Записки о былом. Воспоминания обрусевшего армянина. Часть 25. Китобойная флотилия «Слава». История

Автор Сергей Арзуманов. Книга воспоминаний хороша не только довоенным описанием Мары, Ташкентом военных лет, но и рассказом о плавании на флотилии «Слава» — ею тогда гордились не меньше, чем потом космическими полетами. ЕС.

1-й рейс за китами в Антарктику (11.1946 — 06.1947)

(Оформление в загранплавание. Ленинград. «Англетер». Выход в море. Кильский канал. Ливерпуль. Китобаза. Стрелъбицкий. Назначение мастером. Юхансен. Гибралтар. Выход на промысел. Воронин. Коган. Лангусты и летучие рыбы. Праздник Нептуна. Острова Тристан-Да- Кунья. Акулы. У штурвала «Славы». Киты и их промысел. Фолклендские острова. Заманчивое предложение. Нас обманули. Одесса.)
В конце августа 1946-го, возвращаясь после каникул в Москву, я не смел и подумать, что окажусь свидетелем и участником незабываемых, можно сказать, исторических событий. Поначалу ничего не предвещало перемены. Занятия в институте, тренировки в секции штанги, разгрузка вагонов, ежесубботняя парилка в общей бане, отоваривание продуктовых карточек и прочее. Правда, удавалось выкроить время и на то, чтобы сходить в кино, посетить театр, оперу, а раз в месяц — побывать на концертах, которые для студентов устраивались в клубе института. Цена билета на концерт была символической. Но стремились попасть на них не из-за дешевых билетов. Ходили, чтобы увидеть и услышать популярных народных артистов, а часто удавалось и пообщаться с ними вблизи. А шутки известных конферансье вызывали у некоторых смех до коликов в животе и недержание…

И вдруг в сентябре наш декан собрал группу студентов и известил, что организуется экспедиция в Антарктику для добычи китов, и Минрыбпром решил включить в её состав 20 студентов Мосрыбвтуза. Предупредив, что отбор по здоровью и «анкетным данным» будет очень строгим, Болдырев рекомендовал прежде чем подавать в комиссию заявление, серьёзно подумать. И если «в анкетных данных» есть какие-то «огрехи» • лучше воздержаться. Однако желающих оказалось много. В институте и разговоры были только о предстоящей экспедиции. Я подал заявление не раздумывая: такой шанс упускать было нельзя, да и терять мне было нечего, разве что год учёбы, но это я считал не таким важным. Сложнее было принять решение брату Сосику, который писал в это время дипломный проект. Но и он решился не упускать случая совершить интересное плавание, повидать мир, побывать в других странах, к тому же за это ещё и деньги обещали платить! По слухам, заявления с просьбой взять в плавание подали человек двести. Комиссия отобрала, как и требовалось, 20 ребят. Нам раздали бланки анкет, проинструктировали и…пошла писать губерния! Надо было без утайки ответить на кучу вопросов восьмистраничной анкеты. В ней содержались та-а-а-кие вопросы! Кто и откуда ты, папа и мама, дедушки и бабушки по пинии отца и матери? Не воевал ли ты сам или кто-либо из твоих родственников против советской власти в Гражданскую войну? Не был ли ты или твои родственники под судом и следствием? И ещё много подобных вопросов. Кроме анкеты, требовалось на 4-х страницах (I) специального бланка собствен¬норучно написать подробную автобиографию. О чём писать, излагалось на 1-й странице бланка. Кроме того, к этим бумагам нужно было приложить характеристику, подписанную директором и секретарями партийной и комсомольской организаций и скреплённую гербовой печатью института. В этой характеристике, кроме хвалебных слов о тебе, обязательно должно было быть написано: «Политически выдержан, морально устойчив, делу партии Ленина — Сталина и Социалистической Родине предан». Какова формулировка?! Да такой патриот ни за что не сбежит заграницу и, конечно, не даст себя охмурить и завербовать коварным иностранным (говорили «иносранным») разведкам! Заканчивалась характеристика словами: «Рекомендуется для участия в заграничном плавании», подразумевалось:«Человек благонадёжен».
Написал об этом так подробно, чтобы Читатель понял, через какие бюрократические препоны должен был пройти гражданин в советские времена, прежде чем его допустят выехать за границу.
А это — сохранившаяся копия моей характеристики. В тексте характеристики-рекомендации позволялось голью восхваление, иначе незачем было её выдавать. Писались они по шаблону. Малейшее отступление от него лишало человека шанса на эагранплавание.

Дальше было серьезней. «Объективна» — так назывались эти бумаги, направлялись в КГБ. И вот тогда и начиналось самое главное. Это ведомство рассылало запросы всюду, где раньше проживал проверяемый. И если подтвердится, что он «чистый», «компромата» на него нет, — давали разрешение на выдачу загранпаспорта (в нашем случае мореходной книжки) и визу на выезд за рубеж. Рейс в Антарктику считался заграничным, ибо предстоял заход в иностранные порты и общение там с иностранцами.
Как томительно ожидание! Ничего не лезет в голову: ни учёба, ни тренировки, ни кино, ни концерты. Хочется только, чтобы побыстрей сообщили, что твои мытарства закончились, всё в порядке, ты прошёл проверку, собирайся в путь. «Всё проходит», прошло и это тревожное ожидание. Наконец, вызвали на собеседование в Министерство. Но перед комиссией предстало не 20, как намечалось, а 16 студентов, четверых КГБ не пропустило. Среди 16-ти счастливчиков оказались шестеро с нашего факультета: дипломники Игорь Головлёв и Сосик, а также четверо с нашего курса — Саша Засосов, Валя Жданов, Толя Зонов и я. В здании Министерства прошли медкомиссию, получили денежный аванс и билеты на поезд «Красная Стрела», и 16 ноября 1946 года были уже в Ленинграде (теперь — Санкт-Петербург). Нас разместили в гостинице «Англетер». Звучное название этой гостиницы очень многим было знакомо. По крайней мере, по двум причинам.
Ещё в первых классах школы учащиеся выучивали наизусть «Мистера Твистера» С.Я. Маршака. Это стихотворение о злоключениях богатого американца-расиста. Запомнилось: «Мистер Твистер / бывший министр. / Мистер Твистер / миллионер, / владелец заводов, / газет, пароходов / входит в гостинииу / «Англетер». Увидев в ней нефа, стал искать гостиницу «только для белых», но, не найдя такую во всём городе, «Вернулся в гостинииу «Англетер». Там же «Взявши подмышку / дочь и мартышку, / мчится вприпрыжку / по «Англетер».
А ещё эта гостиница знаменита тем, что в ней покончил жизнь самоубийством Сергей Есенин, впрочем, сейчас некоторые утверждают, что это было убийство. По-видимому, в своё время она была одной из самых фешенебельных фешенебельных и роскошных в Ленинграде, раз в ней решили поселить даже миллионера Твистера. Я думал увидеть снаружи шикарное многоэтажное здание, а внутри гостиницы — роскошь: кругом ковры, хрустальные люстры, фарфор, а на каждом шагу швейцары в униформах. Но, увы… «Англетером» оказалось старое, четырёх- (или пяти- ?) этажное, требующее солидного ремонта какое- то грязное, бурое здание с обвалившейся со стен штукатуркой и отскочив¬шей с карнизов лепкой. Какой там «Англетер»?! Наше общежитие в Москве на Михалковской выглядело намного привлекательнее. И внутри здания нет ничего похожего на роскошь и ббгатство: облезлые, давно не крашеные стены и потолки. Если и попадаются ковры, то потрёпанные, лучше бы их совсем не было. К тому же всюду — стойкий противный мышиный запах. Не оттого ли «Англетер» снесли лет двадцать тому назад?
Поселили в двухместный номер. Обшарпанная мебель: кровати, стол, шкаф, стулья, треснувшее зеркало. В туалете из крана и бачка унитаза, не переставая, шумно хлещет вода, на полу и стенах не хватает плиток. Вот такой «номер» в знатной гостинице! Впрочем, «успокоили», что и остальные в таком же состоянии. Пошли смотреть «есенинский», исторический 5-й номер. Нас любезно впустили туда занимавшие его моряки. Номер как номер. Такая же, как везде, мебель, такое же убожество.* Ничего музейного, ничего, что бы говорило, что здесь 26 лет назад произошла трагедия с великим русским поэтом. Надо представить наши удивление и разочарование. Симпатичная благообразная старушка-администратор объяснила, что после смерти Есенина «Англетер» стал, так сказать, изгойной, в неё уже не поселяли иностранцев и именитых гостей, по существу превратили в общежитие, не давали средств на ремонт, покупку мебели и оборудования. В войну в гостинице квартировались военные, а после неб она стала «отстойником» для моряков, дожидавшихся выхода в море или вернувшихся из плавания. А громкое название «Англетер» осталось. Кстати, я так и не узнал, что означает это слово по-русски.
В Ленинграде зачем-то снова потребовали пройти медкомиссию. После чего отобрали паспорта и выдали мореходные книжки, которые у моряков заменяют заграничный паспорт. Предложили сдать на хранение в спецотдел порта партийные и комсомольские билеты, а также, кто не сообразил их оставить дома, — ордена, медали и документы на них. Оказывается, всё это «добро», которое в своей стране с гордостью носили в кармане (или на груди), за кордон вывозить категорически запрещалось!
Это было мое первое посещение, как теперь говорят, Северной столицы, а тогда — Северной Пальмиры. Непозволительно глупо сидеть в «клоповнике» (так выражаюсь не зря, о клопах — после), когда рядом столько всемирно известных красивейших исторических памятников и знаменитых музеев. Побывал везде, где возможно. Жаль только, что «Эрмитаж» еще не успели после войны привести в порядок, и он был закрыт для посещения. Но, через много лет по пути в Прибалтику, куда мы с дочерью и зятем Сережей надумали поехать на автомобиле, мне посчастливилось увидеть шедевры этого величайшего в мире музея. Пожалею тебя, Читатель, не буду отвлекать внимание описанием достопримеча¬тельностей Санкт-Петербурга. Их обязательно нужно посетить и увидеть самому, не доверяясь моему дилетантскому описанию. Но надо иметь в виду, что в Санкт-Петербурге 7000 (!) памятников и музеев, чтобы веб посмотреть не хватит всей жизни.

* С первых же дней пребывания в Ленинграде я стал вести (правда, очень нерегулярно) дневник. Записывал наиболее приглянувшееся и интересное, рисо¬вал на самодельных картах маршрут своего первого плавания по морям и океанам, отмечал в них даты нахождения в разных географических точках. То же самое я стал делать в Одессе через 7 лет, но у меня к этому времени появилась фотокамера, и я смог запечатлеть кое-какие эпизоды. 58 лет я берёг записи о первом и 50 лет — записи и фотографии о втором плавании. Время от времени, когда они попадались на глаза, подумывал: к чему они? Даже появлялась мысль выбросить записи и большинство фотографий. И надо же? Они пригодились. Теперь не приходится ломать голову, вспоминая даты, фамилии и имена «действующих лиц». Мои записки стали как бы документальной хроникой тех далёких времен. И я благодарен судьбе, что она сохранила все эти записи и фотографии. Они помогут этой и 8-й главам *Записок» быть интереснее, нагляднее и достовернее.

Всего 6 дней и ночей провел я в этом городе. Находившись за день по музеям, храмам, осматривая площади и дворцы, в конце дня приходил в гостиницу отдохнуть. Вернее, поспать, чтобы завтра опять бродить по городу, знакомиться с новыми знаменитыми местами. Но не тут-то было! Ночёвка в гостинице напомнила страшную ночь в Евлахе, когда миллионы свирепых комаров безжалостно кусали и сосали кровь у меня — бедного и беззащитного шестилетнего мальца. Теперь то же самое проделывали со мной, уже двадцатилетним и, вроде, не беззащитным, а вполне даже крепким парнем десятки крупных, жирных кровожадных клопов, стоило только лечь в кровать и укрыться одеялом. В Евлахе от комаров пытались защищаться кострами и дымом. Здесь, в номере, от них не было никакой защиты, они даже света не боялись: понятное дело-двадцать лет их не трогали, не травили, чего им бояться — знай, соси тёплую красную кровушку! Наконец кончились ночные страдания.
Утром всю группу повели на пристань, откуда теплоходом предстояло проследовать до Ливерпуля — морского порта на западном побережье Англии. Тогда о Ливерпуле мало кто знал. Это позднее он стал всемирно известен благодаря знаменитой четвёрке «Битлз».
На пристани нас дожидалось судно длиной 50-60 м и шириной 8 м, — теплоход «Академик Комаров», названный так в честь Президента Академии наук. Разместились в нижних каютах 3-го класса по 4-6 человек. Теплоход значился как «грузопассажирский», то есть, универсальный. Его помещения при необходимости легко трансформировались то для перевозки людей, то для различных грузов. Конечно, это не был комфортабельный лайнер. Да мы и не мечтали о лайнере. По-моему, согласились бы и на трюм, лишь бы побыстрее добраться до Англии. А вот сейчас, пожалуй, мало кто захочет плыть туда морем. Зачем терять на дорогу неделю, когда можно самолетом долететь за 2 — 3 часа?
Вскоре приказали: всем пассажирам оставаться в своих каютах, выставить на койки «для досмотра» все личные вещи, чемоданы открыть, а рюкзаки развязать. В каюту вошли сначала пограничники — они сверяли наши физиономии с фото на мореходных книжках и проверяли, не спрятался ли кто под койками и в шкафах, а потом — таможенники, которые произвели генеральную, тщательную проверку-обыск или, как говорят, «шмон». Никаких деклараций тогда не заполняли. Да, собственно, что у нас, бедных студентов, могло быть такого, что нельзя вывозить из страны? Закончив эту унизительную процедуру, власти покинули судно. И вот настал долгожданный момент: 22 ноября 1946 года теплоход наш вышел в плавание. Мне, конечно, приходилось плыть по морю на пароходах, но то были и пароходы помельче, да и море пожиже, и совсем оно не море, а озеро, хотя и называется Каспийским морем.* Его я пересекал четыре раза ещё мальчиком, следуя на Кавказ и когда возвращался домой в Мерв. А полгода назад, как заправский рыбак, там же выходил на лов рыбы, но ведь на лодках, под вёслами! А сейчас сердце переполняется гордостью — всё настоящее: и теплоход большой — морской, и море — Балтийское, — часть мирового океана. И капитан — удалой, говорят. Герой Советского Союза, хотя, поди, проверь — звёздочки-то на груди нету! Но Бог с ним, с капитаном! Я сам уже теперь не пацан, а «матрос 2-го класса», — так в моей «мореходке» записано! И как бывалый моряк внимательно всматриваюсь в очертания Кронштадта и плывущих навстречу судов. Иногда даже в большущий морской бинокль, который любезно дает «на посмотреть» вахтенный помощник капитана. В конце ноября темнеет рано, на палубе делать нечего, поужинал, спустился в кают-компанию, сыграл пару партий в шахматы или шашки, а потом пора в каюту спать до утра под шум винтов и убаюкивающий гул двигателей.
Наутро проснулись от непривычной тишины. Поднялись на палубу и видим: наш теплоход стоит на рейде.** В миле от нас финский порт Койвисто. Подошёл катер, на борт поднялся грузный финн в морской форме, решил с капитаном какие-то дела, спустился на свой катер и отплыл. Подняли якоря и продолжили путь. На судне мы находились на положении пассажиров. Распорядок, вроде бы, должен быть примерно такой: завтрак — отдых — обед — отдых — ужин — сон. Не тут-то было! Все время плавания на «Комарове» нам не давали скучать наши «комиссары» — замы по политчасти. Они сразу взялись за дело. То политинформация, то лекция, то шахматный и шашечный турнир, то подготовка к концерту художественной самодеятельности (как можно без этого в заграничных водах?). И меня не обошли, поручили прочитать «Стихи о советском паспорте» Маяковского. В те времена без этой вещи не обходился ни один концерт. Пришлось заучивать наизусть, репетировать, придумывать жесты и выступить в кают-компании. Вначале я, по-волчьи рыча и скрипя зубами, выгрызал бюрокра¬тизм. Затем старался изобразить на лице учтивость. Потом, скривив рот, испуганно смотрел на свою ладонь. А в конце совсем разошёл¬ся. Якобы доставал из кармана паспорт, поднимал его вверх и громко, пафосно кричал: «Читайте, / Завидуйте, / я — / гражданин / Советского Союза!» Смех, да и только! Но публика очень вежливо аплодировала, правда, и цветов никто не поднес. Сейчас, глядя назад, понимаю, как никудышно и карикатурно я выступил. Это был мой первый и, слава Богу, последний артистический опыт.

‘ Впрочем, Каспий по свирепости шторме не уступает настоящим морям.
* * Морское пространство (в порту, у входа в порт или вблизи берега), удобное для якорной стоянки судов

Нет, вспомнил: это было второе мое выступление на сцене. Первое состоялось, когда я учился в 8-м классе. Железнодорожным школам поручали в порядке шефства давать «концерты художественной самодеятельности» жителям железнодорожных станций. Нам досталась станция Талдыкудук, что в Казахстане, примерно в 100 километрах от Ташкента. Старшая пионервожатая почему-то решила, что у меня получится сыграть главную роль в цирковом номере. Провели несколько репетиций. Школьное начальство посмотрело номер и одобрило. Нам выделили служебный вагон. Прибыли на место, а людей нигде нет: жители этой и соседних станций — человек триста — уже собрались в клубе и дожидались «артистов». Меня объявили так:
— «Сейчас выступит знаменитый фокусник и факир Сергей Арзуманов!». Раздались дружные аплодисменты, и в разноцветном клоунском костюме и колпаке, с шумом, что-то выкрикивая, я выбежал на сцену. Обращаясь к зрителям, хвастаюсь, что обладаю магическим даром перебрасывать по воздуху различные предметы. Конечно, мне не верят. Приглашаю на сцену двух школьников. Ставлю их по краям сцены, вручаю по железной миске. В миску одного демонстративно бросаю одну за другой три медных монеты, да так, чтобы они громко звякали. Кричу в зал: «Все слышали?» Дружно отвечают: — «Да!». Прошу ребят поднять миски высоко над головой. Встав рядом со школьником, у которого в миске остались три монеты, делаю руками пассы в сторону пустой миски и заклинаю: «Шоголи — моголи, первая монета — перелети с этой миски в ту!». О, чудо! Раздается громкое звяканье монеты в миске! В зале раздаются аплодисменты. Я гордо и самодовольно кланяюсь зрителям. Затем повторяю пасс, перелетает вторая монета. Опять аплодисменты, опять церемонно раскланиваюсь. Остается третья монета. Но, что это? Она звякнула без моей команды. Я в замешательстве, в зале удивленные возгласы. И тут из-за кулис выходит второй клоун с третьей миской в руке и, позвякивая монетой, повторяет: «Шоголи — моголи, шоголи — моголи»! Обман раскрылся, монеты не летали. В 1-й миске, как и было, — 3 монеты, во 2-й миске — ни одной. Под дружный смех и громкие аплодисменты меня метлой изгоняют со сцены. Номер всем понравился. Пришлось показать его сначала в школе, а потом и нашим шефам в клубе КОР. И почему я не подался в артисты? «Qualis artifex регео»- «Какой артист во мне погибает», — может быть, эти слова и ко мне относятся? Нерон, плача и всхлипывая, произносил их, стоя у могилы, которую для него рыли. Я еще немного поживу, но такая мысль в голову всё же закрадывается. Шучу.
Наш теплоход вёз в Ливерпуль 3-ю. последнюю, группу участников предстоящего рейса «Славы». Среди пассажиров «Комарова», кроме простых грешных, находились и некоторые руководители. Отдельные каюты 1-го класса занимали: заместитель капитана-дирекгора флотилии по политчасти Б.Г. Куликов — бывший *2-й секретарь Мурманского обкома КПСС, дублёр капитана — заместитель капитана-директора А.И. Стрельбицкий — бывший начальник Главного Управления Мурманского тралового флота, главный инженер флотилии А.А. Олив- бывший начальник Управления зверобойной промышленности Минрыбпрома СССР, главный механик завода В.А. Бодров — бывший начальник технического от¬дела Министерства, инспектор по политчасти («Особист», «Особняк»), А.А. Канш- ин — представитель органов госбезопасности, главный редактор многотиражной газеты «Советский китобой» Е.Л. Шистер и другие, всех уже и не помню.
Эти начальники 16 суток плавания от Ленинграда до Ливер¬пуля зря время не теряли, они занимались «подбором и расстанов¬кой кадров». Изучив личное дело, вызывали в каюту нужного человека, долго с ним беседовали, чтобы разузнать, на что он пригоден. Меня вызвали к Стрельбицкому. Рядом с ним сидел Куликов. Расспрашивали с пристрастием. Особенно Куликов. Перелистывая страницы моего личного дела (на обложке папки я узрел свою фамилию), он всё удивлялся, как это в 15 лет я стал командиром. Я, как мог, объяснил. А Схрельбицкого больше интересовала моя тренерская работа. Минут через 20-30 отпустили, не сказав ничего, на что я сгожусь.
На следующее утро мы стояли на рейде в миле от Хельсинки. Опять ждали какого-то представителя, опять шли переговоры с капитаном, после чего наш теплоход снялся с якоря и продолжил путь. За Хельсинки был рейд у финского порта Ханко. Дольше всех простояли у Стокгольма, откуда на небольшом судён¬ышке нам доставили различные грузы, в основном канаты — сизальсхие и сталь¬ные. В одно пасмурное утро мы вдруг узнаем, что плывём Рижским заливом, в Риге будем грузиться продовольствием. Вот тебе на! Возвращаемся в Советский Союз, и снова будут проверки и досмотры? Но обошлось, в порт не заходили, любовались шпилями и куполами соборов Риги, стоя на рейде в километре от порта. Таких стоянок за время плавания было, наверно, десять. Иногда ожида¬ния визитёров и время их нахождения на судне затягивались, этим и объясняет¬ся, что до Ливерпуля мы добирались так долго. Но ни разу мы не заходили в порты, ни разу не ступали ногой на заграничную землю. А как хотелось, ведь мы ещё за границей небыли.

* Пишу «бывший», чтобы не писать длинно«занимавший до этого пост…». Дело в том, что в Правительстве СССР опасались неудачи: это была 1-я экспедиция в Антарктику, опыта не было и, чтобы не осрамиться, на ключевые должности во флотилию назначили крупных чиновников — как тогда говорили — ответственных работников. После окончания 1-го рейса почти все они вернулись на свои прежние места, некоторые даже с повышением.

В этом рейсе самым запомнившимся и интересным был проход через Кильский канал (у немцев он зовётся «Норд-Остзе канал»), связывающий Балтийское море с Северным. В Кильскую бухту прибыли утром 30 ноября. Немецкий лоцман осторожно завёл теплоход в головную — приёмную — камеру шлюза.
Я видел шлюзы в Туркмении и Узбекистане. Там шлюзы — это сооружения, перегораживающие канал (или арык) для регулирования пропуска воды. Собственно, это были обычные плотины с затворами, которые поднимались или опускались винтовым приводом вручную, или — если шлюз большой • при помощи электромоторов.
Совсем другое дело — шлюз судоходный. Это сооружение для подъёма и опускания судов с одного уровня воды на другой, а «шлюзование» означает пропуск судна через шлюз при закрытых воротах. Размеры камер (их две — в начале и конце канала) потрясают воображение. Ширина камеры — 102 метра, длина метров двести. В начале и конце камер расположены массивные раздвижные ворота высотой метров 15-20. Итак, судно завели в камеру. Медленно закрываются ворота. Камера заполняется мощным потоком воды. Вместе с уровнем воды поднимается и наш теплоход. Когда уровень воды в камере сравнялся с уровнем воды в канале, стали очень медленно раскрываться другие ворота. Дли¬лось это часа полтора-два. Наш теплоход, поднимаясь, встал примерно в полутора метрах от берега. Там находились несколько мальчишек. Нашёлся среди нас человек, знающий немецкий. Оказывается, мальчишки пришли к шлюзовой камере не из любопытства, а чтобы «подработать» что-нибудь из съестного. Они рассказали, что у них в Германии плохо с продуктами, нормы выдачи по продовольственным карточкам мизерные, живут впроголодь. Но вели себя мальчишки вполне достойно, ничего не просили (в отличие от наших шустрых, нахальных и вороватых цыганят, которые пристанут — не отвяжешься). Умные, гордые мальчишки рассчитывали на нашу догадливость. И они не ошиблись. Разве могли мы, только что наевшиеся «от пуза» сытных корабельных харчей (1-го, 2-го и 3-го!), быть равнодушными к этим воспитанным мальчишкам? Хотя они и немцы, и их отцы и старшие братья совсем недавно напали на нашу страну, разорили её и уничтожили миллионы людей, мы сходили на камбуз, выпросили хлеба и ещё что-то из продуктов для «голодающих немецких детей». Эту «гуманитарную помощь» аккуратно побросали в руки юных «фрицев». Кстати, это был наш первый непосредственный контакт с иностранцами за всё время плавания от Ленинграда до Ливерпуля.
Наконец, шлюзование закончилось, и наш теплоход медленно двинулся вперед, к Северному морю. Вдоль канала пролегает прямая, как и канал, автомобильная дорога — по-немецки автобан. По нему, обгоняя нас, движутся автомобили и трактора. Иногда видим небольшие немецкие деревеньки с возвышающимися кирхами. Но это не интересно, не привлекает внимания. Другое дело металлические мосты — виадуки (кажется, 9), переброшенные через Кильский канал. Их невозможно забыть! Ни одного одинакового, каждый — шедевр инженерной мысли, техники и искусства. Мост замечаешь издали, почти за километр. Сначала на большой высоте поперек канала видишь тёмную нить. По мере того, как подплываешь, нить всё больше приобретает черты моста, открывается филигранная, можно сказать, ювелирная ажурность конструкции, фантастическая лёгкость её ферм. Восхищение так велико, что невозможно оторвать взгляд. Совершенно непонятно, как такая лёгкая конструкция выдерживает передвигающийся по нему транспорт и пешеходов? Проплываешь под мостом и, поворачиваясь ему вслед, смотришь, как зачарованный, пока он не скроется вдали. Лично я не видел мостов совершеннее и красивее тех, что простёрлись над Кильским каналом. И ещё — аккуратность его строителей: ширина канала (104 м) и высота его берегов на всём протяжении — ровные, смотришь вперёд и удивляешься — всё в струнку; думаю, что и глубина (11,3 м) везде до сантиметра, одинакова. По-другому немцы работать не могут: аккуратные и дисциплинированные, неточности они не допустят и не потерпят. Все 56 морских миль канала — это 102,3 км — прошли за 7-8 часов и вышли в Северное море. Опять стали на рейд, так как объявили штормовое предупреждение. Переждав шторм, пошли на Ливер-пуль. Последний раз, когда уже стемнело, встали на якорь в бухте Темзы. Здесь высадили несколько пассажиров на пришедший с берега катер. Наверно, они направлялись в Лондон, до него рукой подать: в ночи мерцали многочисленные огни английской столицы. Ещё через двое суток — 7 декабря 1946 года — теплоход вошёл в бухту реки Мерсей и встал у причала порта Ливерпуль. Мы подготовились к проверке, обыску и «личному досмотру», который учиняли нам в Ленинградском порту. Ничего подобного. Никому до нас дела нет, никаких проверок и обысков. Неуважение какое- то! Хоть бы показались, что ли! Как-то обидно: прибыли в Англию, а англичан не видно! Пришлось снова собирать вещи и пешком добираться до китобойной базы «Слава», стоявшей на ремонте недалеко, у пирса верфи Беркенхед — это пригород Ливерпуля. Мы слышали, что китобаза — большое судно, но такого не ожидали. По длинному, шириной метра полтора дощатому «парадному трапу», держась рукой за толстые верёвочные перила (леера), поднялись на судно. Всех прибывших приняли по списку и обустроили.
Мае, студентов, поселили в двух восьмиместных кубриках. Не терпелось побыстрей осмотреть наш новый <дом», в котором предстояло жить и работать целых семь месяцев. Поражало всё. Прежде всего — размеры. Длина китобазы -151 и, ширина — 21,6 м. Высота борта китобазы от киля до фальшборта (огражд¬ение верхней палубы с отверстиями для стока воды, перила же на нём называются — планширь) — 22 м. Грузоподъёмность этого гиганта -17.000 т, т. е., в его трюмах и танках можно перевезти 800 — 650 шестидесятитонных вагонов груза! В воде этот 5-этажный (5-палубный) пароход при полной нагрузке как говорят моряки, имеет осадку 12 метров. По конструкции китобаза подобна танкеру, осно¬вной её объём занимают 600-тонные танки (цистерны). В этих танках по пути на промысел хранится 3-месячный запас мазута на всю флотилию. На промысле после тщательной очистки эти танки заполняются китовым жиром. Скорость кито¬базы «Слава» -12 узлов или 22, 2 километра в час. Наконец, основная характеристика величины корабля — водоизмещение. Оно у китобазы «Слава» 29500 т. Водоизмещение — это фактическая масса судна, вес воды, вытесненный плаваю-щим судном. В то далёкое время это было самое большое гражданское судно в СССР. Спустя 12 -15 лет у нас появились две прекрасно оборудованных китобазы, превосходившие «Славу» по всем параметрам: «Советская Украина», базировавшаяся в Одессе, и «Советская Россия», приписанная к Калининграду.

Такой мы впервые увидели китобазу «Слава» у причала верфи в Ливерпуле. Справа у борта «Славы» — две железнодорожные цистерны, дающие представление о габаритах.
Китобаза — это маленький город. На верхней палубе ведётся разделка и обработка китов. На нижней — имеется завод, где из сала, костей и жирного мяса китов вырабатывается жир, а из тощего — на специальной линии — кормовая мясная мука. Китобаза имеет склады, где хранится всё необходимое снаряжение для ведения промысла, механическую мастерскую, кузницу, продовольственные и вещевые склады, пекарню, даже типографию. Пресная вода для бытовых и производственных целей вырабатывается при помощи специальных аппаратов-опреснителей; ежедневно из солёной морской воды получается 350 т пресной. Имеется медсанчасть с физиотерапевтическим кабинетом и рентгеном. Матросы и рабочие живут в кубриках, расположенных на нижней палубе, комсостав — в каютах по одному или по двое — в надстройках китобазы. Разумеется, в жилых помещениях всё просто, без излишеств: только койки, полки, рундук (это узкий ларь с поднимающейся крышкой, служащий одновременно скамьёй), и обязательно стол. В батареях отопления — острый пар, оставив на ней сушить мокрые сапоги, — утром получишь кусок варёной кожи.
Нам рассказали, что наша китобойная база, готовившаяся к рейсу — это база бывшей немецкой китобойной флотилии «Викинген». Она после победы над фашистской Германией в 1945 году перешла по репарации нашей стране. Но англичане перехватили все суда флотилии, в спешке набрали интернациональную команду и в сезон 1945 — 46 годов отправились в Антарктику промышлять китов. Причём, зная, что флотилию придётся отдавать, эксплуатировали её варварски. Не вели никакой профилактики и ремонта, к тому же растащили всё, что возможно. Наши были возмущены этим самоуправством «союзников», предъявили претензии. Англичане обещали к началу китобойного промысла — к середине сентября 1946 года — произвести полный ремонт и подготовить флотилию к вы¬ходу в рейс. Однако своего обещания они не выполнили. Пришлось посылать наших специалистов в порты, где ремонтировались китобойцы, в том числе и в Ливерпуль, где стояла китобаза. Почти 3 месяца (это половина промыслового сезона) было упущено. Флотилия на промысел теперь должна была прибыть «в свинячий «полдник», но, как говорится, «лучше поздно, чем никогда». В стране ощущалась острая нехватка продуктов питания, ещё не отменена была карточ-ная система, и было бы неразумно отказываться от нескольких тысяч тонн ценного пищевого и медицинского жира.
Сразу по прибытии нас познакомили с правилами распорядка на китобазе для промысловиков. Подъём в 7 часов, завтрак в 7-30. В 8 утра — начало работы, в 17 — окончание. Перерыв на обед с 12-ти до 13. Ужин — в 18.* А для судовой команды на весь период плавания был установлен общепринятый на всех морских судах незыблемый распорядок: 4-часовая вахта, после которой «подвахты» для отдыха — 8, а иногда и 12 часов.
Надо было торопиться. Не теряя времени, всех прибывших «матросов 2-го класса» задействовали, включив в составы уже действовавших бригад в качестве разнорабочих. (Собственно, матрос на судне и есть разнорабочий, он делает все, что ему прикажут, в том числе чистит гальюны и другие общественные места). Мы грузили, разгружали, чистили, подметали, красили, помогали тем, кто изготавливал из стальных тросов шкентеля, клеванты, и стропы — их нужно было успеть сделать к началу промысла несколько сотен, причём самых различных конфигура¬ций и размеров. Работы хватало, все трудились старательно, не «сачковали». Меня включили в бригаду, занимавшуюся разгрузкой грузов с прибывающих автомашин. Всё, что поступало, поднимали на борт китобазы, затем опускали в трюм, оттуда на тележках везли в склады, где укладывали в штабеля. Дело было мне знакомо, правда, здесь требовали еще и закреплять груз, чтобы он при качке не стал гулять с борта на борт. При разгрузке вагонов на ст. Лихоборы груз не закрепляли, для меня это было ново. Но и эту хитрость мы освоили. А дня через два меня назначили бригадиром.
Ещё дня через три ознакомили с приказом по личному составу флотилии. Из 16 студентов троим доверили «начальские» должности. Игоря Головлёва и Сашу Засосова, имевших удостоверения штурманов малого плавания, назначили помощниками капитана. Игоря — 4-м — на китобазу, а Сашу — 3-м — на китобоец «Слава-2». После 6-месячного плавания они могли теперь претендовать на дипломы штурманов дальнего плавания. Меня назначили мастером кормовой разделочной палубы. Правда, у всех троих перед названием должности стояли буквы «И. О.», что означало «исполняющий обязанности». Кадровик объяснил, что эти две буквы уберут тогда, когда с назначениями согласится капитан- директор Воронин, который недели через три в Гибралтаре примет командование флотилией. Конечно, хотя решение и не было окончательным — всё могло измениться — всё же было приятно: щекотало самолюбие, менялся статус и зарплата. Моим непосредственным начальником стал Андрей Иосифович Стрельбицкий. До прихода в рыбную промышленность он служил в военно-морском флоте, перед демобилизацией в чине капитана 1-го ранга (в армии — это полковник) успешно командовал соединением минных тральщиков. Я видел фотографию, где он снят в морской форме — вся грудь в орденах и медалях. Стройный, подтянутый, строгий, аккуратный, даже педантичный. А.И. каждый вечер собирал у себя в каюте боцмана и всех 4-х мастеров и дотошно расписывал кому, что и сколько сделать на следующий день. Если что не так — тут же вносились коррективы. Мы записывали этот план на отдельном листе бумаги, он его подписывал, и попробуй не выполнить. На следующей «пятиминутке», которая продолжалась иногда часа два, виновный получал серьёзный нагоняй и предупреждение.

* С началом промысла распорядок изменится: станет работать по 12 часов с перерывом на обед 1 час.

Пока китобаза ремонтировалась, воду и электроэнергию получали с берега. Причём вода поступала только питьевая, водопроводная, ею пользовались и для бытовых нужд. В условиях рейса это было невозможно: да и использование питьевой воды для технических нужд — непозволительная роскошь. К тому же и никаких ёмкостей не хватит, чтобы обеспечить все суда флотилии питьевой водой даже на неделю. Поэтому с 1-го же дня выхода в плавание для бытовых и технических нужд (питание паровых котлов, мойка танков, охлаждение дизель-генератора и т. д.) используется только техническая вопя вырабатываемая опреснительными установками. Часть установок запустили сразу, а остальные требовалось запустить до прихода флотилии в Гибралтар, для чего нужно было привести в порядок и разобраться с документацией. Для этого в помощь механикам направили несколько студентов, в основном старшекурсников, в том числе и Сосика. А после Гибралтара Сосик занимался подготовкой к празднику Неп¬туна, а затем и лебёдок к промыслу. Забегая вперёд, скажу, что весь промысловый сезон он вместе с моими однокурсниками Валей Ждановым и Толей Зоновым успешно проработал лебёдчиком.
Должность лебедчика в бригаде считается важной, ответственной, привилегированной и элитной. Лебедчик обязан досконально знать все процессы разделки китовой туши. А главное — он должен технически грамотно эксплуати¬ровать механизм, тщательно ухаживать за ним, чтобы ни в коем случае не допустить простоев и задержек. Простой лебедки означает прекращение работы на разделочной палубе. От искусства лебедчика зависит успех работы всей бригады, а от его находчивости и бдительности (и это — главное) — безопасность работающих на палубе раздельщиков. По этой причине, если палубными рабочими (резчики, крючники, стропальщики и т.д.) брали всех подряд, лишь бы это был крепкий, здоровый человек, то лебедчиками назначали не обязатель¬но крепких, но зато знакомых с техникой людей.
Вернусь, однако, в Ливерпуль. Здесь впервые в жизни я увидел женщин в брюках со штанинами, круто сужающимися книзу, и в куртках — вместо пальто. И удивительно — никто на это «посягательство на вековые права мужчин» не обращал внимания. У них это было обычно, в моде. У нас бы в стране люди пальцем показывали: смотри — баба в брюках, стыдоба! В то время наши женщины, наверно, чтобы на всех мужиков штанов хватило и дабы не обижать их, чинно и благородно ходили только в длинных «целомудренных» платьях и юбках. Лишь лет через тридцать мода на брюки докатилась до нас. Зато наши девушки в моде шагнули дальше: стали носить брюки, блузки и куртки такого покроя, чтобы напоказ был виден сексуальный пупок. В детстве, увидев такое, дразнили: «У кого пупок наружу, тот на улице всех хуже»!
По штату в медсанчасти флотилии не был предусмотрен стоматолог. Идти в длительный рейс с больными зубами нельзя. Поэтому судовой врач по фамилии Вчерашний (между собой его звали (Позавчерашний») незадолго до выхода в плавание осмотрел зубы у всех вновь прибывших. У меня, у Сосика и еще у трёх человек доктор, как оказалось, кстати, что-то нашёл. Он дал письмен¬ное направление к частному стоматологу — англичанину, с которым руководство китобазы имело договор об оказании услуг. В назначенный день поехали в Ливерпуль. Стоматологический кабинет размещался в двух шикарных простор¬ных комнатах богатой квартиры хозяина заведения. С самого начала поразила приёмная: на стенах — картины, мягкий диван и кресла вокруг журнального столика, на отдельной тумбочке — бутылочки Кока -Колы и ещё какого-то напитка. А когда медсестра пригласила к врачу, изумился еще больше. Такое совершенное оборудование зубоврачебного кабинета я видел впервые. Пример¬но такое, но похуже стало появляться у наших зубных врачей лет через сорок- пятьдесят, когда разрешили открывать частные зубоврачебные кабинеты. Старый врач так запломбировал мне зуб, что пломба держалась лет двадцать. Не понимаю, почему после наших «зубодёров» они выпадают чуть ли не на следующий день?
Это была единственная вылазка в Ливерпуль. Оказалось, что просто так в город не выпускают. Выходить можно только группа¬ми по 5 человек, которые комплектовались под строгим контролем особиста». Нам шепнули, что в каждой группе есть «тихушник», кто потом «настучит» обо всех нарушителях «Памятки».* Хотя старшим группы назначили меня (наверно, по «чину» — мастер всё- таки), я не знал, от кого ждать подвоха, поэтому не рисковал и ничего предосудительного не позволял ни себе, ни другим. Денег в порядке аванса дали по два фунта стерлингов «на рыло». Это была небольшая сумма, но мы были рады и этому. Удивила английская денежная система. У нас как: в 1 рубле — 100 копеек. В долларе США — 100 центов. У англичан же в 1 фунте стерлингов — 20 шиллингов, в свою очередь в шиллинге — 12 пенсов. Поди-ка, разберись. И ещё удивили сами монеты. Когда с бумажного фунта давали сдачу, то в мелочи оказалась медная 6-пенсовая монета 1868 года! А шиллинги были серебряные! В Англии это было обычно, англичан не удивляло, что на сдачу они дают старинные монеты, за которые даже в нашей стране дали бы большие деньги. У нас к тому времени из обращения полностью были изъяты все медные и серебряные монеты и заменены стальными с мизерным содержа¬нием в них латуни и никеля. А немцы и подавно — ещё с тридцатых годов прошлого столетия стали штамповать все свои монеты только из дешёвого алюминия.
С Беркенхеда до Ливерпуля добирались на метро. Оно там мрачное, грязное, плохо освещённое; удивило, что в метро курят, плюют на пол, а ведь англичане! Ну, как тут было не возгордиться нашим московским метрополитеном! Город внешне напоминал тогдашние заводские окраины Москвы: такие же серые трех- и четырехэтажные здания, грязные, неубранные улицы. Но поражали магазины! Чего только в них нет! А как приветливы, вежливы и предупредительны продавцы, они сияют улыбками, съедают тебя приветливым взглядом, ходят за тобой, стараются угадать, что же этот «русский» хочет купить? В какой-то магазин мы попали за минуту до закрытия. Нас не то что выпроводили, а любезно угостили чаем с сэндвичами, только бы мы остались и что-нибудь потом купили. После неудачной попытки убрать с рук татуировки купил всякую мелочь (на крупное не хватило бы «паунтов»): сигареты, жёлтый браслет к часам и какую-то дребедень.

* Памятка — это инструкция о том, как должен себя вести советский моряк, находясь в иностранных портах. Под памяткой мы поставили свои подписи. И памятка становилась обязательством, за нарушение которой строго карали.

И ещё одна вещь поразила меня. Хлеб на китобазу привозили из города на небольшом специальном автофургоне. В белый металлический кузов со стелажа- ми-этажерками задвигались аккуратные ящики, в которые укладывались маленькие буханочки весом в один английский фунт (453,6 грамма). Каждая буханка обёртывалась в целлофановый пакет, на котором яркими красками нарисованы аккуратно нарезанные кусочки хлеба и какой-то текст. Поражали эта аккуратность и качество хлеба: непривычно белый и необыкновенно мягкий — сожмёшь бухан¬ку ладонью — спрячется в кулаке, разожмёшь — примет первоначальную форму и размеры. У нас в то время даже в Москве похожего хлеба в продаже не было, такой увидел впервые лишь в Ливерпуле. И хотя английский хлеб был безвкусным, вернее, непривычным, когда наладили судовую пекарню и стали печь наш, российский хлеб — ржаной и белый, нет-нет, да и вспоминали тот — английский. Его даже в руках держать было приятно. *

* Такой хлеб (так же как лаваш, чурек, лепёшки) в России в продаже появился в конце 80-х годов с открытием частных пекарен.

В подготовке к промыслу незаметно прошли две недели. Не¬ожиданно Стрельбицкий объявил аврал по уборке китобазы. Нужно было навести «марафет» — ожидалось прибытие важных персон. Утром 21 декабря на палубу китобазы поднялись норвежские китобои — наши инструкторы во главе с прославленным гарпунёром, председателем Союза гарпунёров Норвегии Сигурдом Нильсенем. Мы узнали, что он участвовал в 23 рейсах в Антарк¬тику. Это был энергичный толстяк лет под 60, невысокого роста, седой, в сером костюме, сразу внушавший к себе уважение. С ним была молодая жена лет тридцати. Она провожала своего мужа до Гибралтара. Нам сразу стало как-то неуютно от соседства с этими «пришельцами», ни слова не понимавшими по-русски. Да и поводов вступать с ними в контакт у нас пока не было.
К китобазе после ремонта на соседних доках стали подходить и швартоваться китобойцы. Пошли разговоры, что скоро отправимся в рейс. В середине дня начальство встретило важного представителя Советской власти — консула в Ливерпуле Кротова. Он оформил визы и дал согласие на выход в плавание нам и иностранцам, находящимся на бортах советских судов. Путь в Антарктику был открыт.
Фамилию консула я запомнил потому, что в нашей бригаде был его однофамилец. После посещения консулом китобазы над бедным парнем стали подшучивать, упрекая в том, что он скрыл своё родство с высоким начальством. А простодушный наивный паренёк, не понимая, что его разыгрывают, обижался и горячо доказывал, что не отец ему Кротов и что он его не знает. А ребята, посмеиваясь, продолжали ещё сильнее дразнить его.
И вот в своих воспоминаниях я дошёл до времени и событий, описать которые много раз просили меня дочь Юлия и внучка По¬лина: о плавании в Антарктику. Я их понимаю. Это действительно наиболее интересные страницы моей жизни. Постараюсь вспом¬нить и показать всё, на мой взгляд, важное и интересное, что осталось в памяти и запечатлелось на плёнке. Понимаю: не всякому повезло быть участником знаменитых рейсов китобойной фло¬тилии «Слава» в Антарктику, вместе с первыми советскимиморяками побывать в портах Южной Америки. Мне самому иногда странно: как это меня угораздило попасть во веб это? Просто я чем- то угодил Богу, повторяю — мне повезло, а в глазах у некоторых я — последний могиканин. И всё-таки пусть мой Читатель знает: многое, о чём я расскажу, несравненно интереснее и доходчивее теперь показывают в «ящике», в передачах типа «Вокруг света», «Клуб путешественников», «Живой мир», «В мире животных».
Сделаю ещё два замечания. Первое. Никакой пограничной проверки и таможенного досмо1ра при отплытии из Ливерпуля английские власти не проводили. И во всех других иностранных портах нас никогда не проверяли. Очень строгие и мелочные досмотры и обыски производились только в наших советских портах: и перед выходом в загранплавание и по возвращении из него. Второе. При описании пути китобойной флотилии в обоих рейсах буду пользоваться дневниковыми записями и подшивками газеты «Советский китобой». Карты (схемы) неточны, они дают общее представление о пути следования флотилии в 1-м и 9-м рейсах. В тексте Записок объясняются причины некоторых «зизгагов», приводятся даты, которые не уместились на картах. Иногда этот текст читать скучно, но что поделаешь, без него не обойтись. Не упрекайте меня за «скучность»: его почти без изменений я переписал из дневника «Наш путь», который публиковала многоти¬ражка «Советский китобой».
Уже на следующее утро после прибытия норвежцев познакомился с мастером-инструктором Юханом Юхансеном. Отныне он определял, что и как делать, причем перед началом работы очень понятно и наглядно показывал сам, как выполнять ту или иную операцию. Сопровождал показ объяснением по-английски. Слушал его я (вступать с ним в контакт разрешалось лишь мне, рядовым рабочим это не рекомендовалось), поначалу ничего не понимая, хотя в институте английский учил больше 3-х лет. Первые несколько дней прихо¬дилось пользоваться услугами их переводчика — тоже норвежца — Клементса. Но постепенно стал понимать, пытался переспрашивать тоже по-английски и стал обходиться без переводчика. Забегая вперед, скажу, что уже через месяц мы свободно изъяснялись с ним, неплохо понимали друг друга, правда, в основ¬ном на производственные темы. Я обращался к Юхану по имени, он ко мне — «Арзуман», тоже как бы по имени, переиначенной из фамилии. В конце рейса я так «насликовался». что меня иногда стали использовать в качестве «внешнего» переводчика.
Юхану в то время было 55 лет. Сухощавый, крепкий, подвижный, доброжелательный. В общем — симпатичный добрый старик. Он много раз ходил в Антарктику, слыл отличным мастером по разделке китов. Но из-за возраста в последние годы его перестали брать на промысел. И он прозябал, нуждаясь в заработках. И когда капитана Нильсена пригласили стать консультан¬том в рейсе «Славы», он вспомнил о Юхансене — своём товарище — старом опытном мастере, много раз ходившем с ним в Антарктику.
Эта карта, вернее, схема, должна дать представление о 1-м моём путешествии морем от Ленинграда (Санкт-Петербурга) в Англию, оттуда • в Антарктику и о возвращении из Антарктики на Родину. Карту рисовал от руки с точностью «плюс-минус десять миль». Чтобы географические названия не писать коряво от руки, пришлось освоить компьютерную программу «Photo Canvas».
Наконец, 22 декабря 1946 г. в 9 часов 15 минут на китобазу поднялся английский лоцман, и мы отдали швартовы. Два буксира, пыхтя и суетясь, вывели нашу махину из порта. Флотилия «Слава» вышла в свой 1-й рейс в Антарктику. Пройдя опасное для плава¬ния побережье Ирландского моря, высадили лоцмана. В районе маяка Лайнас обогнули остров Англси и вышли в канал Георгия. В это время справа от нас была Ирландия, а слева — берега Уэльса и Англии. В 23 часа вышли в море.
23 декабря в 23 часа мы оставили слева английские острова Шили и вышли в Атлантический океан, следуя курсом к берегам Северной Испании. Теперь справа от нас простирался Атлантический океан, а слева в 110 милях — берега Франции с беспокойным в это время Бискайским заливом. Но нам посчастливилось, только 25 декабря нас встретил 7-балльный шторм. В полдень 26 декабря открылись берега Испании. Мы прошли в 60-милях от острова Берленга, а в 15 часов оставили слева португальскую столицу Лиссабон. Сопровождаемая 8-ю китобойцами, китобаза 27 декабря 1946 года прошла Гибралтарский пролив, повернула на Север, оставила справа мыс Европа и, бросив якоря, встала на рейд в бухте Альхесирас в миле от порта Гибраптар.

Вот такой мы увидели нашу китобазу «Слава» на рейде в Гибралтаре. Жаль, что нет «переднего плана». Тогда можно было бы наглядно представить габариты этого огромного судна, на котором нам предстояло жить ещё почти 7 месяцев.
Собственно Гибралтар ■ это гора высотой 425 м (англичане зовут её Rock — «скала») и песчаный перешеек, причленяющий её к Пиренейскому полуострову. Великобритания построила в этой горе неприступную военно-морскую крепость И почти три века контролировала проход судов через Гибралтарский пролив, став фактически хозяйкой Средиземного моря. Эта крепость позволяла ей, начиная с 18-го века, быть «Владычицей морей». Но это прошлое. Хотя над ска- алой летают самолёты, в порту стоят военные суда, а упицы городка всегда
заполнены английскими военными моряками, сейчас Гибралтар стал транзитным портом на Средиземном море, который не обходят практически все суда, следующие через пролив. И мы, конечно, пришли сюда совсем не для того, чтобы брать крепость штурмом. У нас были вполне мирные цели.
Отсюда начинался новый этап экспедиции в Антарктику. Здесь руководство флотилией принял капитан-директор В.И. Воронин, прибывший из Одессы на танкере «Кремль», который также снабдил китобазу недостающим топливом, продуктами, снаряжением и доставил нам почту.
Работы по изготовлению промыслового снаряжения со дня выхода флотилии в плавание моей бригадой велись ежедневно. Не прекращались они и во время стоянки на рейде у Гибралтара. Я всегда работал на главной палубе недалеко от места, где находился парадный трап. Утром 27 декабря на палубе услышал: «Воронин! Воронин прибыл!». К борту базы подошёл катер, с него сошли несколько человек. По спущенному трапу они стали подниматься на китобазу. Впереди шёл пожилой человек в морской фуражке и кителе с галунами на рукавах и воротнике. Это и был наш капитан- директор. Тогда в стране не было человека, кому не было знакомо лицо Героя Советского Союза Владимира Ивановича Воронина — прославленного полярника, участника спасения экспедиции Нобиле на Северный полюс, знаменитого капитана пароходов «Сибиряков», «Челюскин» и ледокола «Ермак». Недавно его избрали депутатом Верховного Совета СССР, что ещё больше прибавило ему славы и известности. Я стоял недалеко и разглядел морщинистое загорелое обветренное крестьянское лицо и усы «а ля Чапаев». Ему в это время было 56 лет, но он не казался стариком, был строен, ходил быстро, обходился без очков даже при чтении. Прост в обращении, но всегда серьёзен, говорил сильно окая и только о деле. Всех держал на расстоянии, никто не слышал его смеха, не видел его улыбки. Воронин не употреблял спиртное, а в плавании это «баловство» запрещалось всем без исключения. Говорили, что именно таким и должен быть полярный капитан, иначе на судне не будет порядка. Добавлю, что В.И. был непритязателен в еде и одежде. Не обращая ни на кого внимания, выходил на капитанский мостик в брюках с заплаткой на «интересном» месте. Я сам видел. Рядом с ним, как для контраста, стоял норвежец — капитан Нильсен, одетый в новый шикарный костюм. От кого-то я слышал, что Воронин, как все моряки, был суеверен и считал эти брюки талисманом, якобы они у него уже 20 с лишним лет. Вполне можно поверить. В кают-компании он ел то же, что и остальные. Но, ежедневно (!) ему на стол подавали по особенному приготовленную треску «с душком» — говорили, — «по-мезеньски». Ел он её с аппетитом, приговаривая: «Тресочки не поешь — не поработать!» Эту поговорку рыбаков и зверобоев-североморцев многие матросы и палубные рабочие, особенно те, кто родом из тех крабв, повторяли очень часто. Удивительно, но факт: Воронин был беспартийным, а для любого руководителя в те времена это считалось предосудительным, непонятным. Но его авторитет полярного капитана был столь высок, что с этим «недостатком» власти вынуждены были мириться. В 1933 году было решено на пароходе «Челюскин» пройти Северным морским путем за одну навигацию. Капитаном судна был Воронин. Однако «Челюскин» был раздавлен льдами и потонул в Чукотском море, а люди высадились на льдину, долго зимовали, пока их не вывезли В коломенских библиотеках перелистал груду книг и журналов, чтобы найти портрет Воронина. О нём много статей в географических журналах, а также во всех энциклопедиях. Но все — без его портрета. Уже отчаялся найти, но неожиданно в детской книге, изданной в 1964 году к 5O-летней годовщине Челюскинской эпопеи, нашел искомый портрет.
На этом снимке, сделанном в 1933-34-м году, капитану легендарного «Челюскина» Владимиру Ивановичу Воронину 42-43 года. Капитан-директором китобойной флотилии «Слава» его назначили, когда ему было уже 56 лет, но снимка того периода я раздобыть не смог.

на Большую землю. Челюскинцы стяжали невероятную славу. Чего стоят хотя бы появившиеся тогда имена «Челнальдин» и «Челнальдина» (от «Челюскинец на льдине»). Я горжусь, что мне довелось общаться с этим неординарным человеком. По-моему, он меня уважал. На промысле, особенно когда за бортом скапливалось много китов, Воронин приходил на нашу площадку в неизменной тёплой куртке и болотных сапогах с острыми шипами на каблуках (так надо было, чтобы твердо держаться на скользкой от жира и слизи палубе). Он здоровался со мной за руку, справлялся, как дела, и затем, встав в стороне, наблюдал за нашей работой. Обычно после такого визита по радио объявлялась благодарность «всей бригаде Арзуманова», с упоминанием фамилий особо отличивших¬ся матросов.
Гибралтар был наш последний перед промыслом выход в иностранный порт Нам выдали аванс — сущие крохи. Группами по пять человек катером доставляли на берег. Мы в знаменитом, со школы известном Гибралтаре. Население его — 20-25 тысяч, в основном испанцы, англичане и арабы. Последние переселились из соседнего Марокко. Три-четыре узеньких улицы с небольшими старинными двухэтажными домами протянулись вдоль горы. Никаких автомобилей, только пешеходы. Первые этажи во всех домах отведены под магазины, кафе, салоны. Поражает обилие разнообразных сувениров, они продаются везде: и с рук, и на развалах, и в магазинах, и в открытых лавчонках. Покупатели, а это в основном моряки со стоящих на рейде судов, прохаживаются не спеша, выискивая, что бы такое купить. Цены здесь удивительно низкие-не сравнить с Ливерпульскими. Привлекали внимание местные жительницы. Тут и беленькие англичанки, и смуглые испанки, и негритянки. Ярко одеты, улыбчивы, и все, как на подбор, красавицы. А, может быть, нам так казалось, тем более, что здесь не как в Ливерпуле ярко светило солнце, не по-новогоднему тепло, и кругом южная зелень, цветы, фрукты. Накупили всякую дребедень. Деньги кончились. До отхода катера часа два. Решили посмотреть город. Остановились у входа в крепость. Засмотрелись на то, как военный моряк, одетый по-петушиному, вышагивает вдоль ворот. Прямо цирк, да и только! Каждый шаг громко «впечатывает» в брусчатую мосто¬вую. Пройдя несколько шагов, часовой резко останавливается, затем производит несколько приёмов, заканчивая каждый громким возгласом, снимает с плеча кар- бин и начинает выделывать с ним замысловатые выкрутасы, перебрасывая его с руки на руку. И так минут двадцать.

Потом этого часового сменяет другой, он продолжает представление. И всё бесплатно, можно смотреть хоть целый день
— никто не прогонит.*
В свободное время я часто заходил в каюту к Игорю Голов¬леву, с которым сдружился во время практики на Каспии. От Игоря мы узнавали новости. Он нёс вахту на мостике, где собиралось и беседовало начальство. Уши затыкать не требовали, и он слушал, а потом охотно делился с нами. Дня за три до Нового года сидим и «травим» о том, о сём. Вдруг по судовому радио объявляют: «Мас¬теру Арзуманову срочно явиться на мостик!». Бегу наверх. «Вас вызывает капитан». Стучусь в каюту. Там Воронин, Стрельбицкий и Куликов. Догадался: вызвали «на утверждение». Все знали, что через эту «троицу» пропускают всех, кто «И.О.». Стрельбицкий, обращаясь к Воронину, сказал, что с работой я справляюсь и претензий ко мне нет. Куликов согласился. Воронин спросил, есть ли у меня к нему вопросы. Я ответил: «Вопросов нет, все их, не откладывая, решаю с Андреем Иосифовичем» (Стрельбицким). Ответ всем понравился, и меня отпустили. Так за 5 минут решили мою судьбу, и я стал мастером без обидной приставки «И.О». В этот же день я ощутил преимущества своего нового положения.
Старпом показал место за столом в кают-компании, где буду столоваться, и каюту, куда требовалось переселиться. Двухместная маленькая каюта площа¬дью 6кв. метров располагалась на нижней палубе в кормовой части. В каюте — 2-х этажная деревянная шконка (так моряки называют кровать или койку), есть умывальник, столик, один стул, две полки и шкаф. Внизу — машинное отделение, оттуда днём и ночью слышен грохот паровых котлов, машин, электрогенерато¬ров. Постоянный запах мазута, его следы на перилах трапов и ступенях трапа. И вибрация. Не ахти, конечно, какой комфорт, но всё же лучше, чем тесный, узкий 8-местный кубрик с четырьмя двухярусными шконками, стоящими параллельно вдоль кубрика в метре друг от друга, так что спящий сосед дышит, а то и храпит тебе в лицо. Сразу побежал к Стрельбицкому просить, чтобы в эту каюту посели¬ли и брата. Шеф помог. И мы в более приличных условиях прожили под одной крышей полгода. Конечно, как старшему брату, я уступил Сосику нижнюю полку.
Расскажу еще об одной привилегии, о которой я и не подоз¬ревал. Меня просили сообщить, на чьё имя и по какому адресу послать документ на «спецпаёк». Что это такое, я не знал, подумал, что это что-то вроде талонов на УДП, которые получали студенты — штангисты. Назвал маму и свой ташкентский адрес. И забыл об этом, тем более, что никто ко мне по этому вопросу больше не обращался. Каково же было моё удивление, когда, приехав в Ташкент, я узнал, что ежемесячно маме в специальном закрытом магазине (только для больших начальников!) отпускали довольно приличный набор продуктов по невысоким ценам и так много, что с лихвой хватало на всю семью. Но, что ещё более удивительно, — маме продолжали выдавать паёк ещё полгода после того, как я уволился с флотилии и продолжал учёбу в институте.

* Недавно по телевизору показали тренировку солдат Кремлёвской гвардии, как они даже «с выкрутом» орудуют карабинами. Значит, спектакли с оружием скоро можно будет смотреть и у нас, правда, только в Московском Кремле и. кажется, за определенную плету.

Вместе с Ворониным прибыл и кинооператор Семён Коган, которому было поручено снять документальный фильм о 1 -м рейсе китобойной флотилии. Коган был известным кинодокументали¬стом. В те времена перед демонстрацией художественного фильма показывали киножурналы «Новости дня». Так вот, Коган значился в титрах почти всех выпусков кинохроники. Этот очень весёлый, жизнерадостный и общительный человек лет 32-35-ти держался запанибрата со всеми, особенно с молодёжью. Анекдоты были его хобби — увлечением, он готов был их слушать, а особенно рассказывать где и сколько угодно. На корабле пошучивали: «Где Коган — там и смех». Но Коган не только анекдоты рассказывал. Вездесущий, он выискивал для будущего фильма интересные сюжеты и снимал их своей компактной киносъёмочной камерой. Охотников же попасть в кадр у него всегда хватало.
В кают-компании стояло 2 стола: первый — для «высшего начальства» — во главе его, у торца, было место капитана-директора. Второй стол • для «среднего комсостава», здесь главным был его старший помощник Корсак. Во флоте (у моряков принято говорить «на флоте») существует традиция: прежде чем сесть за обеденный стол в кают-компании, нужно спросить разрешение у сидящего во главе стола капитана или старпома Моё место было в конце «старпомовского» стола. Рядом со мной сидел Коган. Часто он вдруг начинал вполголоса рассказы¬вать какой-нибудь анекдот из своего неисчерпаемого арсенала. Не сдержав себя, я иногда прыскал со смеху. Корсак хмурился и молчаливо бросал на нас укориз¬ненный взгляд, мол, молодёжь, ведите себя за столом прилично!
Но вернёмся в Гибралтар. Новый 1947 год фактически не отмечали. Повара приготовили праздничный ужин, по радио зачи¬тали поздравления личному составу, — вот и весь праздник. Не до того было — спешно готовились к отплытию. Утром 2 января, дав 3 прощальных гудка, китобаза снялась с якорей. Пройдя Гибралтарский пролив, вышли на просторы Атлантического океана и взяли курс на Юг, к Антарктике. За нами в две кильватерные колонны шли восемь китобойцев. У всех радостное, приподнятое настрое¬ние: впереди тропики, пересечение Экватора, промысел китов, получение валюты, заходы в иностранные порты.
Через 2 дня, чтобы заправить китобойцы водой, топливом и прочим, сделали кратковременную стоянку у островов Зелёного Мыса. Как это часто бывает, нашёлся любитель порыбачить. Развернул заранее припасённую удочку наживил на крючок кусочек трески и забросил в воду. И сразу стало клевать! Вытянул и удивлённо вскрикнул: на крючок попалась не рыба, а …(какая удача!) — большущий краб-лангуст. (Кто не знает: лангуст — это десятиногое ракообразное, (крабообразное?) громадных размеров, попадаются и в 60 см.) Рыбак забросил 2-й раз, и опять на крючке не рыба, а лангуст — видно, напали на их скопление. И тут все, у кого были удочки, кинулись за ними. За пару-тройку часов наловили вёдер десять лангустов и отдали на камбуз. Какая же это вкуснятина! Мне прихо¬дилось много раз есть варёных раков. Сам ловил, они зелёные, маленькие, размером чуть больше ладони. Их живыми бросишь в кипяток, они моментально краснеют. Едят в основном их клешни и хвост (раковую шейку»), «мясца» от них набирается с ноготок. Возни с «выскребанием» много, а есть — нечего, одним словом, «жуй — плюй». Иное дело лангусты. Сковырнул тонкую роговую оболочку хвоста, съешь, облизываясь, приличный кусок мякоти и почти сыт, а коли еще и клешня досталась, то, считай, объелся. А если серьёзно, то недавно по телевизору узнал, что блюда из лангустов самые дорогие во всём мире, их могут позво¬лить себе есть только очень богатые люди, миллионеры, и то не всякие. И ещё: в 2003 году после церемонии вручения Нобелевских премий гостям подавали на стол лангустов. И почему я об этом узнал так поздно? Знай, это 56 лет назад, я, бедный студент, не лауреат наелся бы лангустов «от пуза», чтобы на всю жизнь, тем более задарма и без всякого там Нобелевского лауреатства!
5 января пересекли тропик Рака. С этого дня участникам рейса пошла 50-процентная «тропическая надбавка» к зарплате. Неплохо, хотя платить её будут всего 2 недели, к тому же когда это будет: зарплату в рублях выдадут через полгода, когда вернёмся из рейса. А вот другие «тропические» — сухое испанского красное вино, хранившееся в больших «фирменных» бочках, стали наливать ежедневно по 300 граммов «на рыло». Полагалось вино разбавлять 3-мя литрами воды. По идее, такой «ёрш» должен помочь утолять жажду. Но мало кто водой портил вино (испанское же!), выпивали его «одним махом» за обедом или ужином. А некоторые любите-ли, чтобы «в голову ударяло», 2-х и 3-дневную норму выпивали в один прием, не разбавляя водой. К тому же «законопослушные» убедились: разбавляй, не разбавляй вино водой — жажда не перестаёт мучить. Немного помогало то, что на всё время перехода тропиков у камбуза выставлялись 4-ведёрные баки с компотом. Тогда я впервые услышал очень популярную у моряков шутку, которую произносят с характерным одесским акцентом: «Ж-ж-ёра, пей компот — он очень даж-же жь-ирный!».
Палубные бригады, в том числе и моя, работали на открытой палубе под Брезентовыми тентами. Но всё равно досчатый настил под солнцем сильно прогревался, жжёт пятки, невозможно было ходить по палубе в обычной обуви, а тем более, — в казённых ботинках. По примеру норвежцев все перешли на самодельные деревянные колодки — они в такую жарищу очень практичны. Я читал раньше, что у японцев и китайцев деревянные колодки чуть не национальная обувка, но думал, что это от бедности. Ан, оказалось, что в жару она — в самый раз. Когда ещё был в плавании, думал: вот приеду в Ташкент-сразу смастерю себе и своим братьям такие же деревянные колодки, даже «покрасив- ню»… Но дома моё «ноу-хау» не поддержали: подавай им только кожаные босоножки или сандалии.
Когда китобаза идёт на промысел, топочным мазутом заполнены все танки (кроме тех, что для воды). По мере освобождения их надо тщательно очистить, ликвидировав даже запах мазута. Для этого танк закупоривается («задраивается»), и туда запускается острый пар, чтобы с разогретых стенок танка стекли остатки топлива. Через сутки люк открывают, и в пышущий жаром-паром танк спускаются два-три «танкиста». В ход идут каустическая сода, скребки, мощные струи горячей воды. Из днища танка выгребается ядовито-жгучая смесь. Эта тяжелейшая процедура повторяется, пока не очистится вся поверхность и не исчезнет запах мазута: ведь этот танк на промысле будут заполнять пищевым, а то и медицинским жиром. Вначале, пока не была создана специальная бригада, я добровольно полез в это пекло: подумаешь, в банной парилке ещё жарче, там даже веником хлещут — и ничего. А тут за каждый спуск кроме усиленной кормёжки ещё и плитку шоколада выдают. Но на этот «подвиг» я отважился всего два раза, как-то расхотелось, даже шоколад уже не прельщал.
Но «тропическое вино» не спасало. Тропики проходили ровно 2 недели. Всё это время стоял полный штиль, ни малейшего ветерка, ни ряби на воде. Команда изнемогала днем от жары, а ночью — от нестерпимой духоты. Даже я — азиат, родившийся в Каракумах, проживший в тех местах почти 20 лет, с трудом переносил переход через тропики. Днём, хотя температура в тени доходила до 50 — 60 градусов по Цельсию, ещё как-то приспосабливались: обливали себя водой из шланга, прятались под тентом на главной палубе. Начиная же с вечера, наступала невыносимая духота, воздух становился до невозможности влажным, нечем было дышать. Наверно, рыба, вытащенная из воды, чувствует себя лучше. А главное — никак не заснёшь. Вытаскивали на палубу матрасы и, укрывшись мокрой простынёй, пытались уснуть. Но ни¬чего не помогало. Это были кошмарные 12*14 ночей.
Пожалуй, только одно событие скрасило мучения при прохождении жарких тропиков — это праздник Нептуна. 11 января в 15-30 корабли флотилии пересекли Экватор. Об этом известили 5 протяжных гудков китобазы. Из океана (из слипа — большого отверстия в корме китобазы), на разукрашенной колеснице, запряжённой тремя белыми «конями» (из фанеры) с бубенцами, на палубу выезжает Царь морей Нептун.

Грохот барабанов, тамтамов, тазов и кастрюль, улюлюканье, свист, гиканье и рёв 12-ти «негров»-телохранителей. Из динамиков раздается марш. На большой центральной палубе выстроена вся команда. С трезубцем в руке Нептун (его изображал здоровенный мастер Нечитайло) строго вопрошает:
— Чей это корабль, зачем и куда идете?
— Советская китобаза «Слава» с 8-ю китобойными судами, идём в свой 1-й рейс бить китов, — отвечает капитан-директор Воронин.
— А, слышал, слышал о вас. — Далее грозный Царь морей желает счастливого плавания, дарит бочонок испанского вина и просит представить отличившихся в рейсе моряков. Старпом зачитывает список. Называется фамилия. «Не(ры» выводят под руки моряка и ставят его на середину палубы. Прислонив огромную деревянную слуховую трубку к груди, врач выслушивает «пациента» и объяв¬ляет: «Здоров!». За дело берётся «парикмахер», он «расчёсывает клиента» большой фанерной «расчёской», после чего происходит «крещение». «Негры», обмазав лицо и руки несчастного чёрной краской — смесью солидола с графитом, — бросают его в 30-кубомет- ровую «купель» — установленный тут же брезентовый чан с морской водой. После «крещения» посвящённому в моряки подносят бокал с 300 граммами красного вина, которое в другие дни выдавали по вечерам у камбуза. Вызывается следующий, и так далее, пока эту процедуру не пройдут все, кто в списке. Однако по окончании крещения свита выходит из повиновения. «Негры» хватают Нептуна, капитана, начальство и всех, кто попадается под руки, и бросают в чан с водой. Особенно достается представителям «слабого» пола — официанткам, поварам. Их вылавливают и бросают в купель по второму, третьему разу: разве могут молодые здоровые ребята упустить случай таким образом «пообщаться» с молодыми, ядрёными женщинами? И хотя от «чертенят» прячутся, убегают, визжат, но скрыться невозможно.

Весёлый праздник продолжался, пока из чана не спустили всю воду. Вечером на палубе под открытым небом, уже под созвездием Южного Креста, состоялся концерт художественной самодеятельности, а на праздничный стол подали всякие яства, включая бутерброд с чёрной осетровой икрой и по плитке шоколада.
Вечером 12 января для бункеровки китобойцев флотилия подошла к острову Вознесения. Достопримечательностью острова является то, что его посещают огромные черепахи, вес которых достигает 350 — 400 кг. Здесь мы впервые увидели летучих рыб и применили оригинальный способ их лова. В темное время с судна в воду направляется мощный луч прожектора. В этот светлый круг начинают собираться летучие рыбы. И когда наберётся достаточно, бросаешь в воду небольшую дощечку. Рыба испуганно вылетает из воды врассыпную в разные стороны. Те рыбы, что полетели от судна или параллельно борту — им повезло, они выжили. А те, что в сторону судна, с размаху ударялись головой о железный борт и, оглушённые, падали в воду. Оставалось подобрать добычу круглым сачком, привязанным к верёвке, и поднять улов на борт. После этого процедура повторялась. Помнится, таким способом наловили рыбы столько, что наутро в столовой все ели свежую жареную рыбу. Я не знаю, кому тогда пришла на ум мысль ловить рыбу таким способом в темноте. Заметим, что это был январь 1947 г. И вдруг читаю: «За внедрение в практику лова рыбы на свет проф. Борисов удостоился Ленинской премии за 1954 год». А мы, ловившие рыбу «на свет» б-ю годами раньше, «удостоились» лишь тарелки нами же пойманной жареной рыбы. Ради справедливости, профессор должен был нам хоть «пузырёк» поставить?
19 января, оставив далеко слева остров Святой Елены, знаменитый тем, что сюда был сослан и здесь умер Наполеон, пере¬секли тропик Козерога. Ночью 20 января подошли к островам Тристан-Да-Кунья (на некоторых картах — «Де-Кунья»). Острова носят имя португальского капитана, открывшего их еще в 1506 году. Но в 1816 году англичане объявили острова своими владениями. Тогда остров был необитаем. В следующем году на острове добровольно остались жить 3 матроса и несколько китобоев, к которым прибыли их семьи. С тех пор на островах постоянно живут люди. В то время, когда мы подошли к островам, там жило около 200 человек. Рано утром нас разбудили человеческие голоса за бортом. Вышли на палубу и увидели, что китобаза окружена несколькими десятками лодок с жителями островов (только мужчины). Одеты все в довольно экзотичные и разнообразные костюмы, какие только можно себе представить. Чего только на них не было! Особенно бросались в глаза причудливые головные уборы и … лапти, плетенные из кожи. Какие-то все пугливые, они производили впечатление полудикарей. С визитом к капитану прибыл со свитой губернатор островов, они поднялись на борт. Остальные остались в своих лодках, откуда предлагали купить изделия их производства: шкуры пингвинов, отшлифованные и разрисованные рога коров и баранов, вязаные рукодельные чулки, носки, джемпера, перчатки и прочее. В обмен на эти товары островитяне хотели получить одежду, сигареты, табак, хлеб. Денег не брали — им некуда девать, а у нас их и не было.
Руководство флотилии устроило в честь гостей обед, вручило каждому гостинцы: по бутылке водки и коньяка, несколько банок рыбных консервов, по ба¬нке чёрной и красной икры. На следующий день большая группа наших моряков сошла на берег. Нас поразила благоустроенность их жилищ. Население острова занимается в основном земледелием, животноводством и охотой. По существу, это — крестьяне. Но дома в их «деревне» вполне благоустроенны, большинство кирпичные, покрыты шифером и черепицей. Большие ухоженные дворы. По виду — дикари, а живут, как на материке. Пригласили посетить государственную радио¬станцию. Но здесь же и редакция местной газеты. Предприимчивый радист принимает сообщения с материка, на пишущей машинке печатает «газету» и продает её жителям острова по цене 5 сигарет или десять картофелин. Стосковавшиеся по «цивилизации» островитяне на прощанье подарили каждому по небольшому макету парусной яхты. Несколько лет этот сувенир пылился на шкафу дома в Ташкенте. Куда потом он делся — не знаю. А наше руководство подарило острову флаг СССР, а также (это же надо догадаться!) • портреты Ленина и Сталина.
Замполит Куликов решил обратить островитян в новую веру. В своей лекции он расхваливал местным жителям прелести жизни при советской власти, а также «мудрость великого вождя народов товарища Сталина». Но безрезультатно: жители островов остались верны Королеве Великобритании и не стали организовывать на островах колхоз «Красный Тристан-Да-Куньявец»!
Местные жители рассказали, что у берегов их островов плавает много акул. Азартные рыбаки решили организовать их ловлю. Кузнец выковал из 10 мм прута (круга) несколько очень больших акульих рыболовных крючков. Крючок, как и полагается, привязали к пеньковому, плетёному дюймовому линю, другой конец которого обернули вокруг барабана парового шпиля, чтобы не «рвать пупок», когда придётся вытаскивать добычу. В качестве поплавка использовали доску, привязав к верёвке в метре от крючка. На крючок насадили солёную треску (другой наживки на корабле не нашлось). Бросили за борт эту «удочку». Ждать пришлось недолго. Сначала появились полосатые рыбки-лоцманы. Поплавали вокруг трески, обнюхали её и уплыли. Через некоторое время появилась акула. Метра 3 длиной. С наживкой она играла, как кошка с мышкой: плавала вокруг, тыкалась носом, отплывала на несколько метров, потом опять подплывала. В конце концов отплыла метров на десять и оттуда, набрав скорость, «с разбегу» проглотила треску вместе с крючком. Последовала команда «Вира!», завертелся барабан шпиля, и под всеобщий восторг (только плясок не было) акулу подняли на палубу. Чтобы не «тяпнула» (а у акул 1500 ой-ой-ой, каких зубов), её оглушили ломиком. Таким способом было поймано несколько акул. Одна попалась и мне. И хорошо, — было бы стыдно студенту Мосрыбвтуза остаться без добычи. Акул оттащили на камбуз, и на следующий день на завтрак все ели холодец из акульих плавников, а на обед — жареную «акулятину». Подтверждаю: очень даже недурственно! А некоторые оставляли на память акульи зубы.
Но вернёмся назад. Пожалуй, самым большим удовольствием при переходе Атлантики для меня было стоять у рулевого штурвала китобазы. Ну, разве есть такой молодой человек, который мечтал «порулить» кораблем, да ещё таким, как гигантская «Слава»! Не знаю чем объяснить: то ли дружескими отношениями со штурманами, то ли благоволением начальства, то ли тем, что на корабле я был заметным человеком, но всегда, когда бы я ни поднимался на капитанский мостик (а именно там и находится штурвал и главный компас), мне разрешали вставать за руль. Мне было 20 лет. Хотелось всё увидеть, всему научиться, попробовать всё своими руками. Ну, а о «стоять за рулём» такого громадного корабля и говорить нечего. В принципе, дело это нетрудное. Главное быть внимательным и иметь быструю реакцию. Нужно, чтобы картушка компаса была всегда «на курсе», то есть, на цифре заданного курса корабля. Только-только наметилось отклонение курса — надо сразу среагировать и начать медленно поворачивать руль в нужном направлении. И когда картушка вернётся на курс, даже чуть раньше, имея в виду инерцию, — остановиться. Если это проделывать резко, то корабль начнёт «вилять», что немедленно заметят моряки на китобойцах, следующих сзади китобазы, и по рации зададут ехидный вопрос. Я как-то быстро освоил эту науку, корабль у меня шёл ровно, поэтому «рулить» мне доверяли всегда.
Казалось бы, что особенного? Кругом на сотни миль океан. Глубина под килём-километры. Впереди ни судов, ни скал, ни тем более айсбергов. Рули себе и рули. Ан, что-то особенное в этом есть. Почти 55 лет время от времени мне снились сны, в которых я, стоя за штурвалом китобазы «Слава», вёл её то по Оке, то по Мосхве-реке (!). В подсознании: как я здесь оказался? Ведь осадка китобазы 12 метров, ну не может китобаза плыть по реке! А у меня плывёт и на мель не садится! Вот впереди крутой речной поворот. Полундра! Не впишусь, обязательно в берег врежусь! Просыпался в холодном поту: Слава Богу, это было во сне! А года через два-три — тот же сон, почти один к одному. Правда, несколько лет такой сон уже не снится. Поумнел я что ли?
Редактор многотиражки Евгений Шистер, вспомнив, наверно, как я читал «Стихи о советском паспорте», предложил мне быть диктором (!) радиоузла на общественных началах. Разве мог я отказаться быть Левитаном, хотя и корабельным? Сразу по выходе из Ливерпуля и до тех пор, пока не начался промысел, меня в 6-00 будил вахтенный матрос. Я быстро приводил себя в порядок и шёл в радиорубку, где вперемежку с напарницей — секретарём капитана — читал текст, напечатанный на машинке. Читал отвратительно. Не там в словах делал ударения, иногда останавливался, чтобы ра¬зобрать слово и его правильно произнести. «Э-кал», «Мэ-кап», но, наверно, другого диктора, получше меня, не нашлось. Пришлось прочитывать текст заранее, так сказать, репетировать, проставлять, где требуется, ударения в словах. Сознаюсь, что «дикторствовать» было труднее и сложнее, чем единожды перед публикой прочитать стихи Маяковского. Но эта работа заставила меня внимательней относиться к своей*речи. Я старался говорить (произносить) слова не как на ум придёт, а правильно, для чего обзавёлся словарями, в которые довольно часто заглядывал.
Острова Тристан-Да-Кунья были последней стоянкой кораблей китобойной флотилии. У островов стояли четверо суток. Была произведена полная бункеровка всех 8-ми китобойцев перед началом промысла. 25 января флотилия снялась с якорей и пошла прямым курсом на Юг. Вскоре корабли пересекли 40-й градус Южной широты. Между 40-м и 50-м градусами Южной широты постоянно дуют очень сильные западные ветры, среди моряков эти широты известны, как «ревущие», «гремящие» и «разбойничьи».
Отсюда, собственно, и начинается Антарктика — основной район мирового китобойного промысла, это огромные водные пространства вокруг материка Антарктиды, образованные южными частями Атлантического, Тихого и Индийского океанов.
Антарктида находится почти целиком внутри Южного Полярного круга. По площади этот материк равен Австралии и Европе, взятых вместе. Это — горный континент, в среднем его высота над уровнем моря составляет 2200 м, но отдельные вершины достигают 5 тыс. м. Весь материк покрыт ледяным панцирем высотой 200 метров, в отдельных местах его толщина достигает 1000 и более метров. Общая площадь ледяного поля Антарктиды равна 14 млн. кв. км, из которых 11,3 млн. кв. км покрывают сушу, а остальная часть висит над морем, образуя мощные «языки» льда, уходящие на десятки километров в море — громадные ледники.
Они медленно, со скоростью 500 м в год, ползут к морю, обламываются и уносятся в океан. Это и есть ледяные горы — айсберги. Высота айсбергов достигает 40 м, а длина до 180 километров! Встречались айсберги высотой до 518 метров — это её надводная часть, четыре же пятых
части айсберга погружены в воду. Антарктика усеяна дрейфующими льдами. В хорошую погоду нам одновременно приходилось
наблюдать более 100, а однажды в районе Южных Сандвичевых островов с китобойца «Слава-1» насчитали до 200 айсбергов!
В 1773 году южный материк пытался найти известный капитан Кук. Суда под его командованием несколько раз пересекли Южный полярный круг, но материка не нашли. Возвратившись из экспедиции, Кук сделал заявление: «Ни один человек никогда не ре¬шится проникнуть на Юг дальше, чем это удалось мне. Теперь уже не будут говорить о южной материковой земле, которая в течение двух веков привлекала внимание морских держав и с древних времён служила умствованию географов». После такого «авторитетного» заявления Кука никто не рискнул отправиться на поиски «материка». Никто, кроме русских. Прошло меньше полувека, и русские военные моряки блестяще опровергли выводы Кука.
В1819 году парусные суда — шлюпы «Восток» и «Мирный» — под командованием капитанов Фаддея Беллинсгаузена и Михаила Лазарева выполнили то, что было не под силу англичанам и другим. Русские корабли обогнули Антарктиду, совершили первое научное кругосветное плавание в самых южных широтах, доказав тем самым, что за Южным полярным кругом есть материк, «заодно» открыли 26 островов, в том числе остров Петра I и Землю Александра I. Они исправили ошибки Кука о «Земле Сандвичева», это оказались остоова Сандви¬чевы, а не материк, как предполагал Кук. Характерно, что иностранцы, предпри¬няв несколько попыток, только через 88 лет (!) смогли пройти туда, где до них побывали русские. И вот через 126 лет впервые, после экспедиции наших моряков в этих широтах снова появились российские (тогда — советские) корабли. Именно по этой причине оейс Флотилии «Слава» в Антарктику в 1946-1947 г.г. ПРИНЯТО считать историческим!
Теперь о китах, на добычу которых флотилия прибыла в Антарктику. Киты — морские млекопитающие, детёнышей вскармливают молоком, дышат атмосферным воздухом, для чего периодически подымаются на поверхность воды. Киты настолько приспо¬собились к жизни в воде, что тело их приобрело рыбообразную форму, передние конечности превратились в ласты, а задние вообще исчезли. Движется кит с помощью горизонтального хвостового плавника. Толстый слой подкожного жира служит китам надёжным термоизолирующим средством, позволяющим удерживать темпера¬туру тела 38 градусов Цельсия. Все киты подразделяются на два подотряда: усатых и зубатых. У первых вместо зубов по обеим сторонам верхней челюсти расположены свисающие треугольные роговые пластинки (числом до 360), высотой до 2,2 м, представ¬яющие собой выросты нёба. Эти пластины и есть — китовый ус — цедильный аппарат кита. Внутренняя сторона усов имеет вид бахромы и образует своими щетинками плотный фильтр, служащий своеобразной сетью при лове мелких ракообразных. У зубатых китов нижняя челюсть имеет два ряда конических зубов, подобных слоновой кости. Разница в строении рта у зубатых и усатых китов связана с различным способом и объектами питания.
Киты — животные стадные. Обычно они плывут группами по несколько голов. Плавают быстро, развивая скорость до 40 км/час. Лёгкие кита вмещают до 14.000 литров воздуха. Киты живут, предположительно, около 20 лет.
Основным объектом промысла в Антарктике являлись усатые киты: синие (голубые) — блювалы и финвалы. Синий кит — самое крупное животное, когда-либо существовавшее на нашей планете.

Средняя длина его — 24 м, зарегистрирована длина блювала, добытого в Антарктике — 33 м. Самый большой синий кит, поднятый на палубу китобазы «Слава», имел длину 29 м. Вес крупного синего кита достигает 150 т, что соответствует весу 25 слонов или 120-150 быков. Вес отдельных органов блювала также привлекает к себе внимание. Например, сердце синего кита весит 600-700 кг, столько же весит крупная лошадь. Язык блювала весит до 2 т\ Диаметр спинной аорты кита равен 30-40 см, в 3-4 раза больше, чем диаметр пожарного шланга. А крови у кита — около 8000 л. Длина кишечника — более 250 м, объем желудка — 3000 л, а вес печени и почек — до 1000 кг. Общая масса (вес) мускулатуры синего кита достигает 60-70 т, а мускульная энергия, какую он может развить, исчисляется в 1700 л.с.! Характерным для блювалов является их привычка держаться вблизи льдов. В соответствии с огромными размерами тела синий кит дает при переработке и максимальное количество жира, мясной муки и других продуктов. Из одного блювала можно получить от 15 до 25 т, а иногда и до 30 т жира. Эта цифра настолько велика, что её легче представить, учтя, что для получения 30 т жира потребовалось бы разделать 1000 крупных свиней или 5000 баранов!
Другой усатый кит — финвал — самый распространенный в Антарктике. Средняя длина этого кита — 21 м, но встречаются экземпляры длиной 25 м и более. Выход жира с одного финвала колеблется от 8 до 10 т, а иногда достигает 15 т. Принято считать, что два финвала по выходу продукции равны одному синему киту.
Синие киты и финвалы в Антарктике питаются крупным стадным планктонным рачком — крилем или черноглазкой. Усатые киты проглатывают их в огромном количестве. В желудке у синего кита обнаруживали до 1,5 т этого рачка. Оказавшись случайно на суше, киты скоро умирают от удушья, так как под тяжестью их тела легкие сжимаются настолько, что не способны выполнять нормальную дыхательную функцию.
В Антарктике встречаются и другие киты, не имеющие промыслового значения: горбатый — горбач — (охота на него была запрещена), малый полосатик, сейвал (его в очень малых количествах добывали у островов Южная Георгия), бутылконос и касатка — самый страшный хищник антарктических вод. Длина самца касатки достигает 9 м, самки — 4,5 м. Касатки питаются рыбой, пингвинами и тюленями. Они стаями нападают даже на молодых усатых китов. Лично я часто наблюдал, как эти хищники буквально залазят в рот убитых китов, находящихся «на привязи» за кормой китобазы, и вырывают офомные куски китового языка. И ведь не отгонишь!
Из органов чувств у всех китов развит слух. Установлено, что они слышат на расстоянии более 7 км, находясь под водой, подают друг другу звуковые сигналы, на которые ориентируются детены¬ши и другие киты. Новорожденный кит появляется на свет 6-7 м длины при S-6 т веса. Каждые сутки китёнок вырастает на 3-4 см и прибавляет по 60-100 кг веса. За 6-7 месяцев молочного кормления детёныш вырастает до 12-13 м и 15-20 т веса. Быстрый рост новорожденного кита происходит за счёт кормления очень питательным молоком матери. Если в коровьем молоке содержится максимум 4 % жира, то в китовом — 45-50. Китёнок потребляет до 300 л молока в сутки. Чтобы выработать такое количество молока, кормящая самка синего кита ежесуточно поедает 4-5 т пищи.
Из зубатых китов в Антарктике промысловое значение имели только кашалоты, но добывали их мало. Здесь водятся только самцы кашалота. Самки вместе с детёнышами обитают в тропических водах. Питаются кашалоты глубинными гигантскими кальмарами и рыбами, для чего погружаются на глубину до 1 км! Длина кашалотов достигает 22 м, вес — до 100 т. Кашалот так же, как и другие киты, даже будучи смертельно раненым не сразу умирает. Раненые усатые киты, как правило, устремляются по прямой, уходя от судна. Кашалоты же в предсмертной агонии мечутся из стороны в сторону и с необычайно большой силой могут ударить в это время в подводную часть судна.
В 1947 году у Командорских островов китобоец «Энтузиаст» загарпунил кашалота 17 м длины. Кит ушёл под воду и внезапно ударил головой под корму судна. Удар был такой силы, что стальной гребной вал был сломан и вместе с винтом утонул, а рулевое управление смято и сломано. Удивительно, что когда кашалота удалось добить, то оказалось, что сам он пострадал очень мало. Голова, которой кашалот причинил столько неприятностей судну, не имела признаков деформации, за исключением полутора¬метрового разреза кожи. Подобный случай произошёл с китобой¬ным судном «Слава-6». Раненый кашалот с силой ударил в кормовую часть китобойца, головой обломав лопасть гребного вин¬та, и погнул перо руля. И опять, когда на палубу китобазы подняли виновника аварии, то на лбу оказалась сравнительно небольшая «ссадина» в виде полумесяца длиной 38 см и шириной 11 см. Кашалот сорвал только верхний слой кожи на глубину 6-8 мм! А китобоец пришлось отбуксировать на ремонт в Кейптаун, в результате был потерян месяц ценного промыслового времени.
Продукция, полученная после обработки кашалота, пригодна только для технических целей. Сало, мясо и кости идут для изготовления технического жира, используемого, например, в кожевенной промышленности. Именно по этой причине китобои избегают охотиться на кашалотов. И делают это, когда поблизости нет усатых китое. В голове кашалота над верхней челюстью находится огромный мешок, закрытый плотным слоем крепчайшей соединительной ткани. Этот мешок наполнен спермацетовым жиром весом несколько тонн. Из сперма
цета изготавливают свечи высшего качества, которые ярко горят и не коптят. Спермацетовый жир широко используется в парфюмерии: из него приготавливают высококачественные дорогие кремы, губную помаду. Китобои используют спермацет как сильнейшее слабительное. В кишечнике и желудке кашалотов иногда находят продукт болезненного состояния желудка серо-зелёного цвета, так называемую амбру. Она легче воды, обладает специфическим землистым запахом. Амбоа ценится дороже золота. Употребляют её в качестве фиксатора запаха в парфюмерии: духи с амброй способны очень долго сохранять запах. К сожалению, в 2-х рейсах, в которых мне довелось участвовать, амбра ни разу не попадалась.
Думаю, что приведенных фактов и сравнений вполне достаточно, чтобы составить представление об изумительных размерах гигантов океанов — китов. Теперь самое время рассказать, как охотились на китов, что делали с добытыми китами.
Мы оставили флотилию «Слава», когда её суда вошли в «сороковые ревущие» широты. От былой тропической жары и следа не осталось. Все оделись в тёплую спецовку — ватные брюки и телогрейки, а на ногах — болотные сапоги с шипами на каблуке. Перчатки, правда, бязевые — в них удобней работать. На головах у всех шапки-ушанки. Норвежские инструктора оделись по-иному: на них куртки с капюшоном и брюки из особой непромокаемой ткани, шапки с козырьком и кожаные перчатки. И всё это на меховой подкладке. А сапоги — охотничьи, из толстой бычьей кожи и тоже на меху. Норвежские китобои, не раз ходившие в Антарктику, накопили опыт, знали, как надо одеваться в суровых условиях Антарктики. К нам этот опыт придёт позднее.
Я уже написал о суровости климата Антарктики. Зачем это мы — сыны северной страны — за тридевять земель приплыли в эти неприветливые края? Первоначально промысел китов вёлся только в северном полушарии. Но здесь уже к концу XIX века запасы китов сильно истощились. Отдельные породы китов, ранее являвшиеся основными объектами добычи (гренландский, гладкий и южный киты) были почти совершенно истреблены. Сокращение запасов китов в водах северного полушария и сведения об их больших количествах в Антарктике возбудили интерес китобоев к промыслу в южных широтах. Центр МИРОВОГО китобойного промысла переместился на Юг — в Антарктику. За 40 лет промысла (с 1905 по 1946 г.) в этих водах было добыто 680 тысяч китов!
Охота на китов в настоящее время менее опасна, чем несколько десяков лет назад, когда она велась с небольших парусных судёнышек простым ручным гарпуном и пикой. В те далёкие годы китобойный промысел был героическим делом. Чтобы нанести киту смертельную рану, китобои сутками преследовали кита, стараясь подойти к нему вплотную, чтобы попасть гарпуном обязательно под грудной плавник (в область сердца). К гарпуну был прикреплён канат, и раненый кит с бешеной скоростью тащил на буксире отчаянных смельчаков. Иног¬да борьба между кораблём и гигантом-китом продолжалась несколько суток.

Нередко раненый кит уходил от преследователей. Много отважных китобоев на¬шло смерть в морских пучинах. И что интересно: охотились только на небольших по размерам усатых китов и для того, чтобы срезать с туши кита пластины уса. Саму тушу оставляли на растерзание морским хищникам. Китовый ус в прежние времена употребляли на корсажи и кринолины. Но век кринолинов миновал, и китовый ус последние годы, как правило, выбрасывался за борт (пласт¬масса дешевле!), а туша кита полностью перерабатывалась на жир, муку, мясные консервы и прочее.
С развитием парового флота, а также изобретением гарпун¬ной пушки китобойный промысел вступил в новую фазу своего развития. А введение в 1925 году на китобойных базах слипов для вытаскивания китов на палубу способствовало дальнейшему прог¬рессу китобойного промысла. До этого разделка китов велась на плаву под бортом китобазы. Китобойный промысел стал не таким опасным. Охоту на китов стали вести с паровых, очень быстроходных судов, называемых китобойцами или китобойными судами. Основное промысловое вооружение этих судов состоит из гарпун¬ной пушки и амортизационного устройства на мачте и в трюме. Отправляясь на поиски китов, китобои внимательно следят за горизонтом. Для лучшей видимости на мачте судна устроен специальный наблюдательный пункт, напоминающий размером и формой бочку, в ней находится опытный матрос. Он в бинокль может увидеть фонтаны на расстоянии до 6 миль (примерно 11 км).
Часто наличие больших стай птиц, появление тюленей, пита¬ющихся крилем, служит косвенным признаком нахождения китов в данном районе моря. Киты, поднимаясь на поверхность воды, при выдохе выпускают фонтан. Но это не сплошная струя воды, как представляется, а смесь капелек воды и тёплого воздуха, выдыхае¬мого китом. Периодически поднимаясь на поверхность, киты последовательно пускают ряд фонтанов с интервалами 15-20 секунд. Затем уходят под воду и находятся там 10-15 минут, а в спокойном состоянии — 6-8 минут.

Этот фотоснимок помещаю не для того, чтобы покрасоваться: смотрите, мол, какой я крутой. Я здесь • для масштаба, чтобы показать вблизи гарпунную пушку так сказать, в натуральную величину и полностью подготовленную к выстрелу. Отчётливо видны основные детали пушки, прицепьная планка, ручка, курок и способ крепления гарпуна к китовому тросу через стальной промежуточный строп.
Итак, замечен фонтан. По его характеру определяют вид кита. Китобойное судно форсированным ходом начинает преследо¬вание кита. Гарпунёр стоит у заряженной пушки и управляет ходом судна. В ствол вставлен кованый гарпун весом 80 кг с 4-мя раздвижными лапами. На головку гарпуна навинчена чугунная граната, начинённая порохом. Зная повадки китов, китобоец подк¬радывается на дистанцию выстрела, то есть, на расстояние 25-40 м.
В тот момент, когда кит всплывает на поверхность, гарпунёр прицеливается в область грудного плавника и производит выстрел. Вылетевший из пушки гарпун вонзается в тело кита. Граната в теле кита взрывается, её осколки наносят ему большие, иногда смерте¬льные повреждения. К гарпуну прикреплён специальный трос, обладающий большой прочностью. При натяжении троса лапы гарпуна раскрываются и плотно держатся в туше кита. Обычно за¬гарпуненный кит стремится уйти от преследователей и развивает большую скорость, но удерживается тросом, идущим на лебёдку через систему амортизационных блоков. Эта система препятствует обрыву троса при резких и стремительных бросках раненого кита. Когда «кит на лине», гарпунёр особенно внимательно следит за

Вот он — миг выстрела. Видны: фонтан кита, пороховой дым у гарпунной пушки, белый трос, следующий за летящим гарпуном. А меня не видно: я фотографирую.
Недавно прочитал: «Попался гигантский кит блюеал, который просто замучил гарпунёра». Дальше: *Раненый кит «водил» китобоец свыше 18 часов, несмотря на то. что судовые двигатели работали на «задний ход». В него был запущен 6-й гарпун». Это заблуждение. И дело вовсе не в том, что в усло¬виях Антарктики 18-часовая охота на кита (ночью!) невозможна, и не в том, что блювалы быстро «выдыхаются» (большая масса!), и даже не в том, что из-за больших габаритов у этих китов проблемы — блювалы уязвимей других китов — легче попасть в их «смертельные» места. Как правило, достаточно бывает второ¬го выстрела (6 — незачем!), чтобы с китом покончить. Главное же в том, что не кит «водит» китобоец, а его «водят». Как указывалось выше, мощность, развиваемая блювалом, доходит до 1700 л.с. Это мощность тепловоза! Разве можно тормозить, а тем более давать задний ход? Никакой самый прочный трос не выдержит. Собственно, для того и установлена на китобойце мощная амортизационная система, чтобы не допустить обрыва каната с последующей потерей кита.
Выстрел удачный. Кит «на лине», но ещё жив и старается уйти. Пушку уже перезарядили. Сейчас после¬дует «добойный» выст¬рел, после которого, считай, кит — уже < в кармане».
Убитого кита подтягивают вплотную к борту, прокалывают пикой и накачивают тушу воздухом через специальный шланг идущий от компрессора. Воздух делает китовую тушу плавучей и не дабют ей затонуть. Если погода благоприятная и вблизи видны ещё киты, то добытого кита «ставят на флаг», то есть, втыкают в него для ориентира длинный шест с флагом и продолжают охоту.
Во время промысла используются элеюрофонари, радиобуи и отражатели для радиолокаторов, которые закрепляются к тушам убитых животных, чтобы после промыслового дня их легче было найти ночью или в непогоду. Ведь бывает, что одно китобойное судно добывает более 10-ти, а иногда и больше китов за день, их туши остаются разбросанными по океану на расстоянии 30-ти и более миль друг от друга. Убив несколько китов, команда китобойного судна швартует их за хвостовой плавник стальными цепями и буксирует на китобазу.
28 января 1947 года по судовому радио зачитали приказ. Сообщалось, что китобойцем «Слава-5» добыт 1-й кит-финвал. Объявляется промысловый период: двухсменка по 12 часов каждая, с одночасовым перерывом на обед и отдых. Начинала действовать прогрессивно-сдельная оплата труда: зарплата всему личному составу китобазы, от капитана до матроса и рабочего, теперь напрямую зависела только от количества вытопленного за СУТКИ жира. Эта цифра ежедневно объявлялась по радио и вывешивалась на рабочих местах. Каждый моряк назубок знал свой расценок.
Отныне для всего личного состава флотилии начиналась новая жизнь, веб было подчинено одной цели — добыть как можно больше китов, чтобы вытопить больше жира. Обязанностью моей бригады было принять от китобойцев добытых китов, разделать их «на кусочки» и отправить в горловины жиротопных котлов.

Второй гарпун в теле кита, он «на ДВУХ ЛИНЯХ1. Кит в агонии. Иногда в слишком живучего финвала приходится стрелять 3 и в очень редких случаях — 4 раза.

Китобаза «Слава» для вытаскивания китов на палубу в корме имеет слип — наклонный коридор, идущий к воде. Приём кита от китобойного судна и подъём его на палубу производятся под непосредственным руководством мастера. Мастер должен метко бросить боцману китобойца выброску с «грушей» на конце. Тот,
Кита накачивают воздухом 2-мя пиками. Кит «на флаге». 6-й кит китобойца «Слава-8», прикрепляет к ней конец стального троса с петлёй на конце (строп), поймав её, прикрепляет к ней конец стального троса с петлёй на конце (строп). К другому концу стропа прикреплён хвостовой плавник кита, который лебёдкой подводится к слипу, где на него набрасываются 2-тонные храпцы-захваты, после чего с помощью 40-тонной лебёдки кит поднимается на палубу. Видите, как легко? На самом деле это очень сложная операция, в которой задействованы, кроме мастера, еще и четверо рабочих, обслуживающих две 5-тонные, одну 40-тонную лебёдки и паровой шпиль. В моей бригаде эту операцию научились выполнять очень ловко.
Иногда приходилось ловить добытого кита «с флага». Надо подойти к нему, поймать, застропить и оттянуть к слипу, чтобы потом накинуть на него храпцы. Это довольно нелегко, если учесть, что приходится всё это делать с высоты 12 и от уровня моря при пронизывающем ветре и высокой волне.
Мне повезло: 1-й «исторический» кит-Финвал был поднят в мою смену. Участники рейса китов ещё не видели. На кормовую палубу, чтобы
увидеть, что это за «ЧудоЮдо-Кит», высыпали все, кто мог — человек триста. Вокруг кита бегали кинооператор Коган и куча фотолюбителей.
Съёмки затянулись. Народ не расходился, каждый хотел сфотографироваться на фоне 1-го кита. Этот кит был для нас — «учебный». В полной
«боевой готовности» собрались дневная и ночная смены Поднимают 1-го кита. Кругом зеваки. раздельщиков кормовой площадки. Оба норвежских инструктора стали поторапливать, но люди не расходились. Тогда я обратился к «зевакам» с просьбой освободить площадку, так как при разделке китов присутствие посторонних запрещается. И пошутил: «Китов, что ли, не видели?»
Последовал дружный смех, и люди стали расходиться. Эту шутку потом мне долго припоминали. Первого кита разделывали часа три-четыре. В конце рейса это научились делать за час-полтора. Ещё кита не вытащили на палубу, едва из слипа показался его хвостовой плавник, а резчики уже начинают разделку. Они «бросаются» на кита. Мне много приходилось видеть, как работают рабочие. Но такого рвения, добросовестности, стремления сделать быстро и хорошо, как это было на разделочной палубе «Славы», я больше не встречал. Никаких понуканий, молча, или с прибаутками, без «давай-давай!», без перекуров и «сачкований». И так работали люди не только в моей бригаде, хотя в моей работали лучше. Мне ещё повезло в том, что в бригаду попали только добросовестные, честные и хорошие люди, как говорят, «трудяги».
Разделка кита производится на двух площадках (палубах): кормовой и центральной. На кормовой площадке (размеры её: длина — 30, ширина — 20 метров), снимается подкожный слой сала со спины и брюшной части, отделяется язык, нижняя челюсть, китовый ус. Резка сала и мяса производится специальными фленшерными ножами, по виду и размерам напоминающими хоккейные клюшки. Затем кита переворачивают, и с него снимается слой сала, находившийся внизу. После этого хвостовой плавник освобождает¬ся от храпцов, и они возвращаются в слип за следующим китом. Ободранную же тушу кита подтаскивают для дальнейшей разделки на центральную площадку. В разделке китов на обеих площадках задействованы паровые механизмы: 21 лебёдка и 6 шпилей. * На центральной площадке установлены ещё и 3 мощные паровые пилы, со стороны напоминающие зенитную пушку. Они предназ¬начены для распиловки позвоночника (хребта), головы, нижней челюсти, плавников. Длина полотна паровой пилы — 3,3 м. Вот что я вычитал в многотиражке «Советский китобой»: «за смену машинист-пилыцик Котов распилил 3 хребта, 4 головы, 2 хвоста, 3 челюсти». Не правда ли, интересно? 100-тонная туша кита исчезает с верхней палубы в горловинах 24-х жиротопных котлов.

На палубе синий кит (блювал). Его вес, подсчитанный по специальной формуле, — 129 т. Сверху туши — матрос-резчик, делающий фленшерным ножом продольный разрез. Из уже сделанного на спине разреза видно, что толщина подкожного сала — 35-40 см. Посмотрите (справа), как хралцы обхватывают хвостовой плавник.

Промысел начался. Ежедневно добывают по 8-10 китов. Но раздельщики не успевают их быстро разделать. За кормой дожида¬ются подъёма на палубу китобазы уже 6 китов. Надо торопиться, иначе жир, вытопленный из них, будет пригоден только для технических целей, что здорово скажется на заработке.

* О разделке китов по окончании рейса я написал •Инструкцию» на 28 страницах с 33 иллюстрациями, но об этом позже.

Эти гарпуны извлекли из тела финвала. Так сильно они деформируются, когда попадают в позвоночник кита. Часто, чтобы извлечь гарпун, приходится позвоночник распиливать паровой пилой. На гарпуне, что слева, виден обрывок китового сизальского каната. Его срежут и оба гарпуна оттащат в кузницу. Таи их выровняют («отрихтуют») и вернут на китобойцы для дальнейшего использования.
За кормой 5 финвалов и горбач (он чёрный). На китах примостились отдохнуть пингвины. Мастер ведёт учет времени поступления китов, чтобы свежих поднять на палубу в первую очередь, тогда будет гарантия высокого качества жира.
Всё оборудование жирзавода находится на нижней палубе китобазы. В котлах-цистернах острым паром вытапливается жир. Он сливается в отстойники и затем для очистки пропускается через специальные сепараторы. Очищенный жир хранится в танках до прихода китобазы в порт или до перекачки на прибывающий танкер. Часть мяса направляется на «мясную линию» для приготовления кормовой муки. Мясная мука упаковывается в джутовые мешки и хранится в специально оборудованных танках. Печень поступает в посол, её доставят на фармзавод, где изготовят из неё ценнейший лекарственный препарат — камполон.
Для советских моряков на всё время плавания было установлено 3-разовое питание. Несмотря на то, что в стране действовала карточная система на продовольственные продукты, кормили нас сытно. Но всё-таки существовала норма. Поэтому с началом промысла на столы стали подавать «подножный корм» — мясо молодых китов. Оно напоминает говядину, разве что немного жёстче и попахивает рыбой. Но наши коки наловчились «смягчать» мясо и удалять ненужный запах. А в последующих рейсах из китового мяса научились готовить колбасу, а китовую печень так ловко обжаривали, что пальчики оближешь!
Норвежцы же китовое мясо не признавали. Зачем? Ведь они были в при-вилегированном положении. Во-первых, у них было б-ти разовое питание. Часа через 2 после завтрака, обеда и ужина они спешили в кают-компанию, где специально для них накрывался стол с разными выпечками (!) и обязательным чёрным кофе. А, во-вторых, нормы и ассортимент у них были несравнимо лучше. Начать с того, что им полагалось виски, которое они разбавляли тоником. А при прохождении тропиков получали пиво. Курили они не «Приму» без фильтра, что полагалась нашим, а настоящие ароматизированные английские и американские сигареты. Конечно, это было неприлично, но на иных условиях норвежцы идти в рейс не соглашались.
Немного о норвежских инструкторах. Норвежские китобои среди иностранных моряков считаются непревзойдёнными спе¬циалистами. Эту репутацию они ревностно поддерживали сами, всячески подчеркивали своё превосходство и старались не раскры¬вать всех секретов. А нам нужно было эти секреты разузнать, чтобы в следующих рейсах обойтись без чванливых инструкторов. В этих условиях особая роль возлагалась на нас, мастеров, мы являлись посредниками между ними и нашими матросами. Надо было установить такие взаимоотношения, чтобы секреты своего мастерства норвежцы всё-таки раскрыли. Думаю, это удалось. Пре¬жде всего потому, что повезло: в отличие от других норвежских инструкторов Юхансен был хорошим, мудрым, добрым человеком. А также потому, что с самого начала мы нашли общий язык и взаимопонимание. Он видел, как уважительно относится к нему вся бригада, а главное, что она работает добросовестно, и его советы, как говорится, «претворяет в жизнь».
Не у всех это получалось. Инструктор центральной площадки — толстый, Вечно нахмуренный норвежец, злющий и вспыльчивый, с первых же дней стал «качать права» с мастером Уткиным, которого, между прочим, считали перспек¬тивным: он был членом парткома. Но норвежец выжил его, нажаловался Ниль¬сену, а тот доказал Воронину, что нужно сменить мастера. А во второй смене оба норвежца были любители выпить, а, выпив, начинали придираться к нашим ребятам: всё им было не так. И уж совсем был лют норвежец Петерсен, опекав¬ший бригаду «танкистов». Не только наши, но и некоторые норвежцы звали его «фашист». И он оправдывал это имя. Кстати, в рейсе участвовало несколько норвежцев по фамилии Петерсен, говорили, что они родственники.

Это храпцы-захват. С их помощью 40-тонной лебёдкой кита вытаскивают на кормовую разделочную палубу китобазы. Ма снимках: слева — храпцы в раскрытом виде, справа — момент набрасывания их на хвостовой плавник кита в слипе.
С первого же дня промысла мне удавалось осваивать технику разделки китов. Не меньше, чем с инструктором, мне повезло с бригадой. Подобрались молодые крепкие ребята. Большинство только недавно отслужили на флоте и в армии. Среди них были и офицеры. Они ещё не отвыкли от флотской и армейской дисциплины, беспрекословно выполняли свои обязанности и распоряжения мастера. С ними было легко работать. С самого начала моя бригада стала первой, у нас были лучшие показатели, каждую смену мы обрабатывали китов больше, чем другая смена. Не было претензий и к качеству работы. Как говорили раньше, бригада стала «маяком» для других. Об этом не переставали сообщать в передачах радиоузла и в еженедельной многотиражной газете «Советский китобой». Почти в каждом её номере помещалась какая-нибудь хвалебная заметка о работе нашей бригады. Наподобие вот этой:
Последние дни несколько улучшился убой китов- Trt. 30 марта всего бы/fo забито 9 китов. .В этот день высоких результатов добился экипаж китобойца .Слава 3*, который забил 3 блювалов. За 1 апреля всего было убито также 9 китов. Это количество полностью не удовлетворяет потребность загрузки разделочных палуб.которые резко повысили темп*! разделки китов.

К паровой пиле подтащили хребет блювала. Его распилят на куски 40×40 ом, которые затем побросают в горловины жиротопных котлов. Центральная разделочная палуба. На переднем плане матрос- резчик приготовился «распластать» мясо и китовый язык. На заднем плане два «ободранных» (без подкожного сала) кита-финвала ждут разделки. Но сначала надо «спустить» в котлы то, что уже нарезано.
^— А это знамени¬тые китовые усы. Видна бахрома многочислен¬ных усов-лластинок. Ма¬тросы-резчики сейчас подрежут их фленшер- ным ножом под корень, подденут стальным стропом и с помощью лебёдки выбросят их за борт.

И только один раз в бригаде случилось «ЧП». Резчик Елизаров вышел на смену в нетрезвом виде. Накануне он отмечал свой день рождения и не рассчи¬тал, бражка — вещь коварная: «Пьешь-квас, а потом ■ повалит вас». Яков Матвеевич Елизаров был одним из лучших и добросовестных рабочих. О нём даже заметку в газету написал. И вдруг • такое! Надо сказать, что в те времена за такой проступок человека увольняли с работы и отдавали под суд. В услови¬ях «Славы» это означало ещё и лишение мореходной книжки, то есть, права на заграничное плавание. Узнай об этом начальство, и мне бы не поздоровилось. Не поднимая шума, я отправил его спать в кубрик, предупредив ребят, чтобы молчали. Надо было видеть Елизарова на следующий день, чтобы понять, что творилось у него в душе. Он всё понял, никаких нотаций и проработок не требо¬валось. Не только понял, но и помнил. Незадолго перед началом 9-го рейса мы встретились с ним на Дерибасовской (главная улица Одессы) у здания Упр¬авления АКФ «Слава». Он узнал меня, радостно бросился навстречу, припом¬нило былом своём грехе и стал настойчиво приглашать в ресторан отметить это событие. От ресторана я отказался, но в разговоре узнал, что он успел схо¬дить в Антарктику 7 раз. За отличную работу получал правительственные награды. В 9-м рейсе мы оказались с ним вместе, но он продолжал работать в разделке, а я уже «по другому ведомству». Дважды за рейс: на Новый 1955 год и на моё 29-летие Яков Матвеевич делал мне царские подарки: нож с руч¬кой из кашалотового зуба, оселок для правки опасной бритвы, инкрустированный кашалотовым зубом и большой кашалотовый зуб отделанный «под Антарктику».Оба эти подарка я храню как память.Я тоже не оставался у него в долгу.
Вернусь к газете «Советский китобой». Она печаталась в судовой типографии, помещавшейся в каморке площадью меньше 4-х кв. метров. В ней стояли «кассы» с литерами (буквами), ручной печатный станок и стол для переплётных работ. Железные двери типографии, выходившие на главную палубу, всегда были настежь открыты, и можно было видеть, как маленький тщедушный наборщик Конофеев, которого за глаза звали «Первопечатник», самозабвенно и неразгибаемо трудится на ниве политико¬воспитательной работы. То, стоя у касс, находит нужные литеры- буквы и набирает из них строки, то печатает фанки, то верстает, то крутит большое колесо печатной машины. Литеры в то время отливались из сплава, основу которого составлял свинец. Нахо¬диться в этом душном помещении было вредно, и наш «универсал» время от времени выходил наружу, садился на табуретку рядом с дверью и курил. Это у него называлось «подышать свежим возду¬хом». Ему «за вредность» полагалось ежедневно пол-литра молока, да откуда его взять на корабле? И он компенсировал молоко папи-росным дымом. Конофееву было лет 55. В революционные годы он работал в типографии большевистской газеты в Ленинграде, встречался с видными деятелями партии. Около него собиралась молодёжь, и он, не спеша, тихим голосом что-нибудь рассказывал. Входить в его каморку запрещалось. Но для меня почему-то было сделано исключение. Я заходил к нему, смотрел, как он работает, помогал крутить колесо печатной машины, а он ловко подкладывал листы чистой бумаги под пресс, вытаскивая оттуда пахнущую свежей краской газету. В конце рейса Конофеев подарил мне две подшивки газеты. Одну по возвращении в Москву я отдал в институтскую библиотеку (и её зачитали чуть не до дыр), другая помогает мне сейчас при написании этих записок.
Я уже писал о редакторе газеты Е. Шистере. В своё время это был довольно известный журналист, часто публиковавшийся в цен¬тральных московских газетах. Это был активный человек. Известно выражение: «газета — не только коллективный пропагандист и аги¬татор, но и коллективный организатор». Именно так понимал свои обязанности Шистер. Кроме того, что он был редактором «Совет¬ского китобоя», он руководил работой радиоузла, организовывал выпуски стенгазет и фотогазет, читал лекции о своих многочис¬ленных поездках по стране и миру, был пропагандистом политкружка. При нём всегда был блокнот, куда он записывал всё, что увидит и услышит. После рейса Шистер выпустил книгу «Под созвездием Южного креста», в которой три-четыре абзаца посвящены мне. Книга с тёплой надписью автора долго хранилась у меня. Но, увы, кто-то взял её прочитать и «зачитал»…
В первых числах апреля подули холодные ветры, резко ухудшилась погода, пошла ледяная шуга. Китобойцы рыскали по морю, но китовых фонтанов не обнаруживали. Китобойные флотилии других стран закончили промысел и ушли домой. Нам этого делать было нельзя. План на 30 марта был выполнен лишь на 50,11 %. Пришла радиограмма из Министерства о продлении квоты на добычу китов ещё на один месяц. Норвежцы посмеивались, пожимали плечами: что поделаешь с «этими русскими»? В первой декаде апреля добыли всего 10 китов. Правда, 11 апреля удалось добыть 4 финвала, но это, как оказалось, были последние. А тут ещё начальство надумало написать письмо на имя «дорогого това¬рища Сталина» с клятвой «выполнить задание Родины». Клятву, конечно, не выполнили, надвигающиеся льды стали вытеснять фло¬тилию из района промысла. Чтобы не застрять во льдах (а такой опыт у нашего капитана-директора уже был — это о нём в 1934-м злые языки язвили: «Капитан Воронин «Челюскин» проворонил») — стали искать другие, более безопасные районы промысла.
Выше я писал, что климат в Антарктике самый суровый на Земле. Надо добавить: и самый мрачный. Высокое атмосферное давление, постоянная пронизывающая изморось, вечно хмурое небо, тяжёлый туман, беспросветная серость кругом и тоска по родным так давят, что не всякий человек выдерживает. В середине апреля один за другим исчезли два матроса. Аврал по их розыску не помог. Поговаривали, что, «свихнувшись», они бросились за борт. Случился ещё и несчастный случай. Норвежец — гарпунёр одного из китобойцев — в подпитии, несмотря на запрет, настоял на том, чтобы его перебросили на китобазу. Людей и всякие «деликатные» грузы транспортировали с борта на борт в бочкообразной корзине, сплетённой из толстых прутьев. Эту операцию, рискованную даже в нормальную погоду, категорически запрещалось производить при волнении моря. Но пьяному — море по колено. И в результате корзина с сидевшим в ней гарпунёром попала между бортами китобойца и китобазы и была смята. Норвежец получил тяжёлые увечья, врач оказался бессилен. Цинковый фоб поместили в морозильник и в первом же порту норвежцы организовали его отправку в Норвегию.
В последующих рейсах смертельные случаи были и с нашими людьми. Если это случалось в начале рейса, то покойного «предавали морю»: после речей к гробу привязывали гарпун и опускали в море под звуки Гимна СССР. Если же к концу рейса, то цинковый гроб с телом помещали в морозилку и по возвращении в Одессу хоронили на городском кладбище.

Заготовку воды поручили моей бригаде. Нас высадили на необитаемый гористый остров (сейчас не помню его названия). Воду надо было брать из бур¬ных родников, расположенных на высоте примерно 70-80 метров. Раскатали брезентовые рукава, подставили верхние концы к истоку, и пошла вода вниз в коффердамы (ёмкости для воды между танками)! Теперь от нас требовалось лишь присматривать за рукавами. Работа — не бей лежачего! Курорт, да и только! Сначала от скуки, а потом и по разрешению начальства стали заготавливать и птицу. На острове гнездились тысячи разных непуганых птиц. Нашлись знатоки, указавшие, каких птиц надо добывать. Любопытные и глупые, они подпускали нас к себе слишком близко. Их ловили руками, как ловят домашних кур. Некоторых осторожных, которые не давались в руки, сражали длинной палкой, срезан¬ной с дерева тут же на острове. Добытую птицу обезглавливали и в мешках относили на китобазу. А там, на камбузе, повара стряпали праздничные блюда из свежей птицы, которой у нас на столах не было уже почти полгода.

Лет через 5O Фолклендские острова захватит правившая Аргентиной военная хунта. Изгнали английского губернатора, и поставили своего. Англия направила туда военный флот и авиацию. В ожесточенной войне Аргентина потерпела поражение. Острова вернулись прежним владельцам. Мне тогда подумалось: надо же, за тридевять морей посылают линкоры и авианосцы, проливают кровь граждан ради островов, от которых и пользы мало, и находятся они «у чёрта на куличках». Нет, чтобы взять с нас пример: мы подарили «дяде», хотя и ПОЛУ, зато жемчужину Чёрного моря. И сейчас, вроде бы, собираемся отдать острова, хотя и на Дальнем Востоке, но не дальние, а рядом, у наших берегов, к тому же богатые природными ресурсами и запасами рыбы и зверя.
Это я отвлёкся. Всё-таки надежды, что по пути на север попа¬дутся киты, не теряли. Шистер попросил меня написать заметку, которую поместили в первомайском номере газеты. Вот она:
С начала подготовки к промыслу и в период про¬мысла бригада кормовой разделочной палубы проде¬лала большую работу. Позади остались дни. когда все из¬готовляли снаряжение, такелаж для разделочных палуб.
Свыше 250 китов было разделано нашей бригадой за время путины. Рабочие бригады серьезно относи¬лись к новому для них делу. С момента установления сменных норм не 6ы:ю случая невыполнения дневного задания. Обычно задание выполнялось на 120—150цроц. 1 апреля было разделано за сиену 7,76 кита или 194 проц. сменного задания.
Старший резчик Полуянов, резчик Елизаров, пла- стовщнки Воюшин. Петлнн, лебедчики Жданов и Ефи¬мов—передовики бригады. Это—люди от работы кото¬рых зависел успех нашей бригады. Они всю путину работали хорошо, показывая пример высокой произ¬водительности. Лучший из рабочих «ашей палубы Александр Скоробогач в настоящее время учится на гарпунера и с успехом осваивает новое интересное дело.
В оставшееся время промысла и на переходе в порт коллектив кормовой разделочной палубы прило¬жит все силы к тому, чтобы успешно выполнить по^ ставленные перед ним задачи.
В заметке хвастаюсь, что в путину работали хорошо. Это правда. Действительно, из 38б-х добытых китов 250 разделала моя бригада. Поэтому было естественно, когда в следующем номере от
5 мая газета «Советский китобой» сообщила, что «за достижение высоких показателей в работе» объявлена благодарность с зане¬сением на Доску почета Полуянову, Елизарову, Арзуманову и Воюшину. Четыре человека из одной бригады! Это было безусловное признание успеха бригады и моего лично.

Выполняя ответственное правительственное зада¬ние личный состав флотилии добился первых успехов в деле освоения китобойного промысла в Антарктике. Среди экипажа выросли хорошие специалисты, изучив¬шие новое дело.
В связи с праздником 1 Мая, за достижение вы¬соких показателей в работе приказом капитана-дирек- тора объявлена благодарность и занесены на доску почета: Хаматдннов—матрос китобойца .Слава 3*, Гу¬зеев—кочегар китобойца .Слава 3″, Засосов—штурман китобойца .Слава 2*. Шнмко—матрос китобойца .Сла¬ва 2*, Захаров—старший механик китобойца .Слава 5*. Щепицнн—боцман кчтобойца .Слава 4*. Бокарсв—ко¬чегар китобойца .Слава 9\ Полуянов—старший рез¬чик, Елизаров—резчик, Кузовков — мастер разделки. Кашелава—младший боцман. Мифтахов-матрос I клас¬са, Конофеев—наборщик, Посметюк—кузнец, Куликов —радист, Арзуманов—мастер разделки, Харсеев—ма¬стер раздеТПГйГТИМищМПЙГ^матрос китобойца .Сла¬ва 3*. Воюшин—пластовщик.
Но ещё большую радость вызвало то, что высокой похвалы заслужили два студента Мосрыбвтуза: Саша Засосов и я. Китобоец «Слава-2», на котором Саша работал, добыл больше всех осталь¬ных — 62 кита. Моя бригада тоже оказалась первой. Конечно, сейчас это звучит слишком пафосно и, возможно, наивно. Но тогда в той обстановке я чувствовал себя на седьмом небе. Не забудем, какое это было время.
А через неделю отметили уже трёх студентов. За активное участие в работе газеты в честь «Дня печати» объявили благодар¬ность Саше Засосову, Сосику Гюльбадамову и мне. Прекрасно рисовавший Сосик выпустил несколько стенгазет, которые тогда именовались «низовая печать». На 3-х склеенных больших листах чертёжной бумаги формата А-1 помещались интересные, остроум¬ные, смелые и узнаваемые карикатуры и шаржи на работников китобазы. У стенгазеты собирался народ, читали, обсуждали, хохотали, подначивали тех, кто там изображён. Смотреть стенга¬зеты ходили не только советские работники флотилии, но даже норвежцы, которые такими «пустяками» не занимались.
Фолклендские острова флотилия покинула 12 мая. Впереди были рейды у Буэнос-Айреса (16.05), Монтевидео (17.05). 25 мая китобаза стала на якорь в бухте у Рио-де-Жанейро. Во всех 3-х перечисленных портах предпринимались меры, чтобы пересадить норвежцев с наших судов на пассажирские лайнеры или самолёты: норвежцы желали пораньше добраться к себе домой. Да и мы хотели освободиться от неудобных пассажиров, которые только и делали, что играли в карты и пьянствовали. Но, к сожалению, подходящих рейсов в Европу не было. 26 мая меня с бригадой направили в Рио-де-Жанейро грузить в портовом холодильнике на китобоец «Слава-1» большую партию продовольствия, в основном туши крупного скота. Правда, в городе мы не были, только в порту, но всй-таки могу похвастать: я был в Рио-де-Жанейро, куда так мечтал попасть незабвенный Остап Бендер!

Собрание рабкоров

Состоялось собрание рабкоров флотилии, посвященное Дню большевистской печати. Доклад. о Дне большевистской печати и задачах рабкоров флотилии сделал редактор газеты .Советский китобой* тов. Шистер. Выступавшие в прениях токарь завода Винев- ский, лебедчик Гюльбадамов. начальник производства Боев, мастер линии муки Сорокин, электрик Романов, главный инженер Олив и другие отмечая положитель¬ные стороны в деятельности газеты указали на недо¬статки. Основными из них являются недостаточное ко¬личество рабкоров, нерегулярный выпуск .боевых ли¬стков*, недостаточное освещение в газете вопросов жизни нашей страны и международного положения. Выступавшие внесли много ценных предложений по улучшению газеты.
На собрании был зачитан приказ капитана-дирек- тора тов. Воронина с объявлением олагодарностей ак- тивным рабкорам газеты, и приказе говорится: ГЗа Бремя peflda газета флотилии .Советский китобой* и низовая печать способствовали мобилизации личного состава на решенне ответственной правительственной задачи по освоению китобойного промысла в Ант¬арктике.* За активное участие в газете объявлена бла¬годарность: редактору газеты Шнстеру. печатнику Конофесву. жировару Манафееву, токарю Виневскому, жнровару Мачинскому, мастеру разделки Арзуманову, машинисту Фадееву, лебедчику I юльбадамову, главно- му механику завода Бодрову, штурману китобойца .Слава 2* dacocoey, старшему механику китобойца .Слава 8* Воробьеву и кочегару китобойца .Слава 8*
ВлаС'»“’ А. МАЧИНСКИЙ
По окончании промысла руководство флотилии поручило мне составить «Инструкцию (руководство) по технике разделки усатых китов». Только для уса¬тых китов, — потому что технология схожая, к тому же кашалотов добывали очень мало. Руководство напечатали на ротаторе, а чертежи и рисунки — на светокопи-ровальной бумаге. За подготовку этого «труда» по флотилии мне объявили благодарность и выдали денежную премию. Из 2-х «авторских» экземпляров, выданных мне, по возвращении в институт, один я сдал в деканат как отчёт по практике (его приняли, освободив от практики за 4-й курс). И как подарок почти три месяца летом 1947 года я прекрасно провёл дома в Ташкенте. Инструкцию по разделке китов похвалили и сказали: она может быть засчитана как научная работа с грифом «на правах рукописи». Инструкцию отдали в институтскую библиотеку. Позднее я узнал, что у студентов технологического факультета она служила материалом при подготовке дипломных и курсовых проектов. Конечно, было приятно. Однако, честно говоря, особого значения этой работе я не прида¬вал, хотя свой, авторский экземпляр, храню 68 лет. И чтобы закончить эту тему, скажу: через 7 лет, когда я был в 9ни рейсе «Славы», видел, что составленная мной Инструкция «работала». Правда, её подредактировали, «облагородили»,… убрали мою фамилию, поставив на титульном листе вверху: «Утверждаю. Капитан-директор».
3 июня в открытом океане мы встретили бразильское военное судно типа «Охотник». Оно двое суток дрейфовало, имея повреж¬дение в двигателе и радиостанции. Капитан терпящего бедствие судна просил известить в Бразилию о его местонахождении, чтобы прислали буксир, что и было сделано. 6 июня вторично в этом году пересекли Экватор, что опять отметили пятью длинными гудками.
Сразу после Рио-де-Жанейро меня вызвал старпом Корсак и предложил пойти во Владивосток (!) боцманом на китобойце «Сла¬ва-9». Он сообщил, что есть приказ направить туда китобойцы №№ 8, 9 и 10 для включения их в состав дальневосточной флотилии «Алеут». Переход возглавит он, Корсак, поэтому и набирает команды. Встреча с танкером «Барнаул», который должен сопровождать китобойцы до Владивостока, назначена у островов Зелёного Мыса. Там я и должен пересесть на китобоец. Корсак обозначил курс, по которому будет следовать эта группа судов: через Гибралтар, Суэцкий канал, Красное море, Индийский океан, Южно-Китайское и Японское моря, Японский пролив. Будет четыре-пять заходов в иностранные порты, в том числе Порт-Саид и Сингапур. Валюта — за всё время плавания, включая и время, проведенное на китобазе. От этого предложения у меня «в зобу дыханье спёрло». Я готов был закричать: «Согла-а-а-сен!!!». Но опытный морской волк дал мне три дня подумать. И правильно сделал. Когда я обдумал это предложение, посоветовался с умными людьми, понял, что с согласием пойти во Владивосток я поспешил.
И вот почему. Институт командировал меня как практиканта в кито¬бойную флотилию «Слава». После окончания рейса я обязан возвратиться в институт для продолжения учебы. Перейдя же в другую организацию, я нарушал условия командировки. Меня могли и отчислить из института, тем более, что я не успевал попасть в институт к началу нового учебного года. Кроме того, я терял ещё один, уже второй год учёбы, что было совсем неразумно. Но самое главное: я соскучился по родным — маме, сестре, братьям, друзьям, по Ташкенту и Москве. Пришлось, с извинением, отказаться, о чём я никогда не жалел, хотя такой шанс в жизни больше не представился.
* Моряки из этого плавании вернулись во Владивосток в конце ноябре 1947 года. Получили расчбт в рублях, но декабрьская Денежная реформа «съела» все их деньги.
Вечером 11 июня флотилия подошла к островам Зеленого Мыса. На островах (их 10) тогда проживало почти 170 тысяч человек. Ежегодно их посещало более 4 тысяч различных судов. Острова, подчиненные Португалии, связаны с ней, а также с Англией регулярным сообщением. Поэтому была надежда, что удастся высадить всем надоевших норвежцев. Но судовладельцы, узнав, кто будут пассажиры, отказались принять их: норвежские китобои пользовались дурной славой, никто не хотел с ними связываться. Оставалось надеяться на Гибралтар.
Суда флотилии встали на якоря в заливе острова Святого Николая. Под его прикрытием снабдили китобойцы всем необходимым. Через несколько суток вошли в Средиземное море и стали на рейд у Гибралтара. Китобазу сразу окружили десятки лодчонок со всяким добром: фруктами, вином, сувенирами и прочим. Но купить что-либо мы не могли, у нас не было денег. Нас поджидала большая неприятность. Всему личному составу флоти¬лии за время нахождения в загранплавании полагалось выплатить командировочные валютой. А это были немалые деньги, не сравнимые с теми рублями, которые мы заработали «в результате невыполнения плана». Несколько дней ждали разрешения из Москвы на выплату валюты, но так и не дождались. Валюту не выплатили, на берег не выпустили. Это было безобразие, настоя¬щий обман, нас «кинули». Люди возмущались, нашлись смельчаки, которые пошли к начальству «качать права», но ничего не доби¬лись. Проглотив горькую пилюлю, несолоно хлебавши, поплыли дальше. Это было первое в моей жизни «кидалово». Потом такое случалось не раз, но об этом после, если успею.
Не удалось высадить норвежцев и в Гибралтаре — не было подходящих рейсов в Норвегию, но узнали, что в ближайшие дни отправится самолёт в Осло с острова Мальта. Направились туда. Китобаза подошла к острову и встала на рейд у порта Валлетта, откуда норвежцев «на катере отправили к… матери». Теперь без стоянок — курс на Одессу. Путь наш пролегал мимо многочислен¬ных островов, и мы могли разглядывать их красоты.
Не обошлось без «ЧП», которое здорово всех перепугало. Если заходить с Эгейского моря, то после порта Чанаккале пролив Дарданеллы делает очень крутой поворот, сначала влево, а затем, ещё круче вправо. Турецкий лоцман, не рассчитав, не вписался в один из этих поворотов и посадил нашу махину кормой на мель. Какой переполох был на китобазе! Вызвали несколько буксиров и, провозившись часа два-три, кое-как стащили китобазу с мели. А дальше, пройдя без приключений Мраморное море и пролив Босфор, вышли на простор Чёрного моря.

Стены крепости Константинополя ■ сейчас Стамбула. Фото с борта китобазы.
В Одессу пришли 6 июля 1947 г. На подходе к порту нас торжественно встречали корабли военно-морского флота залпами орудий, гражданские суда — продолжительными гудками, а в порту — тысячи одесситов восторженными криками и духовым оркестром.

Это знаменитый маяк, который обязательно проходят суда, прежде чем войти в бухту Одессы. Если приглядеться, то можно видеть на
крыше здания маяка группу людей. Это фотокорреспонденты и кинооператоры, спешащие зафиксировать историческое событие. Вдалеке видны китобойцы, идущие в кильватер.

Китобаза «Слава» подходит к причалу порта Одессы. Всем прибывшим на встре¬чу мест не хватает. Многие взобрались на крышу здания порта, некоторые — на палубу и надстройки стоящего у причала пассажирсхого судна.
Пришвартовались, спустили парадный трап. По нему поднялись представители министерства и руководство города. Капитан-директор Воронин отрапортовал заместителю министра: задание Родины выполнено. Затем состоялся митинг, нас называли героями, славословили, аплодировали, звучал туш.

Китобойная флотилия «Слава» прибыла в Одессу. Участники рейса
— «всенародные герои». На следующий день из порта, где пришвартовапись наши суда (мы там пока проживаем и столуемся), по бесчисленным ступеням знаменитой лестницы поднимаемся в город осмотреть его достопримечатепь- ности. Нас встречают одесситы, просят дать автографы. Назойливые фотографы у Одесского оперного театра навязывают свои услуги. Решили и мы сфотогра¬фироваться на память.

У моряков есть давняя традиция: по окончании плавания фотографироваться со спасательным кругом судна, на котором был в рейсе.
Предприимчивые одесские фотографы поднялись на борт китобазы •Слава», предлагая свои услуги. Я не удержался от соблазна и
сфотографировался на память о первом рейсе «Славы» в Антарктику. А еще от 1 -го рейса остались документы с автографами Воро-
нина и ещё одного хорошего и доброго человека — главного инженера флотилии Александра Алексеевича Олива.

Ha следующий день в одном из городских парков был накрыт стол человек на пятьсот. Обилие закусок, горячих блюд и выпивки никому не позволило встать из-за стола, не напившись в дребодан. Даже я, уж, на что не имевший слабость к зелью, и то напился так, что когда по окончании банкета привезли на корабль, с трудом нашёл свою каюту. Думаю, что это была разрядка после длительного плавания вдали от родных берегов. Наверно, поэтому после окончания промысла норвежцы пили «в усмерть». Впрочем, «Всегда есть поводы для пьянства»!
Специально для китобоев в лучшем театре Одессы — оперном, дали большой концерт. Этот театр — гордость одесситов. Горячие патриоты своего города, они не упускают случая похвастаться, что их театр — копия Венского оперного театра, а кое в чём, утверждают, даже лучше.
В Одессе пришлось готовить китобазу для постановки на ре¬монт в Севастопольской судоверфи. Дней через десять произвели расчет, выдали документы, и мы тепло распростились с Одессой и разъехались. Когда еще удастся побывать в этом прекрасном горо¬де, пообщаться с его весёлыми жителями, послушать их типичный и своеобразный одесский выговор, которому вначале удивляешь¬ся, а вскоре незаметно для себя сам начинаешь говорить так же. Отныне будем хвастаться, что мы бывалые моряки, промышляли китов в Антарктике, плыли у берегов Огненной земли (а это верх шика у моряков всего мира!), и у нас, как и должно быть у морских волков — «жопы обросли ракушками».
По бесплатной путёвке отдыхали в «Боржоми». Были на даче Сталина в Ликани (в 4-х км от Боржоми). Когда-то это был дворец Великого князя Михаила Николаевича — Наместника Кавказа. Удивляло, что Великий князь был страстным коллекционером бабочек. На крыше его дворца возвышалась красивая ротонда. Как стемнеет, он забирался туда, включал прожектор и ловил бабочек. Нам бы его заботы! Нынешнему «наместнику», ой, не до бабочек!
Запомнилась еще одна экскурсия. На стареньком, давно требовавшем «швыра» дребезжащем открытом автобусе ехали часа два. Несколько раз останавливались из-за поломок. А ведь пришлось преодолевать опасную, серпантином пролегающую в горах дорогу, местами нависающую над пропастью. И вот, наконец, знаменитая крепость Вардзиа — пещерный монастырский комплекс, памятник грузинской архитектуры и искусства XII века. Вардзиа включает несколько сотен (говорили — 400) жилых, культовых и хозяйственных помещений, высеченных ярусами в отвесной туфовой скале. С экскурсоводом тайным ходом мы вска¬рабкались к входу в пещеры. Часа три осматривали покои царицы, ее приближенных, многочисленные церкви и часовни. Особенно впечатлил главный храм, в котором сохранились древние росписи, в том числе портрет царицы Тамары. Вспомнились пещеры Хндзореска, их я облазил, будучи шестилетним мальчуганом, в первую поездку на Кавказ. Но Вардзиа, нет слов, величественней, несравнимо красивей и недоступней. За всю историю враги ни разу не могли взять эту крепость штурмом, хотя и пытались сделать это много раз.
Остался в памяти и один анекдотический случай. Трое бывалых моряков: Сосик, Толя Зонов и я, на узловой станции Хашури, в ожидании поезда на Бор¬жоми, зашли в духан (так грузины называют свои закусочные). Закусили, попили пива. Потребовалось «нужное» место. Не нашли. Подозвали официанта-духан- щика, спрашиваем: «У вас есть гальюн?» (мы ведь моряки, не «туалет» же спра¬шивать?). Духанщик, глядя в меню, в растерянности: «Рагу есть, сациви есть, бульон есть, гальюн… нету». Мы дружно рассмеялись, но не стали объяснять удивлённому духанщику, что мы имели в виду.
После санатория мы вернулись в институт. Неожиданно участников 1-го рейса в Антарктику, находившихся в Москве, пригласили в Дом кино на просмотр фильма «За китами в Антарктику». Так назвал фильм «Автор сценария и оператор Семен Коган». Зал был полон. Перед сеансом Семен рассказал собрав¬шимся, как проходил рейс, как создавался фильм, кого-то бла¬годарил за оказанное доверие и помощь. Нас, «героев-китобоев», представил публике, заявив, что сейчас зрители многих увидят на экране. Затем начался чёрно-белый фильм. В то время цветные фильмы у нас редко выпускались. В нескольких эпизодах крупным планом, то с выброской в руках, то при подъёме кита на палубу, то с фленшерным ножом при разделке кита показали меня. А диктор за кадром расхваливал «трудовой подвиг молодого мастера раздел¬ки Арзуманова». А когда произносил слова: «Хорошо организован досуг китобоев…» — показали нас с Сосиком за игрой в нарды. Не забыл, таки, Семен своего однокашника — соседа по столу в кают- компании, прославил его на всю страну, спасибо! Можно похвас¬таться: если не героем, то уж актером известного фильма я был.
После просмотра фильма стали его обсуждать. Конечно, все хвалили, даже говорили, что фильм заслуживает быть представленным х Сталинской премии* Когда речи закончились, всех повели в буфет и рассадили за столами, уставленными закуской и выпивкой. Заметим, что до отмены карточной системы оставалось три месяца! Не скрою, одного просмотра мне было мало, хотелось посмотреть хотя бы ещё раз. В Москве тогда напротив гостиницы «Метрополь» стоял «Кинотеатр повторного фильма». В одном из его залов беспрерывно «крутили» кинохронику. Я смотрел «свой» фильм несколько раз, пока не «наелся». Недавно мой племянник Альберт рассказал, что когда этот фильм «гоняли» в ташкентском кинотеатре «Хива» (там, как в Москве, в дневное время беспрерывно крутили документальные фильмы), соседние мальчишки тоже ходи¬ли смотреть этот фильм по несколько раз.
А еще запомнилось совещание в Министерстве рыбной промышленности на Старой площади. В большой комнате перед кабинетом министра Ишкова собралось человек двадцать важных руководителей. Я знал лишь тех, с кем недавно плавал на «Славе»: Соляника, Стрельбицкого Олива, Куликова. Я попал в эту компа¬нию, наверно, как стахановец (стахановцами тогда называли передовиков труда). В сторонке вокруг большого деревянного фотоаппарата с мехами, установленного на массивном деревянном штативе, хлопотал фотограф. Долго не начинали. Сидели, переговаривались, ждали. Шепотом сообщили, что ждут зам. председателя Совмина Микояна. Вдруг забегали, засуетились, затем всех пригласили в кабинет, где указали кому куда сесть. Кто поважней, сели за длинный стол. Остальные на стулья у стены. На столе фрукты, бутылки с минеральной водой и лимонадом. Не зря шептались. Действительно, из другой двери вошли охранник, Микоян и Ишков. Все встали. Микоян оказался не такой, как на портретах. Невзрачный, смуглый, с горбатым, свисающим на усы носом, низкорослый. Меня представили: «Мастер по разделке китов Арзуманян». Думаю, для того, чтобы польстить армянину Микояну: мол, в 1-й рейс в Антарктику ходил и его земляк. Зря это было: он даже бровью не повёл — он же «интернационалист»! За веб время, пока нас ему представляли, и потом, когда проходило совещание, Микоян ни разу не пошутил, даже не улыбнулся. Меня удивил его чудовищный грузинский (не армянский!) акцент. говорил он быстро-быстро, проглатывая окончания слов, как-то взахлёб. За 30 лет жизни в России он не научился нормально говорить по-русски! Но зато раз пять-шестъ всуе помянул «товари¬ща Сталина». Оказывается, и флотилию назвали «Славой» «по совету товарища Сталина», и в Антарктику пошли «по указанию товарища Сталина», и «кадры подбирали под контролем «товарища Сталина», и «товарищ Сталин создал условия и следил за ходом промысла» и т.д., и т.п. Правда, было непонятно, чем же занима¬лись многочисленные начальники в министерстве? Зато стало ясно, под чьим «мудрым руководством» нам не выплатили валюту, положенную в 1-рейсе. Выходило, что виноват-то во всём «сам товарищ Сталин»! Затем Микоян спросил, всё ли готово к выходу во 2-й рейс и можно ли обойтись без норвежцев. Примерно через полчаса он вдруг поднялся, пожелал успехов и ушёл, сопровож¬даемый министром. Стали расходиться. Фотографу в приёмной так и не пришлось запечатлеть эту «историческую встречу».

‘ В этот раз Сталинскую премию Когану не дали, он её получил через три года за другой заказной фильм — анафему тогдашнему югославскому президенту Тито, посмевшему ослушаться «вождя всех воемвн и народов»

В 1952-году мне в руки попала книга «Пищевая индустрия Советского Союза!, изданная в 1940 году. Это был сборник выступлений Микояна на плену¬мах, съездах, совещаниях. В каждом выступлении ■ славословия в адрес «вели¬кого, мудрейшего и гениального товарища Сталина». Товарищ Сталин сказал то, велел это, предвидел третье. Подхалимски до приторности, чуть не по 10 раз в каждом выступлении. Было тошно и противно читать. Каково же было его слу¬шать? Говорят, «Короля создает его свита». Культ личности Сталина насаждало его ближайшее окружение, в которое входили Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян. Но последний делал это особенно настырно, бессовестно и по-восточно¬му льстиво. Жаль, что я не сохранил эту книгу. Мог бы привести несколько цитат, и сразу стало бы ясно, что Микоян — главный «насаждатель» культа личности Сталина, этого самого страшного палача всех времён, погубившего десятки мил¬лионов неповинных людей Да и у самого Микояна руки по локоть в крови. Это он в 1937 году подписывал сплошь «расстрельные» списки, по которым уничтожили десятки тысяч лучших сынов Армении. Раболепствуя перед Сталиным, он под¬готовил клеветнический донос, на основании чего был расстрелян его близкий ДРУГ Николай Бухарин. Будучи наркомом, Микоян в тридцатые годы «очистил пищевую промышленность от врагов народа», в результате чего были репрес¬сированы тысячи специалистов. Документально доказано, что лично Микоян ответствен, за то, что безвозвратно за ГРОШИ ушли за границу величайшие музей¬ные сокровища Российской Империи. Это был трусливый, хитрый, беспринцип¬ный человечек. Имея в виду эти качества, о Микояне говорилось: «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича» («Ильичи»-это Ленин и Брежнев). Недавно по телевизору показали фильм о Микояне. Двое его сыновей наперебой расхвали¬вали своего отца, ставя ему в заслугу… «начало промышленного выпуска в стране мороженого и сосисок». Но умолчали, что, продав за границу государст¬венные запасы зерна, их батюшка обрёк страну на страшный голод. А как оправ¬дывают репрессии? Да, говорят братья, это было, но их отец не один такой, он вынужден был это делать, чтобы самому не подвергнуться репрессиям и спасти свою многочисленную семью. А вообще, он был очень добрым человеком, не зря же своим чадам оставил на миллионы акций, лишь за бренд «Микоян»?
А Указ о награждении китобоев, отличившихся в 1-м рейсе (ожидали, что его привезёт Микоян), так и не последовал: за что награждать, если не выполнен план? Да и как бы это восприняли норвежцы, которые участвовали в 1-м и пошли во 2-й рейс? Ограничились приказом министра. Дали «всем сестрам — по серьгам»: грамоты, благодарности, премии. И на том спасибо.