“Наших отцов пытали и расстреляли в одном подвале” История

Пишел Ольгана.

В преддверии юбилея Анны Герман (14 февраля ей исполнилось бы 80 лет), читателям, думаю, будет интересна эта статья, написанная замечательной женщиной — Маргаритой Генриховной Унру, судьба которой параллельно, нога в ногу, шла с судьбой Анны. Маргарита Генриховна знала Анну, их мамы много лет состояли в переписке, также она дружит с мужем Анны Збигневом Тухольским. Маргарита Генриховна гостила в Ташкенте в прошлом году и была почетной гостьей на творческом вечере «С любовью к Анне», который я при поддержке Польского посольства проводила 2 июня в театре «Ильхом».В этой статье Маргарита Генриховна открыто и обоснованно говорит о том, что Анна по крови была немкой всего на 1/3, на 3/4 она — голландка. Рассказывает о том, в каких сложных условиях проходило детство великой певицы (об этом уже упоминалось в материале Ивана Ильичева «Полторы тысячи дней и ночей Анны Герман в Ташкенте»). Вообще, история семьи Анны Герман — это история тысячи семей немецкого, голландского, польского происхождения, пострадавших в 30-е годы прошлого столетия…

Портрет Анны, который прилагаю — одна из тех редких фотографий, где Анна без улыбки, где в ее глазах — вся жизнь… Это один из любимых мною портретов, мало где публиковавшихся.

14 февраля всеми любимой певице Анне Герман исполнилось бы 80 лет. Как образно написали в журнале «Сенатор»: «Анна пела, как жила или жила, как пела. Невозможно понять тайну ее творчества, секрет удивительной притягательности ее личности». А я думаю, секрет этот таится в ее необычной трагической судьбе, которую она благодаря своей маме и бабушке достойно пережила и не озлобилась, а прониклась любовью и благодарностью ко всем, кто помог это все пережить. Расскажу немного о трагических страницах ее многострадального детства.

Когда в заголовке этой статьи я написала «наших отцов» — я имела в виду отца Анны Герман Евгения и моего отца Генриха Унру. Как ни странно, но судьба их почти мистически связана, и я знаю об этом очень много и подробно.

Откуда? Из личной переписки моей мамы и мамы Анны Герман (как она могла состояться – это отдельная история, которой здесь не место), из дневника матери Анны Ирмы Мартенс, опубликованного в книге Ивана Ильичева «Анна Герман. Мы долгое эхо», и из книги дяди Анны Артура Германа «Неизвестная Анна».

Но обо всем по порядку. Сначала немного истории.

Предки матери Анны Герман, предки отца Анны про материнской линии и мои предки были меннонитами из Западной Пруссии. Меннониты из Пруссии – это голландские протестанты, которые за свое вероучение были в Голландии гонимы. Главная их вина – они были первыми истинными пацифистами и не хотели брать в руки оруже. В XVI веке по приглашению Речи Посполитой они из Голландии переселились в Польшу в устье реки Вислы и основали там «голландские деревни», как до сих пор называют в Польше поселения, основанные меннонитами.

В одной из этих деревень – Конопат, жили мои прародители (данные из дневника моего дедушки), предки Анны жили в большом селе Мариенверде, округ Данциг (данные из книги Артура Германа «Неизвестная Анна). Меннониты успешно занимались там осушением болот, постройкой дамб, каналов и мостов. В 1772 году после раздела Польши Данциг стал центром немецкой Западной Пруссии. Воинственный король Фридрих II опять хотел заставить меннонитов стать солдатами и воевать. И вновь меннониты поднимаются всей общиной, и уже по манифесту Екатерины II в начале XXIII века переселяются в Южную Россию (ныне Украина) на реку Молочную в Запорожской области, и вновь создают там новые села. Теперь эти села уже называются «немецкие колонии»: из Германии же приехали, так какие же это голландцы?

Отец Анны Евгений Герман родился и жил в селе Нойхоффнунг Молочанского района, мой отец родился и жил в селе Мунтау Молочанского района, ныне Запорожской области. Затем они оба учились в коммерческом училище в городе Молочанск. (на тот момент Kommerzschule in Halbstadt). Halbstadt был как бы «столицей» немецких колоний, оcнованных в конце XXVIII – начале XIX вв. меннонитами — перселенцами из Западной Пруссии. Оба они были очень музыкальны, в последствие были дирижерами больших церковных хоров. Мой отец был на 8 лет старше отца Aнны. Были ли они знакомы? Возможно, ибо община немецких колоний была небольшой и почти все знали друг друга. Но говорить об этом с уверенностью я не могу. Но самое невероятное, что пути наших семей вновь пересеклись в трагические тридцатые годы в Ташкенте.

В 1937 семья Анны, в надежде избежать арестов и репрессий, переезжают в Ташкент. Наша семья в это время по тем же причинам уже жила в Ташкенте, я там родилась в 1936 году.

«Мы   наняли жилье в старой части города, у узбека. Мы чувствовали себя спокойно в квартире, нанятой у доброжелательных улыбчивых узбеков. Вокруг господствовал порядок. Хождение по улицам, по обеим сторонам которых тянулись глинобитные дувалы, было похоже на путешествие по ущелью» (это и далее – цитаты из дневника Ирмы Мартенс, матери Анны). Старый город Ташкента — это узкие улочки с глиняными дувалами и зелеными оазисами во дворах. Моя старшая сестра с удовольствием вспоминает, как мы жили на квартире у узбека Сабита. Хозяева были очень доброжелательными и даже разрешали есть фрукты, которые упали с дерева. По рассказам старших именно Сабит спас меня от смерти. У меня была дизентерия, и он поил меня отваром гранатовых корочек. Я просто обомлела, когда прочитала в воспоминаниях Ирмы: «Анечка заболела. Она таяла буквально на глазах. Когда хозяин увидел Анечку, он дал мне плод граната, шкурку которого по его рецепту нужно было залить тремпя стаканами воды и варить, пока не сотанетсяч один стакан. Этим отваром я поила Анечку. Очень скоро дочка стала возвращаться к жизни». Анну спас совет узбека пить отвар гранатовых корочек. А вдруг это был тот же Сабит?

Этот меннонитский сундук в музее Данцига — копия того, что стоял в нашем доме…

Мы с Анной жили где-то рядом, одинаково болели, одинаково лечились и, крепко держась за руки наших мам, счастливые ходили по одним и те же узким улочкам, возможно, вежливо уступая друг другу дорогу. Жизнь текла спокойно и мирно. «Уже в августе 1937 года я начала работать учителем немецкого языка в средней школе им. Чапаева г. Ташкента».

Наши мамы были учительницами немецкого языка, но в разных школах. Несомненно, они могли встречаться на городских учительских конференциях. Жизнь, казалось, повернулась к нашим семьям своей светлой стороной.

Но в один день все рухнуло. «25 сентября 1937 года муж и брат на волне общих репрессий были арестованы».

Отец Анны Герман работал к этому времени бухгалтером на хлебном заводе Ургенча. Он должен был уволиться и приехать в Ташкент. Но 25 сентября 1937 года он с работы домой не вернулся. Анне в это время было полтора года

Наш отец не вернулся с работы 1 апреля 1937 года. Он работал бухгалтером в Ташкенте на крупной стройке «Узбектекстильстрой» Мне тогда было 1 год.

Я отлично помню, что мама часто ходила куда-то «хлопотать», носила папе передачи. Иногда она брала и меня с собой. Я радовалась, что мы пойдем туда, где будет весело, и мы будем «хлопать в ладошки». А мы ходили по каким-то темным коридорам, и мама возвращалась вся в слезах. Однажды передачу не взяли: «Ваш муж осужден на 25 лет без права переписки».

По воспоминаниям Ирмы Мартенс, этими же коридорами ходила и она с Анной. И опять наши пути могли там пересекаться. «Многие дни и месяцы я жила надеждой, что отыщу их (мужа и брата), в какой бы тюрьме они ни были. Но прокурор объявил самое жестокое: «Ваш муж сослан на десять лет без права переписки». «За что?!» Ответа я не получила». Большего о   муже Ирма ничего не могла узнать долгих 50 лет.

Брат Ирмы Мартенс был осужден на 10 лет, и Ирма нашла его в одном из лагерей ГУЛАГа в Сибири. Впоследсвии он рассказывал, что сменяющиеся «следователи» допрашивали его непрерывно, лишая сна, в течение 82-х часов, добиваясь (безуспешно!), чтобы он подписал признаие, что он шпион.

В 1960 году, после окончания института, по распределению я три года отрабатывала на комсомольской стройке «Казахстанская магнитка» в Темир-Тау Карагандинской области, куда были сосланы сотни тысяч российских немцев, и там нашлись и мамины знакомые. Мы ездили к ним в гости, мама встретилась с человеком, который тоже был в застенках НКВД в Ташкенте. И он рассказал, что однажды в их камеру на носилках внесли избитого, изможденного человека с выбитым глазом, и он узнал в нем нашего папу. Учитывая то, что брат Ирмы, ее муж и наш отец были заключены в подвалы НКВД Ташкента в одно и то же время, можно с уверенностью сказать, что все они подвергались этим изуверским длительным пыткам, и, возможно, в какое-то время могли быть даже в одной и той же камере. Как же близко всегда были наши отцы – от рождения и вплоть до своей трагической смерти. Отец успел сказать нашему знакомому, что он «признался» в том, что он немецкий шпион, но попросил не трогать его семью – жену и трех дочек. Бедный наивный папа, он еще о чем-то просил и верил этим нелюдям- палачам!

Как семью врагов народа, как немцев, нас в январе 1942 года выслали в Бухарскую область, район Гиждуван. Та же участь постигла и семью Анны Герман.

«В январскую ночь 1942 года меня разбудил стук в дверь. Мне предьявили постановление об аннуллировании нашей прописки и о выселении. Товарными вагонами нас вывезли в Бухарскую область, район Рометан».

Я и Анна ехали в одном товарном составе, нас высадили на одной станции Кизил-Тепе, и мы сидели на своих корзинах и ждали, пока за нами приедет арба, погрузит наши пожитки и отвезет мою семью в район Гиждуван, а семью Анны – в район Рометан. Расстояние между этими районами 8 – 10 км.

«Не было работы, не было еды. Маме удалось продать немного белья за стакан крупы». Зима 1942 года была и для нас самой голодной. Я помню, взрослые стали вдруг толстыми, а я не понимала, как можно быть голодным и поправляться. Лишь повзрослев, я узнала, что они опухали от голода. И я отлично помню, как мы с мамой ходили по узбекским дворам и предлагали простыни в обмен на что- либо сьестное.

«Заболела Аня. Я сидела возле нее и читала сказки. «Мамочка, читай, читай» – просила Анна. Думаю, что так она забывала о голоде».

При выселении с собой можно было брать очень мало вещей. Но наша мама взяла мою любимую гутаперчевую куклу и книгу «Сказки Андерсена» на немецком языке. По ней я научилась читать по-немецки раньше, чем по-русски. И мама Анны тоже взяла с собой как самую необходимую вещь – сказки, и мне почему-то хочется думать, что это тоже были сказки Андерсена, а какие же еще? По воспоминаниям Ирмы   в детстве Анна свободно говорила по-узбекски. Это не удивительно. Я тогда тоже говорила без акцента по-узбекски, заплетала мелкие косички и ребёнком пела на бахчах узбекские песни, чем приводила в восторг местных жителей. За это я получила свой первый «заработок» – арбуз и дыню.

Таким образом, мое с Анной детство до 10-ти лет было как клише идентичным:   мы всегда были где-то рядом, пережили одни и те же гонения и получили от наших глубоко религиозных мам и бабушек одинаковое воспитание.

Но самое удивительное событие произошло этой осенью. Я поехала в образовательную поездку в Данциг. Мне давно хотелось посетить этот город, из окресностей которого в свое время эмигрировали мои прародители. Я не надеялась, что там найду еще какие-либо сведения о голландских поселенцах . Но каково же было мое удивление, что в устьях Вислы до сих пор помнят о «голландских селах» и о перселенцах из Глландии, которые осушили все устье Вислы, и пойма Вислы до сих пор является житницей Польши. В пригороде Данцига нас даже привели в музей голландских поселенцев, где подробно описано, когда, по какой причине тысячи голландских переселенцев поселились в устье Вислы и почему они через 200 лет опять поднялись всей общиной и переселились в Россию.

Но самым неожиданным в этом музее была очередная просто мистическая «встреча» с Анной. Да, да, на третьем этаже музея меня приветствовали ясные светлые глаза Анны Герман. Ей был посвящен большой стенд. И неудивительно, ведь ее предки, как по материнской, так частично и по отцовской линии, тоже выходцы из Голландии и жили здесь. И Aнна Герман была этнической голландкой, а не немкой, как упорно утверждает журнал «Сенатор». Но об этом я еще напишу отдельную убедительную статью. И в музее я нашла потрясающий документ о реабилитации отца Анны. Точно такой же документ получили и мы в 1991 году. Согласно этому документу нашего отца расстреляли   28 октября 1938 года, а отца Анны – через две недели, 15 ноября 1938 года. Возможно, они лежат в одной общей «яме», могил у расстрелянных не было. Реабилитировали их посмертно в 1957 и 1958 гг.

А наши мамы всю жизнь ждали, надеялись, что мужья их живы, что когда-нибудь они дадут о себе знать. Решение о реабилитации и свидетельство смерти нашего отца мы получили только в 1991 году, там было указано, что причина смерти – расстрел, а место захоронения неизвестно. В тот день я с большим букетом цветов пошла к Ташкентскому «серому дому» – так называли здание НКВД, где в подвалах без суда и следствия расстреливали невинных людей, и бросила эти цветы в проём подвального окна этого дома. Это были цветы в память о моем отце и, как я теперь знаю, и для отца Анны Герман. Ни Анна, ни я не могли помнить наших отцов. Но благодаря нашим мамам они всю жизнь присутствовали в нашей жизни и память о них жива и сейчас и надеюсь сохраниться в поколениях моих внуков.

А «секрет притягательности» Анны в том, что Анну воспитала ее мужественная мама и бабушка – образованный и очень верующий человек. Это все сделало Анну такой, какой мы ее знаем: необъяснимая, чарующая небожительница. Сколько мужества, мудрости должны были иметь эти три женщины, сколько в них было духовных сил, достоинства, любви и уважения к своим корням, чтобы в полной изоляции в Узбекистане, а затем и в Польше, на протяжение всей жизни хранить в своей маленькой семейной ячейке традиции и обычаи своих предков и сохранить этот практически вымирающий пляттдойч – староголландский диалект, на котором говорили между собой эти женщины. Когда Анна приезжала с гастролей, то уже с порога начинала говорить на пляттдойч. В этом она черпала силы, и в кругу своей маленькой семьи чувствовала себя сразу защищенной и счастливой. В этом была ее идентичность, ее отличительная черта. И я думаю, именно отсюда эта ее духовная чистота, абсолютная порядочность, отсюда в голосе Анны эта пронзительная нота, теплота, безграничная любовь и благородство. Только цельный добрый человек мог спеть «Эхо» так, что мороз пробегал по коже, что на первой репетиции даже оркестранты не смогли играть дальше – они плакали… Только Анна Герман поет «Гори, гори моя звезда» так, как будто поет она о своей звезде, о своей священной любви. Звезда Анны светит нам и сегодня.

Маргрита Унру