Моя служба в Туркестанском крае. Фёдоров Г. П. (1870-1910). Часть пятая История Ташкентцы

V.

Деятельность К. П. Кауфмана по устроительству Туркестанского края. –Устройство в Ташкенте ярмарки. –Обман полковника Кол-ва, закончившийся крупным скандалом.

В 1874 году Кауфман возвратился в Ташкент, и с этого времени началась его творческая работа по гражданскому устройству края. еще раньше, в период военных действий, он успел сделать много, благодаря своей неутомимой энергии и имеющимся в его распоряжении крупным денежным средствам. Озабочиваясь воспитанием детей служащих лиц, Кауфман дал средства на постройку мужской и женской гимназии, возведенные при нем здания, до сих пор служат украшением города. Ташкента, имевший видь военного поселения, сталь принимать, вид города, насколько этого можно было достигнуть по отдаленности его от европейской России (две тысячи верст) при невозможных путях сообщения. Не было такой отрасли труда и промышленности, которой бы Константин Петрович не покровительствовал и которой не шел бы навстречу. Двери его были широко открыты для каждого; всякого он терпеливо выслушивал, расспрашивал и если видел, что проситель или предприниматель заслуживаете доверия, то [31] щедрой рукой оказывал помощь и поддержку. Конечно, при этом не могло не быть неудач, особенно благодаря безграничной доброте Кауфмана и доверия его к лицам, которые иногда оказывались далеко не столь достойными, какими их считал Константин Петрович. Как на крупный пример, укажу на следующее.

Один из приближенных Кауфмана, генерал Глуховский, к мнениям которого Константин Петрович почему-то, к об­щему удивлению, относился с большим доверием, убедил его, что для развитая промышленности и торговли следует учре­дить две ярмарки: осеннею и весеннею, и построить в Ташкенте здание для торговой биржи. Кауфман поверил и сделал соответ­ствующее распоряжение. Была отведена огромная площадь город­ской земли, и на ней построены тысячи лавок для ярмарочных торговцев. Тут же было выстроено большее здание биржи. Истра­чено было на это несколько сот тысяч рублей. Заведовать всем этим делом, возложено было на того же генерала Глуховского. Настало время открытия первой ярмарки, и в города не скрывая, говорили, что полиция сгоняет силой торговцев на ярмарку.

Было ли это такт, не могу сказать, но знаю, что на вторую ярмарку не приехал никто. Биржа, разумеется, стояла пустая. Кауфман, убедясь, что был обмануть, имел гражданское муже­ство сознаться в этом,  и, уничтожить ярмарку, приказал биржевое здание перестроить в театр.

Я нарочно упоминаю об этом неудачном распоряжении Кауфмана, чтобы меня не заподозрили, что я хочу только хвалить и прославлять его. Он был прежде всего человек, с общечеловеческими слабостями, и ошибался так же, Как ошибались самые гениальные люди.

Вспоминаю здесь второй очень прискорбный случай, Как доказательство излишнего доверия Кауфмана к людям недостойным.

Уездным начальником Кураминского (ныне Ташкентского) уезда был полковник К–в, очень энергичный, подвижный и распорядительный человек, державший уезд с разноплеменным населением в большом порядке. Но К–в был игрок и для покрытия своих подчас крупных проигрышей не стес­нялся в приискании источников. До Кауфмана начали дохо­дить об этом неблагоприятные для К–ва слухи; он любил К–ва, Как выдающегося по способностям и энергии уездного начальника и доверял ему, но тут начал на него коситься.

К–в, Как умный и проницательный человек, сразу по­нял, что фонды его падают, и придумал фортель, который должен был вернуть ему прежнее расположение Кауфмана.

К–в хорошо знал, что в программу Кауфмана прежде всего входит возможное по мере сил асимилирование туземного  [35]² населения и распространение среди народной массы хотя бы самых элементарных основ цивилизации. На каждое проявление у туземцев желания отрешаться от косности или нелепых обычаев Кауфман отзывался с сердечными симпатиями и не жалел, если было нужно денег для поощрения. Как известно, му­сульманская женщина стоит на самой низкой ступени челове­ческой культуры. По понятиям мусульманина, она приравнивается к домашнему скоту; она исполняет все домашние работы, до самых грязных включительно; она работает буквально целый день, не разгибаясь в то время, как муж ее целыми часами сидит в чайной в кругу приятелей и знакомых. Как жене, ей представлено лишь одно право: рожать детей. Муж может во всякую минуту выгнать ее из дома, обявить ей «талак» (развод) и взять себе другую рабу. Само мусульманское законодательство (шариат) старается унизить женщину, предписывая ей никогда не открывать своего лица. Подчиняясь этому деспотичному закону, забитая, загнанная женщина-мусульманка обращена в какой-то безобразный манекен, у которого лицо закрыто грубою, черною, волосяною, непроницаемого для посторонних сеткой.

С  занятием Ташкента и с образованием рядом с туземным городом, русского, мусульманству был нанесет первый удар с той стороны, с которой меньше всего можно было его ожидать. Ташкент первых годов, как я сказал раньше, представлял собою нечто вроде военного поселения или лагеря. Огром­ное большинство русских были офицеры и солдаты, люди моло­дые, одинокие. Потребность в женщинах чувствовалась огром­ная, а из России изредка прибывали лишь жены некоторых офицеров или чиновников. А так как всюду спрос  вызывает предложение, то в один прекрасный день в конце русского го­рода появился тайный притон туземных гетер, которые в силу своего ремесла должны были снять с лиц волосяные сетки. Успех притона был поразительный, а жизнь первых жриц веселья и любви была так прекрасна по сравнению с прочими мусульманками, что число притонов начало расти быстро, и через год число туземных проституток простиралось до двухсот, и дела всех пансионов процветали. Степенные туземцы с ужасом смотрели, как их жены и дочери выходили из ве­кового рабства и подчинения и, сбросив волосяные сетки, от­крыто пили водку или пиво с разными Апохиными, Сидоровыми или Акчуткиными, но сделать ничего не могли. Туземная же моло­дежь, часто соприкасавшаяся с русскими, увлеклась изнанкой цивилизации и потихоньку от старших стала посещать своих соотечественниц в русской слободке, которые, несомненно, представляли для них больше интереса своею развязностью, наг­лостью и развратом, нежели скотоподобные, забитые жены. [36]

Уничтожить проституцию, особенно при тогдашних условиях жизнь в Ташкенте, было невозможно; Кауфман хорошо это понимал, а потому мог ограничиться лишь установлением за про­ститутками строгого полицейско-санитарного надзора.

Однажды полковник К–в является к Кауфману и делает ему следующий доклад:

–Почетные жители Кураминского уезда, а также волостные управители и народные судьи, глубоко благодарные вашему высоко­превосходительству за те блага, которые они получили с подчинением страны русскому монарху, обратились ко мне с просьбой просить вас  почтить их праздник, который они устраивают на Куйлюке (местечко в восьми верстах от Ташкента, на реке Чирчик, местопребывание уездного управления). На этом праздновании будут их жены и дочери, которые, желая почтить вас, снимут свои волосяные сетки и будут танцевать свой народный танец.

Кауфман пришел в восторг, считая это первым шагом женской эмансипации.

На праздник было приглашено много русских и в их числи я. В числе гостей находился один недавно прибывший в Ташкент гусар, полковник Раевский, очень богатый и чрезвычайно милый, и симпатичный человек, но крайне вспыльчивый и несдер­жанный. Он приезжал в Ташкент не на службу, а предполагал развить там дело виноградарства или шелководства. Место для праздника было великолепно разукрашено в восточном стиле. Когда приехал Кауфман со своей свитой, то его встретило около пятисот человек почетных жителей и представителей туземной администрации в богатых разноцветных халатах и в белых чалмах. По данному знаку заиграла туземная музыка, и из шатра вышло шесть или семь красивых молодых женщин с открытыми лицами, одетых в очень богатые туземные туалеты. Под звуки музыки они начали танцевать. Танец, признаюсь, совсем был не красивый и не грациозный, но довольно сладо­страстный. Танцевали они около получаса, и затем, сразу оборвав на одном темпе, они низко поклонились Кауфману и замерли в ожидании дальнейших приказаний распорядителя праздника К–ва.

Кауфман, подошел к ним вместе со своей супругой и, узнав, что крайняя женщина дочь народного судьи (казия), поблагодарил в ее лице всех танцовщиц, а дочери казия подарил серебряный кубок с выгравированною на нем надписью: «От туркестанского генерал-губернатора».

После обильной закуски и шампанского гости разъехались, а на другой день утром в дом генерал-губернатора явился полковник Раевский и потребовал экстренной аудиенции. [37] Кауфман вышел в приемную, и Раевский, подавая ему серебряный кубок, спросил:

– Известно ли вашему высокопревосходительству, кому вы подарили этот кубок?

– Конечно, известно: дочери казия Кураминского уезда, – ответил Кауфман.[38] 

– Вас  дерзко и нагло обманули. Полковник К–в глубоко подсмеялся над вами. Вы оскорблены и как генерал-губернатор, и как семьянин… Этот кубок я сейчас  выкупил в публичном доме у проститутки, которая плясала вчера под видом до­чери казия. Остальные женщины тоже были взяты из публичных домов.

Можете судить о силе негодования Кауфмана, поставленного в глазах всего населения в такое неловкое положение и только потому, что, будучи сам идеально-праведным человеком, он верил и другим. Но ни у кого из русских не появлялось далее улыбки при известии о неблагородном поступке К–ва, а, напротив, всюду слышался взрыв негодования против человека, ко­торый в собственных интересах не постеснялся поставить в крайне неловкое положение всеми уважаемого Константина Петро­вича.