.

Сейсмологи после первого же толчка предсказали: будет много более слабых толчков. Все было обосновано, вычерчен был даже график. И действительно, толчки состоялись. Две недели  город живет в положении осажденного – почти триста толчков. Одни мало заметны, другие не дают спать  и прибавляют новые и новые разрушения. В ночь на 10 мая город проснулся от толчка, чуть-чуть уступавшего по силе первому. В эту ночь многие уже не решались зайти в дома. На улицах горели костры, люди спали на скамейках, в пар­ках или сидели у костров, прижавшись друг к другу. Утром считали новые разрушения. В больницу поступили больные с расстройством сердца и психики.

Прибавьте к этим бедствиям ураган, ломивший 5 мая деревья, валивший                                          шаткие стены и крыши, срывавший палатки, и вы поймете: Ташкент выдержал тягчайшие испытания. Сейчас всё утихает. Толчки стали слабее. Продолжается жизнь. У города сотни проблем. Первая: как расселить людей? Никто не должен быть обиженным и обойденным. Для каждого должны быть найдены кров и доброе слово. С раннего утра до ночи работают исполкомы и всякого рода комиссии. Выплачиваются пособия, ставятся новые палатки, распределяется жилье. Студенты на лето переселяются в школы — оставляют общежития для семейных.  Комсомол взял шефство над тысячами детей — готовит для детей детские бесплатные летние лагеря. Студенты решили не

уезжать на каникулы, решили работать на стройках. Комсомолу город сделал заказ: быстро подготовить шоферов для пяти тысяч автомобилей, которые страна выделила Ташкенту. Газеты каждый, день выходят с аншлагом «Строим новый Ташкент». А пока надо хоть как-нибудь расселить всех, кто нуждается в крыше над головой. Все, кто может, потеснились, чтобы принять пострадавших. Вот характерная замётка в газете: «Мы живем в первом квар­тале массива Чиланзар, дом 66, квартира 12. С большой радостью примем любую семью. Приходите, Семен и Вар­вара Морозовы, пенсионеры». Люди спешат протянуть ру­ку друг другу.

И вся страна протянула руку Ташкенту. Узбекские го­рода пригласили к себе сотни семей, отдают им только что отстроенные квартиры. В первый же день из разных райо­нов страна послала в Ташкент транспортные самолеты с палатками. В первой же день на беду откликнулись Москва, Краснодар, Украина, Минск, Дальний Восток: «Мы построим гостиницу», «Построим целый жилой квартал», «Посылаем десять строительных поездов». Везем проекты, рабочих, строительные материалы…» Архитекторы уже определяют место для будущих кварталов. Они, названы: Московский, Минский, Ленинградский, Киевский. Станция Шумилово под Ташкентом едва-едва успевает принимать грузы. Сегодня пришел состав самосвалов из-под Мытищ, составы с уральским лесом, вагоны с посудой, цементом, продуктами. На всех вагонах надпись: «Срочно — Ташкент». В разных концах страны чьи-то руки писали эту спешную надпись. Страна выделила Ташкенту большие средства. И в ряду щедрой помощи особо стоят тридцать рублей, присланные из Ельца: «Это часть моего жалованья. Передайте тому, кто больше нуждается». Кто-то, оставший­ся неизвестным, может быть, не купит в мае обновку своим ребятишкам и обещанные гостинцы, чтобы в Ташкенте чья-то мать купила мальчишке обновку и принесла в палатку гостинец.

Новый Ташкент… Через два-три года мы увидим новый Ташкент. В два-три года поднимались города, пострадавшие от :войны. В трудное время все сразу поднимались из пепла.  И у кого же будут сомнения — через два года мы увидим новый Ташкент. Нелишне вспомнить:  во время войны город приютил тысячи эвакуированных семей, тысячи детей приютил под своей крышей. После войны Ташкент не спешил просить на строительство деньги — «пусть построятся пострадавшие от войны». Потому и много было в Ташкенте глиняных, рухнувших теперь двориков. Наш общий долг — выстроить новый Ташкент. Город, ставший известным миру, должен стоять на^: земле красивым и проч­ным.

Два дня назад я улетел из Ташкента. В центре города уже началась расчистка места для новых домов. Руками, кранами растаскивался столетний мусор. Сотни людей глядели, как танки рушили все, что нужно было снести. Танк без пушки разгоняется, с ревом исчезает в развалинах. Рушатся стены  — треск, пыль, танка не видно. Но вот. гора мусора шевельнулась, дрогнула — танк появился на свет божий, стряхнул ношу обломков и снова  — в атаку. Вот танк становится передохнуть, поднимается крышка передне­го люка, показался танкист. Лица не видно от пыли. Провел танкист рукавом — обозначились нос и глаза. Глаза красные от пыли и духоты.

— Хлопцы, воды!

Жадно глотает из фляги.  Стараюсь перекричать рев танка:

— Парень, откуда? Как зовут?

— С Украины! Владимир Хоменко!

Люк закрывается. Танк снова  исчезает в облаке глиняной пыли.

— Новый толчок?..

В толпе переглядываются: из-под земли или что-то за танком рухнуло.

— Ничего, все утрясется…

Все улыбаются. Я уже несколько раз слышу эту обле­тавшую город фразу: «Ничего, все утрясётся». Люди мно­гое могут терять, но если город, пережив бедствие, не раз­учился шутить, значит у  города  много здоровья, чтобы подняться на ноги.

В.Песков
лауреат Ленинской премии, специальный корреспондент «Комсомольской правды»