Записки о былом. Воспоминания обрусевшего армянина. Часть 12 История

Автор Сергей Арзуманов.

Соседка Парамзем покупала у нас молоко. Маленького росточка, неказистая армянка, она жаловалась маме на своего русского мужа: он пропивал получку, и им не на что было жить. Мама жалела её, помогала советами и продуктами, давала молоко в долг. Парамзем хорошо играла на мандолине и, видимо, из благодарности стала обучать меня игре на этом инструменте, хотя была самоучкой-«слухачом». Тем не менее, я быстро наловчился играть, да так, что с ансамблем выступал на концертах самодеятельности в школе и даже в клубе.

Следующий учебный год мы начали в новой двухэтажной только что построенной школе № 36. Здесь всё было новое: стены, парты, учителя и учащиеся. В этой школе, пожалуй, прошли мои лучшие школьные годы. С чьей-то лёгкой руки почти всем учителям надавали прозвища. В зависимости от «кондиции»: очень грузной — «Пятитонка» (тогда это был самый большой грузовик) и «Трёхтонка» — учительнице чуть помельче. Даже «полуторка» — это была обычной упитанности женщина, но ведь надо же было как-то отличить её от других? В зависимости от того, какой предмет преподает, — «Протоплазма» (ботаника), «Биссектриса» (геометрия). Прозвища пристали и к учащимся. В нашем классе учились четыре симпатичные девочки. Все они были чистюли, аккуратно одеты, хорошо учились, дружили — не разлей вода, носили косички, в которые вплетались яркие банты, из-за чего их и прозвали «семейство бантичных». И так случилось, что в этих девчонок повлюблялась половина мальчишек нашего класса, в том числе и я. Это была детская, странная любовь. В классе мы изо всех сил «выпендривались», бросали в девчонок бумажных голубей, беспричинно смеялись. На переменах дёргали их за косички, дерзили. Они же на наши дурацкие выходки не обращали внимания, чем ещё больше нас раззадоривали. Дома же, наоборот, в грёзах воображали себя на коне с шашкой и револьвером в руках, спасающими от басмачей и белых эту противную девчонку-задаваку. Никогда и никому, даже близкому другу, мы не признались бы, кто эта зазноба. Хотя, мне кажется, это был секрет полишинеля — очень уж вызывающе и необычно мы себя вели в присутствии этих фурий.

Фасад железнодорожной школы N 36, в которой я учился в 5-7 клаосах. Сейчас в ней расположился Транспортный колледж. Если приглядеться, то виден тепловоз ТЭ-Э. Его пришли сюда по трамвайным путям, чтобы использовать как
наглядное пособие.

В классе я был, как тогда говорили, «хорошист», то есть, учился на 4 и 5, «троек» не было. Из учителей мне больше всего нравилась Клавдия Григорьевна Горелышева — наш классный руководитель. Она преподавала русский язык и литературу. Незадолго до войны ей присвоили звание «Заслуженный учитель». Это была крупная полная женщина (это она — «Пятитонка»). К тому времени я уже довольно грамотно, почти без ошибок писал диктанты, а вот художественную литературу почти не читал. Разве что сказки и детские журналы, и то, от случая к случаю. Разумеется, я не вникал глубоко в суть и тонкости того, что читал, это было поверхностное чтение — только сюжет. На своих уроках Клавдия Григорьевна разбирала литературное произведение «по косточкам», обращала наше внимание на эпизоды, форму изложения, отдельные слова и обороты, используемые автором, и что это означает, как это понимать. Это было так интересно! Дома я снова перечитывал произведение, с удивлением находя в нём такое, на что до этого не обратил вни¬мание. Очень жалею, что учился у неё всего три года, не был на её уроках по литературе и письменным сочинениям.
В 7-м классе все повально стали учиться танцам. Они почему-то назывались тогда восточно-европейскими: танго, фокстрот, вальс, чарльстон, вальс-бостон. Учила меня этим танцам одноклассница еврейка Ида Тарасюк, старше меня года на два. Училась она плохо, дважды оставалась на второй год, но зато в танцах преуспевала, танцевать могла круглые сутки. На уме у неё были одни мальчики, но не такие сопливые пацаны, как я. А других не было, иона возилась с нами. Мне она постоянно намекала, что она знает и умеет такое, о чём я и не мечтаю. А я ни о чём «таком» вовсе и не мечтал. Мне хватало дергать девчонок за косички и детских грёз о борьбе с бандитами и «белыми», с целью спасти одну только одному мне известную «бантичную»-одноклассницу.
Не могу забыть соседа Вовку Ковалевского, доброго, умного мальчишку с золотыми руками. Из тоненьких очищенных веточек, обжигая их на пламени коптилки, он искусно мастерил сани-розвальни. Срезал длинные ветки, делал из них удилища и собирал замечательные удочки, которыми, ну, обязательно поймаешь рыбу. Но главное, что он умел и чему меня научил, так это делать «поджигалки». Медная трубочка в одном конце расплющивалась, здесь же пропиливалась маленькая дырочка. Этот ствол проволокой прочно закреплялся к изготовленной из дерева рукоятке: «вот и вышел пистолет». В ствол засыпался порох, забивался пыж, затем самодельная свинцовая пуля. К дырочке в стволе прикреплялась спичечная головка и — «оружие к бою готово»! Оставалось прицелиться и провести по головке торцом коробка. Раздавался громкий выстрел и восторженный ребячий визг. Делали и бомбы (сейчас бы сказали — самодельные взрывные устройства). К острию большого гвоздя замазкой закрепляли охотничий пистон и опускали в бутылку, куда затем засыпался порох. Подвешивали эту «бомбу» на проводе, пересекающем улицу, и ждали автомобиля. При его приближении отпускали нитку, бомба летела вниз, шляпкой гвоздя ударялась об дорогу, и происходил взрыв! Сколько радости было!
С весны следующего года у нас начались серьёзные строительные работы. Предстояло Фросино замужество, а жить молодым было негде. Нанятый дядей строитель-таджик стал во дворе формовать из глины и соломы кирпичи, из них выкладывал стены пристройки, в которой должны были жить Фрося и мец мама. Вырыли колодец, теперь не надо было идти далеко за водой. Выровняли топором кривые стены внутри нашей комнаты, сделав их вертикальными, отчего и комната стала больше. За лето все работы были выполнены, мец мама с Фросей переехали к нам, и мы, как в сказке, «стали жить поживать и добро наживать».
Конечно, Машка была нашей кормилицей, а «у коровы молоко на языке»: её надо было кормить. Собранные прошлой осенью листья, хранившиеся на черда¬ке, закончились, следовало добывать новый корм. С июля на базаре появляются горы дынь и арбузов. Принято, что пришедший на базар обычно покупает арбуз или дыню и тут же, усевшись в тени, его поедает, естественно, оставляя кожуру. Вот ради этой кожуры каждый базарный день я организовывал «приёмный пункт. Стелил на землю старые паласы и мешки и, держа в руках ножи, приглашал к себе. Часто рядом суетились другие конкуренты, так что надо было быть приветливым, излучать обаяние, знать что, кому и как сказать, иначе упустишь клиента та. А попадались всякие «гости»: одному не нравились ножи, другому — паласы, третьему — тени и ветра оказывалось мало. Но в основном приходили «едоки» нормальные, неприхотливые. Иные, разрезав арбуз или дыню, первым куском угощали тебя и обижались, если откажешься. Вначале ешь в охотку, а потом, «когда на пузе арбузный (дынный) сок выступит», угощение принимаешь, благодаришь и деликатно сообщаешь, что съешь его потом. Кожуру тут же режешь на кусочки и собираешь в ведро, ссыпая затем в мешки. За день накапливалось столько, что хватало Машке до следующего базара. От Машкиного молока, после арбузных и дынных корок за версту исходил волшебный аромат свежих дынь и арбузов. А вкус, — ну, просто сказочный!
Поначалу мы жили тяжело. Не голодали, но и не всегда досы- -та ели. Во всяком случае, при своей корове право на молоко имел только Алёша, мне и Володе молоком чай только «подбеливали». Всё молоко разбирали соседи. Денег всегда не хватало, несмотря на то, что мама подрабатывала также шитьём и вязанием береток. Материальные невзгоды мы перестали испытывать только после переезда в Ташкент Люси, когда стали жить вместе одной семьёй.
К их приезду надо было подготовиться. Специально для них пришлось пристраивать ещё две комнаты. История повторилась. Перед переездом нашей семьи в Ташкент из Мерва привезли двух детей. То же самое сделала Люся, привезя на попечение мамы сво¬их малышей Аргину и Алика. Люсе в это время тоже было нелегко. По навету одного подонка арестовали Ерванда и, пока разобрались что к чему, — Люсе пришлось изрядно понервничать и помучиться.

После приезда они оба нашли себе приличную работу: она — нача¬льником отдела кадров Военторга, он — завмагом. А на мамины плечи легли заботы о воспитании и прокорме пяти детей, уход за коровой, уборка, стирка, огород и т. д. Как наша мама со всем этим управлялась, до сего времени не пойму. И разве не удивительно, что от не£ никто и никогда не слышал жалоб на судьбу или слов об усталости? А ведь в доме жило уже 12 человек!
В 14 лет я с Володей нанялся работать землекопом. Хозяева — чета врачей — собрались строить дом на участке недалеко от Тези- кова базара. Но мешал земляной холм объемом кубометров двести. Мы согласились всю эту землю срыть, тачками увезти метров за 50 и сбросить в ров. За это хозяин обещал заплатить нам 340 рублей, причем справедливость суммы и правильность расценок он доказы¬вал расчетами с карандашом в руках. Конечно, мы ничего не понимали в этих расчетах, но согласно кивали головами: дяденька внушал доверие, к тому же сумма нам, пацанам, казалась большой. Позднее мы узнали, что взрослые рабочие требовали за эту работу 1200 рублей и плюс бесплатную кормежку. Около месяца мы, не разгибая спины, копали и перевозили землю. Раза два или три совсем было бросали эту тяжелую, недетскую работу, но хозяева умели уговаривать, а мы «обманываться были рады».
Половину полученных денег отдали маме на прожитьё. А остальными распорядились по-ребячьи несмышлен но. На базаре купили гармошку и две пары обшарпанных боксёрских перчаток (?). Гармошка оказалась хроматичес¬кой, это когда при нажатии кнопки при растягивании мехов раздаётся один звук, а при сжимании-другой. Самостоятельно научиться играть на этом инструменте не смогли, а знающих учителей не нашлось. Но боксёрские перчатки пригодились: на улице устраивали бои, колотили друг друга, пока кровь носом не пойдёт. Но недели через три перчатки «поползли», кожа оказалась гнилой, конский волос стал вываливаться наружу. Бои прекратились. Вот так позорно, безобразно и глупо потратил я первые трудно и честно заработанные деньги. (Деньги от продажи воды и папирос — не в счёт — их отдавал маме на расходы, а оставленную мне часть тратил на сладости).
После смерти отца остались толстые «амбарные книги», сшитые из листов гладкой линованной бумаги. Несколько лет мы вырезали эти листы и использовали как писчую бумагу, не обращая внимание на жирные вертикальные линии и крупно пропечатанные непонятные и таинственные слова: «Дебет», «Кредит» и «Светоч». А нынешние школьники станут писать на таком «полуфабрикате»?
В той климатической зоне двор является местом, где люди проводят основное время. Здесь готовят и принимают пищу, шьют, стирают, гладят, делают уроки, принимают гостей, отдыхают, а все лето даже спят под открытым небом, так как в помещениях в это время невыносимо душно. Во дворах установлены столы, скамьи, стулья, незастеленные кровати, кушетки-тахты. Помню, как мец  мама подготавливала мясо для долмы (так по-армянски называют голубцы): на палас ставился невысокий ореховый пень, рядом по- азиатски садилась бабушка «месы кокани»: большим деревянным молотком на короткой ручке долго колотила по куску мяса, пока оно не превращалось в подобие розовой ваты. Бабушка не признавала мясорубку, справедливо считая, что мясо, пропущенное через неб, сильно теряет во вкусе. Несмотря на уговоры мамы, всегда, когда для приготовления блюда требовалось измельчённое мясо, взбивала его молотком. Также помню, как меня удивило, что брынзу, которую мы покупали в магазине, оказывается, можно приготовить дома, и она получается намного вкусней и нежней.
Ещё немного о бабушке. Я уже писал, как трагично сложилась её жизнь (и смерть тоже). Ещё один тяжёлый душевный надрыв произошёл у бабушки в связи с её переселением с младшей 20-летней дочерью Фросей на новое место жительства. Прожившая всю жизнь под одной крышей с любимым сыном, она тяжело переживала этот «развод». Даже в дурном сне не могло привидеться, что её попросят покинуть дом, купленный на деньги от продажи в Мерве её большого собственного дома с хозяйственными постройками, лошадьми, скотом и прочим домашним скарбом. Мудрая женщина, бабушка понимала, почему так случилось -ведь снохи редко уживаются со свекровью, однако забыпа, что «ночная кукушка дневную перекукует». К тому же, будучи остра на язык, иногда говорила то, что не следовало бы говорить вспух, например, тепло вспоминала первую жену Беглара, хорошо отзывалась о её душевных качествах, жалела, сокрушалась о её трагической судьбе. Разве могли эти разговоры понравиться второй снохе? И случилось то, что рано или поздно должно было случиться. Не раз я слышал, что наш переезд из Мерва в Ташкент увязывался также с тем, что надо было куда-то спровадить мец маму и Фросю.
В первое время бабушка очень тосковала, ей всё было не так: пища не так приготовлена, казан не так почищен, матрас не так взбит. Больше всех доставалось нам с Володей: и едим, и пьём, и говорим, и шумим всё не так, как её любимые Эдик и Сосик. Мец мама, браня нас за шалости, всегда ставила их нам в пример. По первости мы не особенно обращали на это внимания, но когда такие упрёки повторялись чуть не ежедневно — стало невмоготу. К тому же к упрёкам добавлялось обидное: «Воскани тайпа» («Восканова порода», в отрицательном смысле). Моего отца она, как и многие тёщи, не любила, часто поминала лихим словом, что, понятно, нам — его сыновьям, не нравилось, и вскоре мы перестали её слушаться, и авторитетом для нас остались мама, Люся, Ерванд и даже Фрося. Но, сколько себя помню, мама всегда подчёркнуто уважительно относилась к своей матери и от нас требовала того же, отчитывала нас, если не делали то, что велит мец мама. Хотя это и было трудно, но мы старались.