Как я учился в Ташкентском медицинском… История Ташкентцы

Пишет Семен Гохберг (Израиль)

В медицинский  институт я поступил без особых проблем, получив 20 баллов при сдаче четырех экзаменов. На заседание мандатной комиссии меня вызвали в 10 часов вечера, объявив о приеме  в институт , определив тем самым мое шестилетнее пребывание в одном из самых  престижных ( в то время ! )   институтов . Впоследствии престижность эта заметно изменилась,  появились новые более материально выгодные профессии — международное право, экономика, банковское дело и т.п.

Приоритеты  изменилась и в самой медицине. Раньше престижными считались хирурги, гинекологи, кардиохирурги и получить специализацию по этим профессиям было очень трудно. А, например, в клинике кожно-венерических болезней  весь профессорско-преподавательский состав был , в основном , пенсионного  и предпенсионного возраста, и заставить молодого специалиста идти работать по распределению в дермато-венерологию было почти невозможно. Однако, 20-30 лет спустя, направление на специализацию по кожным и венерическим болезням можно было получить только за приличную взятку.

30 августа 1959 года… В большом зале клуба Ташкентского медицинского института  проходит первое собрание вновь зачисленных студентов. На сцене приготовлен стол Президиума, какой-то старый сгорбленный человек с седыми усами и бородкой,  в серой телогрейке проверяет микрофоны. Я решил, что это кто-то из обслуживающего технического персонала, но когда началось собрание , сняв телогрейку, с напутственным словом к нам обратился первый проректор по учебной работе института, профессор Николай Николаевич Кампанцев, блестящий фармаколог, человек высочайшей культуры, он был примером благородства и бескорыстия. Жил он вдвоем с женой, академиком – терапевтом Ольгой Николаевной Павловой, детей у них не было. Говорили, что они на свои деньги содержали детский дом, а также «подкармливали» бедных студентов.

Первые дни в институте… Все  одеты в белые накрахмаленные халаты – мы уже приобщены к этой касте , мы уже – медики (хотя на самом деле, еще –никто), ведь халаты – это профессиональная форма. Это потом мы уже позволяли себе надевать не очень свежие халаты, а  затем запихивать их  в сумки и портфели, но тогда, в первые дни  — они были белоснежными, аккуратно уложенными после занятий в целофановые пакеты. Самыми необычными вначале были занятия по нормальной  анатомии, где нужно было учить названия костей на латыни, языке, который был совершенно незнакомым, новым и  странным по произношению, похожим на греческий: вертебра торакалис, люмбалис, цервикалис . Латынь считается международным языком медиков, но, видимо, время вносит свои коррективы: например, здесь в Израиле, все диагнозы, врачебные заключения и даже названия лекарств  пишутся по-английски. « Латынь из моды вышла …» еще во времена незабвенного Александра Сергеевича. Что уж говорить о нашем времени …

Вспоминаю как  доцент кафедры нормальной анатомии Аляви на лекции заявлял нам, что анатомию мы будем знать только тогда, когда без запинки сможем произнести по- латыни  название одной из мышц шеи – « мускулюсстерноклеидомастоидеус »! .

Преподаватели и профессора Ташкентского Медицинского института  тех лет, в основном, были высокообразованными и очень квалифицированными специалистами, некоторые из них даже являлись авторами учебников, по которым учились студенты всех медвузов страны;  некоторые были  не лишены странностей . Так, преподаватель анатомии Яков Григорьевич Ротенберг в черном полотнянном мешочке, похожем на кисет, хранил мелкие кости кисти и стопы ( их всего 16) и заставлял студентов угадывать их наощупь, засунув руку в мешочек, хотя даже при  рассмотрении эти кости иногда трудно  между собой различимы.

Преподаватель военной кафедры подполковник Магдиев требовал, чтобы все студенты на первой странице своих тетрадей написали большими буквами памятку для самих себя : «Если я  буду пропускать занятия, то экзамен по военной подготовке  подполковнику  Магдиеву  никогда не сдам !»

Одним из самых больших оригиналов был, например, профессор патологоанатом Глеб Николаевич Терехов, приехавший в Ташкент еще в 1920 году по путевке Ленина с группой профессоров, организаторов медицинского факультета Среднеазиатского университета (СаГУ).

Это был невысокого роста, коренастый пожилой человек  с крупной круглой , лысой как бильярдный шар головой, носивший всегда медицинскую шапочку в виде пилотки и никогда не одевавший медицинского  халата . У него было очень плохое зрение , он носил очки с толстыми стеклами в роговой оправе. Первую свою лекцию он начинал одинаково каждый год   густым , зычным басом : « Здравствуйте ! Зовут меня Глебом Николаевичем. Лекции по патологической анатомии вам читать буду я , и экзамены принимать, к вашему сожалению, …( тут он держал паузу как хороший артист) тоже буду Я !». Затем тем же торжественным тоном  продолжал : « Запишите первую тему –некрозы. Один легкомысленный молодой человек надел на половой член гайку и ходил с этой гайкой. В результате у него появился некроз полового члена! … Девушки  во втором ряду , перестаньте смеяться ! » . Самое интересное заключалось в том, что он не видел не только девушек из второго ряда, но даже книгу, лежавшую перед ним, читал, приставляя к очкам лупу. О профессоре Терехове ходили легенды: говорили , что он очень любил голубой цвет, и некоторые девочки шили специально к экзаменам по патанатомии голубые платья. Те, которым финансовые возможности не позволяли шить специально, одалживали у подружек платье только на время экзамена. В конце экзамена, оглядев очередную студентку в голубом, неожиданно заявлял : «По-моему, я сегодня это платье уже видел несколько раз !» …

Взяв зачетную книжку у одного из студентов перед началом экзамена, увидел, что там стоят две пятерки за предыдущие экзамены по фармакологии и патологической физиологии. « Ну, Колю Кампанцева ты обманул, — зычным голосом говорит Глеб Николаевич,- он старый, ему за семьдесят, но не понимаю, как ты Мишку Ханина обманул ?  (профессору Ханину было за шестьдесят) . Меня  ты не обманешь !» . И медленно выводит в зачетке тройку, даже не  дав возможности студенту ответить на вопросы билета. Иногда же , наоборот, увидев в зачетке тройки по предыдущим экзаменам , мог  покровительственно сказать : « Ну что же ты так плохо учишься, вот тебе в подарок от профессора Терехова пятерка! ». И опять не спросив ничего по билету. Тем не менее, Глеб Николаевич был блестящим патологоанатомом, и  мне кажется, что и по сегодняшний день в Ташкенте нет более значительной фигуры в патологической анатомии!

Большим оригиналом считался также профессор акушер-гинеколог Абрам Аронович Коган, который говорил на лекции, что , так как бОльшая часть студентов не будет гинекологами, то глубоких знаний  по гинекологии  им не нужно, но,  получив диплом врача , они должны быть людьми культурными и образованными в общечеловеческом плане, поэтому перед Государственным экзаменом по гинекологии студенты , в основном приезжие из областей, учили:  какие картины написали  Суриков и Репин, кто главные герои   «Капитанской дочки» и «Войны и мира», как зовут «Героя нашего времени »  и т.п.

1959 год,  открытие ежегодной студенческой   олимпиады, когда вместе со спортивными соревнованиями, устраивались концерты художественной самодеятельности.  Я стою на авансцене и с пафосом читаю Маяковского. Естественно, концерт не мог начинаться иначе, чем

… « Время, начинаю про Ленина рассказ, но не потому, что горя нету более …».  А за моей спиной большой студенческий хор  сотней голосов  грянул : « Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой В горе надежде и в радости .. . Ленин в твоей весне,  В каждом счастливом дне, Ленин в тебе и во мне…».

Вспоминаю , что дальше по ходу этого концерта на темной сцене под лучом прожектора Милочка Козлова, хорошенькая круглолицая и черноглазая студентка  3-го курса лечебного факультета танцевала арабский танец. На ней были надеты прозрачные шаровары, прозрачная коротенькая кофточка с черным бархатным лифом и черные, расшитые золотом, остроносые восточные туфельки. Играла мелодичная, загадочная  восточная музыка, в зале – мертвая тишина, все, затаив дыхание, следят за грациозными, волнующими движениями извивающегося, чуть полноватого Милочкиного тела ( за окном – пятьдесят девятый год, когда женщины и на улицах, и даже на сцене еще были одетыми ) . И вдруг, посреди этой звенящей тишины, раздается громкий голос Толика Манулкина, балагура, красавца, Милочкиного однокурсника: « А пупок-то какой, пупок !!!». Взрыв хохота, как взрыв гранаты,  разорвал напряженную тишину зала. Милочка с малиновыми от жары и стыда щеками убежала со сцены, концерт катился по намеченной программе, но более ничего интересного и веселого уже не было.

Возвращаясь к своей персоне, замечу, что  апофеозом моей театральной карьеры стала небольшая роль в пьесе Семена  Нариньяни  «Опасный возраст», которую  ставил  студенческий драмкружок под руководством  профессионального режиссера из  русского драмтеатра. Звали его Владимир Серегеевич Иогельсон, он был приглашен в Ташкент из одного из Ленинградских театров, ему  дали квартиру в новом доме на Чиланзаре. Дома эти были выстроены по каким-то французским проектам, в них не было батарей отопления, а отапливались пол и потолок. Владимир Сергеевич показывал нам, как он дома подпрыгивает на раскаленном полу, и говорил, что чувствует себя, как главный герой в заключительном акте трагедии «Джордано Бруно».

Каждый год осенью, примерно по одному месяцу, а иногда и более, мы проводили в колхозах, собирая хлопок. Работа эта была тяжелая. По грядкам нужно было ходить все время согнувшись, первые недели еще днем стояла жара, поэтому  постоянно хотелось пить. Была установлена норма сбора  60-70 кг в день, а вес одной хлопковой коробочки  3-4 грамма, коробочки были острыми и сухими,  руки были в обширных ссадинах и постоянно болели. Невыполнение плана зачастую грозило вызовом на ковер – на комсомольское бюро, проработками, обещаниями снять со стипендии и другими оргвыводами.

Условия жизни в период хлопковой кампании были достаточно суровыми, жили в больших бетонных бараках на деревянных двухэтажных нарах, парни и девушки в одном бараке, ночами было холодно. Иногда хлопковая кампания затягивалась до конца ноября, наступало время дождей,  все уже уставали и с нетерпением ждали возвращения домой. Однако, теперь, по прошествии многих лет, вспоминаются и хорошие стороны полуторамесячных ежегодных сельхозработ: вечерние посиделки, танцы ( которые теперь называются дискотеками), походы на свидания к девушкам или к друзьям-приятелям  в другие бригады и полевые станы.  А какое небо ! Выйдешь вечером из барака,  вокруг черные поля, черное небо с миллиардами огромных ярких звезд и огромный серебристый диск луны! Такого неба и таких звезд я не видел больше нигде и никогда.

Там, в колхозе, на хлопке, вдали  от дома и от родных, вечерами  после тяжелого рабочего дня настроение бывало немного грустным; Толик Фазылов тихо читал Есенина: « И когда с другим по переулку ты пройдешь, болтая про любовь, Я, быть может, выйду на прогулку, и с тобою встретимся мы вновь…», Ялчин  Иногамов выстукивал ладонями на чемодане джазовые ритмы, кто-то напевал: « Они стояли на корабле у борта, На скалы грозные катил за валом вал, Как – будто море чьей-то жертвы ожидало, Стальной гигант катил уныло по волнам …».

Самыми долгожданными днями были там в колхозе дни дождей, банные  дни (нерабочие ) и дни привоза посылок из дома.  Валера Степанов, высоченный, здоровенный блондин, настоящий русский богатырь, впоследствии ставший прекрасным  специалистом, доцентом – патологоанатомом,  получил из дома от отца посылку с продуктами и в ней письмо: « Посылаю только одну посылку, далее работай хорошо, зарабатывай сам и продукты покупай  себе сам , так как безделие и лень приводят к аморальным поступкам !»  Отец его,  Анисим Иванович, работал хирургом в клинике мединститута, человек был  суровый и очень серьезный, я никогда не видел как он улыбался. Валера  работал очень хорошо,  собирал по 100 кг хлопка в день — это был великолепный результат. Недавно,  уже  находясь в Израиле, я узнал, что Валера  умер. Очень жаль!  Очень ждали приезда концертных бригад, в них пела высокая, немного полноватая,очень красивая студентка Ирэн Кожухова, которая впоследствии стала известной всем женой знаменитого офтальмолога, профессора С.Н.Федорова.

Вспоминаются и курьезные случаи. Так, в  Буке ( есть такой район в Ташкентской области),  в одном из колхозов нам показали  90 -летнюю старуху, которая в этом кишлаке родилась, прожила всю жизнь и  всего несколько раз вызжала только в райцентр , в Буку.  Когда в 53-м  году все вокруг стали говорить :  «Сталин умер, Сталин умер …», эта старуха решила, что умер председатель соседнего колхоза – колхоза имени Сталина.

С именем Сталина вспоминается еще один забавный эпизод. В клинике Ташкентского Медицинского института ,  в середине широкого лестничного пролета между первым и вторым этажами стояла большая, растиражированная по всей стране, скульптура « Ленин  и Сталин», где Ленин по-отечески обнимает своего преемника, положив ему руку на плечо. После 20 –го съезда партии , когда развенчали культ личности  Сталина и осудили его роль в массовых репрессиях, тело вождя вынесли из Мавзолея, а на местах стали сносить все памятники диктатору. Я в то время , учась в институте, одновременно работал мед.братом в хирургической клинике и  по ночам часто  дежурил. Примерно в час ночи пришли какие-то люди, потребовали закрыть входные двери всех клиник и никого из больных не выпускать в холл, затем явилась бригада (человек 5-6) рабочих, аккуратно с помощью зубил и других мощных инструментов «вылущили» Сталина из скамейки, дефект зашпаклевали и сразу покрасили. К утру удивленные студенты, сотрудники и больные обнаружили  одиноко сидевшего и скучающего Ильича, и студенты во время перерыва   между лекциями устраивались по двое-трое на  вакантное место рядом с Лениным.

Начиная с третьего курса, я начал ходить на ночные дежурства в 1-ю хирургическую клинику вначале просто как студент, а с конца третьего  и до середины шестого курса уже работал медбратом.  Хочу вспомнить замечательного врача, блестящего хирурга Марию Яцентьевну Завадскую . Она была уже средних лет, около шестидесяти, и , как для всякого одинокого человека, не имеющего  семьи (ни мужа, ни детей), клиника, в которой Мария Яценьевна проработала всю жизнь , была для нее всем – и домом, и семьей, и хотя она, в силу своего высокого авторитета и положения в клинике,  могла уже не дежурить по ночам, она этими привилегиями не пользовалась . Дежурства с ней мне, как будущему врачу,  дали очень много. Судьба Марии Яцентьевны оказалась очень трагичной: когда она уже постарела,  не только дежурить, но даже днем работать не могла и приходила в клинику только на редкие занятия со студентами,  как-то поздно вечером , после одиннадцати часов ночи, за ней прислали машину и вызвали в клинику на срочную консультацию. После этого, около двух часов ночи ее привезли домой, но сопровождавшая медсестра не удосужилась проводить ее до квартиры ( Мария Яцентьевна жила в общем большом дворе), и плохо видевшая в темноте Мария Яценьевна провалилась в незакрытый водопроводный колодец в центре своего двора. Нашли ее утром соседи. Множественных переломов костей, шока  даже выносливый организм бедной Марии Яцентьевны   перенести не смог – она погибла.

Ассистенты 1-й хирургической клиники  мединститута Лев Петрович Израилевич и Якуб  Мустафаевич Балич решили переконструировать больничную каталку в подвижный стол  для облегчения получения рентгеновских снимков органов живота. Расчертили схему укладки больного, расположения рентгеновской трубки, рассчитали размеры и приступили к определению названия. Думали долго, наконец, придумали – Подвижной рентгеновский стол  ИБАЛ-1 ( по фамилиям изобретателей), Затем решив, что Минздрав или какие-то другие подобные организации, от которых зависит судьба изобретения, никогда не утвердят  такую аббревиатуру, а лучшую они придумать не смогли, авторы решили вообще отказаться от своей затеи ,  и отныне всем больным предстояло ложиться на обычный заводской  стол рентгеновской установки.

Студента-пятикурсника Аджималаева вызывают в Комитет комсомола Института, дают выговор и оставляют в Институте «условно». Весь его проступок заключался в том, что на занятиях во время проведения ректоскопии – исследования прямой кишки больного с помощью ректоскопа — широкой трубки с лампочкой на конце —  Аджималаев глубокомысленно заметил: «И куда только не проникает лампочка Ильича!».

А за окном – конец 50-х годов …

Елизавета Израилевна Бурштейн, доктор наук, профессор кафедры патофизиологии, невысокая полноватая еврейка с характерным прищуром правого глаза, живет с взрослой дочерью и внучкой, ее бывший муж- заведующий кафедрой патофизиологии Киргизского (г.Фрунзе, нынешний Бишкек) мединститута, они в разводе много лет. Наряду с прекрасным знанием своего предмета,  Елизавета Израилевна обладает уникальной памятью —  может с ходу продолжить ( почти дословно) практически любую известную цитату из классической литературы, не говоря о том, что она безошибочно узнает автора любого цитируемого отрывка. “Елизавета Израилевна, как Вы умудряетесь все это запомнить ?”- в искреннем недоумении спрашивали ее студенты.  Прищурясь одним глазом, она с некоторым вызовом и даже гордостью отвечала :   “  Мои дорогие ребятки, когда все нормальные люди по ночам живут половой жизнью, я – читаю  !”

Лекцию по хирургии читает профессор Постолов, выше среднего роста, седеющий брюнет с протезом левой ноги ( причину отсутствия ноги никто из студентов не знает – то ли ампутация  после фронтового ранения, то ли после заболевания ?). Он медленно разгуливает по сцене, иногда садится и продолжает читать лекцию сидя – все время стоять ему тяжело —  длительные операции он делает, тоже сидя на высоком, сделанном специально для него табурете. Михаил Петрович приехал в Ташкент из Киева, где учился у знаменитого хирурга Алексея Петровича Крымова, о котором часто любил рассказывать. «В частности, — рассказывал Постолов,-  читает Крымов лекцию по крипторхизму ( неопущение яичка в мошонку у ребенка) и вызывает на лекционную сцену студентку, маленькую , худенькую девушку и больного , высокого молодого мужчину ».

Далее Постолов передает следующий диалог:

Крымов
– Поставьте, милочка, диагноз. С чего начнете?

Студентка
– С жалоб, профессор.

К
— Правильно. Спрашивайте.

С
— На что жалуетесь, больной?

Больной
– Ни на что.

С (вопросительно смотрит на профессора)
– Профессор, он ни на что не жалуется.

К
– Жалоб нет. Что дальше?

С
— Нужно делать осмотр.

К
— Начинайте.

Студентка осматривает больного , затем вскидывает глаза на профессора и с удивлением говорит:
— Профессор, у него только одно !…

К
– Правильно, а сколько должно быть ?

С
— Два.

К
– Правильно. А три бывает ?

С (неуверенно)
– Наверное бывает.

К
– Правильно, в литературе описаны несколько подобных случаев. А четыре бывает ?

С (более уверенно)
– Тоже бывает.

К
– Милочка, пока в литературе подобное не описано, но если Вам такое чудо встретится днем или (Крымов выдерживает МХАТовскую паузу и произносит громко и загадочно) ночью – быстро бегите ко мне – вместе опишем этот  казуистический случай !

Лекции по гистологии читает доцент Лидия Абрамовна Элькинд, невысокого роста, полноватая еврейка с громким голосом и сильной картавостью — «р-р-р » у нее рождается где-то в глубине горла и по нарастающей выплескивается вместе с фразой наружу. Сказать, что  Лидия Абрамовна знает  гистологию блестяще, значит, не сказать ничего. Лекции она  не просто читает, а громко , с выражением,  диктует, держа в правой руке длинную указку, которая одним концом упирается в пол, другой конец возвышается над Лидией Абрамовной на полметра – эдакий Дед Мороз с посохом. Лекции ее настолько четкие, насыщенные фактическим материалом, что учебник можно практически не читать. Ее лекции студенты переписывают друг у друга, если кто-то пропустил  занятия или не успел записать. Интересно, что если взять конспекты ее лекций за несколько лет, то они слово в слово повторяются – все доведено до автоматизма.

Во время  практических занятий она обычно ходила между сидящими за микроскопами студентами, иногда опиралась сзади мощным бюстом на плечи какому-нибудь симпатичному студенту и зычным голосом спрашивала: « Ну, что мы здесь, юноша, видим в микр-р-роскоп ?». Бедный юноша краснеет , бледнеет, заикается от стеснительности и неловкости от столь пристального внимания доцента. В целом же Лидия Абрамовна была добрейшим и замечательным человеком, которую очень уважали и любили и преподаватели, и все студенты без исключения, что в принципе в институте было явлением крайне редким.

Вообще следует сказать, что в начале  20 века в Ташкенте работали  врачи, составлявшие славу не только отечественной . но и мировой медцины.    Профессор-хирург военного госпиталя Петр Фокич Боровский  открыл возбудителя кожного лейшманиоза,  за что внесен в список первой десятки крупнейших паразитологов мира; в 20-е годы в  Ташкентской больнице скорой и неотложной помощи работал выдающийся хирург Валентин Феликсович  Войно-Ясенецкий , будучи одновременно священником  русской православной церкви. Его  монография « Очерки гнойной хирургии» до сего времени является почти единственным в мире классическим трудом  на эту тему. По учебнику кожных болезней заведующего кафедрой Ташкентского мединститута профессора Картамышева учились студенты – медики всего Советского Союза.

12 апреля 1961 года. Сбежав с лекции, пошли с друзьями в кино, не помню какой фильм, но ,видимо, что-то было особенное, потому что очередь за билетами практически занимала всю огромную площадь перед кинотеатром «Искра». В «Искре» было  три  зала,  во всех шел один и тот же фильм, но очередь представляла собой  длиннющий хвост, змееподобный, извивающийся;  в очереди стояли по 2-3 часа.

И вдруг посреди этой гудящей  очереди , на фоне низкого серого пасмурного апрельского неба,  внезапно в репродукторах на площади раздался ни с кем не сравнимый голос Левитана : « Внимание ! Говорит Москва ! Работают все  радиостанции Советского Союза ! ». Еще до острого Карибского кризиса было два года, но в воздухе уже пахло неприятным международным конфликтом : США  разорвали  дипломатические отношения с Кубой, объявили об установлении экономической и военной блокады Острова Свободы. И все это, естественно, резко обострило  наши отношения с Америкой. И хотя мы не пережили и не могли слышать подобное в  41-м, а видели это только в кино, в сердце закрался липкий, предательский страх  — ВОЙНА ! !

А Левитан торжественно–радостным голосом продолжал : «Сегодня в Советском Союзе впервые в мире запущен космический корабль «Восток» с че-ло-веком на борту !…»

По площади  раздались крики ликования. В космос полетел Юрий Гагарин…