Оксана Чусовитина: “Я мать. И этим все сказано…” Ташкентцы

33-летняя гимнастка Оксана Чусовитина, бывшая жительница Узбекистана, ныне выступающая за Германию, завоевала на Олимпиаде в Пекине серебряную медаль за выполнение опорного прыжка.Оксана Чусовитина – самая уникальная спортсменка Узбекистана. Она очень долго выступает на помосте, причем продолжает показывать отличные результаты. Оксана входила еще в состав сборной СССР, на чемпионате мира 1991 года завоевала две золотые медали. В составе сборной СНГ гимнастка приняла участие в барселонской Олимпиаде 1992 года, вновь став чемпионкой. Она призёр Азиатских игр и международных соревнований «Звёзды мира». Награждена орденом «Дустлик». Ей присвоено почётное звание «Заслуженная спортсменка Республики Узбекистан».С 2006 года Оксана выступает за Германию, где живет с 2002 года. Она единственная гимнастка в мире, выступающая на помосте в таком возрасте. Феноменом спортсменки считается и то, что она вернулась в гимнастику после рождения сына. Долгие годы она принимала участие в соревнованиях, чтобы заработать деньги на дорогостоящее лечение сына…

Статья о чемпионке, отсюда.

Олимпийская чемпионка Оксана Чусовитина: Спасибо всем, кто спас Алишера! 32-летняя гимнастка продолжает выходить на помост ради сына, которого она вылечила от лейкемии

Эта история похожа на новогоднюю сказку со счастливым финалом, где в роли и Деда Мороза, и Снегурочки один человек – Оксана Чусовитина, олимпийская чемпионка Барселоны-1992, многократная победительница и призер мировых первенств по спортивной гимнастике.
В ноябре 1999 года она родила сына, которого назвала Алишером, что в переводе с узбекского означает «отважный лев». Всерьез подумывала об окончании спортивной карьеры, но решила не торопиться и в 2003-м сенсационно выиграла соревнования в опорном прыжке на чемпионате мира в венгерском Дебрецене. Чусовитина стала первой в истории гимнасткой, сумевшей вернуться на высший уровень после родов. В 32 года Оксана продолжает успешно выступать и готовится к своей пятой Олимпиаде. Но главное чудо даже не в этом…

ДИАГНОЗ КАК ПРИГОВОР

– Помощь нужна, Оксана?
– Спасибо, я уже справилась. Сегодня Алишер практически здоров, но в течение ближайших семи лет ему придется каждые три месяца сдавать кровь на анализ. Врачи даже разрешили сыну заняться спортом, и он тут же записался в секцию гимнастики. Сам, без моей подсказки. Говорит, очень нравится. Месяц назад стал чемпионом Кельна в многоборье среди мальчиков 1999—2000 годов рождения. Смешно и чудно! Давно не была в роли зрителя, сидела на трибуне и прислушивалась к ощущениям. Со стороны ведь все воспринимается иначе, нежели во время собственных выступлений… Видела, Алишер страшно волнуется перед стартом, зато как же он потом радовался, когда стоял на пьедестале с кубком!

– И где же сейчас ваш Отважный Лев?
– Смотрит представление в цирке на Цветном бульваре, он там впервые. Стараюсь брать Алишера с собой в поездки, если есть возможность. Немцы не любят, когда ученики пропускают занятия, считают это серьезным проступком. Осенью сын пошел во второй класс, сейчас у него каникулы.

– Какой язык для Алишера родной?
– Теперь уже немецкий. По-русски говорит с акцентом, порой с трудом подбирает слова. Поэтому и вожу его сюда, в Россию, чтобы не забывал язык, не отвыкал от него.

– Давайте, Оксана, пойдем по порядку, а то окончательно запутаем народ в странах и наречиях…
– Тогда с самого начала. Я родилась и долго жила в Ташкенте. В шесть лет старший брат отвел меня в гимнастическую секцию. Сразу попала к Светлане Кузнецовой, которая оставалась моим тренером на протяжении двадцати лет и по сути сделала профессиональной спортсменкой. На чемпионате мира 1991 года побеждала со сборной СССР, Олимпиаду в Барселоне выигрывала с командой СНГ, а когда Союз окончательно развалился на суверенные государства, автоматически стала защищать цвета Узбекистана. В 1997 году порвала ахиллесово сухожилие и пропустила полтора сезона. Решили с мужем, известным борцом, участником трех Олимпиад Баходыром Курбановым воспользоваться «окном» и родить ребенка.
В ноябре 1999-го на свет появился Алишер. Я с головой ушла в пеленки с распашонками, думала, на этом моя карьера гимнастки закончится. Но потом все же заглянула в родной спортзал. Хотела восстановиться после родов. Привыкла видеть себя стройной, подтянутой, а тут стала стесняться отражения в зеркале. Словом, начала тренироваться и сама не заметила, как вернулась в спорт. Когда Алишеру исполнилось четыре месяца, уже выступала на соревнованиях. В сентябре 2002 года на Азиатских играх в южнокорейском Пусане завоевала две золотые медали для узбекской сборной. Перед вылетом в Ташкент позвонила домой, чтобы поделиться радостью и поговорить с маленьким Алишером, по которому безумно скучала, и была оглушена новостью: сын в больнице. Вроде бы с воспалением легких, хотя до этого ничем серьезным не болел.

– Вы в Корею летали с мужем?
– Да, Баха тоже участвовал в Играх. Алишер оставался с бабушкой, моей мамой. Она потом рассказала, что сыну неожиданно стало плохо, он сильно закашлялся и ртом пошла кровь, буквально хлынула фонтаном. Вызвали «скорую». Прибывший врач не знал, чем помочь, лишь суетился, бегал вокруг ребенка с растерянным видом. Тогда шофер предложил ехать в институт по переливанию крови.

– То есть самым опытным медиком оказался водитель?
– Получается так… На наше счастье в тот день в институте дежурил профессор, окончивший в свое время Ленинградский мединститут и, видимо, получивший там хорошее образование. Он осмотрел Алишера и заподозрил неладное. Ничего никому не говоря, отнес малыша в лабораторию и взял пункцию. В принципе врач не имел права делать этого без письменного согласия родителей. Но мы были далеко, а время дорого. Анализ показал: у Алишера лейкемия…

ЧЬИХ РУК ДЕЛО – СПАСЕНИЕ УТОПАЮЩИХ?
– Когда вы узнали об этом?
– Из аэропорта помчалась в больницу. Услышала страшный диагноз, и ноги подкосились, думала, потеряю сознание, рухну на пол. Профессор прекрасно понимал мое состояние и постарался найти хоть какие-то слова поддержки. Он сказал, что болезнь в начальной стадии, ее развитие можно остановить, если принять срочные меры. Первым делом Алишеру напрямую сделали переливание крови, чтобы поднять уровень гемоглобина. Когда сына госпитализировали, тот был на отметке 20.

– А норма?
– 150… Ребенок находился при смерти, одной ногой шагнул за край. Переливание чуть притормозило процесс, но не остановило его. Врач объяснил: на поиск решения есть месяц, если не начать курс химиотерапии, сын почти наверняка умрет. Года три назад мы были в Ташкенте и заходили в больницу к тому профессору. Он рассказал: из шестерых ребят, которые лечились у него одновременно с Алишером, никто не выжил. В Узбекистане нет детской онкологии. Первую неделю сын лежал в институте по переливанию крови, где по идее вообще не должны заниматься такими больными. Бытовые условия, с которыми приходилось мириться пациентам, словами не описать. Чтобы стало понятнее: капельницы крепились на швабры, больше было не на что, общим туалетом пользовались все – мужчины, женщины, дети. И там стояли не унитазы, а даже не знаю, как назвать… зияли такие дырки в полу.

– Туалет типа сортир.
– По углам горками лежала хлорка – вот и вся дезинфекция. Ребенку переливали кровь, а по столу бегали тараканы величиной с палец… Одноразовые шприцы, если только сам принесешь. Обычно иглы кипятили и пускали по второму, третьему, десятому кругу. Но лечащий врач был очень хорошим, он вставил Алишеру катетер в такую тонкую жилку, что даже немцы поразились филигранной работе. Тот катетер оказался единственным на всю больницу, нам выделили его по блату, предупредив, чтобы ни в коем случае не потеряли пластмассовый клапан, иначе, мол, придется все выбрасывать. А потом мы прилетели в Германию и увидели, что там этих якобы жутко дефицитных пипочек – пруд пруди. Один раз использовали и взяли другую, а нам приходилось хранить сущую безделицу словно зеницу ока. Помню, сидела в клинике и думала о тех, кто умирает из-за отсутствия самого элементарного. Ужасно!

– В Москву обращались?
– Здесь ситуация немногим лучше. Те, у кого есть деньги и связи, отправляют больных детей в клинику в Кельне, где лечился Алишер.

– Вы туда как попали?
– Я ведь с 1996 года выступала за немецкий клуб в бундеслиге по спортивной гимнастике. Платили по тысяче евро за соревнование, которых в сезоне набиралось лишь четыре. Гонорар, прямо скажем, скромный, но и мы ведь не футболисты. В итоге же подтвердилась народная мудрость: не в деньгах счастье. Именно кельнский клуб сыграл решающую роль в спасении Алишера…
Когда поняла, что дома помощи ждать бесполезно, стала думать, куда бежать дальше, кому в ноги падать. Отчаяния не было, верила, что обязательно найду выход. Через немецких знакомых выяснила адрес клиники по лечению детской лейкемии. Оставила Алишера в Москве и первым рейсом, на который нашла билет, полетела в Германию. В институте под Берлином показала результаты анализов, взятых дома. Диагноз подтвердился. Рванула в Кельн. Свободное место в клинике было, но лечение стоило 120 тысяч евро, а я не располагала и половиной суммы. И тут мой спортклуб сам вызвался стать гарантом кредита. Я даже ни о чем не успела попросить. Мне сказали: «Оксана, твой сын в беде, значит, мы обязаны помочь». Менее чем через месяц после первого приступа Алишер уже лечился в Германии.

– Но при премиальных в тысячу евро вы возвращали бы клубу взятые 120 тысяч до конца жизни!
– И умерла бы должником, никогда не смогла бы рассчитаться. Немцы прекрасно это понимали и, подключив прессу, начали сбор средств для Алишера. Перед Новым годом в больницу приехали местные телевизионщики, сняли сюжет о сыне и указали номер банковского счета для пожертвований. На спортивных соревнованиях диктор объявлял о благотворительной акции, и зрители оставляли деньги, сколько считали нужным. Клуб снял нам жилье в Кельне и оплачивал его. Через полгода мне оформили рабочую визу, сделали медстраховку, по которой я бесплатно получала лекарства для Алишера. Это стало спасением, поскольку медикаменты стоили очень дорого. За первые месяцы мы потратили почти все, что скопили за жизнь. Продали четырехкомнатную квартиру в Ташкенте, две машины – «Нексию» и «Матисс», но выручили сущие копейки. За квартиру нам дали шесть тысяч долларов, а пузырек с лекарством для курса химиотерапии стоил три тысячи евро. Вот и сравнивайте…

– Неужели жилье в Узбекистане такое дешевое?
– Это же было пять лет назад, сейчас цены выросли. К тому же поджимало время, мы не могли ждать, торговаться, выбирать покупателя получше. Сколько предложили, на то и согласились. Конечно, было обидно отдавать квартиру практически даром, мои родители всю жизнь работали, чтобы получить ее…

ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ

– А власти республики помогли вам в той ситуации?
– Знаете, не хочу, чтобы кто-то решил, будто Чусовитина жалуется. Сейчас Алишер не болеет, это главное.

– И все же, Оксана…
– Расскажу, как было, а выводы делайте сами. Чемпионам Азиатских игр спорткомитет Узбекистана обещал заплатить по пять тысяч долларов. Я взяла две золотые и две серебряные медали и по идее могла претендовать по меньшей мере на десять тысяч. Не получила же ни копейки. Хотя деньги, повторяю, оказались бы тогда очень кстати, Алишер только заболел. История повторилась после чемпионата мира-2003, где я снова победила, но осталась без призовых. До этого узбекские гимнастки никогда не выигрывали мировое первенство…
Поначалу все говорили: «Оксана, если что, обращайся, не стесняйся». Когда же потребовалось конкретное участие, «помощники» моментально растворились. Так всегда было: тебя выжимают, словно лимон, а потом выбрасывают. Качать права бесполезно. Федерация спортивной гимнастики, правда, обратилась с письмом к президенту Узбекистана. Ислам Каримов обязал две фирмы перечислить средства на лечение Алишера. Если бы ждали, пока придут деньги, сын наверняка умер бы. Во-первых, одна контора, проигнорировав распоряжение главы государства, так ничего и не перевела, а вторая положила на счет 15 тысяч долларов через год. Алишер к тому моменту уже выписался из больницы.
Но и это не все. В 2003-м меня категорически отказались отпускать в Германию, хотя я накануне выиграла чемпионат мира для Узбекистана и могла рассчитывать на понимание. Нет, твердили, что обязана и дальше защищать честь родины. Пыталась объяснить, что не в силах думать о чем-то, кроме здоровья ребенка, балансирующего на грани жизни и смерти. В ответ слышала обвинения в отсутствии патриотизма, эгоизме и прочих грехах. Созвали заседание федерации гимнастики Узбекистана, где дружно проголосовали против моего отъезда. Один деятель даже сказал, что Чусовитина давно хочет эмигрировать и специально спекулирует на болезни ребенка. Если бы он заявил такое в моем присутствии, расстреляла бы его. Или голыми руками задушила. Наши люди не умеют думать о других, беспокоятся лишь о собственном благе. Среди участников того заседания была и Светлана Кузнецова, она тоже оказалась не на моей стороне. Вот этого не понимаю. Осенью 2002 года тренер полетела со мной в Германию, но вскоре засобиралась обратно, мотивируя тем, что у нее семья в Ташкенте. Я ответила: «Извините, а мои родные здесь. Сын лежит в больнице, никуда от него не уеду».

– Вы ведь прежде называли Светлану Михайловну второй мамой?
– Да, и очень рассчитывала на ее помощь, не сомневалась: в критической ситуации тренер поддержит меня. Она же переживала потерю главной воспитанницы. Потом было много разговоров на эту тему, все интерпретировалось как мое предательство. Вот, мол, подлая и неблагодарная, бросила наставницу, столько для нее сделавшую, укатила в Германию. Как будто я сбежала к конкуренту, а не спасала единственного ребенка!

– У Кузнецовой дети есть?
– Сын, дочь и внучка. Я говорила: «Светлана Михайловна, вы ведь мать, бабушка, поставьте себя на мое место». Казалось, она меня не слышала. Было очень горько и обидно.

– Вы потом вроде бы пересекались на Олимпиаде в Афинах?
– Ирония судьбы: именно Кузнецова судила соревнования по опорному прыжку. Я выступала после операции, сорвала подход… Нет, мы даже тогда не поговорили, поздоровались, как малознакомые люди, и разошлись в разные стороны. Я не злопамятная. Главное, что сын поправился…

– Когда Алишер болел, вы совсем забросили тренировки?
– Почему? Продолжала работать. Нужно было выступать, собирать деньги на лечение. Хотя немцы ни на чем не настаивали, сказали: «Оксана, если можешь участвовать в турнирах – хорошо. Нет, значит, будем ждать».
Когда пошли переводы на имя Алишера, мы стали погашать перечисленную клубом сумму. Но если бы даже не смогли рассчитаться целиком, уверена, никто не сказал бы нам дурного слова, не попрекнул бы. На Западе благотворительность – не пустой звук и не пиар-акция, когда за вложенный рубль хотят получить отдачу на червонец…

– И все же в зал вас гнал долг?
– Понимаете, даже на страшной беде нельзя зацикливаться, погружаться в нее с головой. Если бы безвылазно сидела у постели сына, наверное, сошла бы с ума. В больничной атмосфере разлито ощущение смерти и боли. Окружающая обстановка ужасно давит на психику, нужен хотя бы глоток свежего воздуха, иначе возникает чувство, будто пальцами сжали горло, не давая дышать. Шла в зал и занималась, стараясь не думать о постороннем, хотя, конечно, полностью отрешиться от мыслей о сыне не могла. Особенно если результаты анализов становились хуже, а такое периодически случалось.
Да, клиника в Кельне современная и чистая, медперсонал профессиональный и предусмотрительный, но там тоже постоянно умирали дети. Буквально каждый день. Слишком опасная болезнь им досталась. Время от времени из соседних боксов доносился истошный женский крик, и без слов становилось понятно: еще один отмучился… От этих воплей кровь стыла в жилах. Алишер спрашивал: «Мама, что случилось?» Приходилось держаться, не показывать творившегося на душе. Если бы не Зибо, племянница мужа, специально приехавшая в Германию, чтобы дежурить в клинике, сама, наверное, не справилась бы. В какой-то момент я на два месяца улетела в Америку, там тренировалась и соревновалась. И вот однажды звоню в Кельн и слышу: муж плачет. На моей памяти такое случилось впервые. Сильный, волевой человек рыдал, как ребенок. Баха сказал: «Оксана, возвращайся, больше не могу на это смотреть. Мне страшно». Алишеру тогда сделали операцию, катетер торчал из головы, трубки опутывали все тело…

– Вы говорите, Оксана, и у меня мурашки по коже.
– Нет, словами этого не описать. Нужно хотя бы раз увидеть, чтобы понять. А лучше никогда не видеть…
Первую химиотерапию Алишер перенес хорошо, а после второй заметно ослабел, не мог подняться с кресла-каталки, ножки-ручки стали тонкими, как спички. Совсем ничего не ел: «химия» всегда отшибает аппетит. Для поддержки организма прописали кортизон, специальный препарат, стимулирующий углеводный, белковый обмен. От него Алишер распух, лицо раздалось вширь, живот надулся. У сына не было сил, чтобы удерживать голову на плечах, а тело на ногах, он постоянно заваливался на бок, обмякал в кресле. После третьей «химии» перестал говорить, лишь мычал и показывал пальцем. Если мы сразу не понимали, что именно просит, начинал плакать, нервничать. Ужасное состояние: мучается единственный ребенок, а ты не в силах облегчить его страдания…

– Долго продолжалось хождение по краю пропасти?
– Полгода Алишер не вставал с кресла и потом почти год не разговаривал. Когда курсы химиотерапии закончились и сын пошел в детский сад, речь постепенно вернулась.

МОСКВА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ

– В какой момент поверили, Оксана, что все завершится благополучно?
– Всегда знала, что спасу сына. Даже в самый трудный момент не допускала мысли о непоправимом. Хотя ситуации случались всякие. Однажды катетер загноился, пошло воспаление… Не хочу вспоминать!
Лучше расскажу о тех, кто нам помогал. Как-то получила письмо от шестилетней девочки из Америки, которая вложила в конверт пять долларов. Она копила деньги на Барби, но потом услышала об Алишере и решила, что ему нужнее. Другая девчушка прислала собственноручно связанный плед, чтобы сын не мерз по ночам. Смотрела я на эти знаки внимания и понимала: мы обязаны победить. Письма, посылки, переводы шли из разных стран Европы, из США.

– А, извините, из России?
– Ваша федерация гимнастики перечислила тысячу долларов…

– Щедро!
– Знаете, другие и этого не сделали. Помощь в основном поступала из дальнего зарубежья. Повторяю, там благотворительность давно перестала быть блажью или чем-то из ряда вон. Не хочу сказать, будто тут люди жестокие или равнодушные, а за границей щедрые и отзывчивые, но это вопрос общей культуры. Сколько раз видела: человек заходит в супермаркет и сдачу – пять, десять евро – кладет не в кошелек, а переводит, допустим, в фонд борьбы со СПИДом или помощи детям с онкозаболеваниями. Так поступают очень многие, даже те, у кого весьма скромный достаток. А у нас страшно жертвовать: все могут разворовать, прикрываясь красивыми лозунгами. Слышали, наверное, как хакеры взламывают сайты фондов и переводят деньги на липовые счета?
Знаю и другие совершенно дикие факты. В Кельн как-то привезли девочку, которую пытались лечить от лейкемии в России. Папа покупал дорогостоящие препараты для сеансов химиотерапии, но ребенку не становилось лучше. Потом проверили, оказалось, под видом лекарства отцу продавали физраствор. Неужели эти сволочи не понимают: нельзя стать счастливым на украденном у смертельно больного ребенка? Как у них руки не отсыхают… Ведь «химию» нужно делать, когда раковые клетки начинают стремительно размножаться. Если вовремя не остановить процесс, потом будет поздно.

– Болезнь наверняка отражается на психике ребенка?
– Нам повезло, что Алишер заболел маленьким. Он не помнил себя здоровым, считал боль, процедуры, анализы нормой жизни. Когда становилось хуже, терпел, состояние чуть улучшалось, оживал, начинал играть. Обычный мальчишка! Попавшим в больницу в старшем возрасте труднее. И статистика подтверждает: чаще умирают ребята 13—14 лет. Не из-за того, что лейкемия у них в более тяжелой форме, нет, они убивают себя морально, сдаются без боя.
Сегодня сын забыл многое из перенесенного. И врачей не боится, наоборот, спокойно идет в больницу, знает: сначала возьмут кровь, а потом дадут конфетку. А в Узбекистане при виде белого халата Алишер заходился в истерике. Там все делали грубо: хватали, сажали, кололи. Словно больной – главный враг…

– Если бы не сын, наверное, давно закончили бы с гимнастикой?
– Зачем уходить, коль силы есть? Мне нравится. Хочу выиграть олимпийскую медаль не в команде, а самолично. Не лезу на брусья или бревно, где работаю хуже Павловой и Ежовой, но в опорном прыжке могу поспорить с молодыми. В мире 3—4 человека прыгают на одном со мной уровне. Какой же резон спешить в отставку?

– Как, кстати, себя чувствуете, когда соревнуетесь с девочками, которые вдвое вас моложе?
– Так им и говорю: «Когда вы на свет родились, я уже побеждала на Олимпиаде в Барселоне».

– Авторитетом давите?
– Честно предупреждаю, с кем имеют дело… Недавно был забавным эпизод на Мемориале Михаила Воронина. Я разминалась на ковре. Подошла девчушка и робко спросила: «Не помешаю вам?» Если же говорить серьезно, на помосте былые заслуги значения не имеют, там все равны. За ошибки баллы снимают без оглядки на титулы…
Знаете, если бы после родов ушла из спорта, точно не спасла бы Алишера. Сидела бы под капельницей, прилепленной к швабре, и смотрела, как сын угасает… Кто бы стал помогать бывшей чемпионке? Сейчас, кстати, лечу в Ташкент. Предложили стать старшим тренером сборной Узбекистана после Олимпиады в Пекине. Контракт на четыре года. Хочу пообщаться, узнать детали. Дело ответственное, надо реально оценить силы, понять, смогу ли.

– Вернетесь на родину в статусе легионера?
– По паспорту – да, а по сути… Гражданство Германии я не просила, предложили — не стала отказываться. В августе 2006-го подала документы, а в октябре получила ответ. Немцы очень хотели командой попасть в Пекин… Я уже говорила, что завоевывала медали для СССР, СНГ, Узбекистана, будет честно, если и Германии пользу принесу. Страна, в которой не росла, не жила, за короткое время сделала для моей семьи больше, чем весь Советский Союз целиком и по отдельности.

Кстати, многие девочки из нашей команды, победившей в 1992 году в Барселоне, сегодня оказались за рубежом. Таня Лысенко работает адвокатом в Америке, там же живут Света Богинская, Наташка Калинина, Таня Гуцу… Никогда не думала об эмиграции, никуда бы не уехала, если бы не беда с Алишером. Зато теперь знаю, что мой сын не останется без медпомощи, не умрет из-за чужой халатности или равнодушия. После всего пережитого для меня это, может, самое главное. Конечно, не чувствую себя немкой, помню, откуда родом. Но не забыла и тех, кто помог мне спасти единственного ребенка. Я мать. И этим все сказано…