Ольга Пославская. Мой Ташкент. Двадцатые годы. Часть восьмая История

По улице Карла Маркса за Сквером

Сквер Революции был и геометрическим, и общественным центром русской части города. От него, как и сейчас, отходили улицы-радиусы. Одному из радиусов — быв­шей Соборной улице — уже была дана характеристика. Ее отрезок, продолжающийся за сквером, не раз менял свое название: вначале Самарский проспект, затем — Кауфманская, и только после революции вся улица до полотна железной дороги стала носить имя Карла Маркса.

За сквером самыми примечательными домами были особняки, принадлежавшие известным врачам — братьям Соломону Ильичу и Моисею Ильичу Слонимам. Еще один брат, Михаил Ильич, биолог-генетик, был специалистом по шелковичным червям. По счастью, он не дожил до пресловутой сессии ВАСХНИЛ. Слонимы были такими хорошими врачами и пользовались таким уважением, что когда у многих владельцев «отбирали» дома, то Слонимам их оставили. Рядом с домом М. И. Слонима был Ар­мянский клуб. В Ташкенте всегда было много армян, особенно после 1914 года, когда они мигрировали, спасаясь от турецкого геноцида. В клубе собирались и общались армяне, в небольшом зале давались концерты, главным образом, самодеятельные, и показывали кино.

Сама улица К. Маркса совершенно потеряла прежний облик, несколько лучше сохранились некоторые улицы, пересекающие ее, остался ряд домов специфической архитектуры колониального периода. Раньше все дома Ташкента были не более, чем двухэтажными, кирпичными, белеными; многие сооружались из сырцового кирпича. Парадная входная дверь была сильно углублена в фасад. Таких домов, с очень толстыми стенами, предохранявшими от летнего зноя, почти не осталось.

На Гоголевской улице выделялся красивый двухэтажный особняк из жженого кирпича. До революции он принадлежал адвокату Керенскому, отцу недоброй памяти Александра Федоровича Керенского, возглавлявшего в 1917 году Временное прави­тельство. А. Ф. Керенский некоторое время учился в Ташкентской мужской гимназии. Гоголевская улица подходит к улице Советской (Садовой), на углу которой стоит дом, где в ноябре 1917 года на IIIКраевом съезде Советов была провозглашена Советская власть в Туркестане. До революции в здании было Общественное собрание, где про­ходили вечера и концерты для ташкентской интеллигенции. Их посещали учителя, инженеры, врачи, также образованные купцы и промышленники. После революции здесь был Дом Свободы, позднее переименованный в Дом Советов. В этом доме работал самый первый съезд Советов; здесь выступал В. В. Куйбышев, а в 1925 году — М. И. Калинин.

В конце двадцатых годов здесь был штаб по выборам в Советы, и мы, школьники, ходили сюда за повестками, которые затем разносили избирателям. Избирателями были далеко не все. Избирательных прав были лишены торговцы, бывшие нэпманы, политически неблагонадежные — троцкисты и различные «уклонисты», а также люди без определенных занятий. Слово «лишенец» было бранным, презрительным («Ну, ты, лишенец!»), употреблялось при таких мощных ссорах, которые уже не могли окончить­ся примирением.

Сразу за перекрестком улиц К. Маркса и Жуковской был маленький переулок под названием Зеленый, по фамилии человека, построившего здесь первый дом. Так было принято во время самого первого этапа застройки русской части Ташкента. Был переу­лок Карташевский — по фамилии прадеда Ирины Павловой, улицы Рядовская (Барано­ва) и Лахтинская (Свердлова) — по фамилиям купцов Рядова и Лахтина. Первый дом, построенный в Зеленом переулке, принадлежал отцу известной актрисы Рины (Екате­рины) Зеленой. Сейчас переулок превращен в двор музыкального училища имени Успенского.

На улице К. Маркса был польский костел, строительство которого началось неза­долго до революции — он так и не был достроен. Мы ходили с мамой гулять туда на берега Салара, который в то время походил на речку. Воды было много — светлой, быстрой, в которой так хорошо купаться. Берега были зеленые, на чистой травке со­гревались под солнышком после ледяной саларской воды. Еще в первые годы после Великой Отечественной войны детишки купались в Саларе, но уже в пятидесятые годы он превратился в сточную канаву.

Мы бегали вокруг костела, осматривая шпили, стрельчатые окна и, главное, статуи святых, которые стояли в нишах по фасаду. Куда потом делись эти белые скульптуры, неизвестно.

Сергиевская церковь, снесенная в конце 20-х годов.

При входе на территорию, окружающую костел, стоял турникет, первый, увиденный в жизни, и мы, конечно, без конца крутили его лопасти. Службы в этом костеле не отправлялись, для этой цели служил дом, находящийся рядом — в Крючковском (Коларовском) переулке. В этом же переулке был дом инженера Громова, сестра которо­го была снохою Максима Горького. Во время войны она жила некоторое время у бра­та с дочерьми Марфой и Дарьей. В это время в переулке нередко можно было видеть импозантную фигуру с массивной тростью. Это писатель Алексей Толстой шел к ним в гости. Но это было почти через двадцать лет после наших прогулок к костелу, когда я сама жила на Коларовском.

За Саларом тянулась Кладбищенская — узкая, пыльная, окруженная лачугами. На берегах Салара и дальше за ним строились самостийно убогие домишки, нередко из строительного мусора, отходов, из досок, щепок, фанеры, листов старого железа, рваного толя… Этот неофициально возникший район назывался иронически «Нью-Йорком». Его население состояло, в основном, из деклассированных элементов — нищих, воров, бандитов. Сейчас на этом месте сквер с памятником Хамзе. На фоне жалких строений «Нью-Йорка» резко выделялся комплекс добротных кирпичных зданий, в котором до революции был кадетский корпус. Сразу после Октября вся его территория была отдана медицинским учреждениям (здесь была многопрофильная больница имени Полторацкого), а позднее — Ташкентскому медицинскому институту. Здесь были клиники «светил» медицинского мира того времени — терапевтов Спонима, Крюкова, Каценовича, хирурга Ситковского, гинеколога Шороховой, психиатра Анциферова (на территории областной психиатрической больницы в Ташкенте установ­лен его бюст). Здесь возникло направление по лечению тропических заболеваний (Кассирский, Мирочник, Павлова и др.).

В 1925 году в больнице лежал мой отец, который заболел нередкой в то время тропической болезнью — лейшманиозом. Возбудитель этой болезни дает так называе­мую «пендинскую» язву, оставляющую глубокий шрам. В других случаях, как у моего отца, возбудитель проникает в селезенку, которая сильно увеличивается, и заболева­ние обычно кончается смертью. Первое мертвое тело, которое я видела в своей жиз­ни, — соседская девочка, умершая от лейшманиоза. Это был маленький скелетик с ги­гантским несимметричным животом (вздутым со стороны селезенки). Отца вылечил врач Крюков, применивший какие-то рискованные методы и медикаменты.

Самой интересной фигурой в медицинском мире был хирург Валентин Феликсо­вич Войно-Ясенецкий. Занятия медициной он совмещал со… служением в церкви, что было нонсенсом в годы, отмеченные торжеством атеизма. Войно-Ясенецкий был за­мечательный хирург. Перед революцией он блестяще защитил докторскую диссерта­цию по вопросам анестезии и в марте 1917 года приехал в Ташкент.

Здесь он трижды в разное время подвергался репрессиям. Третий раз — в страш­ном 1937 году. Четырехлетнее пребывание в тюремных камерах и больнице закон­чилось высылкой в Сибирь. В сентябре 1941 года ссыльный профессор переводится по его настоятельным просьбам в Красноярск для работы в многочисленных госпиталях.

Войно-Ясенецкий   был   главным   врачом    и   хирургом   в   городской   больнице, а с 1920 года — профессором Ташкентского медицинского института. Одновременно Войно-Ясенецкий принял сан священника и имя Луки, получил назначение в Ташкент­ский собор, где и отправлял церковные службы «в свободное от основной работы время». В кабинете Войно-Ясенецкого и в операционной висели иконы. Умнейший и остроумнейший Л. В. Ошанин, в то время врач, говорил ему: «Вы бы, Валентин Фе­ликсович, спрятали иконку в шкаф. Перед операцией заглянули бы туда, помолились тихонечко и снова закрыли, чтоб не смущать пациентов».

Уже во время войны Войно-Ясенецкий за работу в области хирургии был удостоен Сталинской (государственной) премии, После того, как в пятидесятых годах он ослеп, его деятельность целиком сосредоточилась в области религии, и умер он в 1961 году Архиепископом Симферопольским и Крымским. В двадцатые же годы попасть на стол к Войно-Ясенецкому считалось необыкновенным счастьем. Хирургом он был действи­тельно замечательным и денег с пациентов не брал.

Дальше, за институтом, Кладбищенская улица в соответствии со своим названием приводила к русскому кладбищу. Какому человеку, начисто лишенному чувства юмо­ра, пришло в голову переименовать Кладбищенскую в улицу Боткина?! Бедный русский врач-клиницист, разработавший учение о ряде болезней (гепатит даже называется болезнью Боткина) и рецептуру прекрасных лекарств (капли Боткина)! Думал ли он, что улица его имени будет вести в место последнего успокоения?

Основная кладбищенская территория изобиловала крестами, многочисленными памятниками. Стояли кое-где семейные, родовые усыпальницы с часовнями. В центре находилась церковь; службы, колокольный звон не прекращались даже в годы граж­данской войны. Рядом с территорией христианского кладбища в конце двадцатых годов выделили участок для Коммунистического кладбища. Там хоронили покойников разных национальностей. На этом кладбище не было крестов, одни звезды и скромные памятники.

На кладбище был похоронен мой дед И. Т. Пославский, склеп с его могилой был сразу за церковью. Однако в то время одно упоминание о деде, царском генерале, могло привести к тяжелейшим последствиям. Поэтому в семье помалкивали о «неу­дачном» предке.

Уже во время Великой Отечественной войны церковь расширяли, и архитектор-строитель принес мне письмо от церковных властей Ташкента с просьбой разрешить, чтобы склеп оказался внутри церкви, под ее алтарем. Мама разрешила. В начале вось­мидесятых годов приехавший из Голландии наш свойственник, известный журналист Биллем Олтманс, заказал панихиду у могилы И. Т. Пославского. На панихиде присут­ствовал праправнук (мой внук) Максим, который впервые в жизни был в церкви. Как оказались у меня зарубежные родственники? Один из четырех братьев Пославских, Илья, уехал в 1901 году в Бельгию, в самый знаменитый по тем временам горный ин­ститут. В Бельгии он встретил голландку Нору и женился на ней. Олтманс — один из Нориных внуков. Дядя Иля приезжал в Россию в 1914 году в связи с тем, что он был призван в действующую армию, так как оставался русским подданным. Дело с мобили­зацией удалось уладить, и он снова уехал в Бельгию, уже навсегда. Из братьев с ним поддерживал связь лишь Александр, живший в Батуми. Через родственников жены Александр ухитрился уже в 1981 году «выйти» на нас.

За кладбищем практически кончался Ташкент. Позднее стали застраиваться до­мами, преимущественно барачного типа, территории, примыкающие к Боткинской и Новоульяновской улицам. Появлялись здесь и частные дома с садовыми участками.