Эрнст Юлиус Эпик (1893 — 1985) Старые фото Ташкентцы

Прислал Gangut.

Бронштэн В.А., Пустыльник И.Б.

В книге рассказывается о жизни и деятельности выдающегося астрофизика XX века Эрнста Юлиуса Эпика (1893-1985). Уроженец Эстонии Эпик, окончив Московский университет, работал на обсерваториях Москвы, Ташкента и Тарту, читал курсы лекций в Тарту, Гамбурге, Гарварде, Университете штата Мэриленд (США). Он много лет проработал на обсерватории Арма (Сев. Ирландия), где основал «Ирландский астрономический журнал» и был его редактором.

Эпик одним из первых создал теорию излучения метеоров, теорию кратерообразования на планетах в результате метеоритных ударов, теорию эволюции звёзд. Он внёс существенный вклад в физику планет, звёзд (особенно красных гигантов), в строение галактик.

Путешествие из Москвы в Ташкент

Эпизод в жизни Э.Ю. Эпика — его переезд в Ташкентскую обсерваторию — описан им самим в его воспоминаниях в 1977 г., причём описан настолько живо и интересно, что мы предпочитаем привести это описание здесь дословно, ибо, как говорится, лучше не скажешь. Итак — слово Эрнсту Эпику.

«В начале 1919 г., когда власть большевиков прочно установилась на большей части России, хотя на окраинах страны ещё продолжались бои, новые правители решили основать университет в Ташкенте, столице вновь отвоёванных русских владений в Средней Азии (так её принято называть, хотя она расположена, скорее, на западе материка). Более 100 профессоров и преподавательского состава со своими семьями согласились покинуть голодающую Москву и начать новую жизнь в богатых продовольствием, хотя и небезопасных азиатских землях. Как единственный астроном в группе, я должен был стать заведующим кафедрой астрономии университета и вдохнуть новую жизнь в Ташкентскую обсерваторию. В прошлом — военная геодезическая обсерватория, она была реорганизована В.В.Стратоновым, но после трёх десятилетий плодотворной исследовательской работы она пришла в полное расстройство в период революции; теперь она должна была войти в состав нового Туркестанского университета.

Железнодорожные сообщения в России в это время находились в состоянии полного расстройства, так что неудивительно, что наш легендарный вояж в 3000 км от Москвы до Ташкента продолжался 70 суток, с конца января до начала апреля 1919 г. Препятствия встречались главным образом в первой половине пути; после того как мы за рекой Урал въехали на территорию Азии, покровительство ташкентских властей помогло нам проделать вторую половину пути всего за три дня. Не было запасов угля или иного топлива, так что нам самим приходилось пилить и колоть дрова из сырых бревен для паровоза. За Волгой были обширные дубовые леса и, к нашему удивлению, свежеспиленный сырой дуб оказался отличным топливом, несмотря на его влажный вид.

В марте, в небольшом городке на границе Европы и Азии, мы были задержаны местным советом на целые две недели: это был акт явной неблагодарности. Когда мы прибыли в этот городок, совет, узнавший о присутствии столь большого количества учёных людей, попросил нас прочитать лекцию и, если возможно, дать нечто вроде концерта для местного населения; мы согласились. Как раз тогда ночью перед нами и перед жителями города предстала величественная картина полярного сияния, лучи которого доходили до зенита, и уж кем-то распространялись тайные слухи, что это отблески артиллерийских залпов конницы Дутова, приближающейся с севера, чтобы уничтожить коммунистов (которые отнюдь не пользовались симпатиями населения). Поэтому я

прочитал лекцию о полярных сияниях, геомагнетизме и солнечной активности, а затем последовал концерт. Среди профессоров нашелся хороший тенор, я аккомпанировал ему на фортепиано, затем последовали другие номера дивертисмента.

Следствием нашего успеха было письмо от совета, полученное на следующий день, в котором содержалась просьба повторить наше выступление, с угрозой, что нам не будет разрешено продолжить путь, пока мы не выполним эту просьбу. Мы не испугались угрозы и, в виде протеста, отказались иметь какие-либо дела с советом; за это мы были задержаны в наших вагонах вплоть до получения строгого приказа из Ташкента, заставившего местный совет снять наложенное на нас эмбарго.

На следующей станции мы снова потеряли три дня: наш паровоз вместе с топливом — плодом нашего многочасового тяжёлого труда – был похищен товарным эшелоном Красного Флота, пока мы спали. Получив другой паровоз и заготовив топливо заново, мы стали выставлять на ночь часовых,(я был одним из них), и не напрасно: другая группа переселенцев подкралась к нам ночью, чтобы поживиться плодами нашего труда, но они отступили, не причинив нам вреда. На следующее утро мы отправились в путь без дальнейших приключений — меняя паровозы и заготавливая топливо, уже не из гладких бревен, но из узловатых, покрытых шипами, зато очень сухих кустарников саксаула киргизских (имеются в виду степи Северного Казахстана. В то время казахов в России называли киргизами) полупустынных степей; «чёрт знает что, а не топливо», как справедливо выразился кто-то из нас. Но горел саксаул хорошо и довёз нас за три дня через всю Среднюю Азию до цели нашего путешествия. Перед тем как покинуть поезд, на снегу метровой толщины с мёрзлым слоем на поверхности, подвергавшейся попеременно действию лучей весеннего солнца и ночным заморозкам, мы устроили небольшой праздник, и я исполнил фантастический импровизированный танец с длинными прыжками – я назвал его танцем полярного медведя. Это был единственный мой сольный танец за всю мою жизнь».

Ташкентская обсерватория

Рассказ о жизни и деятельности Эпика на Ташкентской обсерватории мы начнём опять с отрывка из его воспоминаний:

«После прибытия в Ташкент в апреле 1919 г. я в течение двух лет служил на факультете вновь организованного Туркестанского университета, причём моей основной задачей было оживление научной деятельности Ташкентской обсерватории. Расположенная на окраине Ташкента, на высоте лишь 440 м над уровнем моря, но недалеко от среднеазиатских плато и высочайших горных хребтов мира, обсерватория обладала весьма благоприятным астрономическим климатом (Имеются в виду прозрачность и спокойствие атмосферы, большое число ясных дней и ночей в году.).

Помимо астрономии и астрофизики она включала также отделы метеорологии и сейсмологии – последняя имела важное местное значение в связи с частыми землетрясениями (однажды ночью я был буквально выброшен из моей трясущейся кровати, но сотрясение прекратилось, и я — довольно легкомысленно — не стал искать безопасности на открытом месте, подобно прочим обитателям наших помещений). Земли обсерватории занимали большую площадь, и отдельные строения — лаборатории (я один имел жилую комнату при астрофизической лаборатории), башни телескопов, помещения для сейсмических и метеорологических приборов, равно как и жилые кварталы, — были разбросаны на обширной площади за пределами прямой видимости.

Большая часть России уже была под властью большевиков (коммунистов), после второй, или Красной, революции в октябре 1917 г., и в неё входила также Средняя Азия. В переходный период, местный преподаватель физики В.Н. Милованов (Русский советский астроном. Работал в астрономических обсерваториях Казани и Ташкента, затем в Государственном астрофизическом институте (Москва), руководил отделом звёздной статистики. Составил (с группой сотрудников) каталог экваториальных компонент скоростей 1470 звёзд.) согласился принять пост директора обсерватории и после моего прибытия он остался директором, сосредоточив свои усилия на административных вопросах, тогда как я стал вице-директором и занимался научной деятельностью обсерватории. Изменившиеся обстоятельства, а особенно пренебрежение новых властей к законам и порядкам, не давали никаких гарантий на обширной, редко населённой территории Средней Азии, что создавало немало чисто административных проблем. Сейсмология в обсерватории была представлена одним-единственным сотрудником, Г.В. Поповым (Попов Гавриил Васильевич (1882-1939), русский сейсмолог. Всю жизнь проработал в Ташкентской обсерватории, где вёл сейсмологическую службу до последних дней жизни.), атлетически сложенным бородатым религиозным фанатиком, который жил со своей экономкой, женщиной средних лет, Марией Абрамовной. Она заботилась также и обо мне, например, стирала белье или готовила отбивные котлеты из баранины; я закупал провизию сам (Ташкент в это время был рогом изобилия по части продуктов, на зависть голодающей России). Попов вызвался принимать посетителей, оказав нам тем самым большую помощь; сотни людей приходили слушать его популярные лекции, проводившиеся под открытым небом. О чём он говорил в этих лекциях, мы не знаем — он был достаточно компетентен во всех разделах астрономии, метеорологии и сейсмологии. И вдруг неожиданно мы получили удар: письмо от местного комиссариата по просвещению извещало нас, что Попов проповедует религию под видом научной популяризации и что народ собирается на его лекции в связи с пропагандой в них религиозных суеверий. В письме утверждалось, что это противоречит провозглашенным антирелигиозным принципам правящей партии, а значит, лекции Попова антинаучны. Следовательно, заключалось в письме, Попов

недостоин занимать научную должность и должен быть немедленно уволен.

Мы были глубоко обеспокоены этим. Не только потому, что верили в гуманитарные принципы и в свободу слова и мысли, но ещё и потому, что Попов был весьма желательным сотрудником в штате обсерватории, которого мы не хотели потерять. Милованов и я решили идти просить за него в комиссариат. Однако это было опасное предприятие, имея в виду политическую ситуацию и чувствительность представителей новой власти к нарушителям марксистских догм, но мы не побоялись риска, и всё кончилось благополучно. Комиссар, молодой человек моих лет (мне было 26), по

фамилии Дволайцкий (Дволайцкий Шолом Моисеевич (1893-1937), советский экономист, один из организаторов Комакадемии и Института красной профессуры, редактор отдела экономики 1-го издания БСЭ. В 1937 г. расстрелян. Реабилитирован посмертно.) принял нас в вестибюле своей конторы. Мы заявили, что Попов — хороший учёный и единственный имеющийся сейсмолог и что когда наши запасы фотографической регистрирующей бумаги были срезаны революцией, он наладил совершенно забытый механический метод регистрации землетрясений на папиросную бумагу, на которой игла сейсмографа процарапывала линию (с помощью промежуточных рычагов), что позволило продолжить с помощью этого временного устройства непрерывную регистрацию и вести службу землетрясений.

— Хорошо, — сказал комиссар, обращаясь ко мне, — вы астроном и должны знать, что астрономия доказала, что Бога нет.

Наивность этого высказывания была очевидно искренней — отнюдь не официально внушённой партийной позицией — и как будто приглашала к дискуссии. Я рассмеялся и объяснил смущённому комиссару, что вера или неверие в Бога есть дело внутреннего убеждения и личной свободы человека, наука бессильна доказать или опровергнуть существование Бога. Мы имели длительную беседу и, выслушав меня внимательно, Дволайцкий принял решение: хорошо, Попов может остаться в штате обсерватории, но он должен ограничить свою деятельность чисто научными профессиональными обязанностями и не должен впредь выступать с публичными лекциями.

Спустя много лет — я к этому времени уже покинул Ташкент и переехал на свою родину, в Эстонию — я узнал, что Попов проявил неблагодарность и чуть не задушил директора Милованова. Видимо, Попов не оценил того, что для него было нами сделано, и считал Милованова виновным в прекращении его лекций. Однажды, когда Милованов спустился в подвал, чтобы осмотреть сейсмическую лабораторию, он был обвинён в слежке и подвергся нападению со стороны Попова. Прохожий услышал крики и спас директора.

Вот как характеризует деятельность Эпика астроном Н.Ф. Булаевский, работавший в те годы на Ташкентской обсерватории:

«Преподавателем астрономии [Туркестанского университета. — В.Б.] стал Э.Ю. Эпик — человек ещё молодой, энергичный, с большой инициативой как в научной, так и в административной деятельности, но, мне кажется, несколько самонадеянный и, вероятно, не имевший достаточного опыта в обсерваторских работах (одновременно Э.Ю. Эпик занял и должность астронома в обсерватории)…

Под влиянием энергичной деятельности Э.Ю. Эпика работа Астрономической обсерватории оживилась, насколько это вообще было возможно в тогдашних сложных условиях — при нехватке денежных средств, оборудования, полном отсутствии новой литературы и т.п. К сожалению, Эпик пробыл в Ташкенте менее года (Здесь Н.Ф. Булаевский ошибается: Э.Ю. Эпик проработал в Ташкенте почти ровно два года — с апреля 1919 до весны 1921 г., а затем ещё полгода работал в Москве, ожидая оформления своего выезда в Эстонию.), после чего, как эстонец по национальности, он репатриировался на родину и стал сотрудником обсерватории в Тарту). Наиболее важным мероприятием, оставившим значительный след в науке о метеорах, были организованные Эпиком визуальные наблюдения метеорного потока Персеид. Здесь он впервые применил разрабатывавшийся им с 1912 г. метод двойного, или

квалифицированного счёта. Идея этого метода весьма проста и оригинальна.

Кроме двойного счёта, Эпик организовал базисные (корреспондирующие) наблюдения метеоров на базисе Ташкент -Искандер (около 30 км). Из этих наблюдений были вычислены высоты метеоров.

Учтя опыт ташкентских наблюдений, Эпик составил инструкцию к наблюдениям метеоров и опубликовал её в журнале «Мироведение» в 1921 г. В том же году в Ташкенте сотрудники Эпика провели новую серию наблюдений Персеид по предложенной им методике (сам Эпик в это время был в Москве). Наблюдения были пересланы ему, и он опубликовал результаты обеих серий уже в 1922 г. в «Публикациях Тартуской обсерватории» [Э22]. Научный резонанс этой публикации был огромен. Практически

все исследователи метеоров 20-х и 30-х годов ссылались на эту работу Эпика. Не менее десятка ссылок на результаты ташкентских наблюдений содержится в капитальных монографиях 50-х годов И.С. Астаповича, Б.Ю. Левина, Б. Ловелла и других учёных, а также в статьях Н.Н. Сытинской. Дж. Портера, Дж. Прентиса, 3. Цеплехи и многих других авторов. Методика Эпика была взята на вооружение советскими, английскими, американскими, чехословацкими наблюдателями. В 1926 и 1927 гг. по ней проводили наблюдения Персеид и ташкентские астрономы П.А. Савицкий, А.Ф. Субботин и Н.Н. Сытинская. В дальнейшем методика Эпика была усовершенствована в работах 3. Квиза (Чехословакия), Р.Л. Хотинка, И.Т. Зоткина, В.И. Цветкова, А.Н. Симоненко (СССР).