Яхта на ветру Ташкентцы

ЗИМНЕЕ УТРО

На стекло набросал мне мороз
хризантему и крылья стрекоз.

Но какая-то чёртова сила,
как на горе, тебя пробудила.

От огня золотых твоих глаз
всё вокруг переплавилось враз.

Со стола, где закусок полно,
испарились коньяк и вино.

Где поэзия? Проза одна,
Упорхнули стрекозки с окна.

И стекла по стеклу хризантема.
Мент в снегу за окном. Хрен с антенной.

* * *

Что мне твой Нотр-Дам? Что мне твой Колизей,
если падает снег на могилы друзей?

Что, красотка, бассейн? Что мне твой лимузин,
если не с кем зайти в угловой магазин?

Что мне сотовый твой в ресторанном дыму,
если некому больше звонить по нему?

Меж крестов я пройду по январскому льду.
С плит холодных я веником снег обмету.

Ты, подруга, езжай. Ты меня не жалей.
Я пешком добреду до берлоги своей.

До двора, где у джипов толпится с утра
с деловитыми лицами рвань-детвора.

Где на голых деревьях собор воронья,
Где берлога — и та уж почти не моя.

* * *

С вами я навек повязан, братцы,
общим горем, общею виной.
Но верёвку мылить, иль стреляться, —
это вы решайте не со мной.

Горек хлеб, и в никуда дорога —
в этом я вам кровная родня.
Но являться выскочкой пред Богом?
Нет уж, братцы. Это без меня.

* * *

Опаздывают поезда.
И самолётов ждать не ново.
Но вот уж истинно беда,
когда опаздывает слово.

Как у погасшего костра,
как у забитых накрест окон
о тех, кто ждал его вчера,
оно рыдает одиноко.

Пред ним сиротские леса,
земли безрадостные дали,
и над могильными рядами
безадресные небеса.

* * *

Вдали качнулась яхта на ветру.
Волна чуть плещет на песок и гальку.
И женщина красивая, нагая
идёт вдоль побережья поутру.

Она в Москве растрачивала пыл
по временным общагам и баракам,
пока лихой араб из эмиратов
её на всякий случай не купил.

Швыряет снег российская метель
на окна банков, на щиты рекламы.
И на Тверской у баров дрогнут дамы,
в надежде выжить кинувшие Тверь.

Пока, вцепившись намертво в Москву,
они с ней делят пьянки и разбои,
дельфин играет в Средиземном море.
И женщина проходит по песку.

Она забыла горе всех обид.
Идёт себе, не думая о доле.
И раковину держит на ладони
и слушает, как море в ней шумит.

Ты не пристанешь к этим берегам.
Тебя не взять ни золотом, ни властью.
Но волны льнут к её босым ногам.
И кто ответит, чтo на свете счастье?

* * *

Со слезой на щеке, со снежинкой на яркой губе
позовёшь… Я приду. Но покоя не будет тебе.

От тоски по свободе, по жизни своей кочевой
я отпетых бродяг буду вновь приводить с ночевой.

Разоряя тебя, как всегда, не по делу упрям,
буду в разные страны звонить своим старым друзьям.

Буду жить, как всегда, о твоей не печалясь беде,
пропадать без причин в дни рожденья неведомо где.

И не жди постоянства. Лишь в редкие ночи и дни
до беспамятства нас обжигать будут вспышки любви.

Стать счастливой со мной — твой напрасный, несбыточный сон.
Ты забыла про то, что созвездье моё — Скорпион.

От бессонных недель, от безденежья, горя, вранья
задымится твой дом, задымится надежда твоя.

Измотавшись вконец, посылая проклятья судьбе,
крикнешь: — Вон!..
Я уйду.
Но покоя не будет тебе.

ГАУПТВАХТА

Я на «губе» приказом командира.
Проснись и пой, солдатик молодой!
Гуляет тряпка с хлоркой и водой
по доскам генеральского сортира.

Такую б, командир, тебе квартиру.
Вот это был бы барабанный бой.
Пореже б ты заруливал в запой,
поменьше б от меня тебя мутило.

А так?.. Ну что?.. Настырнее вдвойне
зубри уставы и служи стране,
с телефонисткой балуйся в каптерке.

Страна еще построит благодать.
Вот только б ей на тряпки да на хлорку
валюты у Зимбабве подзанять.

ГАУПТВАХТА — 2

С актерами я пропил увольненье.
На гауптвахте нынче, значит, спим.
Эй, комендант! А рядовой Шекспир
не ночевал в твоём подразделенье?

Полковничек, отставить наставленья.
Начальник мой не ты, а ход светил.
Вот я сегодня за Верону пил,
за гения эпохи Возрожденья.

А ты рождён всего лишь комендантом.
Гляди, не стань, вояка, арестантом,
уродуясь за лишнюю звезду.

Ты б лучше войны запретил на свете,
пока нас всех не вздыбили в аду,
пока ещё четырнадцать Джульетте.

* * *

С кем на ковре ты? С кем ты на диване?
От ревности я — в стойке на ушах.
Уэльский принц иль аравийский шах
тебе браслет на ножку надевает?

Я думаю, народом сжат в трамвае,
под мат в исконно русских падежах,
какой же безнадежный я ишак.
Таких и в Карабахе не бывает.

Ну что мне твои ведьмины глаза?
И вспышка губ? И рук твоих лоза?
Зачем живу, собою не владея?

Любовь? Не только. Всё легло не в масть.
Ни доблестей, ни подвигов, ни денег.
Вот и трамвай сломался, твою мать.

* * *

В который раз на берегу морском
в отчаянье ты оземь хлопнул сети.
Не повезло тебе на этом свете
и ты решил, что повезёт на том.

Ну что ж? Вперёд! Семь футов под винтом.
С пенькой и мылом ты явился к Смерти.
Однако там никто тебя не встретил,
и ты вернулся со своим жгутом.

Досадно, да? Так напряги умишко.
На всех, балда, один кафтан у Тришки.
А потому кончай свою тоску.

Нам злату рыбку не подкинут волны.
Но коль стыдишься покупать треску,
welcome, дружище, к нашей общей вобле.

АЛКОГОЛИК — 2

Мы вновь с тобой желанию подвластны.
Вновь древней жаждой мучится душа.
Но за душой, как прежде, ни гроша.
А красть, увы, и пошло, и опасно.

А вот в шинке шампанское прекрасно.
И водка тоже очень хороша.
Да и портвейн, скажу я, не греша,
он тоже в масть, хоть это и ужасно.

Что? Пиво? Не подкладывай свинью.
Ведь я его и в праздники не пью.
Оно, дружок, твоя прерогатива.

От виски у меня в башке раздрай.
Под огурец коньяк?.. Ну что ж… Красиво.
Спирт? Где? Ну наконец-то. Наливай.

* * *

Не возгордись, художник, пред толпою,
где воздух пахнет гарью и свинцом.
Ты послужи ей кистью и резцом.
Открой толпе её беду и боли.

А коль она засвищет над тобою
и в спину пнёт, и наречёт глупцом,
красавица с божественным лицом
тебя утешит преданной любовью.

Но если и красотка не верна,
ступай в кабак. Напейся допьяна.
Блажен, кто на судьбу обид не держит.

А как проспишься, приходи ко мне.
Уж лучше две обманутых надежды,
чем с похмела тоска наедине.

* * *

Зависеть от себя — счастливый случай.
Не дай, Господь, зависеть от господ.
То от ворот получишь поворот,
а то и в рожу ни за что получишь.

Зависеть от рабов — куда не лучше.
То поднесут с отравой бутерброд,
то вытопчут от злобы огород,
а то и дом спалят благополучно.

Дошло теперь, куда ты угодил?
Налево — раб, направо — господин.
А посреди — рябинушка у тына.

Куда же ты вколотишь свой шесток?
В тебе же — ни раба, ни господина.
Вот корень одиночества, браток.

* * *

Что справедливость? Недоступный плод.
Богуют на земле орёл и решка.
Коль не везёт — и ферзь твой станет пешкой.
Тузом шестёрка станет, коль везёт.

Счастливчик потерял красоткам счёт.
А ты и к жинке липнешь безуспешно.
Ты хоть и трезв, да грянул оземь плешью.
А он и пьян по ниточке пройдёт.

Вот у тебя кран без воды прохаркал.
А он и в пекле Гоби иль Сахары
случайно выйдет на студёный ключ.

Так и живём — кто с горки, кто на горку.
Кому везёт — и ёжик не колюч,
а не везёт — так и в дыре иголки.

* * *

У попрошайки доля нелегка.
То от поклонов поясницу скрючит,
то в рожу угодит плевок летучий,
то взвоет зад от крепкого пинка.

К тебе ж бычок златой издалека
сам прискакал. Вот случай, так уж случай!
И ты, за грош полжизни отканючив,
схватил его, как надо, за рога.

Теперь ты сам несчастных попрошаек
пинками гонишь от своих лужаек.
Меня ж к застолью кличешь в особняк.

Ну нет уж. Сам хлебай своё винище.
По мне так лучше сотня злых бродяг,
чем хоть один разбогатевший нищий.

* * *

На клык поддел ты времечко лихое.
Подругу продал. Друга посадил.
Теперь, крутой, диктуешь ты один,
кого — на трапы, а кого — на сходни.

Судить не мне — ты свят или греховен.
Попа купи, коль вправду господин.
Попу не жалко для господ кадил.
А мне в тебя и плюнуть неохота.

Грозишь? Во смех! Не трать свинца, дружок.
Мне жизнь сама наполнит посошок.
Да и тебя вослед за мной отправит.

Вот там он и решит — последний суд —
кого из нас поднимут вверх по трапу,
кого по сходням вниз поволокут.

* * *

Ну чем твоя набита голова?
Блаженная, нам чудеса не светят.
Мне в бочке мёд не выкатят медведи.
Тебе не крикнет лебедем сова.

Мечтаешь — вознесёт тебя Москва.
И принц заморский за тобой приедет.
Ага. Наследный. Он уже в карете.
Он срочно учит русские слова.

Уймись, подруга. Не летают лоси.
И чуда в решете никто не носит
не потому, что нету решета.

Одно лишь исключение — поэты.
Два чуда размыкают им уста,
два дива дивных — водка и сонеты.

Опубликовано в «Иерусалимском журнале» № 14,15 2003