Записки о былом. Воспоминания обрусевшего армянина. Часть 24 История

Автор Сергей Арзуманов. Публикация книги прервалась на время, продолжаю, с Ташкентом связано меньше, но все равно довольно интересно, рекомендую. ЕС. Все части связаны тегом автора.

В Москве известен «Дом на Набережной». В тридцатых годах прошлого века его построили для советской элиты. В этот дом в квартиру семьи героя Гражданской войны Щорса затащил меня Олег встречать Новый 1946-й год. Кем он приходился дочери Николая Щорса Вале и её мужу Изе — родственником или прияте­лем — не знаю. Во всяком случае, встретили его, как желанного гостя. Олег представил меня как друга. В компании были исключительно евреи. Поначалу меня приняли за «своего». Но, заговорив на идиш, разочаровывались и отходили от меня в сторону. Это первый раз, когда я был в чисто еврейской компании.

Вернусь опять в Мосрыбвтуз. Секретарём парткома институ­та был доцент кафедры OMJI некто Свердлов. Не знаю, состоял ли он в родстве с известным цареубийцей Я.М. Свердловым, но влияние в институте имел большое. Кстати, лишь в Москве я узнал, что Свердлов — у евреев довольно распространённая фамилия, хотя и очень похожая на русскую. Свердлов был эдакий живчик, человек энергичный, вездесущий. Не ходил, а бегал, вечно проти­рая толстые стёкла своих очков. Всем своим поведением он показывал, кто в институте хозяин. Поговаривали, что даже директор Морозов, уважаемый, но мягкий человек, «ходил под ним». Председателем местного профсоюзного комитета коллектива сотрудников (не студентов) был доцент Розенштейн, он читал лекции по политэкономии. Лицом, манерами и даже фигурой он напоминал обезьяну. Студенты дали ему кличку «Мартышка». И вот эта «двоица» решила поставить своих «земляков» во главе и двух студенческих организаций. В профстудком «пропихнули» Фридмана, а в комитет комсомола — Саковца. По смешному совпадению оба они тоже носили очки с толстыми стёклами! И когда это свершилось, в институте зло шутили: «Четыре четырёх­глазых еврея захватили четырёхэтажный русский институт». Но вскоре в стране началась «борьба с космополитизмом», и все «четырёхглазые» с местечек были смещены. Их заняли русские с нормальным зрением и без национальной корпоративности.

О предстоящем назначении Олег мне похвастался. Хорошо его зная, постоянно видя его вызывающее поведение (картёжные игры, пьянки и прочее), я стал отговаривать его от этой затеи. И, вроде бы, убедил. Однако его собутыль­ники и карточные партнёры сумели-таки сагитировать. Да и сам Олег «рвался во власть». Оказалось, что я, как в воду глядел. Олег продержался на этом месте месяца полтора. Его с треском сняли с занимаемой должности, объявив «строгача» по партийной линии «за безнравственное поведение». (Между про­чим, в этот состав комитета комсомола «по инерции» (я уже избирался, в предыдущий состав) избрали и меня, возложив как всегда ответственность за спортивные дела. Но через пару месяцев я тоже освободился от членства в комитете комсомола, но уже «в связи с уходом в плавание с китобойной флотилией «Слава».

Однако вернемся в сентябрь 1946 года. В Ташкенте я втянул­ся в занятия штангой. Хотелось продолжить занятия и на новом месте. Но в институте была лишь лыжная секция, что не для меня: лыжи я видел только на картинках. Да и где было их видеть? Ведь в Средней Азии земля покрывается снегом только в горах, «в кото­рых я ни разу не бывал». В учебных заведениях по соседству — в Тимирязевской академии и институте механизации сельского хозяйства секций штанги не было. Зав. кафедрой физподготовки В.А. Старожук, узнав, что я имею удостоверение тренера по штан­ге, предложила самому организовать такую секцию в институте и работать её тренером на полставки преподавателя — 525 рублей в месяц. Это было очень заманчиво. Мало того, что я мог продол­жать заниматься любимым видом спорта, так мне ещё и деньги обещали платить. И немалые, а они в моём положении были очень кстати. И хотя я понимал, что знаний и опыта для самостоятельной тренерской работы у меня недостаточно, я согласился.

Надо было начинать с нуля. В институте не было абсолютно никакого «штангистского» оборудования — его следовало приобрести. Не говоря уже об опыте, и энаний-то особых у меня тоже не было. Единственное подспорье — подаренная моим тренером книга А. В. Бухарова «Гиревой спорт», которую захватил из Ташкента. Но этого было недостаточно, ведь я должен был отвечать не только за здоровье ребят, которые мне доверятся, но и за то, чтобы они достигли результатов: получили разряд. Недолго раздумывая, проштудировав ещё раз упомянутую книгу, поехал «на разведку» в Спорткомитет, где нужно было получить методические материалы, наряды на спортивные оборудование и форму, а главное — согласие на организацию секции.

В отделе тяжёлой атлетики Спорткомитета меня направили к какому-то Александру Васильевичу. За видавшим виды столом сидел небольшого роста плотно сбитый человек на вид лет пятиде­сяти пяти с наголо бритой головой. Внимательно выслушав меня, поинтересовался, где и у кого я тренировался. Оживился, услышав фамилию «Мкртумянц», одобрительно о нём отозвался. В заключе­ние, снабдив бланками журналов, методиками и нарядами на оборудование, мой собеседник дал своё «добро» и сказал:

—      Серёжа, методика тренировки для каждого спортсмена должна быть индивидуальна. Общие методики есть в моей книге. А вообще, главное — систематические и упорные тренировки. Начинай работать, не стесняйся обращаться сюда. Чем можем, тем поможем.

И тут меня осенило: да ведь передо мной «дядя Саша» — Александр Васильевич Бухаров — многократный чемпион страны по штанге, Заслуженный мастер спорта СССР, автор упомянутой книги! Как я сразу не догадался? Меня смутил его скромный кос­тюм, простецкая манера обхождения и отсутствие таблички о том, кто хозяин стола. Я заметил, что на «ты» Бухаров обращался только к тем, к кому благоволил и кого считал «своим человеком».

Теперь почти каждый день после лекций, а они заканчивались в 2-3 часа дня, я занимался организацией институтской секции штанги. Работы было невпроворот. Надо было в московских магазинах и предприятиях закупать и доставлять в институт необходимое оборудование: штанги, гантели, гири, экспандеры, а также спортивную форму. Требовалось вовлечь ребят в новую спортивную секцию, отобрать из них тех, кто по состоянию здоровья и физическим данным подходит для занятий этим опасным, но модным в то время видом тяжёлой атлетики.

Медкомиссия «профильтровала» желающих заниматься в секции. Но была и другая проблема. Занятия тяжёлой атлетикой — дело нешуточное: большие физические нагрузки требуют хороше­го, полноценного питания. А откуда оно при существовавшей карточной системе? Решить этот трудный вопрос помог директор института, он распорядился выделять всем, кто будет заниматься в секции штанги, карточки УДП (о них я уже писал), а также дополнительные талоны на продтовары: консервы, макаронные изделия и крупы. Это было больше, чем я предполагал. Оставалась «самая малость» — стать настоящим тренером, способным самос­тоятельно проводить занятия. Теперь учёба как бы отошла на второй план. Хорошо ещё, что на 3-м курсе нового института большинство дисциплин были интересны, необычны, в молодой голове застревали прочно. Например, морское дело, метеорология, судостроение: не требовалось после лекций тратить время на их закрепление в памяти. По совету Бухарова я стал посещать занятия опытных и знаменитых 1ренеров, которые, не смея отказать «дяде Саше», любезно и бескорыстно мне помогали. Сейчас бы сказали, что это были «мастер-классы». Я, как губка, впитывал всё, что мне говорили и показывали именитые мастера, претворял всё это на своих занятиях. Я был захвачен занятиями штангой, стал фанати­ком этого вида спорта. Наверно, это состояние передалось моим подопечным. Ребята не пропускали занятий, проявляли трудолю­бие и упорство. Сила, сноровка и результаты росли, как на дрожжах. Через какое-то время на тренировки в нашу институт­скую секцию стали приходить мастера спорта по штанге. Не буду перечислять всех. Но событием были посещения и тренировки известного в то время штангиста Григория Новака. Он никогда не приходил один, а с двумя-тремя известными тяжелоатлетами. Гриша (так все его звали, ему тогда было лет 25-26), уже 5 или 6 лет подряд завоёвывал звание чемпиона страны в полутяжёлом весе, ему только что присвоили звание Заслуженного мастера спор­та. Новак усиленно готовился к чемпионату мира 1946 года в Париже, где и станет Абсолютным чемпионом, побив сразу два мировых рекорда! С ним всегда приходил и чемпион страны в лёгком весе Израиль Механик. Он тоже усиленно тренировался, одновременно являясь и личным тренером Новака. В институте узнали, что в наш спортзал приходят знаменитости, и зевак хватало, но это нисколько не смущало моих именитых гостей. По-моему, им это даже нравилось, к ним приходил кураж, и они с удовольствием показывали, на что способны, начинали упражняться «на публику», что, впрочем, по-человечески было понятно.

На первых занятиях институтской секции штанги. Показываю, как правильно надо <в замок» взяться за гриф штанги, чтобы она не вырвалась из рук во время упражнения.

Имя Григория Новака в то время не сходило с газетных полос. Тогда не было спортсмена, который столь впечатляюще часто бил мировые рекорды. Новак не отличался стройностью и привлекательностью. Рыжеволосый, смуг­лый, невысокий, короткорукий, весь состоящий из груды мышц, грубоватый, шумный, бесшабашный, в общем — рубаха-парень. Ходил неторопливо, враз­валку, переваливаясь с ноги на ногу, даже враскоряку, с оттопыренными в стороны руками • выпирающие отовсюду мышцы не позволяли ходить нормально. Обладая необычайной силой, в спортзале, особенно если были зрители, он картинно выжимал два поставленных один на другой двойника- двухпудовые гири. Жонглировал двойниками, завязав глаза. Это был взрос­лый мальчишка, любивший покрасоваться, показать свою недюжинную силу. И именно недюжинная сила впоследствии сыграла с ним зпую шутку. Он выигрывал за счёт силы. В жиме штанги, где требовалась только физическая сила, ему не было равных. В этом упражнении он намного отрывался от соперников, создавая такой большой запас, что уже не было страшно, даже если его немного и обгонят в темповых движениях (рывке и толчке). Америка­нец Шеманский понял это и, значительно увеличив результаты в рывке и толчке, на следующих соревнованиях вышел вперёд, оттеснив Новака.

Новак сошёл с мировой спортивной арены, но продолжал до 1952 года лидерство внутри СССР в своей весовой категории. И лишь уступив чемпионство знаменитому Юрию Власову, «поменял квалификацию», с 1955 года он стал артистом цирка. На силовое шоу «Григорий Новак с сыновьями» было невозможно достать билеты. Всем хотелось посмотреть, как бывший чемпион и много­кратный рекордсмен мира жонглирует многопудовыми гирями, шарами, поднимает штангу с фантастическим весом, как он спокойно лежит под деревянным помостом, по которому проезжает автомашина, или как он своими мощными ногами держит трек с мчащимися по нему мотоциклистами. Заслуженному мастеру спор­та Григорию Новаку присвоили ещё и звание Заслуженного артис­та. Наши пути с Гришей разошлись в конце 1949 года. Я забросил тренерскую работу: надо было защищать диплом, потом отъезд из Москвы. Лишь однажды, лет через шесть-семь, я случайно увидел­ся с ним в Москве, где в Зелёном театре проходила встреча штангистов СССР и США. Наверно, и он пришёл посмотреть на «Чудо XX века» американца Пауля Андерсона. Это был уже дру­гой, вальяжный, солидный джентльмен. Он меня узнал, протянул руку и… А руки-то у него остались такими же: в рубцах, мозолях, ссадинах. Тяжёлые руки рабочего человека.

Исключительными физическими данными Григория с детства наградила природа. Но без тяжкого, упорного труда он не достиг бы мировых вершин в спорте. И за этот тяжкий труд он стремился получать достойное вознаграждение. Это не все и не всегда понимали, время было такое. Тогда в стране не было спортсменов- профессионалов, зарабатывающих на жизнь спортом, были только любители. «Спортсмен-профессионал» было ругательным словом, всё равно, что «рвач». И только с конца 80-х годов наши спортсме­ны получили возможность заключать контракты, выезжать за гра­ницу, выступать там как профессионалы и зарабатывать приличные деньги, поднимая одновременно и престиж нашего спорта.

Григорий Новак, кажется, первый советский спортсмен-*любитель», извлекавший из спорта материальные выгоды. Начиная с 1945 года, советским спортсменам стали выплачивать премии за установление советских, европейск. их и мировых рекордов. Например, за установление мирового рекорда платили 25 тысяч рублей. По тем временам — сумма значительная. Так вот, Гриша умуд­рялся устанавливать в течение года несколько разных рекордов. Но каждый его рекорд превышал предыдущий не более чем на 500 граммов, чтобы вскоре, увепичив его ещё на 500 граммов, получить вознаграждение уже за следующий рекорд. О хитрости Гриши знали и подшучивали над ним. Мне помнится случай, когда ассистенты «перепутали бпины» и навесили их на гриф штанги больше, чем требовалось. Новак вес поднял, судьи зафиксировали: «Вес поднят!», но когда взвесили штангу, оказалось, что рекорд побит не на 500 грамм, а на 1,5 кг Надо было видеть, как он бып расстроен! Ведь Гриша в результате ошибки (а, может быть, и «подставы») потерял 50 тысяч рублей! За всю свою спортивную жизнь Новак 23 раза устанавливал мировые рекорды. Наш Василий Алексеев проделывал это 79 (!!) раз, но Новак был первым не только рекордсменом, но и первым советским Чемпионом мира не только по штанге, а и первый вообще в Советском спорте, так как, выйдя после октябрьского переворота из междунаро­дных спортивных ассоциаций, Советский Союз стал возвращаться в них лишь с 1946-го года. Тогда и стали фиксировать достижения советских спортсменов. Новак не стал Олимпийским чемпионом. Советский Союз начал участвовать в Олимпийском движении с Хельсинки, в 1952 году, когда звезда Григория Нова­ка уже закатывалась. Восходили другие звезды мировой величины.

На помосте появился великий атлет, американец шведского происхождения Пауль Андерсон, прозванный Дикси Деррик — Подъёмный Кран. При росте 178 см Пауль весил 165 кг\ В окружности его чудовищный бицепс составлял 57 сантиметров! При ходьбе он раскачивался и здорово напоминал циркуль: стоя на одной ноге, другой он чертил дугу и выносил её вперёд. Перенеся на неё опору, чертил дугу другой ногой. Такая походка ещё больше подчёркивала его громоздкость и мощь. О том, чтобы перекрыть 500- кг рубеж, мечтали 30 лет. Андерсон, придя на помост, сразу одолел 518*5 кг! Мировые рекорды стали падать, как кегли. Добродушный курчавый швед баловался ими, как двухпудовичком. Несколько лет на рекор-ды Андерсона никто не посягал, они стояли, как скала Пока не созрело другое чудо — наш Юрий Власов, весивший 123 кг и отли­чавшийся поразительной для тяжеловеса стройностью, нервностью.

Целых сто лет тяжеловесы сложением напоминали платяной шкаф, имели необъятные животы и спины шириной с парадную дверь. По сравнению с соперниками Власов казался поджарым и сухощавым. Там, где его предшественники равномерно и медленно жали штангу вверх, он призывал себе на помощь мышечный взрыв. Повторилось то же, что было у Шеманского, когда он брал верх над Новаком. Наш Юрий Власов стал легендой Римской Олимпиады 1960 года, перекрыв результат Пауля Андерсона сразу на 25 кг, даже не побив его рекорд в жиме! Это он сделает позже, уйдя с помоста с результатом в троеборье в 580 кг. За Власовым будет «царствовать» на мировом помосте Леонид Жаботинский с резуль­татом 590 кг. А затем и наш великий атлет всех времён Василий Алексеев, переступивший в троеборье 600 кг, установивший, как я уже упомянул, 79 мировых рекордов и ушедший непобедимым с помоста с результатом в 645 килограммов!

С этими тремя легендарными атлетами мне не пришлось видеться. Но мне повезло тренироваться вместе с Заслуженными мастерами спорта, мировыми рекордсменами и чемпионами Григорием Новаком, Георгием Поповым, Суреном Богдасаровым, Александром Божко, Николаем Шатовым, Израилем Механиком. Они помогли мне стать тренером. Иногда я набирался нахальства подмечать Ошибки при исполнении ими тех, или иных упражнений. Они принимали мои замечания, делали, как я советовал, и ошибки устранялись. Я уже не говорю о том, что они доверяли мне, прося подстраховать их, когда собирались подни­мать штангу с большим весом. Всего 8 лет я занимался тяжёлой атлетикой. А сколько узнал, с какими людьми общался! И ведь за душой-то у меня не было ни рекордов, ни титулов, ни возможности чем-то одарить моих именитых товарищей. Ну, разве что после тренировок угощал лёгким ужином и чаем, но ведь так было принято у всех. Просто мне повезло. Прежде всего потому, что меня под своё крыло взял «дядя Саша» Бухаров, который не скрывал своего доброго отношения ко мне, опекал меня, помогал, и поэтому я обязан хотя бы несколько слов написать об этом замечательном и легендарном человеке. Надеюсь, Читателю будет интересно.

А. В. Бухаров стоял у истоков зарождения тяжёлой атлетики в России. Надо отметить, что наш народ испокон веку был неравнодушен к богатырям. Ни одно народное гуляние на Руси не обходилось без того, чтобы не померяться силой. Но веб это происходило стихийно, неорганизованно. Именно Бухаров вместе со своими друзьями основал первое Московское общество атлетов (МОА). В 1909 году Бухаров стал 1-м чемпионом и до 1926 года ни разу (!) никому не уступал первенства. Поражает воображение, что в 1934 году на соревнованиях, посвящённых 25-летию спортивной деятельности, когда ему шёл уже пятый десяток, совершил настоящее чудо — установил 5 личных рекордов! Удивительно талантливый, смелый, неповторимый в своей индивидуальности человек, он бессменно и долгие годы стоял во главе Федерации тяжёлой атлетики Спорткомитета. С кем бы мне ни приходилось разговаривать, все в один голос утверждали, что огромные успехи тяжёлой атлетики в стране произошли благодаря самоотвержен­ности, обаянию и непререкаемому авторитету первого чемпиона. Недавно я прочитал, что в 1946-1982 годы тяжелоатлеты Советского Союза 316 раз (!) становились Чемпионами мира и Европы, 965 раз устанавливали мировые рекорды, 30 наших атлетов завоёвывали звание Олимпийского чемпиона! А ведь не меньше было и тех, кто, не став Чемпионом, завоёвывал серебро и бронзу! По какому-то делу мне довелось однажды быть на квартире «дяди Саши» на Цветном бульваре. Одна из комнат сплошь была увешана медалями, значками, жетонами, Почётными свидетельствами и Грамотами. В центре этой своеобразной экспо­зиции возвышался серебряный венок с надписью на кованой ленте «Чуду атлетического мира, всемирному Чемпиону А.В. Бухарову», а рядом — большой серебряный кубок с выгравированной надписью «Непобедимому рекордсмену Бухарову за мировой и всероссий­ские рекорды».* Моим экскурсоводом в этом домашнем музее был сам «дядя Саша», но как этот старик не был похож на развешанные тут же фотографии богатыря, позирующего рядом с другими известными мировыми тяжелоатлетами!

В сентябре 1945 года я присутствовал на заседании Совета Федерации. Председательствовал Бухаров, но секретарь не явился. Алекандр Васильевич попросил меня вести протокол. У меня в этом деле был опыт. В конце заседа­ния показал «шефу» аккуратно исписанные листы протокола. Бухаров остался доволен. На следующем заседании, сообщив, что прежний секретарь не будет больше работать, предложил секретарём избрать меня. И приехавший с пери­ферии студент, всего-навсего перворазрядник, штангой-то занимающийся «без году неделя», становится «своим» человеком в кругах известных на весь мир штангистов, Заслуженных мастеров спорта. Меня признали, стали приглашать судить соревнования. Причём за это сразу после окончания соревнования

* Текст надписей приважу по памяти, но за смысл — ручаюсь.довольно неплохо платили. Хотя я не отказывался бы это делать даже бесплатно. Очень скоро мне без особых формальностей присвоили сначала звание Тренера республиканской, а позднее и Судьи всесоюзной категории.

На конец марта 1946 года я наметил провести на сцене институтского актового зала показательные выступления своей секции. Ребят к этому я готовил с самого начала занятий. Это был своеобразный отчет о проделанной работе и достигнутых результатах. Александр Васильевич одобрил это дело, сказав, что придумает что-нибудь, чтобы это мероприятие прошло более интересно. Своё слово он сдержал. Бухаров приехал в институт с целой свитой известных спортсменов. Ознакомившись с програм­мой выступлений, взял на себя обязанности ведущего. Сначала мои ребята жонглировали соло, затем попарно, а в конце — всей группой пудовыми и двухпудовыми гирями и шарами. Объясняя «номер», Бухаров попутно рассказывал о случаях из жизни русских богаты­рей. Затем ребята демонстрировали упражнения со штангой. Каждый номер программы Бухаров так интересно комментировал, что зрители — в основном это были студенты и преподаватели института — смотрели с «разинутыми ртами». А на «закуску» Александр Васильевич объявил, что с ним приехал Заслуженный мастер спорта, Чемпион СССР Божко, который намерен установить мировой рекорд. Надо было видеть, как зрители приняли это заявление! Под шумные аплодисменты на помост вышел светлово­лосый красавец, отлично сложенный спортсмен лет тридцати. Рядом с ним был его тренер Сурен Богдасаров (впоследствии он тренировал знаменитого Юрия Власова). В этот вечер мировой рекорд покорился капитану Советской Армии Александру Божко, а я обрёл новых друзей, которые долго помнили о моём любезном гостеприимстве. Кстати, протокол об установлении мирового рекорда вместе с Бухаровым и другими судьями подписал и я. Это была не первая и не последняя моя подпись под таким важным документом.

В феврале 1946 года состоялось первенство учебных заведений Москвы по штанге. У моих подопечных уже были некоторые успехи. Я решил вывести их «в люди» — на других посмотреть и себя показать. И сразу — успех. Двое ребят: Жора Терёхин (тяжёлый вес) и Костя Михайловский (средний вес) — заняли пер­вые места, а Толя Леднёв (легчайший вес) — второе. Это был неожиданный, можно сказать, сенсационный успех. О нашей секции в газетах появились хвалебные статьи с фотографиями. Мы стали героями, ходить теперь следова­ло только с задратыми вверх носами. Разумеется, этот успех здорово помог в будущем, не говоря уже о том, что и на меня — «успешного тренера», и на «героев»- ребят посыпались премии, благодарности и всяческие материальные и моральные поощрения. Теперь уже мне не приходилось уговаривать ребят участвовать в различных соревнованиях, которые помогали улучшать резуль­таты, получать очередные спортивные разряды и другие поощрения.

Заканчиваю писать спортивные страницы моей жизни. Мне было интересно их пролистать. Занятия спортом, особенно работа тренером, обогатили мою жизнь, я многое узнал, кое-что успел. Жаль только, что полученные знания, опыт и добрые отношения с выдающимися спортсменами в дальнейшей жизни мной не были использованы. Как говорится, «имевшийся потенциал не был востребован». Разве что однажды. В пути следования в Антарктику на продскладе «Славы» на глаза мне попалась двухпудовая гиря. Вынес её на палубу и стал с ней упражняться: выжимать, толкать, жонглировать. Вокруг собрались любопытные. Нашлись силачи, пожелавшие «побаловаться» с гирей. Некоторые выжимали много больше, чем я. Но вот жонглировать ни у кого не получалось. Пришлось мне открыть секрет и показать, как это делается. Теперь в конце каждой дневной вахты, пока не начался промысел китов, на верхней палубе устраивались весёлые и шумные соревнования «гиревиков», привлекавшие много участников и болельщиков. Арбитром этих соревнований всегда выбирали меня, что добавляло мне немного гордости и, кажется, чуток уважения команды.

Однако вернёмся в Мосрыбвтуз. Как-то в спортзал, когда занятия уже начались, пришёл коренастый студент старшего курса. «Коренастый»-означа­ет крепкого телосложения, невысокий и широкоплечий. Я знал, что именно такие добиваются хороших успехов в тяжёлой атлетике. Он назвался Юрием Тимофеевым и просил зачислить его в секцию. Обычно опоздавших до заня­тий я не допускал, просил придти в следующий раз вовремя. Мо очень уж хорош был на вид новичок, пришлось изменить правилу. Однако, когда он предстал в трусах и майке, я разочаровался. Коренастый, но не крепкого сложения, а рыхлый, даже жирный толстяк, с которым, чтобы добиться толку, надо было работать и работать. Но что делать? Может быть, человек хочет серьёзно заниматься, стать сильным, а я ему откажу? Велел ему занять место в строю и продолжил разминку. Но Юра не смог пробежать в быстром темпе и двух кругов, стал задыхаться и присел отдыхать на скамью. Я насторожился, стал проверять пульс, он был ненормальный. Но что ещё хуже — от него исходил сильный запах алкоголя. Куда такого брать в секцию? Отправил его домой. Но с этого неприятного эпизода и начались наши добрые отношения и приобщение моё к ещё одной «деятельности», дававшей не только духовную пищу.

Юра Тимофеев был необычайно популярен в институте и как большой любитель «принять на грудь», и как страстный поклонник стихов запрещенного в то время Сергея Есенина, и как собиратель бригад по разгрузке вагонов. Видимо, подгадав время, когда я вечером возвращался в общежитие после занятий штангой, он появлялся всегда «подшофе», усаживался за стол и «приступал к стихам» Есенина. Артистически прищурив свои близорукие глаза, негромко, монотонно, с рязанским говором (он был, кажется, из- под Рыбного, что недалеко от Рязани), Юра читал одно стихотво­рение за другим, не объявляя названия, не сбиваясь и не повторяя дважды одно и то же, если его об этом специально не просили. Юра утверждал, что знает наизусть всего Есенина. Скорее всего, это было правдой. Он читал стихи до тех пор, пока в кастрюле не сварится картошка (или овсянка). Тогда чтец и слушатели садились за стол, съедали, что Бог послал, и чтец исчезал так же неожиданно, как появлялся. До следующего случая.

Однажды Юра смущённо предложил мне работу: разгружать вагоны на станции Лихоборы, что недалеко от общежития. Я согласился. В течение нескольких часов разгрузили два вагона с крупой. Моей работой бригада осталась довольна. Что удивительно: деньги выплатили сразу. Понятно, я был не из слабаков, к тому же не ленился, поэтому приглашения следовали всегда, когда требовалась «тягловая сила». И я никогда не отказывался, если вечером не был занят работой в секции. Я отказывался лишь от разгру­зки вагонов с углём. В те времена уголь возили на открытых платформах, раз­гружать приходилось лопатами (а если зимой, то и ломом — уголь смерзался), работа нелёгкая, по окончании её оказываешься в угольной пыпи, чёрный, аки неф. Душевая в общежитии не работала, надо идти в баню, а туда в таком виде не пускают: «спецовка» везде оставляет чёрные, грязные следы. Иное дело — вагоны с грузом сахара, круп, консервов. От разгрузки вагонов с такими грузами обычно никто не отказывался. Особенно, если он в мешках. В крытых вагонах приходили в штабелях 100-килограммовые мешки с сахарным песком или 60-килограммовые с крупами. Двое студентов — «укладчиков», взявшись за уголки мешка, снимали его со штабеля и укладывали на спину «ходоку». Тот, поддерживая ладонями мешок снизу, чтобы он не сползал, натужно, но не мешкая, нес на платформу, куда, пригнувшись, сваливал ношу со спины. Затем возвращался в вагон за следующим мешком. Часов за 5 так натаскаешься, что потом еле ноги волочишь, особенно, если разгру­жал вагон с сахарным песком. Несмотря на это, а также низкие расценки, от разгрузки вагонов с сахарным песком и крупами никто не отказывался, так как существовала негласная «натуроплата». Она была мощным стимулом при существовавшей тогда карточной системе, ибо продукты ценились весьма дорого. При разгрузке вагонов с сахарным леском и крупами грузчики приворо­вывали. Как это делалось? Из тонкой жести изготавливали конус. Острую, чуть срезанную её часть аккуратно вставляли в мешок, оттуда начинал сыпаться сахарный песок (или крупа) в другой мешочек. Высыплется килограмма два, и хватит — «жадность фраера губит. Конус вытащат, а дырку расправят, чтобы не оставлять следов. Наполненный мешочек возвращался его владельцу.

Процедуру повторяли на следующем мешке. Пока не «отоварят» всех участву­ющих в разгрузке вагона. Между прочим, находящиеся рядом наниматели — хозяева груза, молчат, делают вид, что ничего особого не происходит. Все мы очень рисковали, ведь за «хищение социалистической собственности» по тогдашним законам давали до 10 лет заключения в лагерях! Бог миловал, мне и тогда повезло. Может быть, потому, что среди нас не было «сексотов», а, возможно, так было принято везде. Вспоминается, как на первых порах при разфузке «сахарного» вагона я решил блеснуть силой. Сказал «укладчикам», чтобы они поставили 100-килограммовый мешок мне не на спину, а на плечо — «на попа», то есть вертикально. Это нелегко, но ребята, поднатужившись, сделали, как я просил. Оказалось: не только нести, но даже держать мешок в таком попожении, соблюдая равновесие, довольно трудно. Особого впечат­ления мое лихачество на ребят не произвело: они были стреляные воробьи, и я ограничился всего несколькими такими «показушными» ходками.

Несмотря на то, что большую часть времени я отдавал спорту, мне удалось успешно, без всяких проблем сдать все зачёты и экзамены за 3-й курс. Вскоре наш курс направили на производст­венную практику на Каспийское море. Предстояло ехать до Махач­калы. Достать билеты даже в общий вагон на пассажирский поезд было почти невозможно. Решили ехать 501-м поездом, который в народе прозвали «Пятьсот весёлым». Весь состав этого «народно­го» поезда формировался из «теплушек» — небольших товарных вагонов, которые назывались телячьими, наверно, потому, что в этих вагонах, кроме обычных грузов, перевозили также скот и… солдат. Теперь в таком вагоне предстояло ехать нам — бедным студентам, у которых не было «блата» достать билеты в нормаль­ный, «человеческий» вагон. Справа и слева по всей его ширине были сколочены из грубых нестроганых досок двухъярусные нары. Посреди вагона в таком же исполнении громоздился стол с приставными скамьями. Отдельно стоял трёхведёрный железный бачок для воды. Таков был весь сервис. Конечно, матраца в дорогу не брали, только простыню, подушку и лёгкое одеяло. Можно представить, каково было нам спать на голых досках (простыня — не в счёт) почти пять суток? Именно пять суток. В Москве мы такое и предположить не могли. Ведь обычные поезда добирались до Махачкалы за двое суток. Никакого расписания движения этих поездов не существовало. От Москвы они отходили тогда, когда продадут столько билетов, чтобы полностью заполнить вагоны несчастными пассажирами. Никто не знал также, где и когда этот поезд будет делать остановки в пути, даже когда он прибудет на станцию назначения. Как оказалось, поезд мог остановиться и через полчаса после того, как тронется в путь, и затем простоять несколько часов. Или мог много часов на полной скорости мчаться и мчаться без остановки, вгоняя в шок пассажиров со слабым мо­чевым пузырём и кишечником: в вагоне не было туалета, студенты

же — невесты и женихи — были всё-таки очень воспитанными людьми. Да и незнакомые кавказцы с нами ехали. Не могли же мы позволить… К тому же двери вагона во время движения надёжно запирались. И ещё одна особенность этого поезда: он останав­ливался вдалеке от станций, так что приходилось иногда бежать чуть не за километр с пустым бачком в руках, чтобы набрать воды для всех обитателей вагона и прикупить что-нибудь съестное на станционном базарчике. Конечно, нам было легче, чем тем немец­ким военнопленным, которых в 1943-м привезли в товарных вагонах в Беговат (см. стр. 102). В 1946-м, когда раскрывали двери наших вагонов, из них на железнодорожное полотно не падали трупы несчастных пассажиров. А на стоянках мы даже имели право выбежать в сторонку и справить нужду. Мы не голодали, нас не мучила жажда. А в остальном…

С грехом пополам доехали до рыбацкого посёлка Буйнак, что в сорока километрах от Махачкалы. Кругом убогие, бедные хибары. Нет даже почты. Зато есть неработающий клуб. В нём и разместили всю нашу ораву. Нам предстояло познакомиться со всеми способами берегового и морскоголова (у рыбаков принято говорить «добычи» — с ударением на первом слоге) раз­личных пород рыб, после чего написать курсовые отчёты по практике. Меня определили в бригаду, занимающуюся ловом осетровых рыб ярусами (в речном и озёрном рыболовстве эти орудия лова называются перемётами). Вкратце о снасти. К тонкой прочной рыболовной верёвке диаметром 8 мм и длиной 100 м через каждые 2,5 м привязаны «поводцы» с рыболовными крючками. Длина поводцов 100 см. В таком виде снасть называется «длинник». Длинники последовательно соединяют в секции длиной по 100 м. А уж из секций собирают ярус, достигающий длины до нескольких километров. Посредине каждой секции на поводце длиной, равной чуть больше глубины места установ­ки снасти, привязывается буёк. По этим буйкам, плавающим на поверхности, определяют местонахождение снасти. Кстати, находить снасть нелегко даже при спокойном море.

На рассвете каждого утра (а как не хотелось вставать!) бригада в 5-6 человек на большой рыболовецкой лодке под вёслами должна была выходить в море. Нашим бригадиром и руководителем прак­тики был Игорь Головлёв, студент-старшекурсник с нашего же факультета. Он учился на одном курсе и жил в одной комнате общежития с братом Сосиком. У меня с ним были хорошие отно­шения. Потомственный рыбак, прекрасно знавший дело, Игорь был смешлив, доброжелателен, весел, располагал к себе. С ним было интересно, он много знал, умел и всем охотно делился. Через полгода мы вместе окажемся в плавании на китобазе «Слава», но об этом — когда подойдёт время. А сейчас — о ярусном лове.

Первый раз мы вышли в море вместе со старым местным рыбаком. Доби­рались туда часа полтора, от старания натерли на ладонях мозоли. Старик показал, где и как устанавливать яруса. В дальнейшем обходились без провожа­того, самостоятельно. Опуская на дно снасть в начале, в промежутках и в конце, к ярусу привязывались верёвки с якорем и забрасывали их в воду, дабы течением не относило всё это в сторону. Ни за что не догадаетесь, что служило наживкой. Не черви (очен^ малы, да и где их столько взять?), не рыба и не мясо. А… обыкновенная клеёнка, та, что стелют на обеденные столы! На крючки нанизывались квадратики клеёнки размером 10 х 10 см, свёрнутые по диагонали блестящей поверхностью наружу. Эти кусочки клеёнки осетровые (а они • рыбы донные), наверно, принимают за моллюсков, являющихся их лакомой пищей.

Выметав ярус, рыбаки обычно оставляют их на 4-6 часов, после чего начинают переборку. Но мы не могли столько ждать, так как не успели бы засветло вернуться на берег. На следующее утро надо было снова идти в море, разыскать свои снасти и начать переборку. Перебираясь по ярусу, подтаскивают пойманную рыбу ближе к борту лодки и, чтобы она не «трепыхалась», оглушают её ударом палки по голове. Рыба сникает, «сделав губы трубочкой». Её поднимают на борт, затем с помощью специальной лопаточки с прорезью вытаскивают крючок из пасти. Попадались осетры весом до 60-80, а белуги — больше 200 килограммов.* Их на нашу лодку не так-то просто было вытаскивать. Перебрать километровые ярусы едва успевали за 6-7 часов, после чего возвращались на рыбозавод, чтобы сдать дневную добычу. Однако обязательно прихватывали «рыбёшку» и для студенческой ухи — «двойной», «тройной» и так далее — название ухи зависит от того, сколько пород рыб варится в котле. Вечерами не засиживались, так как с рассветом опять надо было выходить в море.

Вспомнил забавный случай. Произошёл он в самом начале учёбы в Москве. Придя с тренировки в общежитие, я застал в на­шей комнате «прописанных» в ней Ефима Вайнбира и Женю Каракоцкого. Один у электроплиты жарил картошку, другой орудо­вал ножом, готовя закуску. За столом сидели двое незнакомых: молодая девушка и высокий рыжеволосый парень лет двадцати трёх, назвавшийся Василием. Готовилось застолье. На столе стояла пара бутылок вина. Меня пригласили присоединиться. Я не отка­зался, тем более что мне было что выставить на стол: накануне из дома получил продуктовую посылку. Сели за стол, началась студенческая вечеринка.

Из разговоров понял, что Василий — однокурсник Ефима по МАИ — пришёл навестить своего давнего приятеля. Но что-то разговор у них всё время переклю­чался на шахматы. Выше я писал, что Ефим и Женя были страстными шахма­тистами. Играли довольно неплохо, состояли в сборной команде института по шахматам. Часто в комнате, лёжа на кроватях, играли друг с другом «вслепую».

* В день моего 20-летия мне привалил «подарок» — с одного из крючков я снял большущую белугу. При сдаче на склад попросил взвесить её отдельно, рыба потянула на 240 килограммов. Рыбозаводу не удивились, им попадались белуги и покрупнее, но для меня это был рекорд, который не забылся. Возможно, поэтому у меня потом не было интереса ловить на удочку «всякую мелкоту».

Но чтобы играть в шахматы, сидя за столом, на котором вино, закуски и жареная картошка! Это был перебор! А тут оба моих соседа, забыв обо всём, сыпали: ‘Слон F6″, *Конь G1F, яЛадья D2 берёт DF и так далее, обращаясь через весь стол к этому Василию, который с важным видом, глубо­комысленно поправлял их, объясняя, почему нельзя так ходить. А Ефим и Женя самозабвенно слушали его, не обращая внимания на других «собутыльников», сидящ­их за общим столом. Наконец, мне и, как я понял, также и девушке, этот «турнир» наскучил, и я вмешался, попросив «вернуться на землю и заняться «настоящим делом». Шахматисты присмирели, застолье продолжи­лось, но гость как-то поскучнел, ушёл в себя и вдруг громко, мягко говоря, пукнул. Женя громко рассме­ялся, но, спохватившись, тут же замолк, а остальные, в том числе и девушка, сразу, хором, не слушая друг друга, начали громко что-то говорить, показывая, что вообще ничего не произошло. Хотя чем было объяснить разнесшийся характерный фимиам? Герой же «номера» как ни в чём не бывало, наверно, продолжал в уме передвигать шахматные фигуры.

Какие всё-таки воспитанные люди собрались в тот вечер в нашей общежитейской комнате! Помните у Чехова (пишу по памяти): «Хорошее воспитание заключается не в том, что ты не прольёшь на скатерть соус, а в том, что не заметишь, как это сдела­ют другие». Соус пролился, но это заметил только один 18-летний Женя Каракоцкий. О нём я постараюсь рассказать дальше, он стоит того. Остается добавить, что молодым человеком, «пролившим злополучный соус», был будущий многократный чемпион СССР гроссмейстер, отобравший в 1957 году корону чемпиона мира у самого Ботвинника! Но в тот вечер этого никто, ну, никак не мог предположить!

Женя Каракоцкий, окончив институт в одном потоке со мной, вернулся к родителям в Алма-Ату. Больше я с ним не встречался. Не знаю, какую работу он выполнял в Казахстане, какие должности там занимал. Но свои любимые шахматы он не забросил, продолжал совершенствоваться, много лет завоёвы­вал звание чемпиона Казахстана по шахматам, получил звание Заслуженного мастера. Это был (впрочем, возможно, он и сейчас жив) больной шахматами фанатик. Он никогда не расставался с шахматными книгами, читал их везде. Несколько раз я видел, как он, дожидаясь трамвая, стоял с книгой у фонарного столба и изучал шахматные партии. Даже накрапывавший дождь не был для него помехой. Женя был на год младше меня, но будучи маленького роста выглядел моложаво, года на 3-4 моложе своих лет. Вот уж воистину — «ма­ленькая собачка — всю жизнь щенок». Может быть, поэтому его детскость, наивность, непосредственность и неприспособленность к жизни не замечались. Недавно приехал к нам в Коломну сын моего любимого племянника. Ему сейчас больше 30-ти, но как он похож на Женю, когда тому было всего 18!

Немного о Ефиме Вайнбире. Коренной москвич, окончил десятилетку, поступил в МАИ. Мать умерла, когда ему было 16 лет. Отец привел другую женщину. С ней Ефим не поладил. Пошли скандалы. Пришлось уйти из дома. Ради общежития он вынужден

был перейти в Мосрыбвтуз. Добрый и честный, он из-за своей прямолинейности нарывался на неприятности. Когда его долго не навещали — тосковал по сестре и отцу, места себе не находил. Рад был вырваться в родное гнездо, если мачеха куда-нибудь уезжала. Когда отец приходил в общежитие, оба уединялись и подолгу вполголоса о чем-то душевно разговаривали. После этих встреч у Ефима вырастали крылья, он брал в руки свой аккордеон «Хоннер» и подолгу играл всякие модные мелодии.

С этим аккордеоном Ефиму не повезло. Он надумал его продать. Хотел взамен купить другой, получше. В одно из воскресений поехал на «Тишинку» -в то время знаменитую на всю Москву барахолку. Вернулся оттуда до слёз расстроенный и без аккордеона: его «охмурили» мошенники, всучив вместо денег «куклу» — пачку газетной бумага, сверху и снизу которой положены сторублёвые купюры. В сильнейшем шоке он, то смеясь, подробно и в лицах рассказывал, как это произошло, то вдруг начинал хныкать — как теперь оправ­дается перед отцом, который был против продажи аккордеона. А больше всего сокрушался, что не сможет теперь своей игрой забавлять студенток на танцах. Поясню. Дело в том, что в красном уголке общежития (так называлась большая комната для проведения различных мероприятий) студентки по воскресеньям вечерами организовывали танцы под аккордеон или пианино. Ефим был безотказным тапером, ему нравилось быть в центре внимания девушек, нрави­лось уважить их просьбу, а заодно и самому вдоволь наиграться. Если Ефима не было, то привлекали студентов, умеющих играть на баяне, или, в крайнем случае, на расстроенном до безобразия обшарпанном пианино, стоявшем там же, в красном уголке. После окончания института Ефима направили в Мурманск. Там совсем ещё молодым, не обосновавшись на новом месте, не успев обзавес­тись семьёй, он покончил с собой. Как жаль: хороший, добрый, светлый и спосо­бный человек оказался таким невезучим и неприспособленным к жизни.

Так что потеря аккордеона была бедой не только для Ефи­ма, но и для большинства общежитейских девчат. И для меня тоже. Теперь студентки — на безрыбье и рак рыба — приходили за мной и просили поиграть на пианино что-нибудь похожее на фокстрот, вальс или танго. Я сопротивлялся, как мог: во-первых, жалко было терять впустую время, а во-вторых, знал, как безобразно играю (точнее — бренчу), поэтому стыдился показывать свое убожество на публике. Но уж больно силён был напор девчонок, приходилось сдаваться. По этой причине по воскресеньям, как правило, я старал­ся куда-нибудь «смыться».

Однако вернусь к апрелю 1946 года. В Махачкале на 3-м курсе медицинского института училась моя двоюродная сестра Оля (при рождении её назвали Ареват — «Солнечная», так она и по пас­порту, но в жизни её всегда и везде звали Олей. Она передала мне просьбу своего отца — дяди Аршака, приехать погостить в Пятигор­ске. От такого приглашения не отказываются. И как только Оля сдала последний экзамен, мы выехали вместе. В Пятигорске я был 11 лет назад. Но красивейшие города и достопримечательности

сказочного Северного Кавказа мне дотоле были неведомы. В 1-й приезд я видел только горку у дядиного дома, где мы игрались по вечерам, парк, куда ходили за нарзаном, да лес под Лермонтовкой, где, прячась от лесников, жали траву для коров.

Аршак был первым ребёнком в семье Оганеса и Шахи. Через 11 лет родился мой отец, а затем тёти — Ашхен и Аршалуйс. Мехаг, был младше Аршака на 28 лет! Так что неудивительно, что после смерти их отца младшие дети Аршака звали «Апи» — папа. Он был очень добрым и уважаемым человеком. В 1937 году в Мерве (Мары) остались сиротами две его двоюродные сестры. Он приехал из Пятигорска и, несмотря на то, что у него в то время было своих детей четверо, взял обеих девочек на воспитание. Вырастил их, отдал замуж. Они тоже звали его Апи. Но снова вернусь в апрель 1946 года.

Через пару дней по приезде дядя Аршак даёт мне 300 рублей на «карманные» расходы, как сейчас помню, пачку замусоленных трёхрублёвок. Зная, как тяжело 60-летнему старику содержать семью (он шил брюки и сам же продавал их на базаре), как небо­гато они живут, я отказался принимать деньги: достаточно было и доброго гостеприимства. Да куда там! Дядя настоял на своём. За две — три недели, что там пробыл, я побродил по Пятигорску и объездил все города курорта Кавказских Минеральных Вод: Кисло­водск, Железноводск, Ессентуки, основательно познакомился со всем самым интересным, что обычно показывают всем приезжаю­щим в эти края туристам. Какие же там красоты! Так случилось, что свои болячки в дальнейшем я лечил на знаменитых курортах: Боржоми (Грузия), Трускавец (Западная Украина), Арзни (Арме­ния), Карловы Вары. Но сердцу всего милей были курорты Кавказских Минеральных Вод. Наверно, потому, что места эти родные и с детства в памяти остались приятные воспоминания. Я пользовался любой возможностью, чтобы снова и снова побывать там, и был, наверно, раз десять.

Недавно просматривал старые фотографии, заныло сердце.Оля из Махачкалинского перевелась в Тбилисский медицинский институт. С отличием его окончила в 1949 году. Работала главным терапевтом Железноводска. Сейчас на пенсии, живет с сыном Артуром и его семьёй, помогает воспитывать внуков. Артур — талантливый электронщик, работает в Пятигорске.

В 2001-году мне предложили бесплатную санаторную путёвку в Железноводск. Я обрадовался, предвкушая встречу с родными местами, сестрой Олей и её семьёй. Но лечащий врач отказалась оформлять санаторно-курортную карту, дескать, нельзя ехать далеко из-за болезни сердца. А без этой карты, подтверж­дённой рекомендациями врачей, путёвку дать отказались. Это был последний шанс, которым не удалось воспользоваться. Теперь уже наверняка не побываю в тех местах, а как хочется…

Это свободное место использую, чтобы рассказать о моём последнем «бизнесе». Как-то прочитал в местной газете объявления. В одной сообщалось, что продаются оптом видеокас­сеты по 10 рублей за 1 штуку. Тут же рядом другое объявление: «Куплю видеокассеты в хорошем состоянии по 20-25 рублей. Чудеса! Навёл справки и убедился, что заняться этой работой выгодно. Правда, пришлось научиться ремонтировать старые кассеты, менять катушки, печатать на компьютере «фирмовые» этикетки и т.д. Спокойная работа меня увлекла, она не требовала нервотрепки: сиди дома и возись с кассетами.. Конечно, и доход от этой работы невелик, но всё-таки… За три года такого бизнеса, скупив 4500 видеокассет и продав почти все, я получил чистую прибыль 134 тыс. рублей. Не так и мало для 76-летнего старика-инвалида. Похвастался, и на душе стало легче!