Документальный фильм «Пустыня запрещённого искусства» (The Desert of Forbidden Art) Видео Искусство

Документальный фильм «Пустыня запрещенного искусства» (The Desert of Forbidden Art), ставший сенсацией многих кинофестивалей, посвящен Музею искусств в Нукусе и его создателю — художнику, археологу, коллекционеру Игорю Савицкому. Каракалпакский государственный музей искусств — один из самых крупных музеев в Узбекистане. Коллекцию музея признают второй в мире по значимости и объему среди коллекций произведений русского авангарда, а также лучшей художественной коллекцией в Азиатском регионе.

«Пустыня запрещенного искусства» посвящен художественному музею в Нукусе (Каракалпакия, Узбекистан). Музей создал энтузиаст Игорь Савицкий, который собрал в нем уникальную коллекцию русского и среднеазиатского авангарда.
Фактически вводя в заблуждение местных советских начальников, Савицкий, вместо одобренных цензурой поделок, приобретал работы у вдов и детей художников первых десятилетий двадцатого века, выискивал запрещенные и забытые картины в государственных запасниках-складах и буквально на себе свозил их в созданный им в «богом забытой» каракалпакской пустыне музей. Таким образом ему удалось собрать коллекцию из почти 40 тысяч работ. Особое место в ней занимают произведения среднеазиатского авангарда – работы художников, оказавшихся в Средней Азии после Октябрьской революции 1917 года.

ИГОРЬ САВИЦКИЙ — СПАСИТЕЛЬ ЗАПРЕЩЕННОГО ИСКУССТВА

Александр Сиротин

Igor_Savitsky Выпущенный американскими кинематографистами документальный фильм «Пустыня запрещенного искусства» рассказывает невероятную историю о том, как при советской власти, в годы репрессий была создана уникальная сокровищница отвергнутого властью искусства, не отвечающая идеологическим требования социалистического реализма. Были в те времена художники, остававшиеся духовно и творчески свободными, несмотря на угрозу ареста, ссылки и смерти. Нашелся тогда один человек, который покупал у них, а потом у их детей картины на деньги, выделенные советской же властью. Правда, выделены они были на покупку одобренной властями живописи, но этот человек, рискуя свободой, собирал картины запрещенных художников советского авангарда. Об этом человеке, Игоре Савицком, о его музее, спрятавшемся в песках Каракалпакстана, и о времени, в которое все это происходило, рассказывает документальный кинофильм «Пустыня запрещенного искусства».

Игорь Савицкий родился в Киеве. Мечтал стать художником. В 1950-м году участвовал в археолого-этнографической экспедиции в Хорезме, Узбекистан. Потом оказался в столице Каракалпакской АССР Нукусе. Там остался жить, там работал до последних дней и там был похоронен в 1984 году.

За 30 лет он собрал, а точнее спас более 44 тысяч произведений живописи и графики таких выдающихся художников, признанных в мире, но не признававшихся в Советском Союзе, как Роберт Фальк, Любовь Попова, Иван Кудряшов, Климент Редько, Александр Волков и мастеров узбекской школы Тансыкбаева и Уфимцева…

В документальном фильме «Пустыня запрещенного искусства» интервью с членами их семей, с искусствоведами и работниками музеев звучат по-русски и сопровождаются английскими субтитрами. Рассказ о музее иллюстрируется редкой кинохроникой сталинского времени. Только с началом Независимости подвиг Савицкого был оценен, а Каракалпакский государственный музей искусств стал музеем имени Савицкого.

Авторы фильма профессор факультета киноискусства Университета Южной Калифорнии Аманда Поуп и продюсер Чавдар Георгиев привлекли к работе над фильмом таких звезд мирового кино, как Бен Кингсли, Салли Филд и Эд Эснер, голоса которых звучат за кадром.

Аманда Поуп и Чавдар Георгиев дали мне экслюзивное интервью.

На вопрос, какую цель они перед собой ставили, начиная работу над фильмом, Аманда Поуп ответила:

— У нас были разные цели — у меня как профессора американского университета цель была пробудить у публики интерес к малоизвестным сокровищам мировой культуры. То, что было в России, в Советском Союзе, мы в Америке до сих пор мало знаем. Да и в самой России имена художников-авангардистов, о которых мы рассказали, почти неизвестны, как неизвестен и музей в Нукусе.

Чавдар Георгиев продолжил:

— Мы не ставили задачу показать кошмары сталинизма, ужасы Гулага. Мы хотели рассказать о картинах мало известных, но прекрасных художников, работы которых собрал и сохранил Савицкий, причем, не как частный коллекционер, а как директор государственного музея и на государственные деньги. В этом уникальность. А помогали ему сохранить целый пласт русской культуры разные люди, преодолевая страх перед наказанием, увольнением, арестом.

— Как вам удалось заполучить Бена Кингсли?

— Это было трудно, — говорит Аманда Поуп. — Сурбен — это его полное и настоящее имя — очень любит изобразительное искусство. Я это знала. Но актеры такого уровня отгорожены от простых смертных менеджерами, агентами, которые совершенно не заинтересованы, чтобы их подопечный работал над документальными фильмами, на которых никто ничего не заработает. Однако я нашла знакомых его знакомых и через личные контакты сумела выйти на него самого. Он загорелся этой работой и озвучил Савицкого по-английски, но не с американским, а с легким европейским произношением.

— У зрителя после просмотра возникает желание как-то помочь музею, терпящему нужду. Вызвать такое чувство — тоже одна из ваших задач?

— Совершенно верно, — говорит профессор Поуп. — Существует организация «Друзья нукусского музея». Ее адрес можно найти на Интернете. Но она еще не получила «прописку» в Америке, как некоммерческая организация. Поэтому помощь можно оказывать, непосредственно связавшись с музеем.

Чавдар Георгиев добавляет:

— 97 процентов картин в этом музее нуждаются в реставрации. Из-за ухудшения климата и высыхания Аральского моря зима в Каракалпакии стала очень суровой, как в Сибири. А летом жара доходит до 50 градусов по Цельсию. Условия хранения картин ниже нормы. Поэтому мы своим фильмом действительно хотели бы привлечь международное внимание к плачевному положению картин и самого музея. Мы показали фильм на 70 кинофестивалях в разных странах. Получили немало престижных премий.

— Почему бы директору музея не продать несколько полотен и этим поправить дела музея?

Чавдар Георгиев ответил:

— Это государственный музей, который управляется правительством Узбекистана, а Мариника Бабаназарова — служащая на зарплате. Она получает 50 долларов в месяц. Теперь вы можете себе представить, насколько бескорыстно она работает за эту нищенскую зарплату. Статья в «Нью-Йорк Таймс», опубликованная в 1998 году на первой полосе секции искусства, привлекла большое внимание к музею, но внимание, прежде всего, богатых коллекционеров и торговцев произведениями искусства. Они прилетали в Узбекистан на своих частных самолетах и хотели купить самые лучшие картины. Предлагали хорошие деньги. Однако без таких картин музей перестал бы существовать. Один российский олигарх недавно обратился к нам за содействием. Он хочет купить всю коллекцию Савицкого. Мы объяснили ему, что это невозможно, что директор музея картины из собрания Савицкого не продает. Он ответил: «Я позвоню вам через несколько недель. А вы подумайте».

— Роберт Фальк отрицательно отозвался о живописи своего ученика Савицкого. Искусство выиграло оттого, что Савицкий перестал рисовать, или проиграло?

— Савицкий был очень самолюбив, — рассказывает Аманда Поуп. — А Фальк был непререкаемым авторитетом в живописи того времени. Он считал, что Савицкий недостаточно владеет цветом. И Савицкий уничтожил почти все свои работы. Случайно сохранилось несколько. Мы их показали в фильме, они вовсе не так уж плохи, впрочем, я не профессионал в живописи.

— Савицкий дружил с Фальком, — добавляет Чавдар Георгиев. — Фалька Луначарский послал в Париж на шестимесячную учебу. Но Фальк забыл вернуться в указанный срок и задержался в Париже на 12 лет. Это был разумный поступок. А потом был сделан не слишком разумный шаг: Фальк вернулся в Москву в конце 30-х, в разгар сталинских репрессий. Роберт Фальк был очень талантлив. С учениками был строг и говорил, что думал. Савицкий знал, что раз Фальк так сказал о нем, значит, он никогда не станет хорошим художником. Средним — да, но не лучшим, каким хотел стать Савицкий. Во всем, что он делал, Савицкий хотел добиться совершенства. Я думаю, мы все выиграли оттого, что Савицкий бросил рисовать и стал собирать живопись в далекой пустыне Каракалпакии. Благодаря бегству на край советской земли он выжил сам и помог выжить многим другим. Он собрал 44 тысячи картин и графических работ. Это вторая по величине коллекция русского авангарда в мире!

— Я до вашего фильма не знал о существовании музея в Нукусе и не знал многих из художников, картины которых там собраны…

Nikolay_Karakhan

…Здесь Чавдар Георгиев, родившийся в Одессе, перешел на русский:

— Для нас это был совершенно новый мир. Мы никогда не слышали об этих художниках. Мы снимали другой фильм в Узбекистане. Аманда была режиссером, а я продюсером фильма о новых реформистских лидерах стран бывшего Советского Союза. Мы работали по заказу Евразийского фонда в Вашингтоне. В Узбекистане мы услышали о коллекции Савицкого. И когда мы увидели картины, мы сначала онемели, а потом загорелись идеей создания документального фильма о Савицком. И через семь лет после этого выпустили фильм. Это уникальное стечение обстоятельств в русском искусстве 20 века, что художники из Москвы и Петербурга решили участвовать в строительстве советского Узбекистана и принесли с собой русский авангард и европейский модернизм. Центральная Азия стала для них как Таити для Гогена. Там все было такое красивое, яркое, необычное по сравнению с Россией. В своих полотнах они соединили то, чему научились в Европе, с Исламом, со Средней Азией, с суфизмом, и получилось нечто уникальное. На шелковом пути слились Восток и Запад, Россия и Ислам. Такого не существует нигде в мире, вот в чем уникальность нукусской коллекции.

Источник: www.chayka.org

ШЕСТЬ СЕЗОНОВ И ВСЯ ОСТАВШАЯСЯ ЖИЗНЬ

Лидия Чешкова

Сорокалетний художник Савицкий приехал в далекий Нукус в 1956 году. Приехал навсегда, оставив Москву, квартиру на Арбате, друзей и знакомых. Через десяток лет Игоря Витальевича знала вся Каракалпакия. Когда он умер (это случилось в 1984 году), местные жители хотели похоронить его на мусульманском кладбище…

В свое время имя Савицкого встречалось мне в книгах о Хорезмской экспедиции, слышала я его и от знакомых художников, и от экспедиционников, чей маршрут проходил через Нукус, но память как-то не задержалась на нем. Когда же весной 1988 года в Москве, на Гоголевском бульваре, открылась выставка «Забытые полотна» из собрания Нукусского музея искусств и я, ошеломленная обилием незнакомых талантливых имен, кинулась расспрашивать о создателе этого музея,— было уже поздно.

Здесь же, на выставке, я узнала — об этом говорили уже открыто,— как Савицкий ходил по мастерским, разыскивал родственников умерших художников, приходил в дом, сам доставал с антресолей сваленные в кучу холсты, сам мыл полы, чтобы разложить картины (у вдов уже недоставало сил на это)— отбирал, покупал, зачастую на свои деньги, и увозил в Нукус.

Когда Савицкий появлялся в Москве, художники передавали друг другу: «Савицкий приехал… Савицкий приехал…» Для многих это означало — пришла помощь, дружеская поддержка. Те, кто еще не знал Савицкого, прежде чем отдать свои картины, спрашивали:
— Ему можно верить? Ответ был всегда один:
— Можно.
Он приобретал и сохранял то, что могло уйти в небытие или за рубеж — картины художников-авангардистов, которых в те годы официальное искусство не признавало.

Что же привело Савицкого к мысли собрать работы художников, отторгнутых жестоким временем? Было ли это просто увлечением или — выражением гражданской позиции человека, который нашел в себе силы не только иметь ее, но и защищать? Как и когда он стал своим в Приаралье — среди каракалпаков, узбеков, казахов? И вообще, что это был за человек, способный к столь резким переменам в жизни? С «Забытых полотен» началось мое путешествие по следам Савицкого, к его коллегам и друзьям, которых, к счастью, осталось много, как и добрых воспоминаний об этом человеке.

Моими соседями в самолете были: молодая женщина в цветастом платке и длинном бархатном платье, крупный мужчина с коричневым лицом и такой же смуглый мальчуган лет пяти. Мальчуган крутился на коленях отца, потом задремал, утонув в его объятиях. Я листала журнал с большой статьей об Арале и вдруг почувствовала, что мой сосед словно окаменел. Была ли ему знакома эта статья с прогнозами, почти не оставляющими надежд на возрождение Арала и Приаралья, или, зная реальную жизнь, он задумался о будущем своего сына — сказать не могу. Только неожиданно я почувствовала какую-то вину перед этой семьей из Нукуса…

Я убрала журнал, но чувство горечи не исчезло.

В Нукусе дул белый, соленый ветер. Он летел с Арала, неся с обсохшего дна озера-моря едкую пыль. Она оседала на листьях тополей и акаций — и от того город казался унылым. Город без истории (он начал строиться в 30-х годах), плоский, с четкими, словно по линейке проложенными улицами, с сухими арыками и аккуратными домиками… Чем же мог привлечь художника, потомственного русского интеллигента, родившегося в Киеве (отец его был юристом, дед — славистом), этот сонный провинциальный в те времена городок, затерянный среди пустынь?

Ищу ответ в его картинах и акварелях, собранных в музее искусств. «Утро в Хиве», «Розовый закат», «Юрта в Уйджае», «Карагачи», «Очистка хлопка», «Раскопки Кой-Крылганкала», «Ворота в Куня-Ургенче»… Мягкие, лиричные краски, раздумчиво-созерцательная интонация, какая-то приглушенная, но явная нота радости от реальности этих древних стен, осеннего цветения пустыни, закатов над ней…

В Среднюю Азию Савицкий впервые попал студентом. В Самарканде, куда во время войны был эвакуирован Суриковский институт, он учился у Фалька, Истомина, Ульянова, Крамаренко и воспринял их огромную художественную культуру, развил свой природный талант. Он впитал богатые краски Самарканда, они жили в нем, и, может быть, поэтому в 1950 году он едет в Хорезмскую археолого-этнографическую экспедицию, еще не сознавая, что этот шаг — начало его долгой любви к Каракалпакии. С тех пор шесть сезонов подряд он работал в Хорезмской экспедиции.

Впоследствии, вспоминая эти годы, Игорь Витальевич напишет: «Каракалпакия — удивительная земля. Разнообразие ее пейзажей, ее невысокие, но мощные черные, белые, красные и золотистые горы, пустыни, сады, поля и золотые от камыша рыбацкие поселки, необычайно тонкая цветовая гамма, какой-то особый серебристый свет, придающий пейзажу неповторимость световой среды,— все это не может не волновать и как бы околдовывает». И далее — о сохранившихся памятниках архитектуры, возведенных из глины: «Бесчисленные, ныне почти исчезнувшие, крепости, замки, дома встречались большими скоплениями, неожиданно возникали среди безлюдных высоченных гряд песков или розовых такыров. Мы буквально ходили по древностям».

Есть у Савицкого картина, которую он назвал «Купола Хивы»,— серо-синее скопление куполов под утренним, еще неярким небом. Казалось, художник видит город сверху, как бы парит над ним, давая простор для воображения. С какой же точки писал он эту картину?

И вот я в Хиве. Глиняные стены Ичан-калы. Через Восточные ворота вхожу внутрь крепости. Город в городе… Узкие улочки, глиняные стены домов, купола усыпальниц, порталы, минареты. Несмотря на солнечный день, серо-желтые краски приглушены, только майолика куполов вспыхивает зеленью и голубизной под ярким небом. Помните — у Мандельштама? «Лазурь да глина, глина да лазурь. Чего ж тебе еще?»

Савицкий видел Ичан-калу задолго до того, как она была объявлена заповедником. Он писал старую Хиву, и в его полотнах атмосфера древнего среднеазиатского города ощущается сильнее, чем на улицах нынешней Хивы и даже под стенами Ичан-калы, ныне отреставрированной и какой-то приглаженной.

Окунаюсь в глубокую прохладу Джума-мечети. Лес резных деревянных колонн поддерживает своды. Долгая крутая лестница ведет на минарет. Виток за витком, в полной темноте. Ощущение, будто ты в каменной трубе… Наконец чуть забрезжил и вскоре вспыхнул свет — яркий, ослепительный — свет солнечного дня.

Не верю глазам: я уже видела это скопление куполов, глубокие проемы улиц, уходящие в синее небо желтые плоскости мечетей… Конечно же, Савицкий писал свои «Купола Хивы» с верхней площадки минарета, откуда муэдзин призывал когда-то горожан на молитву.

Я часто вспоминала потом этот подъем на минарет, соотнося его со всей жизнью Игоря Витальевича: виток за витком, к цели. И думала: одни приезжают с желанием познать, запечатлеть, спасти, помочь; другие… Помните «Господа-ташкентцы» Салтыкова-Щедрина? У них на устах один крик — «Жрррать!», и мораль их донельзя проста: «Мне бы, знаете, годик-другой,— а потом урвал свое, и на боковую!»

Салтыков-Щедрин писал свой сатирический цикл в 60—70-х годах прошлого века, когда происходила колонизация Средней Азии. Тогда из России в новое Туркестанское генерал-губернаторство с центром в Ташкенте хлынула орда чиновников-хапуг. Либеральная пресса с негодованием писала о частых случаях произвола и «бесстыжества»… Оттолкнувшись от событий тех лет, писатель создал обобщенный образ «ташкентцев», которые, оказывается,— стоит только присмотреться, благоденствуют в любой точке государства Российского. «Нравы создают Ташкент на всяком месте,— замечает сатирик,— бывают в жизни обществ минуты, когда Ташкент насильно стучится в каждую дверь…»

Ох и живучи оказались господа-ташкентцы! Как и сто лет назад, они, не задумываясь, ломают и губят чуждый им уклад жизни, исторические традиции, природу. Грандиозные проекты, которыми так славились ташкентцы-цивилизаторы, кончаются ныне трепещущим на ветру лозунгом — «Борьба за сохранение Арала — всенародное дело!». Он висит в центре Нукуса, рядом с монументом Ленину, между одетыми в камень, блещущими стеклами зданиями обкома партии и Аралводстроя.

Дорога в Хиву была знакома Савицкому до мельчайших подробностей. По ней он ездил и на раскопки крепостей Кават-кала, Джампык-кала, Кзыл-кала. Он был по натуре кладоискателем, копал даже на Чилпыке, уже оставленном археологами, надеясь найти свидетельства далеких зороастрийских времен.

…По обе стороны дороги — ровная сухая земля. И вдруг — посреди пустыни — холм, увенчанный плоским навершием. Это — дахма, насыпное сооружение, где много веков назад люди, исповедовавшие зороастризм, справляли обряд прощания с умершими. Зороастрийцы считали, что мертвое тело должно быть изолировано от воды, огня, земли, и потому сооружали дахмы, как бы поднимая мертвецов над этими стихиями.

Расчищенные археологами ступеньки, прорубленные в склоне, ведут к площадке. Здесь когда-то по радиусам укладывали трупы. Звери и птицы делали свое дело, и через год кости умерших выносили в сосудах-оссуариях, чтобы захоронить на соседних возвышенностях.

Эта дахма — зороастрийский центр Западного Хорезма — единственный в своем роде памятник, сохранившийся до наших дней. С IX века ислам, принесенный ранее арабами-завоевателями, прочно утвердился в этих краях.

С вершины Чилпыка — так называют местные этот холм — далеко видна серо-желто-зеленая плоская земля, ленивые извивы Амударьи и огромное просторное небо. Жара, тишина, ветер. Игорь Витальевич любил подниматься на Чилпык в одиночестве…

Благодаря Савицкому была собрана богатая коллекция оссуариев. До сих пор при музее работает археологическая экспедиция, пополняя собрание древностей. Именно там, в музее искусств, среди каменных котлов, ритуальных кувшинов, сердоликовых бус и раковин каури — я увидела оссуарии в форме ларцов, усыпальниц и даже в виде лежащего верблюда…

В экспедиции Игорь Витальевич вставал раньше всех, к обеду его дозывались с трудом; да и после обеда, хотя по режиму экспедиции эти жаркие часы были нерабочими, брал флягу с водой, мокрый платок на голову — и в раскоп. Трудно было признать в нем начальника экспедиции.

Савицкий мог всю ночь напролет просидеть над осколками керамического блюда, а утром, словно оправдываясь, говорил коллегам: «Знаете, сначала ничего не получалось. Потом увлекся, засиделся — и вот…» В руках его сияла восстановленная находка.

Как-то он услышал, что в кипящем формалине хорошо очищаются золото и бронза. Запах ужасный, пары ядовитые — а он, несмотря на уговоры бросить это занятие, продолжал опыты. Прекратил только тогда, когда сказали, что формалина больше в городе нет. Поверил. Но здоровье свое подорвал основательно.

…Крепость Джампык-кала стоит в стороне от шоссе. Я добиралась до нее с археологами Каракалпакского филиала АН Узбекской ССР: они показывали Джампык-кала участникам экспедиции ЮНЕСКО «Шелковый путь». Мощные «мерседесы» легко преодолели ухабистую проселочную дорогу и остановились у самого подножия крепости. Долго над потревоженной пустыней стояло густое облако пыли.

Поднялись к оплывшим от времени и ветра глиняным стенам. Эту крепость нанесла на карту экспедиция Сергея Павловича Толстова еще в 1937—1938 годах, но раскопки продолжаются и поныне. Здесь была не только крепость, но и город. Он был одной из точек Шелкового пути; его жители занимались посредничеством в торговле. Еще недавно археологи относили этот город к средневековью, но раскопки показали, что есть и античный слой.

За крепостной стеной возвышались развалины цитадели. Сохранились остатки полуколонн-гофров (типично хорезмский архитектурный прием), и по ним нетрудно предоставить, какое это было мощное сооружение. Сейчас строй гофров напоминал гигантский орган, на котором постоянно играет ветер… Археологи думают, что крепость отвечала не столько оборонительным целям, сколько была символом власти над городом, расположенным ниже. Квартал его был вскрыт археологами в 1983 году, и в раскопках опять-таки принимал участие Игорь Витальевич.

Археолог Кайратдин Хожаниязов, который работал с Савицким, вел меня по улице старого, ушедшего в землю города, показывал отрытые стены помещений, баню, обложенную камнем, канализационное устройство, проложенное под улицей. Город жил в XII—XIV веках.

— Игорь Витальевич не любил субботы и воскресенья,— вспомнил Кайратдин, желая, видимо, помочь мне представить Савицкого,— и часто в эти дни мы видели его на проселочной дороге. Высокий, сутуловатый, с рюкзаком за плечами… Он добирался из Нукуса на машине, потом шел пешком на раскоп. А в рюкзаке вез нам продукты, купленные на свою зарплату.

Солнце скатилось за окоем пустыни. Глиняная крепость Джампык-кала потонула в его красно-золотых закатных лучах.

Мне рассказывали, как однажды — это было в середине 70-х годов — трактора, вспахивая поля, вплотную подошли к кургану Элик-кала. Савицкий бросился машинам наперерез: «Только через меня!» Из совхоза звонят в Нукус: «Уберите этого сумасшедшего старика!»

«Сумасшедший старик», который спасает для людей их собственную историю… Какой горький парадокс! Думали ли те, чьему приказу повиновались трактористы, что, заполучив несколько новых гектаров пашни, они уничтожают корни народной памяти? Едва ли… Кто окрыленный идеей «великих строек», кто от безмыслия, а кто зачастую и себе во благо — трудились они, засучив рукава, над созданием Аралкума, новой пустыни. Савицкий был непонятен господам-ташкентцам и неприемлем для них.

Еще во время хорезмских экспедиций Савицкий заинтересовался прикладным искусством каракалпаков. Подтолкнула его к этому Татьяна Александровна Жданко, известный этнограф. Она первая описала в трудах Хорезмской экспедиции основательно забытое и мало кому известное орнаментальное искусство этого народа. И сделала вовремя: искусство каракалпаков могло исчезнуть навсегда. Оно уже приближалось к опасной черте: давно ушли в прошлое купцы, привозившие бухарскую ткань для халатов и нитки для вышивания; страшный урон нанесли годы раскулачивания: люди уничтожали, резали на куски старые вещи — «признак зажиточности», словно стараясь забыть свое прошлое…

И все-таки Савицкому еще удалось увидеть многое: национальную одежду, богато расшитую узорами, ювелирные украшения, ковры, резные деревянные сундуки. Художника покорило народное искусство каракалпаков. Он решает посвятить себя его изучению. Это и привело Игоря Витальевича через несколько лет в Приаралье. Навсегда.

Став сотрудником Института истории, языка и литературы в Нукусе, Савицкий настаивает на массовом сборе предметов прикладного искусства. Поначалу его не понимают: чего нет, того не вернешь, а что есть — этим пользуются, какое это искусство? Савицкий убеждает, доказывает, организует этнографические экспедиции (так называемые «подворные обходы»), ходит из аула в аул, изучает, смотрит, привозит в Нукус, реставрирует утварь, одежду, украшения, седла. Отдавали тогда охотно: видно, памятны еще были 30-е годы… «Саветски»— так звали Игоря Витальевича в аулах (говорят, даже сейчас в Нукусе улицу Советскую часто называют улицей Савицкого). Улыбались насмешливо и удивленно, глядя, как городской интеллигентный человек взваливал на плечи ергенек — резную створку дверей юрты и шагал с этой нелегкой ношей по каменистой пустынной дороге…

В 1959 году открылся Каракалпакский филиал Академии наук Узбекской ССР. Савицкий устроил выставку. Скромное, казалось бы, событие, но выставка как бы заново открыла каракалпакам их собственное искусство… А Савицкий думал уже о создании музея. У него появились единомышленники: молодой художник Кдырбай Саипов, скульптор Жолдасбек Куттымуратов, ученый Марат Нурмухамедов да и многие еще. Они вместе «пробивали» идею музея, и наконец в 1966 году его открыли — для начала две маленькие комнатки, одна штатная единица. А задачи — поистине необъятные: прикладное искусство, отдел древнего Хорезма, изобразительное искусство.

Не знаю, было ли какое народное ремесло, которое не привлекало бы Савицкого. Его интересовали кузнецы, плотники, мастера юрт и арб, седельники, ювелиры, ткачи… И сейчас в музее можно видеть то, что собрано его экспедициями за долгие годы. Традиционные головные уборы невест; женские халаты с ложными, скрепленными на спине рукавами — халат накидывался и на голову; вышивки с характерными орнаментами — «муравьиная талия», «след собаки», «скорпион», «след верблюда». Коричнево-красная палитра ковров и кошм, приглушенный блеск серебра, кораллов и сердоликов, потемневшее резное дерево сундуков…

Истоки каракалпакского искусства — пласт древних степных культур Евразии; образы его складывались веками и потому — очень устойчивы, многослойны. И поэтичны. Еще казахский просветитель Чокан Валиханов в середине прошлого века отметил высокую художественную одаренность каракалпаков, «этих первых в степи песенников и поэтов». Побывав в низовье Сырдарьи, он записал легенду о песне, которая, путешествуя по миру, однажды остановилась ночевать в стойбищах каракалпаков на той стороне реки Сыр…

Этот древний тюркский народ долго не имел своего постоянного пристанища и своей письменности. Исследователи связывают его происхождение с древними кочевниками-саками, с огузами и печенежским племенем «черных клобуков». Каракалпаки вели полукочевой образ жизни, занимались скотоводством, земледелием, рыболовством. Разные исторические обстоятельства в разные столетия приводили их то в южнорусские степи, то в бассейны Урала и Волги, то снова возвращали в родное Приаралье, в низовье Сырдарьи и Хорезм. Они двигались и на восток — в Ферганскую долину, в районы Самарканда и Бухары. В 1811 году хивинский хан переселил их с Сырдарьи на территорию нынешней Каракалпакии. Это был страшный переход через пустыню, много людей погибло в песках, и до сих пор эхо этого события звучит в сказаниях и легендах.

Понять мир кочевого эпоса Савицкому помогал Марат Нурмухамедов. Он был и писателем, и филологом, и литературоведом, и этнографом. Долгие годы их связывала глубокая и нежная дружба.

— Для меня Игорь Витальевич всегда был просто «дядей Игорем»,— вспоминала дочь ученого Мариника Бабаназарова.— Я знала его с рождения, помню, как они допоздна засиживались с отцом за беседой… Отец одно время работал в обкоме партии, секретарем по идеологии, вот тогда-то он и сумел помочь в организации музея. Знаете, именно Игорю Витальевичу я обязана тем, что теперь работаю в музее. Притяжение его личности было неодолимо…

Мариника — директор Государственного музея искусств Каракалпакской АССР имени И. В. Савицкого — училась в Ташкентском университете, а недавно заочно окончила еще и Ташкентский театрально-художественный институт. Тема ее диплома: «Игорь Савицкий — создатель музея, художник, этнограф, археолог».

В ее кабинет непрерывно входят по делам сотрудники. Мариника просит их присесть, и они, услышав, что речь идет о Игоре Витальевиче, охотно включаются в разговор. И Альвина Шпаде, и Гулистан Галиулина, и Валентина Сычева, и Эльмира Газиева работают в музее давно, и им есть что вспомнить. Передаю их слова так, как они записаны: любовь и нежность этих женщин к Игорю Витальевичу скрепляют, как мне кажется, воедино разрозненные осколки воспоминаний.

…Нам достаточно было услышать голос Игоря Витальевича, чтобы понять, в каком он настроении.
— Милые дамы,— обращался он к нам, и это означало, что он в добром расположении духа.
— Девицы! Милочки! — мы поеживались от его саркастического тона, сознавая, что сделали что-то не так.
— Предатели! Вы предаете музей!— гремел он, когда кто-нибудь из ценных работников хотел уходить с работы. Он был очень вспыльчив, но отходчив.

Иногда его голос становился тихим, вкрадчивым, и нам казалось, что над головой у него вырастает нимб. Это означало, что ему очень хотелось заполучить какую-либо вещь… «Это бы музею не помешало»,— скромно говорил он.

…Трудился он по 16—18 часов в сутки. За долгие годы — ни одного отпуска для отдыха, только длительные поездки для сбора вещей и картин. Игорь Витальевич практически жил в музее. Дважды отдавал квартиры, которые ему предоставляли, своим сотрудникам. Любил ходить по музею рано утром, восхищался: «Смотрите, как играют краски на полотнах при утреннем освещении…»

…В музее он нередко и печи топил, и экспонаты чистил. Зарплата его обычно лежала в столе, все это знали. Он говорил: «Берите, если нужно». Музей покупал его полотна и акварели, и вырученные деньги Савицкий пускал на ремонт или заказывал рамы для картин.

…Когда Игорь Витальевич лежал в больнице в Нукусе (он был очень больным человеком), мы ему графику ящиками носили: он делал опись листов.

…За глаза мы звали его «Боженькой». Он знал свое прозвище и, похоже, был доволен. Нам казалось, что он может все. Было в нем какое-то детское неприятие препятствий. Все, что задумывал, ему удавалось. И в какие ведь времена!

Слушая коллег Савицкого, я подумала: а может, он уехал из Москвы не только потому, что полюбил искусство Каракалпакии и ее природу? Может, он бежал из Москвы, подальше от «шариковых», управлявших культурой, чтобы, скрывшись за рамками национального искусства, иметь возможность действовать самостоятельно? Ведь не случайно Савицкий говорил: «Никогда в другом месте и в другое время я не создал бы такой музей…»

081

Мариника дала мне посмотреть книгу Савицкого, изданную в Ташкенте за год до открытия музея. Называлась она «Прикладное искусство каракалпаков. Резьба по дереву».

Как внимательно и, я бы сказала, осторожно входил он в неведомую ему ранее область — чужую культуру. В книге впервые опубликовано более пятисот орнаментальных композиций, приложен словарь терминов, из которого я, к примеру, узнала породы деревьев, растущих на территории Каракалпакии, и их названия на каракалпакском языке; наухан —: шелковица, согит — ива амударьинская, карагай — сосна и так далее. И очень о многом говорят пестрящие на страницах сноски типа: «Баймурат Жусупов (р. 1889 г.) из рода Ктай аралбай — потомственный резчик по дереву, плотник, делает юрты. Проживает в лесхозе Ходжейлинского района». Скольких же мастеров выявил, обошел и записал Савицкий! Его интересовала не только технология работы плотника (профессии резчика как таковой в Каракалпакии не было — резьбой занимался плотник, который умел делать из дерева все), но и детали быта, жизни мастера. Вот, например, строки из патии — наставления, которые произносил мастер на праздничном тое в честь окончания обучения ученика: «Ты был моим учеником, а теперь должен быть хорошим мастером. Делай все, что заказывают, и дорого не бери. Если сделаешь хорошо, придут еще. Счастливого пути!»

010

За каждой строкой книги Савицкого, несмотря на ее научную сдержанность, виделся мне его характер, его сущность. Ни малейшего чувства превосходства по отношению к другому народу. Глубочайшая порядочность, честность. И ощутимое желание — восстановить традиции народа, продлить его линию жизни.

…Еще не так давно жил в Нукусе старик Олимпиев. Его так и звали — Олимпиев. Только по фамилии. Он любил цветы, много клумб разбил в городе. Савицкий был одним из немногих, кто водил дружбу со стариком. Другие, верно, опасались: бывший царский генерал все-таки, как говорила молва. Я вспомнила об этом человеке, размышляя о тех традициях подвижничества, которыми славились многие русские, пришедшие в Среднюю Азию в прошлом веке, и которые, безусловно, унаследовал Савицкий.

Среди тех людей были и генералы, и солдаты, военные топографы и лесоводы, учителя, врачи, естествоиспытатели. Не буду называть известных фамилий, а неизвестные уже канули в вечность… Приведу лишь одну: художник и литератор Н. Каразин. В 80-х годах прошлого столетия он путешествовал по Каракалпакии и оставил рисунки — первые свидетельства трудной жизни ее народа. Эти русские люди в отличие от господ-ташкентцев, своих братьев по крови, стремились понять местные устои и никогда не применяли насилие, пытаясь изменить их. Они помнили, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Они просто делали разные полезные для этой земли дела, закладывая тем самым основы настоящей дружбы. Как делал это и Савицкий.

…Сухощавое лицо, высокий открытый лоб, глубокие глазницы — лицо человека, погруженного в размышления; и в то же время чувствуются энергия, воля, даже, я бы сказала, фанатизм. Конечно, в этом скульптурном портрете Дамир Рузыбаев выразил не только свое личное отношение к Савицкому.

В Нукусе, на улице Джуманазарова, в небольшом одноэтажном доме живет другой скульптор — Дарибай Турениязов. Три с лишним десятка лет назад, когда он встретился с Савицким в Каракалпакском филиале Академии наук (кстати, Дарибай и сейчас там работает — завхозом, чтобы иметь возможность ездить в экспедиции за материалом), это был никому не известный молодой человек, о котором знали лишь, что он режет из дерева игрушки и дарит их друзьям.

Савицкий заметил талант Турениязова.
— Игорь Витальевич приходил в этот дом раза два в неделю,— рассказывал мне Дарибай,— сидел подолгу, расспрашивал, что я делаю, советовал не разбазаривать свои вещи на сторону. Наш музей купит, говорил он, не беспокойся…

Так стараниями Савицкого в нукусском музее были собраны многие работы Дарибая Турениязова, по которым видно, как росло его мастерство: «Птица Сирин» (она стала эмблемой музея), «Каракалпак в шапке шугурме», «Полдник» — фигура девушки с кувшином, «Маслобойка» и другие. В «Маслобойке» мастер использовал обыкновенную маслобойку каракалпаков, нанеся на ее стенки рельефные человеческие лица.

— Савицкий говорил мне: не отрывайся от жизни своего народа, ты силен этим…

Мы сидим с Дарибаем в его доме, в большой проходной комнате, возле низкого стола, за пиалами с чаем. Комната эта — то ли гостиная, то ли кухня — здесь же плита, холодильник; то ли мастерская: вдоль стены тянутся полки со скульптурами и заготовками, тут же рабочий стол мастера. Туда-сюда ходят сыновья Дарибая и его молодые невестки с детьми. Узнаю, что в этом домике из трех комнат живет… 18 человек! Дарибай показывает толстую папку со всеми справками: письмами и ответами-отписками.

— Савицкий бы помог…— вздыхает он.— Неужели мне не увидеть своей мастерской?! Вот только в экспедициях, на просторе, человеком себя ощущаю…

Дарибай снял с полки фигурку девушки. Скульптура была выполнена из твердого красноватого дерева, лицо — инкрустация из кости. Мастер говорит, что фигурка вырезана из джузгуна, дерево это крепкое и редкое, растет в пустыне, у старых колодцев, рядом с саксаулом; режет он и из корней урюка и туранги, из древесины чинара и мягкого тополя. А недавно привез из экспедиции тяжелый кусок песчаника и вот вырезал небольшую композицию «Арал»: над волной взмыл орел, в глубине плывет сом. Они словно говорят друг с другом, плачут о судьбе моря и своей собственной…

— Природу нельзя насиловать ни в большом, ни в малом,— размышляет мастер.— Вот и я — долго к каждому корню присматриваюсь, что природа подскажет, то и делаю. Так и Савицкий говорил…

Подобно Турениязову многие молодые каракалпакские художники и скульпторы тянулись к Савицкому. Один из них — Жоллыбай Изентаев, нынешний председатель правления Союза художников Каракалпакии, рассказывал мне о семинарах Игоря Витальевича.

— Развесит ковры — казахские, туркменские, каракалпакские — и велит сравнивать. Орнамент. Колорит. Ритм. Мы порой не различали, чьи это ковры. Савицкий сердился: «Плохо знаете свои традиции!» — «Но я родился в юрте!» — «Может, и родился, да смотрел плохо!»

Музей в первые годы своего существования был тем центром, где — в жарких спорах и обсуждениях — рождалось современное искусство каракалпаков.

Савицкий приближался к главному делу своей жизни. И побудительным моментом вновь стало желание спасти истинное искусство и помочь народу, с которым свела его судьба. А в те же самые годы господа-ташкентцы («право обуздывать, право свободно простирать руками вперед»— вот их единственный «талант») строили на берегу Арала дачи, которые кажутся ныне миражами: море отступило, и здания стоят посреди пустыни…

Савицкого мучил вопрос: каким должен быть музей в Нукусе, точнее, его изобразительный отдел? Ислам, как известно, налагал ограничения на изображение людей и животных, и все творческие силы народа ушли в искусство прикладное. Чтобы создать свою школу, надо было дать молодым каракалпакским художникам, которые только-только начали появляться, истинные ориентиры. И Савицкому пришла идея: показать, как зарождалось и развивалось изобразительное искусство Узбекистана в первые послереволюционные годы.

Тут нужна была не только художественная культура Савицкого, тут, скажем прямо, требовалось и гражданское мужество. Ведь многих художников 20—30-х годов, имевших свой почерк, ярые сторонники принципов социалистического реализма — единственно приемлемого тогда в искусстве — вычеркнули из художественной жизни. Многие умерли в нищете и безвестности, кое-кто «перековался», сломавшись и утратив своеобразие таланта. Савицкий задумал спасти то, что было сознательно предано забвению.

Он понимал, на что идет. «Когда меня посадят,— говорил он своим сотрудникам,— будете носить передачи». Но местные власти уже поверили в Савицкого и, может быть, даже не очень понимая, что он задумал, не мешали ему. Савицкий уверенно приходил в обком партии, показывал очередную найденную картину (так было, например, с портретом Алишера Навои кисти Г. Никитина, который Савицкий нашел в одном обветшалом доме: портретом закрывали дырку в крыше) — и получил согласие на покупку. Наверно, местным властям льстила и растущая, неофициальная, слава музея в Нукусе.

Новый замысел поглотил Савицкого целиком, потребовал отречения от себя как от художника. Игорь Витальевич пошел на это, как ни тяжело ему было, объясняя, что «будет больше пользы, если я буду собирать других художников».

Первую ниточку поиска Савицкому дали московские художники — Горчилина и Комиссаренко. Ниточка привела его в Ташкент, Самарканд. Неожиданно — даже для себя — Савицкий открыл много забытых мастеров. Причем стремился, сколь возможно, широко, полно представить художника — и теперь благодаря этому мы имеем уникальную монографическую и ретроспективную коллекцию большинства замечательных художников Узбекистана.

…Александр Волков, Урал Тансыкбаев, Николай Карахан, А. В. Николаев (Усто-Мумин), Надежда Кашина, Елена Коровай — этот перечень можно без труда продолжить. Разная судьба у этих художников — одни жили в Узбекистане всю жизнь, другие — годы, десятилетия; разная известность (многие знают, например, А. Волкова и его «Гранатовую чайхану», висящую в Третьяковке); разный творческий почерк. Но объединяют их работы черты подлинного искусства.

Средняя Азия с ее немеркнущими красками, которые всегда привлекали художников, богатый этнографический колорит, сегодня во многом ушедший, приметы прошлой и новой жизни — вот что можно увидеть на спасенных полотнах.

Со временем Савицкий стал собирать и московских художников, в творчестве которых был среднеазиатский период, а потом и полотна тех, кто был не признан, чей час наступил только сегодня.

Многим официальным лицам это понравиться не могло. Начались комиссии, объяснения. Приходилось порой прибегать к хитрости: вместо фамилии художника-эмигранта, например, ставить «неизвестный художник».

Когда Савицкий умер (это случилось в Москве), некоторые чиновники из Министерства культуры пытались запретить панихиду в Музее искусства народов Востока. Но из этих попыток ничего не вышло. Были люди, и их было много, кто понимал значение Савицкого, который сохранил целый пласт нашей культуры. Не дал ему исчезнуть так же безвозвратно, как ныне исчезает Арал.

В Муйнаке, на бывшем берегу бывшего моря, ко мне вновь пришло то чувство горечи, которое я испытала в самолете. Уже давно Муйнак перестал быть портом и городом рыбаков. Хотя еще строят новые дома, и дети идут в школу, и колышутся белые занавески на открытых дверях магазинов — город кажется потерянным. Уезжают рыбаки, уезжают капитаны, особенно русские, потомки тех уральцев, которых когда-то ссылали в Муйнак… Боль застыла в глазах людей, которые еще остаются здесь. Боль и вопрос: «Кто виноват в этом?»

Когда Савицкий жил и работал в Нукусе, ветер с Арала еще доносил свежесть моря. Игорь Витальевич часто спрашивал ученых: «Что будет с нашим Аралом?» И в тревожном предчувствии собирал пейзажи, которых — увы!— уже нет в реальности. Лишь по полотнам Урала Тансыкбаева, Ф. Мадгазина, Кдырбая Саипова, Рафаэля Матевосяна, наброскам и этюдам самого Савицкого можно представить, какими могучими и полноводными были в очень недалеком прошлом Амударья и Арал. Сердце Савицкого сжалось бы от горя, если бы он увидел Муйнак, окутанный едкой соленой пылью, и черные остовы кораблей среди песка и лиловых факелов тамариска…

Думая сегодня о подвижничестве Савицкого, о его практическом, так сказать, интернационализме, я уверена, что он сделал бы все, даже невозможное, чтобы отвести беду от своей Каракалпакии, своего Нукуса, своего музея, которому тоже грозит мертвящий ветер экологической катастрофы. Ибо любить для Савицкого означало — действовать.

Нукус — Хива — Муйнак

Источник

1 комментарий

  • Фото аватара Олег Данилевский:

    Давно пытаюсь найти этот фильм. К сожалению на одном из торрентов выложен фильм ненадлежащего качества — с десятой минуты начитаются проблемы со звуком и все выложенные фильмы для просмотра онлайн с точно таким-же деффектом (видимо все качали с этого торрента). Хотел купить диск — в России он не продаётся, но можно заказать в США за сумасшедшие деньги (учитывая пересылку) и без гарантии того, что будет русская дорожка. Безумие какое-то.
    Если кто-то в курсе, где можно скачать или купить этот фильм (на русском языке) — подскажите, пожалуйста.

      [Цитировать]

Не отправляйте один и тот же комментарий более одного раза, даже если вы его не видите на сайте сразу после отправки. Комментарии автоматически (не в ручном режиме!) проверяются на антиспам. Множественные одинаковые комментарии могут быть приняты за спам-атаку, что сильно затрудняет модерацию.

Комментарии, содержащие ссылки и вложения, автоматически помещаются в очередь на модерацию.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Разрешенные HTML-тэги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

Я, пожалуй, приложу к комменту картинку.