Эвакуация, возвращение, Победа История

Из воспоминаний Натальи Алексеевны Васильевой.

В 1943 году мы уехали в Ташкент. Пробыли там меньше года.
Там у нас было много папиной родни, племянников, сводных братьев и более дальних.
Мы жили в Суконном переулке. В узбекском дворике с арыком, в котором я чуть-чуть не утонула. Вокруг были узбеки в халатах и тюбетейках и прелестные узбечки с массой косичек.
Мы поселились в маленькой комнатушке, в которой был топчан и стол.
Крыша протекала и мы с мамой от дождя прятались под столом.
Первую свою куклу, сшитую мамой, я назвала по-узбекски Сабакат.
Моих подружек звали Гавхар и Диляра.

Вокруг нас было много эвакуированных. Рядом жили кишиневские художники Гамбурды. Я продолжала находиться в счастливом возрасте, когда все вокруг тебя любят, любуются, балуют.
Тетя Женя Гамбурд научила меня на ботинках завязывать бантики. Этот «процесс» меня увлекал.
Наступал новый военный 44 год.

Мама и тетя Женя Гамбурд решили для ребят двора соорудить праздник. Тетя Женя нарисовала на бумаге масляными красками елку. Сделали и повесили на ней игрушки. Всем детям раздали на память эти игрушки. Мне досталась обезьянка, которую я долго хранила. Мы прыгали вокруг елки. Других Новых годов военного времени не помню.
Нашими соседями была и семья художника Аринина. Его жена называла меня «перламутровой»… Когда мы вернулись в Москву, опять на Кузнецкий , то у нас иногда ночевала и бывала в гостях их дочь, которая в то время поступила в ГИТИС. Позже она стала известной и очень любимой мною актрисой Людмилой Арининой.
Тогда у нее были косы и юбка в складку. Помню ее смеющуюся и кружащуюся по нашей комнате, ее верчение около нашего огромного зеркала во всю дверцу шкафа, непонятные для меня разговоры о театре, ролях известных актеров — вносили в мою жизнь праздник неутомимой молодости и одаренности — все в ней было со вкусом и обаятельно.
Моя молодая тетя к тому времени вышла замуж за Льва Таусона*. Помню его приезд в Ташкент. Он был высокий, розовощекий, голубоглазый блондин. По национальности финн. Мама всегда подчеркивала, что Левка был хорошим и интересным человеком.
Мне он не нравился, т.к. при каждой нашей встрече он больно щипал меня за щеку…
Его постигла злая участь нашего времени. Его мать, отдавшая всю жизнь революции, была объявлена «меньшевичкой». Ее арестовали, а Левку в конце войны сослали в Якутию. Много позже стал известным человеком, заведывал большим геологическим институтом в Якутии.
С тетей он больше никогда не виделся…
В Якутии он женился на женщине с тремя детьми…

* Левка — Лев Владимирович Таусон (1917 – 1989)
Доктор геолого-минералогических наук (1960), профессор (1961), академик (1981). Геолог. Специалист в области геохимии, геохимических методов поиска и разведки рудных месторождений.
В Сибирском отделении с 1957 г.: зам. директора (1957–1961), директор (1961–1988), почетный директор (1988–1989) Института геохимии в Иркутске, профессор Иркутского государственного университета (1964–1989), зав. кафедрой поисковой и разведочной геохимии Иркутского политехнического института (1981–1989).
Его именем назван минерал титанат стронция — таусонит(1982).

В Ташкенте, где-то очень далеко от города, у нас был участок земли. Мама выращивала там помидоры, которые никто не покупал. Туда мы вдвоем с приключениями добирались. На нас нападали то стаи огромных злющих собак, то диковатые подростки.
Рядом с нашими грядками были виноградники. Они росли раскошными беседками. В душистой прохладе которых свисали прозрачные гроздья. Это были дамские пальчики. Сладкие и изящные.
Зима в Узбекистане была слякотная и серая. В помещениях не топили. Узбеки сидели на полу и под их низкими укрытыми столами стояли жаровни, о которые они грели ноги.
Папа ходил на этюды. Брал меня с собой. Я помню крутые, пыльные переулки, без единой травинки, глинобитные заборы, дома (дувалы), все залито вечерним светом.Папа очень любил в эти пейзажи вводить для пятнышка ставажные фигуры. Они очень оживляли пейзажи. Совсем другими были этюды, написанные вдоль арыков. Там была темная тропическая зелень «душного» цвета. Как я люблю эти папины этюды. Как дороги они моему сердцу. Они очарованье моего детства. Сейчас часть этюдов тех времен висят над моей кроватью.

Квартира НА. Стена в комнате НА. Внизу два два узбекских этюда отца.

Еще несколько этюдов того времени.

Вокруг нас было много художников, поэтов, музыкантов, актеров. Это было очень тяжелое время. Жили все впроголодь, но лучше, чем в Москве.
Мама в Ташкенте брала работу на дом. Она огромными количествами шила солдатское белье. Вся наша холодная коморка была завалена белыми стопками.

В 44 году мы возвращались в Москву. Дорога была очень долгой. Без всякого расписания. Помню битком набитые вагоны. Пассажиры спали на полу. Были затяжные остановки. Отцепляли вагоны с больными тифом. Боялись эпидемий.
Почему-то запомнились ехавшие с нами военные. Они громко говорили, смеялись. Ели трофейные консервы (шпроты), которые забавно открывались — наматывались крышки на ключик. На остановках взрослые бегали за кипятком и продуктами. Меняли на них вещи. Кто-то постоянно отставал.
В нашем вагоне возвращался из эвакуации Аркадий Райкин. Его тогда уже все знали. Ехали почти месяц.
Приехали в Москву поздно вечером. Весь вокзал был забит солдатами. Много раненных в бинтах. Стон, костыли, тяжелый воздух. Суета, рыдания, узлы, дети…
Помню, как тетка ключом открыла дверь нашей комнаты, зажгла свет (очень тусклый). Окно завешено одеялами, всюду пыль, паутина, подтеки воды на потолке, осыпавшаяся штукатурка. Тетка сразу бросилась к своей кровати и извлекла из под нее пыльную банку. Перед отъездом она нарезала селедку и залила ее маслом. Теперь это было богатством.

Война кончалась…Но жизнь была очень бедна. Мама объясняла мне, что такое пирожное.
Помню куда-то мы очень долго шли. Я устала. Наверное, ныла. Мама говорит: «Вот кончится война и по улицам будут ходить автобусы, мы сможем сесть и поехать куда нам нужно»…«Какой автобус» — спрашиваю я. И мама мне показывает на автобус с названием «Хлеб». Вспоминая это теперь, я думаю, что может быть в тот момент в показанном мне автобусе везли несчастных арестованных людей, нашей несчастной эпохи…

В моем присутствии, при закрытом окне и дверях- тетка в тазике жгла свои дневники и письма… С чем это связано? С Л. Таусоном? Разве можно кого-нибудь упрекнуть в это страшное время?
Понимали, что происходит, далеко не все. Да и понимая, что можно было предпринять в этом кровавом ужасе.

Все это время папа не прерывал связь с Молдавией. Сохранились в его архиве письма кишиневских художников о пережитой войне, о желании какой-то стабильности.

Мама ждала ребенка. 27 ноября 1944г. Родился мой брат.

***

Дорогой мой, Ярослав! Неужели ты дочитал до этих строк? Сейчас мне жаль тебя, одинокого и родного… Как я желаю тебе полноценной жизни, радостной, устроенной, долгой. Не плачь… Я тебя всегда любила. Мы очень разные с тобой, ты не очень понимал меня. Но я знаю, что по-своему, ты любил и ценил меня и гордился мною, и очень жалел меня.
Теперь не будет нашего с тобой дома. Не будет этого оазиса, роднившего нас, этого очага памяти о самых дорогих для нас людях. Меня прости. Прости, если была несправедлива к тебе. Боль пройдет… Помни, что никто и никогда не любил тебя так, как твои родители и я. Береги память о них… Делай для них все, что можешь.
23/II-1991г.

***

Помню этот счастливый день, когда мама вернулась из роддома с моим братишкой. Надо сказать, что он сам по себе на меня не произвел впечатления. Папа мне говорил, что мы с братом будем играть, он меня будет защищать. Но все это было так неопределенно далеко… Реальностью же был терзающий ночной плач и постоянная суета вокруг него. Целый месяц брату не могли найти достойное имя.

Мама хотела — Никитой. Она любила Аксакова «Детство Багрова внука». Мне почему-то хотелось, чтобы брата назвали Мишей. Папа настаивал на Максиме. Наконец, как-то зашел папин друг-художник Ваня Зорин — очень добрый человек, красавец, потерявший в войну ногу. Отец 9-ти сыновей от разных жен. Он не задумываясь предложил имя — Ярослав. Уставшие родители тут же ухватились. Папа все время повторял — «Слава солнцу!»/div>
Наверное, они строили самые необыкновенные перспективы своему сыну, своему наследнику, самое сказочное будущее, в котором все, все — будет лучше, интереснее, легче, чем у них. Самое главное — война позади (почти…). Теперь жить и жить.
Но жить было очень трудно.- уже пять человек в одной комнате огромной коммуналки. Тетя Ната тоже хотела устроить свою жизнь. Решили размениваться. Но с хорошими предложениями в нашу никто не шел. Ни центр, ни большая комната не соблазняли. Пугала коммуналка… Тем не менее предложения были… О мастерской для папы приходилось только мечтать. Работать было совершенно негде. Папа начал соглашаться на предложенную работу в Кишиневе. Мама же никак не хотела уезжать из Москвы, в которой у нее было все: родственники, друзья, воздух, театры, музеи.
Папу, родившегося в Самарканде и жившего в Пишпеке (Фрунзе) не пугал этот южный городок. Он там уже побывал. Там его застала война. Там у него уже было немного интересных знакомых.
Была еще одна причина, способствующая решению в пользу переезда.
Тетя Ната не соглашалась на обмен, наверно из-за возможности решения жилищного вопроса при нашем отъезде в Кишинев. Ее устраивала эта комната. В это время она ждала ребенка… Рожала под расписку — из-за порока сердца, ей нельзя было иметь детей. Дочь Ира — родилась 18 декабря 1945 года. Мой папа бегал к ее отцу сообщить эту новость, но у него была своя семья с детьми и он не собирался ничего менять… Никогда и ничем он не проявил никакого интереса к своей дочери.
Таким образом, нас в комнате уже стало — 6 человек.

Вкратце, так складывались обстоятельства нашего вынужденного отъезда из Москвы…
К этому времени мой дед женился на Анне Ивановне Блиновой. Дородной очень спокойной женщине. Она стала матерью для Тезика. У нее не было своих детей, хотя она много раз побывала замужем. Не знаю, куда девались ее мужья, но с их родственниками она сумела сохранить родственные отношения, что делает ей честь. Лет 5 назад (1987 г) я побывала у нее в гостях. Она мало изменилась, хотя сил поубавилось, стала туга на ухо. За столом ее одновременно собрались: правнучка первого мужа, племянница третьего, муж дочери шестого мужа и мы внуки ее седьмого мужа, т.е. моего деда. А.И. — жива до сих пор (1992 год), ей сейчас перевалило за 90 лет. Дай бог ей здоровья еще и еще…

Дед очень старался заслужить мое внимание и любовь. Он меня называл «главной внучкой». Я была первой внучкой. Он посвящал мне шуточные стихи, был очень внимателен.
Однажды мои родители ушли в театр. Пригласили дедушку «подежурить» со мной. Расставание с родителями мне давалось очень тяжело. Они ушли. Дед уткнулся в газету. Я с тоской перебирала игрушки. Все выглядело мрачно и скучно. Вдруг дед просит принести ему из кармана пальто платок. Я с трудом дотягиваюсь, роюсь там и к своему удивлению нахожу там маленькую куколку, сделанную из проволочек, одетую в пестрый сарафан, в платочке, на рожице — глазки, ротик. Юбка накрахмалена, прямо из ансамбля «Березка». Не успела я сказать спасибо, как просит поставить сахарницу на стол и … там тоже такая матрешка, но в другом наряде. Так до прихода родителей, дедушка растянул свой ансамбль — 20 штук их оказалось. За пережитое счастье, радость — я эти игрушки очень любила.
В другой раз он пришел к нам встречать Новый год, а у меня переживание елки нет. А дедушка холодный с морозца держит в руках огромный пакет.
У меня от предчувствия замирает сердце… Дед не спеша раздевается, отвечает на вопросы дочерей, тянет… У меня нет никаких сил… А он помогает раздеться Анне Ивановне… Потом говорит: «Да, чуть не забыл…» и медленно разворачивает пакет, а там елочка, уже наряженная игрушками, да самодельными и сладости, орехи, конфеты, пряники. Вот какое счастье. Ведь вез из Сокольников. По-моему тогда на электричке… Да, он умел ухаживать за женщинами… Можно понять бабушку.

1945 — 1946 гг. Письмо маленькой Наташи папе в Кишинев. Первое, что она пишет: «Дедушка подарил елку».

Первым внуком у деда был Ярослав, но они были мало знакомы, т.к. нам пришлось уехать в Кишинев. Ярослав его совершенно не помнит. Больше всего сил, любви, заботы дед вложил в Иру… Но вот, что меня удивило. Как -то мы собрались у Тезика на 100-летие со дня рождения деда. Побывали на кладбище на его могиле, потом застолье… Мало кто вспоминал детали, больше было общих слов. А я помню и его маленькую комнатку, и лесок недалеко от дома, и мухомор, который мы нашли. И его попытки рассказывать мне про себя. Не был ли он одинок в старости?
Перед смертью (1953 год) он всем своим детям сделал подарки.Успел даже папе — серебряный подстаканник, сейчас он у Ярослава, мне альбом для фото, тетке золотую брошечку с камешком. Дяде Сереже — не помню что…, а вот моей маме так и не успел…

Подстаканник — подарок (1953г.) деда НА ее отцу.

Фотоальбом — подарок (1953г.) НА от деда.

Но вернусь к нашему переселению в Кишинев…

Нет, еще одно важное событие, пережитое в Москве. День победы — 9 мая.
В этот день все взрослые родные и не родные говорили мне: «запомни этот день на всю жизнь…» И я запомнила.
У нас целый день была суета. Кто-то заходил. Все друг с другом целовались, пили чай и что-то еще… Вспоминали, вспоминали, вспоминали … Плакали.
День проходил совсем нестандартно. А вечером мама с теткой ушли на Красную площадь… Мы с папой остались вдвоем. А Ярослав? Наконец по радио заговорил Левитан. Так торжественно и радостно… Мороз по коже… Папа потушил свет, открыл окно. Я стою на окне с накинутым на плечи одеялом… Начался салют- грохот, многочисленные человеческие крики «Ура», песни. Все на улице — всю ночь…
А по радио совершенно необыкновенная музыка. Ее красоту, щемящую сердца я чувствую. Папа слушает и повторяет: «Какая музыка, какая музыка…»
В год Победы в свое шестилетие я получила от родителей дорогой подарок — фарфоровую чернильницу. Она овальная с двумя отверстиями — для пера и наливания чернил. Ее розовые граненые бока в изящных узорах, по краям — золотой ободок. Куплена чернильница в московской комиссионке. По ценности, за ее красоту для моей души и сердца, она стоит рядом с бабушкиными и мамиными чашечками, с папиными работами и записными книжками, с маминым рукоделием и подарками мне от родителей и Ярослава

Чернильница стоит теперь на почетном месте в нашем шкафу — музее…

Источник.